Текст книги "Жемчужница (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 65 страниц)

И – закусив губу, повела подушечкой пальца по его шее.

Тики облизнулся и сглотнул – как-то так, будто во рту у него пустыня. И улыбнулся дрогнувшими губами.

– Но я же…

– Ты можешь, – перебил он ее. – Ты можешь так прикасаться. К кому захочешь и как захочешь. Пока тебе это нужно.

– И ты ни слова не скажешь против? – за спиной у Тики мелькнула черная макушке озорной Салеман, все-таки увлекшей Ману в танец, но мужчина, даже если и узнал ее заразительный смех, не обратил на него внимания.

Он смотрел только на Алану. А девушка не отрывала взгляда от его лица. Точеного, напряженного, полного теней.

– Нет, – покачал головой мужчина, и эта покорность… она опьянила совсем как-то сладкое вино, которое подали им в первый вечер на суше.

Алана потянулась вверх и мягко коснулась губами его подбородка, жмурясь и сползая вниз, к шее. И это было как будто сном. Ей казалось, открой она глаза сейчас – проснется в своей бухте, безумная, молчаливая и совершенно одинокая.

Да что же с ней вообще происходило? Неужели все влюбленные девушки так ведут себя?

Алана, правда, подумала, что все это ещё напоминает чем-то игру. Будто она была дельфиненком, которому показали сырую рыбку – и позволили делать все, что тому хочется. Дельфиненок сначала не верит, не движется, а потом начинает медленно проверять, правда ли это или нет, – и в последний момент кто-нибудь выхватывает рыбку прямо из-под его носа счастливого, потому как позволили слишком много лишь для того, чтобы посмеяться и отобрать все в конце игры.

Алана понимала, что сравнение было ужасным, что Тики не мог так алчно и высокомерно повести себя, но ассоциация была именно такой, и ничего поделать с этим было нельзя.

Тем более… она любила играть. Когда-то давно, до заточения, она обожала играть.

– И даже сейчас не скажешь? – тихо выдохнула Алана ему в губы, отчего-то не решаясь прикоснуться к ним, хотя понимала, что хочет этого. И одновременно боится.

Тики покачал головой и улыбнулся – как пьяный или сонный – так ласково и лениво, что терпеть его обволакивающую теплоту просто так и дальше было совершенно невозможно. Алана потянулась вперед, почти… почти коснулась его губ… но Тики ее обогнал. Он прижался к ее губам, притягивая её к себе совершенно развязно и… не так, как делал это прежде. Иначе, крепче.

Как… женщину?

И Алана ощутила, какие у него губы – сухие, горячие. Самые замечательные на свете.

Прикосновение продлилось всего миг или, может, самую малость дольше, а потом Тики отстранился – горячечный, исступленный, почти больной – и уткнулся носом в ее косы, глубоко вдыхая и гладя ее по спине.

Он шептал какую-то восхитительную чушь – то ли просил прощения, то ли что-то такое еще, но Алана… она думала о другом.

Она ежеминутно облизывала губы и жмурилась, жмурилась, жмурилась, стремясь хотя бы мысленно продлить ускользающий момент.

Стремясь понять, почему Тики, действующий по сути почти так же, как действовали Шан и Роц, не вызвал у нее не капли отвращения. Одно только горячечное нетерпение во плоти, снова налившееся тяжестью в грудях и отдавшееся томлением внизу живота.

Это было… так странно. Так… удивительно.

Это и был поцелуй?

Алана хихикнула, чувствуя себя нашкодившей девочкой, которой хотелось нашкодить ещё, потому что все это было слишком волнительно и приятно, пусть стыдно до трясучки и желания провалиться под землю.

Тики все также дышал ей в макушку, опаляя горячим дыханием, и его руки вновь казались такими властными и сильными, что прерывать этих объятий не хотелось совсем.

Ей так понравилось, потому что это был именно Тики?

Алана совершенно растерялась, хотя, по правде говоря, сам поцелуй длился всего ничего и, наверное, не заслуживал столько внимания в силу своей некоторой шутливости, к которой они пришли под конец очередного захода этой странной игры.

Но девушка не могла избавиться от ощущения сухого тепла на своих губах, не могла отпустить этот непонятный трепет и собственное смущение.

