Текст книги "Жемчужница (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 65 страниц)

– Хорошо, что ты появился, прежде чем я совершенно сошла с ума.

Она не шептала, не бормотала и не скрывалась, а говорила об этом вслух и прямо, и это было странно и удивительно, почти фантастично.

Но совсем Лави убил ответ друга. Тики скользнул ладонью по ее бедру, мечтательно прикрывая глаза – как будто что-то задумал, как будто расставание им не грозило, как будто… И – заметил:

– Не уверен, что сам остался бы с такой жизнью в здравом рассудке, не появись ты. И не… – он не закончил и уткнулся ей носом в волосы, глубоко вздыхая.

Алана возмущённо надулась, словно прекрасно понимала, о чём хотел сказать мужчина, и Лави сердито поджал губы – он-то уж точно не мог понять его мысли. С чего это Микку-то с ума сходить? Он же был прекрасным! Он был великолепным человеком, который помогал всем просящим, который повелевал ветром и слышал его россказни о далёких странах, которого любили многие в Поднебесной.

Он был любимым братом Вайзли, самого капризного и прекрасного парня во всей Поднебесной!

Так почему это он должен был сходить с ума?

Но эта глупая ведьма словно бы в успокоение провела кончиками пальцев по его плечам и положила ладонь ему на грудь, подняв взгляд.

– Я знаю, Тики, я знаю, – мягко улыбнулась она, заставив Лави заскрипеть зубами от несправедливости. Она ничего не знает! Она просто не могла что-либо знать! Так какого дракона она строит из себя всеведущую?!

Но Тики в ответ глухо хохотнул, пряча лицо у неё на плече, будто бы стесняясь (он? стесняется?), и буркнул:

– Я себя иногда ребёнком рядом с тобой чувствую.

– Только если иногда, – загадочно протянула Алана, сверкнув глазами, и мужчина возмущённо вскинулся, тут же валя её на землю и щекоча, отчего русалка заливисто засмеялась, пытаясь увернуться из-под его рук.

– Но если серьезно, – Тики закрыл глаза на секунду и скользнул ладонью по животу ведьмы, скрытому тканью, заставив ее подобраться и закусить губы (о великие, ну она же жрица! как она смеет так попирать законы своего государства?!). – Если серьезно… я знаю, что не должен чувствовать благодарность к ним. Они сделали тебе больно…

– И ты убил их, – Алана села, прижимаясь к его боку, и Лави ошеломленно дернулся – этого он не знал и, пожалуй, не хотел знать никогда. Ведь Тики… он же… он не мог. Он не мог убить людей просто за какую-то русалку. Он же сам человек! – И я… наверное, я не жалею. Я думаю, не случись этого – ничего бы и не было. И я вернулась бы обратно и сошла бы с ума.

Микк мотнул головой и коротко поцеловал ее, словно хотел как-то опровергнуть ее слова, но не мог найти подходящих слов.

О, а вот и лобызания у всех на виду.

Они говорили еще о чем-то таком же серьезном и тяжелом, и Алана казалась такой же спокойной и собранной. Такой же… не бешеной ведьмой, которой была рядом с Тики всегда. Каждый раз.

Лави отвернулся, не желая смотреть, как теряет друга, и направился в свой шатер. Он поговорит с Микком или с кем-то из близнецов завтра утром, до того, как эта ведьма проснется, и потом будет просто держаться от нее подальше.

Нет никаких перипетий и нет никакой семьи. Он просто едет в столицу записывать историю.

Именно об этом на следующий день он и сообщил, проклиная всё, что можно было, потому что лица ни у кого из собравшихся счастливыми определённо не были.

Тики сдержанно кивнул, словно бы соглашаясь с надобностью Историка в столице, потому что «ну это и правда важное событие» (да что вы говорите!), близнецы (так, кажется, и не помирившиеся за это время) синхронно скривились настолько, насколько позволяло им когда-то дружеское отношение к Лави, и даже малец, этот постоянно ледяной и зашуганный малец, не сдержался и недовольно надулся, вперив в парня сердитый взгляд из-под бровей, словно желая испепелить.

