Текст книги "Жемчужница (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 65 страниц)

Мужчина испуганно отдернул руку, виновато закусив губу, и взволнованно взглянул на её, кажется, покрывающуюся белым налётом кожу.

Мана встревоженно выдохнул с присвистом, явно придумывая в голове десятки возможных планов по очищению морской воды, но девушка лишь скривила губы в ироничной усмешке.

– Не волнуйтесь, – просипела она, вновь превращаясь в обездвиженную статую, какие иногда притаскивала с собой Ювния и которые с азартом в глазах прятал в своих комнатах Гилв, воображая себя искателем приключений.

Странное дело, о семье вспоминать стало намного легче. Словно она наконец смогла похоронить их. Отпустить. Отдать океану и развеять пеной по волнам.

Вода в аквариуме (свежая, и почему Алана не заметила, как её поменяли?) забурлила и потянулась за бортики, перевалилась на пол огромной неповоротливой массой, которой придать форму не хватало фантазии (одна из основных проблем девушки, из-за чего она и пользовалась своей магией так редко), растянулась до потолка несколькими прозрачными голубоватыми колоннами, оставив на дне стеклянного ящика чистые кристаллики соли.

Тики широко распахнул глаза, как будто увидел какое-то великое волшебство, и как будто даже рот восхищенно приоткрыл, что очень льстило на самом деле.

– Ничего себе… выдохнул он, слегка отойдя, когда вода уже зависла над кроватью, и девушка бросила на свей лекарей вопросительный взгляд. – Ты так умела!..

Мана тоже смотрел с восхищением – и с какой-то очень нежной улыбкой. На них обоих. И от этого Алана еще сильнее зарделась.

– У меня было время, чтобы заняться этим… – произнесла она – довольно обтекаемо, на самом деле, потому что верховные жрицы вообще-то совершенствовали свое мастерство с самого детства, а ей было, на минутку, больше четырехсот лет. – Ну так что, эта вода – пресная. Ей же можно облиться, да?

Мана, явно уловив в ее голове нетерпение, поспешно кивнул, не стирая с лица все той же улыбки, и засуетился.

– Ох, да!.. Разумеется!.. Подожди минутку, хорошо? Нужно же все-таки снять повязки, а потом еще раз обработать раны! – он поспешил достать некий предмет (Элайза называла этот предмет ножницами, когда показывала маленькой Алане свои покои и та полезла в ее стол с украшениями) и неловко кашлянул. – Тики, разверни, пожалуйста, покрывало…

Мужчина неловко облизнулся, словно не желал беспокоить её, словно не хотел смотреть на её, и девушка была с ним полностью согласна – зачем смотреть на такие уродливые, обезображенные ноги?

Алана вздохнула, прикрыв веки и попытавшись расслабиться, и Тики аккуратно погладил её по колену, будто успокаивая, после чего осторожно принялся распутывать тот кокон, в который она закутала себя в порыве паники и страха – ей снились кровь и плавники, заброшенный склад и лесные духи, стремительное течение реки и рыбья чешуя, золотящаяся на солнце. Мужчина мягко поднял покрывало до бёдер, открывая бледные перебинтованные ноги, покрывающиеся солёной белой коркой, словно какой-то болезнью, и Мана обеспокоенно закопошился, норовя прикоснуться к сухой, болезненной, покрытой этими растущими язвами коже, но тут же одёргивая руку.

– Это… – начал он обескураженно, явно не зная, как реагировать на это, а Тики резво выхватил у парня из ладоней ножницы и одним быстрым движением разрезал повязки.

Алана облегчённо вздохнула, тут же бросая массу воды на свои измученные ноги и слыша, как Мана возмущённо и протестующе воскликнул, и длинно выдохнула, ощущая, как кожа насыщается влагой, как приятно холод окутывает тело и как дышать сразу же становится легче.

– Всё равно все мази бы смылись, – в своё оправдание буркнула девушка, так и не раскрывая век и полностью отдаваясь в ласковые руки Микка.

