Текст книги "Жемчужница (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 65 страниц)

– Как в чем? – всплеснул он руками. – Ты обжимался там с какой-то девицей! – обвиняюще воскликнул мужчина, и Мана подавил в себе смешок.

– Вообще-то я мужчина, если ты забыл, – ехидно заметил он, все-таки не сдержавшись, – и для меня это вполне естественно.

– Ни болотного духа это не естественно! – негодующе заявил Неа, а Мана со злым весельем припомнил, что как-то пару лет назад Риж, дух какого-то большого болота в северной части Поднебесной, здорово попортил его близнецу жизнь.

Ну вот чего Неа сейчас лезет?! На него, может, впервые за последние несколько месяцев девушка обратила внимание! Потому что до этого брат, пока они были в столице, их всех отпугивал или, грубо говоря, уводил! Но тогда он хотя бы к девушкам привязывался и не отставал от них, пока те не теряли к Мане интерес, а теперь что?!

– Это еще почему?! – не на шутку разозлился мужчина, вперивая в старшего брата не дающий пойти на попятную взгляд. – Я что, не…

– Потому что ты мой! – в совершенной ярости выпалил Неа – и поцеловал его.

Мана дернулся, забрыкался, не желая сдаваться на милость чужим желаниям – потому что он был просто желанием брата, тем, от чего тот отречется, когда взойдет на престол – или когда ему надоест.

Потому что не сдаваться, вырываться, протестовать – так было правильно.

Мана не хотел портить Неа жизнь этим наказанием – постоянной неусыпной заботой о себе. Он не хотел, чтобы брат до конца своих дней таскался за ним и постоянно подхватывал, стоило Мане только оступиться или в очередной раз грохнуться в обморок в приступе слабости.

Мана не хотел, чтобы Неа страдал, когда сам он умрет. Потому что… умереть раньше брата Мане было просто суждено. Это было правильным еще тогда, когда они только родились – сильный здоровый старший и бледный слабый младший.

Близнецы.

Одного из которых зачем-то выходили, хотя лучше было бы дать умереть спокойно.

Мана не хотел превращать пусть больную, но пока только привязанность Неа к себе во что-то большее.

Потому что знал, что Неа станет императором и значит, должен жениться и заиметь детей. Наследников.

Потому что знал, что со своим здоровьем не протянет так уж долго даже с учетом хваленого долголетия, передающегося по наследству.

Но Неа стоял здесь и сейчас и прижимал его к стенке, решительно и жарко целуя.

И он… он был сильнее.

О ветер, Мана брыкался, пытался вырваться, даже несколько раз стукнул его по спине, надеясь, что брат одумается, очнется от пьяного наваждения, но Неа был банально сильнее!

И от этого хотелось выть, потому что все было неправильным! Все было странным и слишком неправильным!

Неа чуть ли не до боли сжимал плечи Маны, прижимая мужчину к себе, словно бы желая впаять в своё тело, желая слиться, стать одним целым, и целовал так, будто тот был какой-то невероятно красивой девушкой, которую хотелось до безумия, но все не было возможности даже прикоснуться к ней. Мане было тошно от таких сравнений, но ничего поделать он не мог – лишь брыкался и мычал брату в губы, проклиная свои слабость и жажду. Жажду того, что сейчас и происходило.

– Неужели я тебе настолько противен? – горько выдохнул Неа спустя несколько мгновений, прикоснувшись лбом к его виску, и все это было бы трепетным и прекрасным, если бы от брата не несло перегаром, а Мана не был его близнецом.

Проще всего было бы, конечно, сказать, что – да, противен. Но проблема была в том, что это совсем не так. Проблема была в том, что Мане до ужаса, до дрожащих коленок хотелось, чтобы Неа его когда-нибудь поцеловал (хотя бы поцеловал).

Но Неа был его братом-близнецом, и Мана не мог позволить себе просто отринуть все и наслаждаться их ненормальной привязанностью друг к другу.

А еще Мане было плохо, потому что Неа дышал на него алкоголем, взбалмошный идиот, который не додумался даже протрезветь для начала или хотя бы прополоскать рот.