Она любила играть, это верно. Когда-то давно она вообще была крайне эмоциональным и живым ребёнком. А потом ото всей игривости остался лишь идиотский обычай считать потопленные корабли.

До прибытия Тики их было двести семьдесят четыре.

Душа Аланы, видимо, и правда была черна как беззвездная ночь.

Запертая в бухте ведьма, которую высвободил ничего не знающий о её грехах храбрец.

– Странно, – наконец шепнула она, приоткрыв глаза, и, чуть отстранившись, вгляделась в лицо мужчины.

– Странно? – тот тихо рассмеялся, целуя ее в волосы и спускаясь губами к виску, ласковый – и темный, опасный.

Желанный.

– Очень, – девушка вскинула голову, чтобы дать больше доступа к своему лицу; чтобы он продолжал мягко ее касаться. – Там… когда Шан и Роц…

Микк замотал головой – такой же пьяный без вина, как и секундой ранее – и мягко погладил ее по щеке.

– Забудь о них. Давай… я буду помнить, – едва слышно попросил он.

Огонь трещал, с огромного стола тянуло аппетитными ароматами, люди вокруг смеялись и танцевали, и Алана… она согласно закивала и не тесно прижалась к Тики, чувствуя, как трутся их бедра и боясь даже лишний раз вздохнуть.

Мужчина кивнул – и склонил ее голову к себе на плечо, словно баюкая лаской.

А потом… откуда-то сбоку раздался жутчайший грохот, и даже музыка на какой-то момент смолкла.

Девушка непонимающе вскинулась, порываясь обернуться в сторону шума, и услышала, как Тики со смешком глухо выругался, чуть качнув головой.

– Кажется, Салеман сыграла прекрасно, – фыркнул он и со вздохом отстранился от Аланы, на короткое мгновениями задержавшись пальцами на её бедрах.

Интересно, известно ли ему, что именно эти прикосновения к бедрам всегда вызывали столько трепета и истомы, что хотелось просто вытянуться во весь рост и получать удовольствие?

…вряд ли. Иначе бы вряд ли Тики так вел себя. Позволял бы этой игре продолжаться.

– Пойдём успокаивать нашего венценосного истеричку? – шутливо поинтересовалась Алана, лукаво усмехнувшись, и Тики обреченно вздохнул, соглашаясь.

Неа нашёлся у одного из зданий, рядом с разбросанными бочками и разбитыми бутылками. И девушка пораженно замерла – потому что душа его, обычно покрытая словно бы серой дымкой, сейчас была абсолютно чёрной. Она в испуганном оцепенении прижалась к Тики, недоуменно взглянувшему на неё, и сглотнула, в полнейшем шоке глядя, как некогда красивая душа старшего Уолкера полыхает гневной тьмой.

И, наверное, сработала привычка.

Алана сделала то же, что и всегда, когда к её бухте подплывали корабли с носителями грязных душ – она подняла руку и облила Неа водой, заставив его закашляться и в ошалелом удивлении уставиться на неё.

Черноту как будто водой смыло. Даже дымки не осталось. Как будто не осталось злости.

Алана нервно облизнула губы и, не отстраняясь от Тики ни на секунду, нахмурилась. Надо было как-то совладать с собой, как-то объяснить свое действие. Она скрестила на груди руки, стараясь также всячески касаться Микка, словно он был ее опорой, и выпалила:

– Чего ты крушишь все?! Как пират безмозглый! Люди составляли, наверное, а ты раскидываешь! Утоплю!

Неа смотрел на нее молча с минуту, как будто не мог понять смысла адресованных ему слов, а потом… расхохотался. Тики мягко прижал Алану к себе и задумчиво хмыкнул.

– Как интересно, – выдал он наконец. – Крушишь тут все, ломаешь… Как после смерти госпожи императрицы. Чего такое?

Старший Уолкер бросил на него косой взгляд и прижал руку к груди, словно стараясь удержать себя от нового приступа нервного хохота.

– Там… вертихвостка какая-то Ману окручивает, – язык у него заплетался, будто он был пьян. – А я тут… злюсь… и не пойму, почему, – здесь мужчина воззрился на них и вздохнул – как-то очень горько и очень осмысленно для нетрезвого человека. – Почему я так злюсь, Тики, скажи мне?