Тики был осторожен и мягок, он начал обрабатывать ее увечья тотчас же, едва только вода впиталась и белый налет исчез. И Алана, боясь признаться себе в очевидном, млела под его касаниями, всячески стараясь не замечать взглядов Маны. Она была уверена, что друг не расскажет мужчине ничего без ее ведома, но позже все равно решила попросить его не делать этого.

Такая возможность представилась, когда Микк закончил обрабатывать и перевязывать ее ноги (иногда он по случайности задевал кожу девушки кончиками пальцев – легко и совсем не больно – и по ее телу проносилась стыдная, но от этого не менее приятная истома, уже не имеющая, спасибо отварам Маны, ничего общего с болью). Он попросил Алану перевернуться на живот и помог это сделать, с чем, легко скользнув по повязке кончиками пальцев и срезав марлю, передал дело младшему Уолкеру.

– Я пойду принесу поесть, – Тики погладил ее по волосам и, чуть улыбнувшись (Алана заметила маленькую ямочку у него на правой щеке и – едва заметный на смуглой коже румянец), вышел из каюты.

Девушка выдохнула, чувствуя себя и хорошо, и плохо одновременно – потому что Тики был очень нежен с ней – и, кажется, покраснел под конец – и потому, что он… почти не смотрел на нее, хотя и скользил так ласково пальцами по коже.

Мана подсел ближе, начиная протирать ей спину, и некоторое время – совсем недолго – молчал. Алана тоже молчала, впрочем, кусая щеку изнутри и бездумно пялясь на дверь, но в итоге… решилась.

– Мана… – тихо позвала она и, стоило другу только замереть, попросила: – Не говори Тики, ладно?.. Про ноги. Пожалуйста…

Парень издал полный удивления возглас, явно не понимая смысла этой просьбы, потому что, наверное, для него всё было ясно и понятно, для него между ними – между изуродованной русалкой и прекрасным мужчиной – было что-то, наверное, необыкновенное, но для Аланы… для Аланы ничего между ними не было.

Точнее – не должно было ничего быть.

Потому что после того, как она встретит Адама, как поможет ему или откажет (хотя в последнее теперь верилось с большим трудом: это же потомок Элайзы, у него просто не могло быть прогнившей души!), ей придётся вернуться в океан и стать женой Линка (вряд ли отец после такой выходки отдаст её кому-нибудь другому), потому что лишь только в ледяных крепостях девушка не будет обузой, не будет занозой – там ей суждено превратиться в добровольную пленницу, потому что без плавников далеко не уплывёшь.

А сейчас вдруг появился сияющий Тики, и Алану тянуло к нему, непреодолимо тянуло словно верёвками, и ничего нельзя было с этим сделать. Нельзя было воспротивиться, нельзя было отказаться и отвернуться – потому что больше никто не прикасался к ней с таким трепетом. Никто не смотрел на неё с таким восхищением.

Линали называла это влюблённостью.

Алана же не решалась назвать свою симпатию даже влечением, потому что иначе возвращение в море будет мукой, а не долгожданным спасением.

Может быть, именно поэтому она и позволяла Тики касаться себя – раз тот всё равно ничего не знает, не понимает, что так могут русалок касаться лишь мужья, то пусть ему это будет неизвестно и дальше.

А Алана… она просто насладится ситуацией, а потом, попрощавшись, будет помнить его добрым словом – как своего спасителя, друга, близкого человека.

– Но как… Тики же… – пробормотал Мана, вновь отвлекая её от очередных не самых радужных мыслей, и девушка перебила его:

– Не говори. Пожалуйста.

Парень подавленно вздохнул, тут же сникнув и растеряв все свое воодушевление, но перечить ей не стал – вернулся к своему занятию, бормоча что-то о собственной излишней честности, женских глупостях и – почему-то об угрюмой твердолобости некоторых особ императорского рода.

Алана предпочла не вслушиваться в его ворчание – скорее, огорченное и обеспокоенное, чем беззлобное, и просто постаралась снова расслабиться. Она потом обязательно все объяснит Мане. Сознается честно – да, ее к Тики неодолимо тянет, но постарается дать понять, что не сможет… дать тому то, чего он хочет. Тики ведь любил женщин, разве нет?.. А Алана – она не была женщиной и не могла отдать свою невинность кому-то, помимо мужа, с которым должна будет оставаться до последнего вздоха одного из них.