Но и с учетом всех этих многочисленных обстоятельств – прозаичных и не очень – Мана просто не мог найти в себе сил солгать ему.

Именно поэтому он покачал головой и едва слышно просипел:

– Нет.

Неа тут же просветлел, с надеждой взглянул ему в глаза и вновь кинулся целовать, проводя языком плотно сжатым губам, словно прося разрешения, словно умоляя не отказываться, не отстраняться, но Мана качнул головой, уворачиваясь от столь желанного прикосновения, и, сглотнув, сердито нахмурился. Близнец же, кисло зажмурившись, прижался к нему ещё теснее, лишая возможности к любому действию, пугая своим поведением и одновременно заставляя испытывать истому, потому что, о все злостные духи Поднебесной, знали бы они, как мужчина мечтал обо всех этих поцелуях!

– Тогда почему? – непонимающе шепнул Неа, проводя носом по его шее и вызывая дрожь по всему телу, и слегка прикусил кожу над ключицей, вынудив Ману вскрикнуть и вновь покрыться мурашками. Ну что на него нашло? Раньше же ничего такого не было! Ну почему он так внезапно решил стать… таким? – Ты же только мой, слышишь? Я тебя никому не отдам, даже не надейся. Я же так люблю тебя, – лихорадочно забормотал брат, стискивая Ману в объятиях ещё сильнее, но не причиняя боли – лишь эту идиотскую истому и разгорающееся в животе желание.

Но это было неправильно.

– Это не любовь, – все также тихо, напоминая самому себе одинокий бамбук, выдохнул Мана, и Неа с отчаянием припал губами к его шее, чуть ли не кусая её, отчего мужчина в очередной раз забрыкался, чувствуя, как колени дрожат, как все внутри наливается ожиданием чего-то потрясающего, как его трясет и как, о ветер, изо рта вырывается короткий стон.

Неа, словно приободренный его несдержанностью, полез руками ему под рубаху. Мана всхлипнул, дернулся, ударяясь спиной об стену, и зашипел – потому что было больно и потому что у брата были горячие руки.

И потому что он мечтал об этих руках последние несколько лет.

– Неа, не… не надо, пожалуйста… – взмолился мужчина в конце концов, но его (к сожалению или к счастью – пойди пойми) слушать не стали. Неа целовал его кадык, вылизывал тонкую кожу у ключиц – и скользил ладонями по его груди, то и дело задевая соски пальцами и как будто жаждая еще больше.

Жаждая того, чего Мана не мог ему дать.

– Это любовь, – выдохнул Неа ему в губы, немного ослабляя хватку и позволяя отлепиться от стены. Только чтобы прижать к себе, разумеется, но… – Хватит от меня бегать, Мана. Все равно я тебя поймаю.

Мужчина крупно вздрогнул, захлебнувшись собственным вздохом, и мелко замотал головой, пытаясь выставить вперёд ладони, закрыться от брата, выбраться. Это было неправильно! Они не должны были заниматься таким! Они же были близнецами!

– Тебе кажется, Неа, это просто больная привязанность, ты просто не хочешь отпускать меня, это не любовь, – голос предательски взлетел вверх к концу фразы, когда Неа, явно слишком раздраженный, чтобы слушать его жалкие оправдания, расставил в стороны его сведённые вместе колени своим, вновь припирая Ману к стенке, вновь пуская по телу разряды, вновь жарко целуя в губы и обдавая очередной порцией перегара.

– Это тебе так кажется, – хмыкнул он, проводя мокрую дорожку до уха, гладя пальцами грудь и живот, трясь об него всем телом, словно огромная кошка, требующая ласки.

Мана глухо застонал, потому что это было невыносимо хорошо, и на секунду – всего на секунду, о ветер, потому что сколько можно терпеть! – подался вперед, потираясь пахом о колено брата.

Неа прижался к нему – ужасно неуклюже – и ужасно крепко в каком-то состоянии. И – дёрнул шнурок на его рубахе, спускаясь губами на шею, а затем на грудь и вскоре накрывая горячим ртом сосок.