Не то чтобы и сам Лави слишком уж горел желанием отправляться в эту совершенно неожиданную поездку, но всё равно было как-то не по себе испытывать все эти сердитые или деланно равнодушные взгляды.

«Вот тебе и семья, Лави», – подумал он с усмешкой, когда взобрался на коня, – «тебе нигде нет места».

Была, правда, во всей этой компании лишь одна особа, которая определённо радовалась присутствию парня.

Алана.

Эта мерзкая идиотка, разулыбавшаяся при его появлении так, словно перед ней был… непонятно, что должно было быть перед ней, чтобы она так обрадовалась, но Лави это точно не понравилось. Потому что ведьма отчего-то была счастлива, а Тики, явно заметивший это, нахмурился, сильнее сжимая пальцы на её плече, отчего Алана, подняв на него взгляд, лучисто отозвалась:

– Да ладно вам! Будет весело!

В том, что будет весело, Лави сомневался. А вот в том, что ведьма его ещё не раз взбесит своим поведением, он был стопроцентно уверен.

Парень тяжело вздохнул, чувствуя себя иррационально уставшим и вымотанным, и, пытаясь игнорировать недовольные взгляды мальца, который в открытую глядел на него из кареты (а ещё там была бешеная ведьма, которая в каком-то слишком непривычном кокетливом – и оттого невероятно противном – движении перебрала пальцами воздух, словно бы приветствуя его), пустил коня быстрым шагом, желая покончить со всем этим идиотством как можно скорее.

В конце концов, он просто ученик Историка, который едет в столицу лишь для того, чтобы запечатлеть в хрониках первое за четыреста лет посещение императора русалкой.

И если так – Лави совершенно плевать на то, что никто из друзей не понимает всей опасности. О, у него ещё уйма времени, чтобы не просто переубедить их – наглядно показать, что за змею они пригрели у себя на груди.

========== Семнадцатая волна ==========

Тики спустился по песчаной горке к речному берегу и размял спину, смачно хрустнув позвонками. Ему стоило освежиться и привести мысли в порядок, потому что теперь они ехали маленькой компанией (взяли с собой всего двоих провожатых из Восточной столицы), а нагрузка была все равно большой. Хорошо еще, что теперь можно было в любой момент перекочевать в карету, хотя эта самая карета, нагруженная вещами и запряженная пегой четверкой, существенно замедляла ход.

Вечер медленно, но верно вступал в свои права, и солнце заходило за горизонт, когда Микк вошел в воду – и тут же окунулся с головой, чувствуя, как упругое и сильное течение обнимает его и словно бы смывает всю накопившуюся за день усталость.

А еще была Алана. Которая призывно приоткрывала рот и охотно отвечала на поцелуи, хоть и дразнила его вечно тем, что в процессе дышать нечем. Которая позволяла гладить себя по бедрам и целовать стопы. Которая смеялась над его шутками и всегда утешающе прижималась ближе, как только речь заходила о чем-то нерадужном.

Алана, которая была старше и мудрее него и горе которой было несомненно намного глубже его собственных маленьких трагедий, причем, абсолютно всех вместе взятых. Алана, которая все равно была грустной и потерянной, – настолько, что эта потерянность пробивалась даже сквозь все ее ласковые улыбки.

Тики не знал, как ему расшевелить ее, развеселить. Она всегда радовалась при виде Лави, но потухала, как только он морщился глядя на нее и отворачивался поскорее. И это было… совсем нечестно.

Ведь Лави не понимал, как дорого ей обошлось просто то, что она выжила. Он требовал от нее невыполнимого – и злился на то, что она не смогла этого сделать. Он считал ее бешеной ведьмой, а она просто настолько устала, что не могла терпеть пожирающей ее изнутри вины – и выплескивала злость на саму себя так, как умела.

Тики тоже выплескивал злость, когда убивал людей. Он знал этих людей лично, и все они были гнилыми. Она – видела их души и знала про их гнильцу просто наверняка.

Так почему ей нельзя было убивать тех, кто недостоин жизни?