И потом… Это ведь мезальянс. Отец еще, возможно (хотя очень маловероятно) согласился бы выдать ее замуж на члена императорской четы – собственно, отчего нет, они приходились друг другу прабабушкой и правнуками – даже не родными, а двоюродными, потому никакого опасного кровосмешения быть не могло. Но… Тики ведь не был императорского рода – он сам назвал себя адмиралом и никем иным. А девушка мыслила – Микк представился бы, приходись он близнецам родней.

Расслабиться под руками Маны так, как под руками Тики, конечно, не получилось, но Алана постаралась не слишком расстраиваться на этот счет. Она думала – надо просто как-то пережить эту влю… симпатию к мужчине и дать ему делать то, что он хочет.

Ведь они подружились, верно?.. Этого ведь должно быть вполне достаточно?..

Девушка прикусила губу, приподнимаясь на руках, когда Мана ее попросил – тело уже не так прошивало болью, но нытье в ранах все равно чувствовалось. Интересно, этот отвар – волшебный? Он, быть может, как слезы Миранды – исцеляет?

Хотя подруга могла излечить своим волшебством за минуту, отчего была ужасно известна на все южные моря, потому что целительниц морской народ любил и уважал, а сейчас их осталось всего лишь около десятка.

Миранда вообще была единственной в нескольких днях пути от бухты, где обитала Алана, русалкой, способной к лечению, а потому общий язык они нашли быстро. Девушка была очень милой и стеснительной, даже забитой, потому что все свои двести пятьдесят лет жизни пряталась по пещерам и подводным лесам от моряков и охотников, пока её не нашёл Мари – управитель юго-западной провинции, – куда и забрал её под свою опеку.

Лотто была одной из немногих оставшихся в океане скалярий с необычным чёрным окрасом, достаточно редким, но невероятно красивым, больше того – потрясающим. Алана частенько любовалась сапфировыми бликами на её чешуе и длинных острых плавниках, когда подруга приплывала к ней, чтобы скрасить будни, полные сплошного одиночества.

– Шторм надвигается, – обеспокоенный голос Тики был подобен внезапному грому, отчего девушка вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей.

Алана тут же встрепенулась, отрывая голову от подушки, и увидела, что мужчина ставит на стол поднос с рыбой и яблоками – как и обычно. Как Алана и любила с тех пор, как оказалась на Марианне.

– Тогда, может, я выйду на палубу? – обеспокоенно вздохнула она, прикусив губу. И – зажмурилась, когда предсказуемо всполошившийся Мана разразился тирадой о том, что она еще слаба и потому не должна даже пытаться подняться с постели. Умоляющий взгляд не помог (пожалуй, напротив – только усугубил ситуацию), и когда девушка перевела взгляд на Микка, тот только покачал головой.

Весьма однозначный ответ, вообще-то.

– Разве что я тебя туда вынесу на обозрение куче обеспокоенной отсутствием своенравной русалки матросни, – уточнил он вслух, и Алана не сдержала улыбки.

Надо было объяснить, да? На самом деле она просто давно не видела море, а потому оно и взбесилось – ведь океан не знал, что с ней произошло, просто чуял беду, а потому и бесился. И надо было его успокоить. Но ведь можно еще сказать, что она позовет Миранду, и та сможет ее исцелить. Плавники заново не отрастут, конечно, но…

На самом деле под ласковыми руками об этом иногда получалось забыть. Не так уж и надолго, конечно, но все же.

– Я смогу успокоить шторм, – как могла убедительно пояснила Алана. – Я ведь уже успокаивала море, Тики, – с надеждой воззрилась на недовольно поджавшего губы мужчину она и добавила: – И если увижу море – смогу позвать подругу, которая исцелит мои раны.

И если уж это не убедит вас вытащить меня на палубу, подумала Алана, то что же ещё я должна сделать?

Потому что шторм их явно не пугал – бывалые моряки и не с такой непогодой справлялись, а Микк мог управлять ветром! Конечно же их не волновали выверты природы.