Алана вздрогнула, вдруг проникаясь ужасной жалостью к вмиг ставшему уставшим и обреченно выглядящему Неа, и перевела взгляд на благостно улыбнувшегося Микка.

– Ты же только что ответил на свой вопрос, дружище, – подошёл он к мужчине и легко похлопал его по плечу. Тот нахмурился, непонимающе взглянув на него, и Тики хмыкнул, будто этот самый ответ был настолько простым и лёгким, что все в округе знали его. – Там же какая-то вертихвостка твоего Ману окручивает, – многозначительно поиграл он бровями, и Неа возмущенно надулся, словно не верил, что причина была именно в этом.

– Он мой брат, и я люблю его, – с каким-то уж очень сомнительным протестом заметил он, скрестив на груди руки.

– Ага, – Микк благосклонно закивал, – и сам-то ты в этой веришь? – ухмыльнулся он с донельзя довольным видом. – Ты сколько девок-то от любимого брата отвадил?

Неа как-то сразу спал с лица и потер рукой лоб, словно его только что заставили признать что-то, что до этого он всячески отрицал.

– Но я думал, что он… он ведь не хочет этого, – выдохнул мужчина в конечном счёте. – Я знаю, что я в него… люблю его, ладно? Но он этого не хочет.

– Он хочет, – осмелилась наконец-то подать Алана голос. – Он просто пытается навязать тебе свои решения.

Неа настороженно посмотрел на неё и хотел уже что-то сказать, как Тики вдруг возмущенно воскликнул:

– Что-о-о? Ты знал?

Уолкер закатил глаза, словно вера Микка в то, что он был полным идиотом, его раздражала, и сварливо отозвался:

– Ты меня совсем за идиота держишь?

Тики смущенно запнулся, став таким потерянным, таким милым в своей внезапной беспомощности, что девушка вспомнила про его опасность, темную силу, которая подчиняла, обездвиживала, с приятным удивлением – как, оказывается, легко можно было сбить его с ног. Каким, оказывается, ещё ребёнком он был.

– Нет! Конечно, нет! То есть немного да, особенно в этом плане, но определённо нет! – поспешно затараторил он, и с каждым новым словом лицо Неа темнело, а его душа зло металась в грудной клетке, наполняясь с каждой секундой непроглядной тьмой.

Алана встревоженно закусила губу, и Уолкер раздраженно отмахнулся от пытавшегося оправдаться Тики (это было странно хотя бы потому, что раньше она за ним такого не замечала), после чего обратился к девушке:

– С чего ты взяла, что хочет?

Алана облизнулась и, мягко улыбнувшись, прикоснулась ладонью к его груди.

– Здесь живёт твоя душа, Неа. И я её вижу. Сейчас ты боишься.

Мужчина протестующе вскинулся, сердито хмуря брови.

– Неправда!

– Боишься-боишься, – усмехнулась она, покачав головой, и пронаблюдала, как душа Неа испуганно дергается к позвоночнику, будто пытаясь сбежать. – Ты боишься всего непонятного и отчего-то дельфинов, – мужчина ошарашенно уставился на неё, а Тики рядом прыснул. – Особенно сильно ты боишься, когда Мана лежит в постели в очередной болезнью: ты мечешься и бросаешься озлобленной акулой на каждого, кто тревожит вас, – на эти слова лицо Неа удивленно вытянулись, а в его глазах зажглось понимание. Микк же непонимающе насупился, явно думая о том, что Уолкер никогда ни на кого не бросался. – Твоя душа почти всегда серая.

Мужчина поджал губы, опуская взгляд на её ладонь, и тихо выдохнул:

– И что это значит?

И Алана честно ответила ему:

– Я не знаю. Раньше я была уверена, что знаю, но теперь… – она с ироничным смешком пожала плечами, качнув головой, и улыбнулась. – Но мне точно известно, что твоя обычно серая душа становится светлее рядом с Маной.

Неа неверяще распахнул веки, и его губы растянулись в неловкую, но совершенно счастливую улыбку.

– Но Мана? Откуда ты знаешь, что Мана?.. – все же спросил он, сразу же погрустнев, и девушка перебила его, несильно нажав пальцами на грудь под ключицами.