Вспомнилась отчего-то их первая встреча, когда Алана требовала сыграть с ним в игру, а Тики-дурак решил, что запертую в бухте духи-знают-сколько русалку легко будет запутать. Она тогда спрашивала про убийц, хотела услышать условия, при которых эти убийцы будут оправданы, и Микк теперь был отчего-то уверен, что она и себя считала такой же убийцей – а потому и желала узнать: разрешено ли ей жить после этого.

Размышления угнетали, бередили раны, баламутили относительное спокойствие, заставляя вспоминать про то, о чём думать совершенно не хотелось: о русалочьей тоске, о Лави, о собственной несостоятельности и немощности, – а потому мужчина встряхнул головой, стараясь избавиться от всего лишнего, и в очередной раз омыл лицо холодной водой, чувствуя, как бодрость растекается по телу.

Как вдруг откуда-то ниже по течению раздался всплеск.

Мужчина нахмурился, наученный горьким опытом, и сразу же подобрался, буквально чувствуя, как в тело возвращается напряжение. Кто здесь еще мог быть, если ветер не доносил до него посторонних голосов и шума чужих шагов? Только кто-то из своих, но кто?..

Плеск воды не был похож на то, как брызгались обычно Неа или Изу (эти двое оказались удивительно схожи в данном случае) или на то, как любил лечь на спину и плыть по течению Мана. Скорее, это смахивало на хлопанье хвостом по воде. А хлопать хвостом могли только Лави или Алана.

А если они там…

Тики тряхнул мокрыми волосами, разбрызгивая воду вокруг себя, и нахмурился. Думать о том, что могут учудить эти двое, ему совсем не хотелось. Он зачесал пальцами длинные спутанные пряди назад, к затылку, и быстро направился к берегу за своей одеждой. В конце концов, неприятности лучше встречать одетым.

Особенно – неприятности, связанные с водой и сердитыми обитателями океана, которые вполне были способны в порыве своих разборок устроить местный конец света. Алана, правда – Тики был в этом уверен, – вряд ли бы хоть что-то противопоставила Лави, поддаваясь и сдаваясь ему на милость, словно тот какого-то дракона имел право судить её. Мужчина вообще каждый раз бесился, стоило только заметить, как русалка радостно улыбалась парню или как бросала на него жалостливый взгляд, незаметно подкидывая ему в тарелку лишнюю рыбку или котлетку, что, на самом деле, пробивало на смех (потому что лицо у тритона было всегда таким недоумевающим), но в то же время и раздражало донельзя.

Тики мог понять, почему Лави боялся Алану; честно говоря, мужчину и самого иногда озноб пробирал, стоило лишь подумать о том, как мастерски ей удавалось повелевать водой при том, что, по её же словам, русалки даже не могли управлять ей уже в нескольких метрах от себя – лишь царевны были способны просить океан прислушаться к их словам и мольбам, что означало, что девушка буквально разговаривала с окружающим миром, с духами, что были самой природой. И это было великолепно, потрясающе, в какой-то мере даже страшно, но Тики не видел ни одной причины, чтобы так люто ненавидеть Алану.

А потому вполне хорошее и дружеское впечатление, которое Лави всегда производил, испортилось так стремительно и резко, что было даже противно думать об этом.

Тики за мыслями и не заметил, как выбрался из густого леса к небольшому озерцу, на берегу которого – сердце пропустило удар – лежала в крови Алана.

Алана в своей истинной ипостаси – сияющая окровавленной чешуей в свете закатного солнца, простоволосая, обнаженная… и расслабленно хлопающая хвостом по мелководью словно бы в такт какой-то мелодии из своей головы.

Тики замер на месте, не зная, что сделать и что сказать. Но лишь на какую-то секунду. В следующее мгновение он уже ринулся к девушке и упал на колени рядом, заставив ее тут же вскинуться и угрожающе поднять руку, словно давая знак воде.

– Все в порядке?! – мужчина буквально ощутил, как его залихорадило – русалка вся была в ссадинах, кое-где чешуя была сколота, и это настолько же пугало его, насколько и злило. – Ты в порядке? Что произошло?! Кто это сделал?!

Неуберегнеуберегнеуберег.

Снова.