Тики напряжённо переглянулся с насупившимся Маной и побеждённо выдохнул.

– Так уж и быть, – недовольно скривился он, словно бы злясь на то, что девушка куда-то порывается, и это отозвалось в груди приятным теплом.

– Спасибо, – шепнула Алана, прикрыв глаза, и думая, что помощь Миранды точно не будет лишней: хоть перестанет быть и чувствовать себя немощной обузой, неспособной даже передвигаться самостоятельно.

Тики подошёл к ней, аккуратно проталкивая ладони ей под спину и колени и заставляя вздрогнуть, а потом стремительно покрыться стыдливым румянцем, и осторожно приподнял над кроватью, будто бы привыкая к чужому весу. Алана длинно прошипела, когда мужчина всё же нечаянно коснулся повязки, и, вскинув руки, обхватила его за шею.

– Так будет легче, – оправдалась она, уткнувшись алым лицом ему в плечо и пытаясь не обращать внимания на радостный, но одновременно и грустный взгляд Маны.

Они с Тики поднялись на палубу, и мужчина подошел к борту, не обращая никакого внимания на ликующие шепотки матросов, которые радовались, что «а русалка наша жива-здорова». Алана на секунду прижалась к нему, словно затаившему дыханию, смиряя собственное почти что неконтролируемое смущение, и протянула руку вперед, гладя высушенное палящем солнцем дерево, грозящее снова намокнуть из-за непогоды. Она ощущала море через дерево здесь, почти напрямую взаимодействовала с ним, словно действительно касаясь воды, и это принесло ей некоторое облегчение.

Океан рвал и метал, волнуясь мятежными водами, и делился с ней одновременно гневом ее отца и собственным искренним беспокойством.

Девушка вдохнула полной грудью тяжелый соленый воздух, которого ей так не хватало в недосягаемой для ветра каюте, и улыбнулась. И – принялась успокаивать своего господина – просьбами, увещеваниями и угрозами. Знала, что ее поймут и услышать, чувствовала, что не останется здесь одна, покуда имеет возможность призывать воду и быть заклинателем.

– Это не ты спас меня! – выдохнула она в конце концов на родном – русалочьем –языке, одновременно радуясь и печалясь его звучанию из собственных уст. Океан не желал успокаиваться, и пришлось заговорить в голос, сильнее сжимая поверхность корабельного борта и силясь не так… не так откровенно прижиматься к мола вслушивающемуся в ее речь Тики. – На суше ты бессилен! Так не злись на то, что так слаб, а позволь спасти меня человеку!

Океан был отцом морского народа – любящим и заботящимся, величественным и грозным, он охранял их, берёг и плакал над не кончающейся войной, больше похожей на истребление.

Четыре века назад шторм, поднявшийся на море, бушевал несколько лет – их бог и господин злился, гневался, оплакивал и сходил с ума от горя, от потери стольких дочерей и сыновей своих. Алана слышала его плач, его полные ненависти крики, его боль и пыталась хоть как-то помочь, хоть как-то успокоить, но всё было тщетно.

Потому что сама Алана совсем недавно сбежала от охотников, сама только что лишилась своей семьи, видя их смерть собственными глазами.

А море успокоилось лишь тогда, когда Мариан жестоко расправился с флотилией восточных стран, которые везли пленных русалок на продажу.

Океан всегда ужасно воспринимал свою беспомощность, а потому и сейчас, когда Алана буквально обвинила его в бессилии, обречённо взвыл, поднимая чёрные волны высоко над кораблём.

Послышались испуганные вскрики с палубы, и Тики, напрягшийся, взволнованный, сильнее прижал её к себе, словно пытаясь защитить от своего же господина, и девушка, судорожно вдохнув, метнула на него виноватый извиняющийся взгляд – мужчина протестующе замотал головой, будто прекрасно понял её намерение, и столько страха отразилось в его золотых глазах, что Алане стало ужасно стыдно за своё поведение.

Но успокоить взбесившийся океан было важнее.