– Мана очень болезненный. Его душа подобна утреннему туману: только дунь – и развеется, – тихо и ласково проговорила Алана и продолжила прежде, чем тревожно вздохнувший Неа раскрыл рот: – Но рядом с тобой в нем словно находятся силы, чтобы жить дальше, понимаешь?

– Значит, он… он л-любит? меня? – Неа недоверчиво улыбнулся, как будто не мог даже представить, что такое возможно, и душа его вновь просветлела. Алана вообще заметила, что старший Уолкер всегда светлеет при одной только мысли о Мане.

– Конечно, – Тики вздохнул, по-прежнему виновато-ласковый, совсем не такой, как всего несколько минут назад с девушкой, и притянул его к себе за плечо. – Просто Мана считает, что не нужен тебе, ясно? Тебе, дескать, жену себе найти надо и детишек продолжать делать на благо государства, чтоб наследники были!

– Но у клана куча наследников! – тут же вскинулся Неа протестующе. – Нас же аж шесть! И у каждого будут дети! Почему он… – тут мужчина прервался. – Подожди… так ты… ты знал?

Алана прыснула, уткнувшись Тики в плечо, и шмыгнула носом, не зная, плакать ей или смеяться.

– Так это за милю видно! – заявила она в конце концов. – Я заметила это еще на корабле!

Неа уставился на неё совершенно потерянно, словно был полностью уверен, что никому этого известно не было, что у него получилось свою больную привязанность скрыть, и Алана вновь вспомнила своих братьев и сестёр.

Ох, как же Укра первое время отрицала свою любовь!

А потом как-то вышло так, что она лишилась плавников, и отец, разгневанный внезапным замужеством за неизвестным женихом, в шоке взирал на Ялда, который хмуро признался, что хочет взять в жены сестру.

Алана рассмеялась пуще прежнего и потрепала смущенного Неа, явно красного ещё и от вина.

– Так что иди и поцелуй Ману, – внезапно предложил Тики спокойно.

– Он оттолкнет меня, – недовольно отозвался мужчина. – Он вечно меня отталкивает.

Алана вздохнула и, отстранившись от Тики, ласково обняла непутевого влюбленного за плечи. И снова вспомнила Укру с Ялдом. Теперь мысли о них уже не причиняли боли.

– Не оттолкнет, – улыбнулась она. – Не сможет. Ты просто обними его и скажи ему. Все, о чем молчишь. Ты ведь так устал молчать, правда?

Неа замер в каком-то ступоре или трансе и растерянно уставился куда-то Алане за плечо. Девушка догадалась, что он смотрит на Тики, и тут же ощутила, как тепла в груди становится еще больше.

И тут Неа уткнулся ей носом в плечо, отвечая на объятие и устало-устало вздыхая.

– И то верно, – тихо заметил он. – Устал я просто ужасно.

Алана вновь ощутила, как тает, как греется, как ей хорошо и приятно, и ласково коснулась губами виска мужчины, чувствуя себя… матерью. Кем-то взрослым и надежным, тем, к кому можно прийти и поплакаться, тем, кто успокоит и поддержит.

– Вот видишь? – мягко улыбнулась девушка, погладив Неа по спине. Душа обожгла ладони мятежным огнём, горячим и живым, но одновременно с этим и словно бы стеснённым. И Алане отчего-то показалось, что именно эта теснота, эти рамки, в которые мужчина загонял себя, её и обожгли. Что именно они и были той самой дымкой. – Просто освободи себя, – прошептала она так тихо, что даже не услышала собственного голоса. – Освободи – и тогда чернота, преследующая твои мысли, уйдёт.

Уолкер глубоко вдохнул и внезапно стиснул её в объятиях, заставив вскрикнуть от неожиданности.

– Ты и правда все это видишь? Все-все это? – неверяще просипел Неа, и Алана хмыкнула с какой-то ироничной усмешкой, которая даже сама ей не была понятна.

– Да, все-все вижу, – согласно кивнула она, похлопав хохотнувшего мужчину по плечам.

– Все из-за тебя пошло кувырком, – улыбнулся тот дружелюбно, и дымка снова стала дымкой – не чернотой. – И у нас с Маной, и у Тики тоже… – мужчина снова посмотрел за плечо Алане, и та едва сдержала порыв нахмуриться.