Девушка поспешно замотала головой, какая-то как будто совсем не испуганная, а даже напротив – совершенно умиротворенная и спокойная, и заявила:

– Все хорошо, Тики!.. Все хорошо!.. Это… – она прикусила губу и заключила его руку в свои ладони, садясь удобнее и буквально тут же пряча под волосами окровавленный хвост и обнаженную грудь, кое-где тоже пестрящую мелкими ранками и наливающимися синяками. Словно ее… словно ее били чем-то тяжелым или закидывали камнями.

О нет, он решительно не собирался успокаиваться, пока все не узнает!

– Что произошло?!

– Это я!.. – Алана подняла на него совершенно внезапно отчаянные глаза и ласково погладила по запястью. – Это я сама, Тики… я.. я не хотела… – забормотала она, – не хотела беспокоить тебя, прости меня, я…

Мужчина замер, совершенно не понимая, о чём идёт речь.

Сама?.. Она сама себя так изранила? Но зачем?

– О духи, я не хотела, чтобы ты видел, о океан, ну как так, – бормотала тем временем Алана, мелко задрожав и замотав головой, словно желая сбросить с себя паутину мерзких мыслей. Тики вдруг заметил у неё в волосах (тоже окровавленных, пропитанных этим резким сладковатым запахом) тоненькую косичку, переброшенную словно ободок от уха до уха, заметил на щеках опухшие царапины, короткие, словно бы росчерки огня в воздухе, и ненависть забушевала в нём подобно неудержимому урагану.

– Это Лави?! – прошипел он, осторожно поддерживая тут же отчаянно замотавшую головой Алану за плечи (кровь полилась ему на кожу, алая и яркая, будто вино), и девушка всхлипнула, пряча лицо в ладонях.

– Н-нет! – задушено выдохнула она и судорожно сжалась, словно бы в порыве сбежать, скрыться, испариться. Бледная кожа наливалась синяками, и русалка этим видом напоминала… напоминала о том дне, а Тики непонимающе пытался вглядеться в её лицо, чувствуя себя (вновь, вновь, вновь!) совершенно немощным и бесполезным. Что случилось?! Кто посмел вновь её тронуть? – Я… с-сама, – лихорадочно шепнула Алана, сжавшись ещё сильнее, согнувшись чуть ли не пополам, и волосы соскользнули с её спины, открывая вид на кровоточащие мелкие царапины по всей коже. – Я знаю, что это странно, но я сама, правда, только, пожалуйста, не говори ничего про это, прошу тебя, давай просто забудем… – тараторила девушка будто в каком-то трансе или даже истерике, и это заставило Микка замереть теперь уже для того, чтобы глубоко вздохнуть.

На выдохе он уже прижимал ее к себе, всячески стараясь не задевать наверняка болезненные царапины, и жмурился просто не в силах открыть глаза.

Он ведь знал. Он зналзналзнал, что она до сих пор не в себе после стычки с Лави. Видел, как он застывает на месте и смотрит пустыми глазами куда-то в себя. И не имел понятия, что ему с этим делать. И чувствовал себя бесполезным и несведущим, глупым и неправильным.

Алана прижалась к его груди, и Тики впервые так отчетливо ощутил ее, мягкую, горячую, податливую – и окровавленную.

Это до жути напоминало ему сцену в той лачуге, где он оставил после себя двух мертвых охотников. Когда Алана тоже смотрела отчаянными глазами, и потом преисполнилась равнодушия ко всему и никого не подпускала к себе долгое время.

Тогда она могла умереть от загноения ран.

Сейчас же… сейчас все было не так, конечно, но…

Сейчас все было еще хуже, потому что Тики знал, что она сделала это с собой сама, и даже догадывался, по какой причине это произошло.

Мужчина осторожно отстранился, мягко целуя русалку в лоб и гладя по влажным волосам, и та скользнула ладонью по его щеке. Микк тут же ощутил прикосновение нежных прохладным перепонок к коже – и нашел в себе силы сосредоточиться на ее виноватом лице.

– Все в порядке, – Алана убито выдохнула и снова стыдливо сжалась, словно стеснялась своей наготы и того, как льнула к нему и как… как…

Тики запретил себе думать о том, что рубашка промокла при соприкосновении с влажным девичьим телом, и покачал головой.