Девушка оттолкнулась от тёплого торса Микка, всё ещё укутанная в покрывало, которое казалось ей самой превосходной бронёй уже как несколько дней, и камнем упала в воду, чувствуя, как ноги срастаются в обезображенный хвост, как боль прошивает только начавшие заживать раны, как ненависть к самой себе вновь затапливаетзатапливаетзатапливает с головой.

Ей было больно, но она была счастлива. Они соприкоснулись с ее господином снова, ее захлестнуло водой… и она начала тонуть.

Нет, конечно, русалка не могла утонуть хотя бы и из-за жабр, но… но Алана больше не могла плыть. Точнее, могла, но очень медленно – только загребая руками и никак более, потому что… потому что хвост был бесполезен без плавников, и… и сейчас еще соленая вода вновь разъедала раны, делая его почти неподвижным от боли.

– Алана! – послышалось в корабля. Тики всматривался в ее лицо, и девушка прикусила губу, потому что его глаза были широко распахнуты от страха (от страха за нее, о великое море и все его обитатели), а рот – изумленно приоткрыт – как будто изломан в какой гримасе. – Алана, сожри тебя дракон, не валяй дурака! Возвращайся на борт!

Но Алана замотала головой, боясь вслушиваться в умоляющие нотки в его голосе, боясь поддаться им и не закончить начатого.

Она отвела глаза от обеспокоенно свешивающейся вниз мужской фигуры, словно грозящей упасть следом за ней, и зашептала успокоение как какое-то древнее заклинание. Просила, умоляла, утешала и укоряла. И – указывала на то, что с человеком она будет в безопасности.

Потому что Тики был замечательным, и он не просто нравился ей, как бы она от этого чувства ни отпиралась. Потому что он заботился о ней и был ласков каждую минуту после того, что произошло. Потому что Алане хотелось… хотелось, чтобы ее касался – везде-везде – только он и никто другой.

– Спаси меня, господин мой, – зашептала она, ощущая, как ком подступает к горлу. – Спаси меня, а не губи… Я нашла семью, господин мой. Я хочу их увидеть, хочу на сушу. Отпусти меня, дай мне возможность ходить ногами по земле и видеть то, чего я все эти четыреста лет была лишена.

Волны, до этого с бушующим рёвом пытавшиеся опрокинуть корабль и нещадно отталкиваемые ветром, который призывал Тики, вдруг вздрогнули, словно океан прислушался к её словам, словно понял что-то важное, словно наконец облагоразумился, и застыли накатывающей громадой, будто не зная, что делать дальше: обрушиться на Марианну или же уснуть в море.

– Господин мой, моя семья жива, – продолжила Алана судорожным шёпотом. – Помните же Элайзу, ту, кого вы любили всем Вашим необъятным сердцем? Помните, как благословили её брак с человеком? – океан колыхнулся, успокаиваясь, сжаливаясь, внемля ей. – Так вот, господин мой, на этом корабле два её потомка, один из них чист, как жемчуг, а душа второго затуманена чем-то тревожным. А человек, который спас меня, благодаря которому я говорю сейчас с вами, его душа… – Алана затаила дыхание, прикрыв глаза, и счастливо выдохнула: – его душа подобна солнцу. Так отпустите же меня на сушу, господин, я жажду встретиться с теми, которого похоронила ещё четыре века назад.

Вода давила ей на бесполезный хвост, а соль противно разъедала раны, и ей было так грустно, так грустно и больно, потому что больше она не способна порадовать своего господина, отца и бога.

– Прости меня, – всё-таки выдохнула девушка, ощущая, как горло распирает от надвигающейся истерики. – Мне не по силам больше с тобой резвиться.

И – океан успокоился.

Словно весь его запал в одно мгновение исчез, оставив после себя лишь пасмурное понимание – небо заволокло низкими тёмными тучами, и волны плавно улеглись, напоследок обдав её измученное тело солёной влагой.

Течения обвили хвост, будто исследуя, будто только сейчас заметив, что с ним произошло, и океан скорбно обнял девушку – прощаясь.

– Миранда, господин мой, – шепнула Алана, когда море неохотно подняло её вверх. – Позови её и, умоляю, ничего не говори отцу.