Тики. Тики-Тики-Тики…

Что же они все пытаются и не могут сказать ей? И есть ли что-то вообще за этим?..

– Прости уж, – постаралась улыбнуться девушка. – Сами за мной приплыли, вот теперь и терпите.

Уолкер расхохотался – громко и заразительно – и отстранился, хлопая ее по плечу легонько.

– А с тобой весело, – поделился он как-то очень по-свойски. – Так что нормально все. И… – на этом Неа почесал в затылке. – Спасибо, в общем. Я… постараюсь с Маной поговорить, да. Давно пора.

Тики усмехнулся, вновь становясь властным и тёмным, и притянул Алану назад к себе. Тем самым… собственническим жестом, кажется, каким недавно притянул к себе свою партнершу по танцам один из мужчин.

Девушка довольно зарделась, ничего не имея против, особенно после этого пусть полушутливого, но все же поцелуя между ними, и мягко погладила его по руке, покоящейся на ее талии.

Неа проследил ее движение и понимающе подмигнул.

– Ладно, – он взъерошил себе волосы пятерней, – идите отсюда уже. А то я, кажется, прервал ваш романтический вечер.

Тики сердито фыркнул, закатив глаза, и, скрестив руки на груди, пробурчал:

– И ничего он не романтический.

Алана же, красная как рак, вжалась в мужчину, будто бы стремясь пробить его грудную клетку, и сконфуженно принялась оправдываться, пытаясь мне замечать лукавой улыбки на губах Неа:

– Д-да! С нами же Изу!.. Был… – она потерянно огляделась по сторонам, чувствуя, как паника медленно накатывает огромной волной. – О нет, – шепнула девушка, ощущая, как крупно вздрагивает Тики, в каком испуге он выдыхает, и стыдливо поджала губы. – Где Изу?

Потеряли. Не углядели. Слишком сильно оказались заняты лишь собой, а мальчику не уделили должного внимания.

– Потеряли сынишку, да? – смешливо поинтересовался Неа, явно не видя катастрофы в этом, но Микк рассерженно стукнул его по голове, выпуская Алану из объятий, и, до чуть ощутимой боли сдав её ладонь, бросился к толпе.

– Вот же дурак, ну что за дурак, как так?.. Как я вообще посмел?.. – бормотал он на ходу, заглядывая чуть ли не под каждую бочку, и девушка, такая же взволнованная и перепуганная, всматривалась в каждого ребёнка, встречающегося на пути.

И вместе с тем – всячески старалась успокоить мужчину. Как могла, конечно, пока они скакали из одного конца площади в другой, будто поддерживаемые ветром.

Слава океану, беготня их продолжалась недолго – Тики заметил знакомую белокурую макушку у стола с яствами и рванул туда, при этом едва не до хруста сжимая ладонь девушки.

Изу действительно обнаружился у стола. И, кажется, даже не понял, что его потеряли, потому что стоял рядом с Маной, который ел какую-то странную тонкую лепешку и что-то негромко, но, видно, весьма интересно ему рассказывал.

– Изу, что… – выдохнул мужчина, едва ли не падая на колени перед ним, и мальчик тут же засветился душой-светлячком, заулыбался.

– Вы такие красивые были, когда танцевали там! – восторженно выпалил он – и бросился обниматься.

Тики ошалело простонал, сжимая его в ответных объятиях, и неуверенно посмотрел на тонко улыбнувшегося ему Ману. Алана, почувствовав, как с плеч гора свалилась, устало прислонилась к спине Микка и чмокнула зажмурившегося мальчика в нос.

– Ты почему тогда нам ничего не сказал, а? Мы же тебя потеряли, – нахмурилась она, взволнованно облизнувшись, и ребёнок виновато потупил взгляд.

– Вы танцевали, а я не хотел вам мешать, – сконфуженно пробормотал он, и его душа-огонек непонимающе всколыхнулась. Тики в ответ покачал головой, длинно выдохнув, и уткнулся носом мальчику в макушку.

– Ну разве ты можешь нам помешать, глупый?