Это было слишком.

Мана грязно заругался и, собрав волю в кулак, со всей силы толкнул близнеца назад. Получилось так сильно, что Неа шарахнуло в сторону и хорошенько приложило спиной о спинку кровати. И, кажется, не только спиной… Он болезненно поморщился, как-то очень (излишне) медленно поднимая руку и прижимая ладонь к виску, и закрыл глаза.

– Идиот…

И – отрубился.

Мана был с ним полностью согласен, но никогда вслух этого не признал бы. Он ошалело осмотрел себя – наливающиеся краснотой засосы плечах и ключицах – и обреченно застонал, оседая на пол, а после нескольких минут, которые потребовались, чтобы перевести дыхание и успокоить частящее сердце, бросился к близнецу, без сознания развалившемуся около кровати. Поспешно поправил одежду, с кряхтением перетащил брата на постель, стараясь не смотреть на него, пытаясь не вспоминать того, что произошло сейчас, надеясь, что наутро Неа все забудет, и устало улегся рядом.

Думать о чем-либо хотелось в последнюю очередь. Особенно – о брате и его неожиданном пылком поведении. Это же из-за выпитого алкоголя, не так ли? Из-за слишком безумной атмосферы праздника, из-за всеобщего веселья, из-за какой-нибудь девчонки, которая внезапно понравилась Неа, но никак не из-за того, что тот хотел собственного брата.

Мана прикрыл глаза, накрыл близнеца тонким одеялом, боясь даже прикоснуться к нему, чтобы снять хотя бы ботинки (а ведь раньше без зазрения совести мог раздеть его полностью, когда тот был слишком вымотан), и тихо выдохнул, заставляя себя перестать думать обо всем этом.

Завтра подумает – как-никак, а утро вечера мудренее.

Когда Мана проснулся, Неа все ещё спал, трогательно обняв его за талию и чуть ли не пуская слюни ему на макушку.

Мужчина глубоко вздохнул, осторожно выпутываясь из чужих рук, и прикусил изнутри губу. Теперь, имея понятие о том, каким Неа мог быть (и каким скорее всего был со своими многочисленными женщинами), он знал, что сдерживаться будет значительно труднее. И не поддаваться – тоже.

Впрочем, кто сказал, что проснувшись, брат будет вести себя так же, как вечером?

Мана смерил спящего близнеца взглядом и невольно облизнулся.

Неа был красивым до страсти. И совершенно ужасно было осознавать, что он, такой потрясающий, пусть и полный идиот временами, принадлежит не ему.

Со своими губами, глазами, скулами, встрепанными вихрами и горячими руками.

Мана глубоко вздохнул, набираясь храбрости, и, наклонившись, коротко чмокнул брата в губы, тут же поднимаясь и спеша покинуть комнату.

Он вернулся к себе и, спешно окунувшись пару раз в давно остывшую воду (впрочем, она не была такой уж холодной, и плевать на простуду), переоделся в первое же, что выудил из сумки.

Кажется, этот день Тики намеревался провести здесь?..

Это было неудивительно. Особенно после того, что Мана вчера увидел.

Неужели брат все-таки осмелился?.. Неужели понял, что Алана тоже его…

Думать об этом было гораздо легче и приятнее, чем о собственных неурядицах.

Да и, о все злостные духи, Неа был просто пьян! Ну потому что не мог он любить Ману! Не мог именно что любить! Это могла быть больная привязанность, какое-то странное влечение, даже идиотское и извращенное желание затащить брата в постель (хотя кто вообще может о таком думать, скажите на милость?), но никак не любовь!

Мужчина тяжело вздохнул, выходя из комнаты, почти жалея о тех временах, когда они были на корабле, и, увидев за столом переговаривающихся Лави и Тики, направился к ним.

– Да я тебе говорю, что она ведьма, сущая ведьма, – уверенно высказался рыжий парень, словно уже несколько минут пытался убедить в своей правоте собеседника, и пожал плечами. – Она, дружище, утащит вас в пучину и глазом не моргнет.