Волны в ответ недовольно зашуршали, но перечить не стали.

На палубе её встретили ошеломлённые матросы, перепуганный Мана, ужасно встревоженный и встрёпанный, Неа, бережно и властно прижимающий брата к себе (видимо, во время качки младшего Уолкера сильно обо что-то ударило – выглядел он очень плохо), и Тики, злой, взволнованный, раздражённый и сразу же подлетевший к ней.

– О чём ты вообще думала?! – бешено вскрикнул он, порываясь подхватить Алану, слишком слабую и беспомощную, но девушка лишь хмыкнула, чувствуя разгорающийся внутри пожар.

О чём она думала?

О чём могла она думать, когда бросилась в море, чтобы успокоить его? При этом прекрасно понимая, что больше не способна плавать?

Ах, а ведь когда-то (каких несколько недель назад!) она гордилась своей скоростью и своими развесистыми плавниками.

А сейчас – их нет. Ничего нет.

Алана сжала кулаки, ощущая себя непередаваемо злой, чувствуя, как в груди всё подымается – гнев, скорбь, ненависть и обида.

Она же хотела их спасти. Все их – и Тики тоже.

– И правда, о чём я могла думать? – горько хохотнула девушка, отталкивая руку Микка, и шагнула вперёд, игнорируя удивлённые взгляды близнецов. – Уж лучше быть похороненными на дне морском, да? Ах, а мы сейчас как раз проплываем над лесом амбелий – знал бы ты, какие они красивые! Но какая разница? – с широкой (какой-то неправильной) улыбкой пожала она плечами и раскрыла дверь, ведущую к каютам. – Никто из нас теперь не способен плавать в море, – грубо хохотнула Алана и спустилась к себе, совершенно не обращая внимания на боль, раздиращую тело.

Сердце заполошно билось в груди, норовя пробить рёбра, и внутри всё кипелокипелокипело. От осознания. От обиды. От злости. От ненависти. На себя. Себясебясебя.

Алана рухнула на постель животом, утыкаясь носом в подушку – такую до ужаса мягкую (до ужаса привычную в своей мягкости) и зажмурилась, стараясь не думать о том, как будет жить дальше. Потому что… покинуть каюту оказалось для нее слишком сложно. Слишком страшно.

Она оказалась не готова принять горькую правду, и теперь ее горечь искала выхода. Горечь и злость – они рвали ее на части, и Алана выплескивала их. Как могла.

На дорогого человека.

Девушка до крови прикусила губу, ощущая, как раны горят и щиплют, и заставила себя не вслушиваться в шепот чужих шагов, потому что сейчас не могла быть удостоена ничего более, чем укора за свое неосмотрительное поведение.

А ей было так плевать на раны… Они ведь отвлекали ее своим горением, своей болью от еще более ужасных мыслей, так что их существование… это было хорошо даже.

Уж точно лучше, чем если бы шрамы сразу зарубцевались и стали просто немым напоминанием ей о ее глупости и уродстве.

Дверь едва слышно скрипнула, и шаги просочились в каюту, остановившись у порога, да там и замерев. Замок щелкнул, а Алана только крепче вжалась лицом в подушку, будучи просто не в состоянии смотреть сейчас на вошедшего. Она знала, что это Тики, конечно. Из всего экипажа только он мог ходить так тихо – словно скользил в каком-то миллиметре от пола, подхваченным течениями ветра и не расстающийся ни на миг со своей стихией.

Мужчина замер на пороге, так и простояв с минуту подобно статуе – словно и не дышал совсем, а только смотрел на нее. На ее уродство, на ее беспомощность, на ее болезненную наготу.

Ну почему она тогда его не послушалась?! Почемупочемупочему?! Ведь сейчас все могло бы быть нормально, не отойди она тогда к этой проклятой лавке с картинами! Сейчас можно было бы и дальше резвиться в море, опережая корабль и болтая с дельфинами, и Тики восхищался бы ею и смотрел как раньше.

Без этой вины, скоблящей сердце Аланы как острые когти.