– Вот-вот, рыбка, мы же боимся, что с тобой может что-нибудь случиться, – ласково погладила Алана Изу по руке и улыбнулась ему. – Так что не стесняйся что-либо спрашивать, хорошо? Тики же твой папа, как никак.

Малыш зарделся, прижался к Тики крепче и заулыбался.

– Хорошо, – старательно произнес он на имперском, хотя до этого говорил на родном языке. – Я не буду так больше делать. Просто… вы были и правда очень красивые.

Микк хмыкнул как-то очень… горько и поцеловал его в макушку, не переставая поглаживать по спине, а потом и вовсе поднял на руки и прижал к себе крепко-крепко, как только мог.

– Хороший мой… – пробормотал он едва слышно. – Я же так испугался, что потерял тебя, ну. А я же очень тебя люблю, Изу.

Мальчик обнял его за шею и рассмеялся, почти не слышный в общем гомоне, но оттого не менее яркий.

– И я тебя люблю, – совсем раскрасневшись, произнес он – и добавил: -…папа.

Мужчина хохотнул, снова напоминая девушке какого-то или тяжело больного, или только что вылеченного человека, и радостно закивал, когда мальчик поднял на него нерешительный взгляд.

Алана вообще-то заметила, что он очень редко звал Микка своим отцом. Вероятно, сказывалась непривычка, но мужчину всегда это огорчало, пусть он никогда об этом не говорил. И сейчас то, что Изу так повел себя…

Девушке ужасно хотелось оказаться на месте Тики. Чтобы малыш крепко обнял её и назвал мамой. Она не знала, какова причина, но факт был таков, что она жгуче нуждалась в этом.

Да и сам Изу… его душа казалась иногда загнанным в банку светлячком (Элайза рассказывала, что человеческие дети отчего-то любили ловить их в банки), особенно – когда смотрел на Тики издалека, и это было похоже на то, что мальчик просто не представлял, что со всем этим делать. Ребёнок словно не понимал, почему вообще все так получилось, и эта сконфуженность заставляла его светлую яркую душу дрожать и метаться чуть ли не в панике.

Алана вздохнула, закусив губу, и подумала, что хочет помочь ему. Ему – и Тики, который возможно, и понимал что-то, но не явно не до конца. Ведь теперь у Изу был отец, который искренне любил его, а у Тики был сын, который напоминал погибшего мальчика, с которого все и началось.

А Алана была лишней – подобранной бешеной ведьмой, которой вряд ли посчастливится когда-либо узнать, что такое семья и материнство. Поэтому, наверное, и хотелось сейчас хоть немного понежиться во всем этом. Во всем этом тепле. А потом вернуться в свой ледяной риф, чтобы уже навсегда стать одинокой безумицей.

Изу вдруг посмотрел на Алану, и его душа испуганно метнулась к ней, будто стремясь закрыть собой, спасти, и девушка легко рассмеялась, отмахиваясь от негативных, ужасных, убивающих её мыслей.

Ушей коснулся ласкающий звук арфы.

И внутри все встрепенулось – девушка удивленно обернулась, с восторгом замечая женщину на площади в окружении нескольких мужчин с различными инструментами, и восхищенно вздохнула.

А потом Изу, схватив её за руку, побежал туда.

Не самая привычная к бегу все же, Алана двинулась за ним, пару раз споткнувшись второпях, и, когда Тики поймал ее за вторую руку, рассмеялась, потому что бег Изу сразу превратился просто в очень торопливый шаг, как будто мальчик не хотел расстраивать мужчину своей порывистостью.

Впрочем, Микк сам повел себя как мальчишка явно в угоду названному сыну – шел он практически вприпрыжку, и это девушку веселило только еще больше.

Они подошли поближе к выступающим, и Алана приобняла Изу за плечи, отчего тот тут же ласково потерся затылком о ее живот и вскинул на нее улыбающееся лицо. Тики осторожно притянул ее за талию к своему боку и как-то по-особенному вздохнул.

Как-то… мечтательно?

Алана вспомнила их недавний поцелуй – и сразу же облизнула губы, совершенно не представляя, что ей делать с накатившим возбуждением.

Полночь только подкрадывалась к ним, укутывая своим теплым объятием, и от этого было так хорошо, что почти больно.