– Не в порядке.

Алана кинула на него загнанный, какой-то даже измученный взгляд, поёрзала на месте, пытаясь словно бы отстраниться, сбежать в озеро, скрыться от чужих глаз, которые застали её за… за чем? За каким-то очередным странным ритуалом? За непонятным актом самобичевания? Зачем она вредила себе? И почему так боялась показываться в таком виде Тики?

Неужели Лави настолько сильно задел её? Неужели именно из-за него она решила изрезать себя, избить о камни, истечь кровью подобно какой-то брошенной побитой собаке?

– Почему? – глухо повторил он вслух, вглядываясь в то, как серые глаза испуганно расширились, как лицо побледнело ещё сильнее (хотя куда уже – девушка была похожа на трупа!), как губы мелко задрожали, и с мольбой в голосе попросил: – Скажи мне, пожалуйста, Алана.

Она с несколько долгих секунд молчала, глотая слёзы, и Тики чувствовал себя так паршиво, словно это он был тем, кто вновь навредил ей, а потом русалка вдруг просипела еле слышно:

– Мне… нравится.

Мужчина дернулся от этих слов – и смерил девушку совершенно диким, как видно, взглядом.

– Но… почему? – выдавил он в конце концов. – Почему ты… так… так к себе относишься?

Алана вздохнула и скользнула кончиками пальцев по его нижней губе и по подбородку. И – отвела глаза, подавленно выдыхая:

– Из меня… из меня так словно душа выходит. Она у меня, наверное, такая черная, что без отвращения не посмотришь. И мне… мне очень стыдно, что ты это видишь, но так… так легче.

Тики зажмурился и сам замотал головой. Ему казалось, он сейчас расплачется, потому что так не должно быть. Потому что для чего же Алане он тогда вообще нужен, если она по-прежнему переживает все в себе и не хочет ему ничего рассказывать.

Глупая, глупая русалка! Он же так за нее испугался! Он же так хотел быть к ней ближе, так почему же она… она… она…

– Ну почему ты такая скрытная, – мужчина заставил себя глубоко вздохнуть и поймал ее пальцы, сжимая их в своей ладони и поднося к губам. – Почему ты не хочешь просто… просто сказать мне? Ведь ты женщина, а не оружие и не чудовище.

Он целовал ей руки, скользя губами от одной ранки к другой, зализывал их, уже успевшие запечься, а Алана всхлипывала и мотала головой.

– О-оно не стоит того, Тики, – она дернулась назад, глядя почти испуганно, – потому что Лави ведь… он же прав. Я так люблю тебя, но я же… я же убила их, и теперь ты знаешь, что я с собой делаю. Я так… так часто делала раньше, потому что больше было просто некому наказать меня, и…

Мужчина не стал слушать дальше. Он притянул ее к себе, обнимая и скользя руками по напряженной израненной спине, и поцеловал.

Алана затрепетала, словно осиновый лист, невероятно хрупкая в своей нежности и потерянности, и Тики с каждым днём казалось всё больше и больше, что однажды она просто растворится морской пеной – настолько эфемерной времена девушка казалась ему. И Микку ужасно хотелось привязать её к себе, впаять в своё тело, чтобы она не исчезала, чтобы она жила и улыбалась, чтобы она не страдала.

Алана отстранилась от него, жадно хватая ртом воздух, жмуря глаза и мотая головой из стороны в сторону, словно пытаясь снять с себя пелену наваждения, но Тики, не дав ей опомниться (и сбежать куда-нибудь), прижал девушку к груди, легко касаясь губами волос, и шепнул настолько уверенно, насколько мог в своём слишком расшатанном состоянии:

– Если тебе настолько плохо, то иди ко мне, слышишь? – Алана в ответ вновь задрожала, и мужчина продолжил быстрее, чем она вновь начала оправдываться и отказываться от всего, что он ей так искренне предлагает: – Если тебе настолько плохо, то позволь мне помочь, позволь мне высосать всё это из тебя.