Шаги прошуршали к кровати, легкие словно ветер, и Микк, протянув руку, едва ощутимо погладил девушку по мокрым, тяжелым от соли волосам.

– Прости меня… – выдохнул мужчина почти неслышно, и Алана стиснула зубы, потому что его не за что было прощать. Потому что это она только что ему нахамила. Потому что это ей тогда стоило быть осмотрительнее и слушать лучше.

Потому что этот несносный пират снова брал вину за ее глупости на себя, а она этого не хотела.

Не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым в том, в чем его вины точно не было.

– За что? – выдохнула Алана, чувствуя, как грудную клетку распирает от чувств, которые она запирала в себе и прятала, которые сейчас искали выход, а этого выхода не было. – За что я должна тебя простить? – со смешком повернулась она к нему, с благодарностью ощущая, как раны жжёт и стягивает при любом движении.

Тики смотрел на неё, но в его глазах не было того заставляющего замирать сердце восхищения – там была лишь грусть и эта раздражающая вина, из-за чего хотелось, манта всех раздери, расцарапать ему лицо.

Четыре века назад Орлза тоже выцарапала глаза одному из охотников. Выцарапала – и потом умоляюще взглянула на Алану, тогда ещё совсем мелкую, словно прося о помощи. Словно верила, что она – связанная и кинутая в ящик, оставленная на «десерт» – была способна ей помочь.

Интересно, сестра возненавидела её, когда Алана смотрела на её смерть, не отрывая взгляда? Когда не смогла помочь?

Глупая мелкая русалочка, вечно лезущая в неприятности – вот кто ты, а не благородная царевна.

Тики тяжело вздохнул, поджимая губы, и Алана заметила, каким осторожным и неловким он был.

– За то, что больше ты не сможешь плавать. Это я виноват.

Девушка ощутила, как злость поднимается в ней в ответ на эти слова сносящей все на своем пути полной – и вскочила, ощущая, как тело прошивает новой болью.

– Заткнись! Заткнись! – воскликнула она почти что в отчаянии – потому что просто не могла это слышать; смотреть на это. – Терпеть тебя не могу! – и бросилась мужчине на шею, не в силах совладать с собственными желаниями и порывами.

Раны на спине и ногах болели – как будто кто-то повторно отрезал ей плавники, а Тики судорожно выдохнул ей в волосы, словно сам был готов заплакать, и Алана зарылась носом в его рубашку, чувствуя, как ее тело обдает прохладой ласкового ветерка, словно всего окружающего Микка неплотным коконом, и постаралась хоть как-нибудь успокоиться.

– Я думала, смогу плавать, – наконец выдохнула она глухо, крепко прижавшись к нему и совершенно плюнув на свою наготу – на голую грудь и ничем неприкрытые ноги.

Пусть прикасается. Ей так хотелось, чтобы он прикасался. Она не хотела выходить замуж и подпускать к себе какого-то там Линка, как бы силен он ни был и сколько бы надежд он ни подавал.

– Алана, я… я не… – мужчина стиснул ее в объятиях, ласково скользя пальцами по влажной коже около противно саднящего шрама на спине, но девушка его перебила.

– Я думала, смогу плавать хотя бы как змея, Тики… Но я не могу никак больше. Я больше не могу зваться жрицей, – она едва слышно всхлипнула в попытке сдержать рыдание, но ничего не вышло. – Я даже русалкой не могу больше зваться, мне ведь… не выжить в море нигде, кроме как в ледяных крепостях, а я… я не хочу туда…

Я хочу остаться здесь, с тобой. Не хочу на сушу. Боюсь даже выходить туда. Но хочу быть рядом с тобой.

Алана сжалась в попытке раствориться, исчезнуть, пропасть, но сильные руки, крепко держащие её в объятиях, были подобны якорям, заставлявшим оставаться на месте. Заставлявшим жалеть о прошлом и оплакивать уже затонувшее в пучине будущее.

Русалка, не способная плавать.

Интересно, что отец сделает сначала: отругает её или же пожалеет? Наверное, взбесится, раскричится, пообещает перебить всех человечишек, а потом устало упадёт рядом и обнимет изо всех сил, до хруста в костях.