Ведь вскоре все это кончится.

Алана прижалась ближе к теплому боку Тики и прикрыла глаза.

Музыкальный ансамбль играл что-то тягучее, абсолютно не танцевальное – но не менее прекрасное.

Словно колыбельную или что-то такое же медленное, расслабляющее, усыпляющее, и девушка прикрыла глаза, вспоминая, как Укра укладывала её в постель, как пела, как играла на арфе, как рассказывала сказки и пыталась развеселить ещё совсем маленькую Алану после очередного тяжёлого дня, полного насмешек и подозрительных взглядов. Сейчас это удивляло – удивляло, как тритоны и русалки смели смотреть на царевну, но, самое странное, царевной её считали в самую последнюю очередь.

Музыка лилась по воздуху, такая проникновенная и словно бы хрустальная, драгоценная, и Тики с Изу были такими теплыми, такими родными, что хотелось плакать от этого ощущения. Хотелось плакать оттого, что у неё вновь была семья. Пусть и всего на несколько недель.

Вдруг арфа смолкла, и Алана нахмуренно воззрилась на музыкантшу, с удивлением замечая, как курносая кудрявая женщина смотрит на неё. И – кивает на инструмент, словно предлагая попробовать.

Тики, увидев это, разулыбался и перевел на Алану вопросительный взгляд.

– Сыграешь? – поинтересовался он, и девушка замерла, не зная, что ответить.

Она не очень хорошо играла на арфе. Когда-то Укра ее учила, но это было так давно, что сейчас Алана не была уверена, что сможет вспомнить хоть что-то. Однако даже Изу смотрел на нее умоляюще, и, о манта, хотя бы ради этого стоило попытаться.

Девушка улыбнулась курносой арфистке и подошла, принимая инструмент у нее из рук. Держать арфу снова после стольких десятилетий запретов самой себе было странно и даже почти что… незнакомо, но пальцы помнили больше разума.

Алана в задумчивости пощипала струны, думая, что сыграть, а потом… решилась. И, надеясь, что ничего не забыла, затянула, беря высоко, колыбельную Элайзы, что всегда любила слушать перед сном.

Слова лились и лились сами собой – про будущие волны и палящее солнце, про звездное небо и высокие травы, которых еще совсем маленькая тогда Алана никогда и не видела.

Песня путешественницы-Элайзы была родом с суши, и когда они доходили до куплетов с лугами, находчивая сестра всегда описывала высокую стоящую траву как тонкие-тонкие водоросли, колышущиеся в вихре морских течений.

Воспоминания отдались улыбкой на губах, и Алана чувствовала себя совершенно окрыленной – настолько, насколько русалки вообще способны ощущать это. Когда-то давно, до того, как Тики вытащил её, оживил своим появлением, она мечтала стать чайкой и улететь, опалить свои перья о солнце, сбежать, исчезнуть.

Стать свободной.

А теперь она пела на имперском про птиц, приносящих сны на своих хвостах, и думала, насколько же радостное лицо Изу прелестно. И – что от взгляда Тики сердце бьётся как заполошное. Вновь эти восхищённые, мечтательные глаза. Увидеть их – закрывать веки, потому что смущение слишком сильно и может помешать закончить колыбельную, которая раньше снилась лишь в кошмарах.

Теперь у нее были люди, с которыми кошмар превратился в нормальный сон, а мучительные мысли о смерти близких стали всего лишь памятью, исцелились.

И Алана помнила об этом – и пела про это.

Когда колыбельная подошла к концу, все воспоминания куда-то словно бы испарились, оставив после себя лишь тепло в груди. Девушка помнила – прелестную в своем восхищении мордашку Изу, мечтательно затуманенные глаза смотрящего из-под ресниц Тики, румяные щеки смущенного собственным чувством Неа, слабую улыбку ласково гладящего ее по волосам Маны…

Они все были живыми и дышащими, они все были с ней.

Они все были ее семьей. Не призраком этой семьи, от которой остался один отец, не навещавший ее много лет, а именно что семьей.

И Алана подумала, что она… хочет за эту семью бороться.

Совершенно внезапная, спонтанная, непонятная, но неимоверно нужная и правильная мысль.