– Я просто недостойна этого, – выдохнула она едва слышно. – Твоей любви, твоей ласки… Но я так хочу их. Я такая ужасная…

Тики прижал ее к себе еще крепче, ощущая, как царапает штаны серебристая чешуя хвоста, и погладил по спине, откидывая волосы. Девушка прижалась к нему крепче, обвивая руками шею и утыкаясь носом в плечо – словно просила прощения и боялась смотреть в глаза. Будто он ее осмеет или возненавидит.

Она снова боялась быть отвергнутой им, хотя Тики жаждал только успокоить ее и навсегда оставить в своих объятьях, беззащитную в своей сокрушительной силе – и перед своими внутренними демонами.

– Я очень хочу помочь тебе, хочу, чтобы ты могла мне довериться, – вздохнул мужчина, чуть отстраняясь и целуя ее в висок. – Ты замечательная, Алана. А Лави – Лави просто дурак, который представления не имеет, о чем толкует.

Надо успокоить ее. Успокоить, отмыть от крови, заплести и принести в палатку. Именно на руках – иной вариант мужчина в данном случае даже и не рассматривал.

– И потом, – здесь Микк позволил себе натянутую усмешку, – если ты хочешь утешения – просто скажи мне, что тебе плохо. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы утешить тебя – и я это сделаю.

Алана слабо улыбнулась и погладила его по щеке.

– Поцелуй меня, Тики, – попросила она вместо ответа. – Я очень хочу быть с тобой.

Мужчина позволил себе тонко ухмыльнуться, чувствуя невероятный подъём, ощущая, как внутри всё поднимается, как тот ветер вновь становится ураганом, и беспрекословно повиновался.

…хотя мог ли он отказать ей в такой просьбе?

Но всё равно подозрение, противная мысль, что Тики не был ей нужен, что она не доверяла ему и никогда не сможет доверять, а продолжит держать всё в себе, продолжит прятаться и скрываться, сверлила голову подобно комару.

Что Микк должен был сделать, чтобы девушка наконец поняла, что ей можно было положиться на кого-то? Что она больше не одна? Что теперь рядом с ней есть Тики?

…а может быть, она не позволяла себе полностью довериться именно потому, что мужчина будет с ней недолго?

Эта мысль поразила его словно молния, буквально сшибла с ног, заставила ошалело замереть, словно он только сейчас осознал что-то ужасно важное.

Тики не будет с ней.

Тики придётся отпустить её.

Даже если он и попросит её руки у царя, тот вряд ли согласится. Алану заберут. Выдадут в жёны тому самого Линку и запрут в ледяных крепостях.

Тики судорожно вздохнул, остро осознавая, что ему этого совершенно не хочется. И – уложил удивленно охнувшую Алану на траву, нависая над ней и целуя в шею, от которой спустился ниже – к напряженной, набухшей груди (возбужденности которой русалка явно и сама жутко стеснялась). Нежная кожа вся была в мелких ссадинах, и мужчина скользнул языком по каждой, буквально вылизывая дрожащую и затаившую дыхание девушку и чувствуя, как его самого скручивает это полное ожидания напряжение. Предвкушение чего-то… чего-то нового. Запретного. Сладкого.

Алана выгнулась и тихо застонала, почти на грани слышимости, когда он спустился к ее животу, покрытому мелкими чешуйками, где раны до сих пор кровоточили, и слизнул кровь.

– Нет, Тики… – она зарылась пальцами ему в волосы, пытаясь отстранить его от себя – и подставляясь под его губы и руки. – Ты не должен этого… делать. Так… так нельзя!..

Мужчине показалось, он захлебывается. Алана загнанно дышала под ним, на щеках ее притаились следы высыхающих слез, и она пыталась сопротивляться ему, но так… так нехотя, словно давала возможность выбрать.

Хочет ли он прикоснуться к ней.

Хочет ли он приласкать ее.

Хочет ли он утешить ее.

И Тики хотел. Он хотел!

Девушка шумно выдохнула, когда он, миновав ее плавники (лишь слегка погладил их кончиками пальцев), спустился к шрамам у нее хвосте и лизнул – каждый поочередно. Ссадин было много, и все кровили. И Тики вылизывал каждую ранку, ловил языком каждую капельку крови.