Да только Алана больше не вернётся к нему.

Алана станет женой Линка, душа у которого словно пятнистый тюленёнок, потому что она – наследница морского трона и не имеет права бросать свой народ в такие сложные времена.

А Тики… Тики – человек, который умрёт лет через шестьдесят, которого она потом будет помнить всю свою жизнь, которого она, оказывается, любит сейчас.

Мужчина присел на кровать и устроил ее на своих коленях, больше не проронив ни слова. Ласковый, спокойно переносящий ее истерики – как будто считал, что должен вытерпеть без нареканий теперь абсолютно все – он мягко касался губами ее волос и лба, и девушка млела под этими его жестами и успокаивалась. Потому что иного выхода, кроме как успокоиться и через несколько дней сойти на сушу, у ее не было.

Алана притерлась к Тики крепче, чувствуя, как горят раны на ногах и спине (снова закровившие даже, кажется), и со стыдом ощутила, как наливается тяжестью грудь – какая-то как будто слишком чувствительная (впервые за четыреста лет, манта всех сожри), что странно, учитывая, что русалки не… не…

Может, это все из-за этих мерзких охотников?.. Тики ведь говорил, грудь среди людей – это предмет влечения, а Шан и Роц… они трогали ее и кусали соски, и это… о море, это такой стыд. Как бы она хотела забыть об этом…

– Давай я все-таки обработаю раны, ладно?.. – наконец выдохнул Микк ей на ухо, отвлекая от мерзких и стыдных мыслей, и ласково прижался губами к ее виску – на какую-то жалкую секунду. О, как же она хотела… – Я очень волнуюсь за тебя, прости, если я…

Алана поспешно замотала головой и отрицательно замычала, самым бесстыдным образом возя лицом по его рубашке и только спустя несколько секунд чуть отстраняясь.

– Все в порядке, просто я… Миранда завтра только будет, наверное, – постаралась улыбнуться она (получилось вымученно и криво). – Так что это… будет уместно – все обработать. Вот…

Я рада, что ты за меня беспокоишься, чуть не сказала она – но вовремя прикусила язык. Потому что… чувствовала себя ужасно.

Ей казалось, что всё её тело – сплошной оголённый нерв, и любое движение приносило боль, а любое касание доставляло удовольствие. И девушка чувствовала себя такой грязной, такой ужасной и распутной, чувствовала себя так, словно сейчас сгорит в этом огне странного влечения, совершенно неуместного и неправильного.

Она же сама отказала Тики. Отказала, даже не подозревая об этом, но мужчина явно именно так и воспринял её вчерашнее мямлянье.

О океан, её вчера звали замуж, а она даже не нашла важным рассмотреть это предложение дольше, чем три секунды!

Да и, на самом деле, что тут рассматривать? Алана прекрасно знала, эти чувства, эта влюблённость, она неправильная – и что ничего хорошего не будет.

Потому что бросить свой народ равносильно предательству.

Алана улыбнулась взволнованно вздохнувшему Тики, ощущая, как стыдливый румянец горит на щеках, и отстранилась, поспешно укладываясь на кровать животом. Чтобы мужчина не видел… не видел… не видел, как она распутна и ужасна.

Наверное, лучше просто позволить ему делать то, что он делает – а Микк не сделает ей ничего плохого.

Тики скользнул кончиками пальцев ее по спине, словно ласкал и успокаивал уставшее от потрясений ноющее тело, и взял со стола оставленный здесь Маной отвар, смачивая в нем марлю и принимаясь аккуратно протирать огромный, наверняка кровящий шрам.

Алана вспомнила о том, что еще должна будет перевернуться потом или сесть, чтобы мужчина мог обработать ей ноги, и едва удержалась от стона. Потому что он… он увидит ее… увидит ее грудь и… и… Она уткнулась носом в подушку, стараясь не обращать внимания на это… возбуждение (потому что соски набухли и чувствительно терлись о простынь, хотя такого раньше не было, и обычно тритоны во время соития никогда к ним не прикасаются… насколько девушка знала).