Девушка вздрогнула, в шоке уставившись на собственные пальцы, на свои ноги, на зажегшиеся столбы, на подскочившего к ней Изу, в восторге раскрывшего рот и лепечущего о том, какая же она потрясающая и как красиво поёт, и понимала, что всей своей наверняка чёрной душой желает бороться за эту семью. За её благополучие, за счастье, за безопасность. Даже если ей и не будет позволено остаться с ними, она постарается сделать так, чтобы отец в итоге не убил их всех, обвинив в похищении и в том, что лишили возможности вернуться в океан.

– Ты очень красиво поешь, – выдохнул Тики, погладив её по ладони спустя несколько минут, когда они уже отошли от толпы и один из благодарных слушателей угостил её вином – сладким-сладким, с привкусом чего-то ягодного.

Алана смущенно пригубила глубокую деревянную кружку, буквально пряча в ней лицо, и Мана радостно заговорил про морские музыкальные инструменты, а Изу уткнулся ей в живот носом, обнимая за талию, и все это пьянило её не меньше вина.

Поэтому совершенно неудивительно, что через несколько часов разговоров, странных танцев и приторно-вкусного вина Алана была уже просто не в силах что-либо запомнить. Кажется, Микк уговорил кружащуюся с Изу девушку пойти в таверну, а там она тут же упала на кровать и заснула, почувствовав напоследок мягкое и почти что невесомое касание сухих горячих губ к своей щеке.

========== Первый отлив ==========

Мана был несколько ошарашен, если об этом можно вообще сказать так. Он совершенно не представлял, что ему делать с происходящим, потому что первые его никаким образом не контролировал. Неа буквально на буксире тащил его в свою комнату, сердитый и то ли от собственного гнева раскрасневшийся, то ли от выпитого вина. А выпил он, по наблюдениям Маны, отнюдь не мало, и чем это было вызвано, младший Уолкер абсолютно не представлял.

А ведь к своему положению Мана только привык, только приноровился получать от происходящего удовольствие (потому что обычно всегда ощущал себя неуютно в обществе женщин и, по правде сказать, доволен и счастлив был по большей части исключительно присутствием старшего близнеца рядом). А тут – на тебе… Неа буквально налетел на него вскоре после того, как они с Салеман, той взбалмошной девкой, зазвавшей его танцевать, расстались. Мана лишь и успел посмотреть вслед Алане, Тики и Изу, уходящим с площади (они все были веселые и как будто даже немного пьяные), как брат потащил его в трактир.

И вот теперь… что теперь? Что Неа требуется от него так срочно и отчего он так зол? Неужто увидел его с женщиной и так взъерепенился?

Как только они взлетели вверх по лестнице на свой этаж, Неа хлопнул дверью своей комнаты, весьма красноречиво показывая, что никто ее не покинет как минимум еще час, и нервно облизнул губы.

– Объяснись, – потребовал он довольно резко, и Мана недоуменно наморщил лоб.

Голова начинала болеть от всего этого балагана.

Конечно, он всегда пытался угодить Неа – настолько, насколько вообще позволяли обстоятельства, а после смерти матери эти обстоятельства происходили чуть ли не постоянно, потому что брат первое время даже боялся отходить от него, следуя тенью за спиной и напоминая иногда самого настоящего пса: верного, любящего и наивно-заботливого – а потом просто решил стать его личным телохранителем. Мана терпел и в итоге смирился, но редкое раздражение все же разливалось в нем подобно набирающему силу шторму. Как сейчас, например.

– И в чем же я должен объясниться? – как можно более спокойно спросил мужчина, показательно равнодушно вздохнув, и присел на стул у стола, уже не в силах стоять на ногах: слишком устал за день, который оказался на удивление насыщенным. Самым поразительным было то, что Лави, с которым Тики водил дружбу уже несколько лет, оказался мало того, что знаком с Аланой, так ещё и тритоном, скрывающимся на суше. А ещё – отчего-то в очень плохих отношениях с русалкой. Но сейчас думать об этом времени не было – Неа смотрел на него выжидающе, с обидчивым подозрением, словно поймал с поличным, и вся эта ситуация неимоверно раздражала, но Мана лишь прикрыл веки, пытаясь успокоиться, и скептически приподнял бровь, когда брат сердито вскинулся.