В этом было что-то извращенное. Алана тихо стонала и периодически пыталась отстранить его от себя, оттолкнуть – и гладила по голове, зарываясь пальцами во встрепанные влажные вихры и дрожа.

О, как же давно он мечтал об этом! Как же давно хотел прикоснуться к её хвосту, поцеловать чешуйки, провести губами по тонким шрамам и слушать задыхающиеся стоны, просто не представляя, что же могла чувствовать девушка от всех этих прикосновений. Её пальцы метались по его плечам, каждую минуту то норовя отогнать от себя, то привлекая ближе, и она лепетала что-то о том, что всё это неправильно.

Что её кровь ядовита, что Тики отравится, что так нельзя и ещё тысячи бессвязных мольб, прерываемых короткими судорожными вздохами, когда он совсем легко пробирался пальцами под плавники и тут же направлялся вновь вниз по хвосту.

Но Тики не чувствовал себя отравленным. Он чувствовал себя счастливым. Счастливым, взбудораженным – и возбужденным. И последнее явно было лишним даже притом, что Алана тоже была влюблена в него.

Мужчина чуть остановился только тогда, когда кровь во рту стала казаться ему его собственной. Губы саднили, но он почти не ощущал этого, потому что как вообще можно ощущать что-то, когда перед тобой раскинулась на траве девушка-мечта, жаждущая принять тебя в свои объятья и тянущая к тебе руки.

Тики скользнул ладонью по хвосту русалки к похожим на кораллы плавникам и снова приласкал их, чуть отгибая и едва касаясь нежной плоти девушки, но не смея заходить дальше – только вслушиваясь в ее стоны, тихие, но ужасно искренние, почти захлебывающиеся, словно ей действительно не хватало воздуха, и не спасали ни жабры, ни носоглотка.

Алана потянулась поцеловать его – шальная, распаленная, разнеженная – и прильнула к его груди бесстыдно торчащими сосками, которые хотелось приласкать, покрутить, обнять губами.

Микк знал, что ему хочется слишком многого.

Но также он знал, что собирается получить все.

А потому сейчас стоило остановиться.

Иначе он осквернит её, заставит окончательно нарушить свои многовековые законы, опозорит в глазах отца и народа, который и так её то ли боялся, то ли ненавидел.

Тики длинно выдохнул, обдавая прохладным ветерком гладкую, какую-то даже змеиную кожу на животе, с улыбкой ловя тонкий задорный смех раскрасневшейся Аланы губами, и стремительно поднялся на ноги (еле держащие его, о духи, неужели его так повело лишь от ласк, лишь от поцелуев, от этих извращённых касаний), подхватывая удивлённо вскрикнувшую девушку на руки. В озеро он буквально прыгнул с разбега под счастливый хохот русалки, невероятно прекрасной в этой своей ипостаси, всё ещё возбуждённой и всё ещё с призывно торчащими сосками, которых так хотелось коснуться.

– Посидим так немного, – отстранённо проговорил Тики, надеясь, что он не звучал, как мальчишка, которому не терпится наконец уже присвоить себе свою любимую, потому что, кажется, именно так он себя и чувствовал. Похотливый и нетерпеливый идиот.

Алана с несколько секунд смотрела куда-то в сторону, напряжённая, сжавшаяся, такая же нетерпеливая, как и он сам, и с хитрой улыбкой протянула:

– Но заметь: это не я начала.

Тики ухмыльнулся в ответ и пожал плечами, погружаясь в прохладную воду по пояс и не выпуская русалку из объятий. Вокруг них кругами затанцевали кровяные разводы, серебряная чешуя переливалась алмазами в лунном свете, и мужчина не мог перестать любоваться полностью раскрытым ему навстречу телом – Алана, конечно, всё понимала, прекрасно всё понимала, но всё равно тянулась к нему, всё равно отдавала себя без каких-либо протестов.

– Трудно, знаешь ли, было сдержаться, – хохотнул Тики, надеясь, что холодная вода всё-таки сделает своё дело, и принялся отмывать девушку от крови.

Удержать себя в узде полностью он не смог, конечно. Все равно целовал, с восторгом ощущая, как русалка скользит языком по его пораненным о чешую губам, все равно прижимался ртом к трепещущим жабрам, все равно гладил и целовал грудь. Эту нежную кожу и эти драконовы – драконовы! – соски, твердые как жемчужинки. И Алана дрожала, дрожала, дрожала, прижимая его голову к своей груди и выгибаясь.

И – светлея.

Когда они выбрались наконец из воды, Тики был насквозь мокрым и счастливым до одури, потому что его русалка неожиданно превратилась в пленяющую его своими стонами сирену, а ночь была лунной и теплой и даже почти не ветреной. Мужчина любил ветер, но точно уж не тогда, когда только вышел из холодной проточной воды.

Закутавшись в поднятый с травы ханбок, Алана прикорнула у него на плече, пока они шли к лагерю, и едва слышно напевала что-то себе под нос. Костер догорал, когда они показались на поляне, и у огня виднелась только одна фигура, знакомая и заметная в своих собственных мрачности и бессилии.

Заметили их не сразу – только когда Тики подошел и капнул брату на макушку водой, стекающей со своего хвоста. Тогда только Неа встрепенулся и вскинул голову, отрываясь от созерцания умирающих всполохов.

– А, это вы… – тускло выдал он. – Мана уложил Изу спать, пока вы резвились, гулены, так что можете не беспокоиться.

И столько тоски было в его голосе, что Тики, не сдержавшись, потрепал брата по голове, пытаясь уверить его, что всё будет хорошо. Он же и правда надеялся, что у близнецов всё наладится, потому что Мана, кажется, осознал свою ошибку и пытался как-то её исправить – ходил последние дни тоже как контуженный, ни на что не реагировал и постоянно о чём-то думал. Проблема, правда, была в том, что надумать он мог немного (или много) не то, что требовалось, но тут уж Микк ничем помочь не мог.

Неа бесцветно хмыкнул, даже не норовя сбросить с макушки чужую руку, и Алана, взволнованно переглянувшись с Тики, присела рядом с ним на колени.

– Тебе бы тоже поспать, а то напоминаешь дохлого дельфина, – обеспокоенно проговорила она, и Микк всё-таки закатил глаза, удивляясь её ассоциациям. Неа, однако, глухо хохотнул, отчего-то рождая в груди эту драконову волну ревности, которая всегда появлялась, когда девушка находила общий язык с братом, и покачал головой.

– Я лучше в дозоре пока побуду, мне всё равно не спится.

Тики цокнул языком и чисто машинально поправил чуть сползший с девушки жакет. Неа совершенно необязательно знать, чем они занимались и что вообще произошло, потому что это его Алана. Егоегоего. И Микк никому ее не отдаст, трепещущую, теплую, ласковую и пахнущую морем.

– Предаешься самобичеванию? – поинтересовался он, присаживаясь рядом.

Неа дернул плечом и стрельнул в них с русалкой подозрительным взглядом.

– Мана – придурок, считающий меня больным, а я – больной им неудачник, – коротко отозвался он, криво улыбаясь. – Так что в чем-то он прав. А вы-то… – тут мужчина лукаво прищурился, словно отрешаясь от своих проблем в пользу чужих, и смерил их новым взглядом, наверняка отмечая ссадины и синяки у девушки на шее. – Вы-то чем там занимались? А то, я смотрю…

– Маленьким детям рано о таком знать, – Алана сверкнула белозубой улыбкой и щелкнула его по носу, тут же поднимаясь на ноги. – Так что потерпи до той поры, пока у тебя не появится твой собственный сөяркә.

Неа ошарашенно уставился на неё, явно не ожидая такого ответа (чего уж там – Тики тоже, если честно, не ожидал), и непонимающе нахмурился, словно пытаясь вникнуть в смысл неизвестного слова, но в итоге закатил глаза со вздохом.

– Ну как скажешь, – наигранно побеждённо согласился он, вызывая на губах (покусанных, красных, припухших) улыбку (искреннюю, ту, в которой наконец не было этой выливающейся из неё водопадом грусти), и Алана, быстро клюнув его в лоб, по-дружески потрепала мужчину по волосам.