– Ты мне объясни, почему так думаешь, – непреклонно отозвался брат между тем и подпер щеку ладонью. – Ты уже в пятый раз повторяешь мне это, но не приводишь никаких аргументов. А они, – заметил он едко, – должны быть, хотя бы потому, что ты – ученик Книгочея.

И это было вообще-то вполне резонно, если учесть, что говорили они, кажется, про Алану.

Потому что как ни извернись, а Мана не мог согласиться с Лави – девушка была чуткой и доброй, пусть и похожей, несмотря на свой более чем зрелый возраст, на обычную девушку лет двадцати, делающую глупости раз за разом (чего стоит только просьба молчать о том, что она чувствует, когда Тики касается ее бедер).

– Да сколько бы я ни приходил к ней, она в основном либо валялась на камнях и обжиралась рыбой, либо рассказывала мне про смерть и кровь и хохотала как сумасшедшая! – сердито воскликнул рыжий тритон, явно потеряв терпение. – И ваш корабль она потопила бы так же, как и предыдущие двести семьдесят четыре корабля, не будь на борту тебя и Маны!

Тики взглянул на него с нечитаемым выражением лица и, ничего не сказав, вернулся к пище – жареная рассыпчатая картошка с чёрными маслянистыми грибами, а Лави ликующе улыбнулся.

– Теперь понимаешь? Вам нужно избавиться от неё как можно скорее, пока не стало слишком поздно! – чуть ли не просяще воскликнул он, и Мана глубоко вздохнул, с благодарностью принимая от милой девушки и свою порцию завтрака. Все это было слишком странным, потому что Алана, по его мнению, являлась последним существом, способным причинить боль просто так и могущим равнодушно завести их в пучину. Только не Алана – такая искренняя и загнанная длительным одиночеством. – Ты хоть понимаешь, что её половина океана боится? – выдохнул Лави, пожав губы. – Она жестока и безумна, а потому лишь самые отчаянные решались навестить её.

– И ты из них? – хмуро поинтересовался Тики, все ещё слишком закрытый, чтобы было понятно, что он думает обо всем этом.

Лави усмехнулся и покачал головой.

– Я просто один из смотрителей провинций. Мы обязаны при вступлении на службу показаться старшей царевне и сразиться с главной жрицей, чтобы она оценила нас. Так уж вышло, что именно Алана сейчас и та, и другая, – кисло скуксился тритон, наморщив нос. – А потом я просто приходил к ней… иногда.

– В том и дело, что иногда, – в ответ усмехнулся Тики горько. – Я знаком с ней меньше месяца, но даже я понимаю, какую ты чушь несешь, – припечатал он, и Мана едва сдержался от того, чтобы хотя бы продавать что-то солидарное себе под нос.

– Приворожила она тебя, что ли?! – вспылил Лави, сердито бухая кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули, но не более. Тики даже не пошевелился. – Говори, пела она тебе или нет?!

– Пела, – хмыкнул мужчина, откидываясь на спинку своего стула. – Вчера. Мне – и еще всем собравшимся на площади празднующим. И да, еще задолго до этого я считал ее совершенно потрясающей, даром что похожей на морскую богиню из чужеземных сказок.

Рыжий тритон глубоко вздохнул, как будто стремился успокоиться и набраться терпения… и вдруг махнул рукой.

– Делай как знаешь, понял? – буркнул он недовольно. – Мое дело – предупредить тебя, но если ты как Панда, совершенно меня не слушающий…

Тики пожал плечами, как будто даже не вслушиваясь в бормотание друга, и вдруг выдал:

– А почему я должен тебе верить, если Канда горой стоял за зубатку, а Миранда и Мари рисковали собой, чтобы добраться до Марианны, когда Алана их позвала?

Лицо Лави как-то очень смешно вытянулось, как будто Микк сказал что-то, чего он совершенно не ожидал услышать. Причем, не ожидал не услышать вообще, а не ожидал – именно от друга.

– Откуда ты про них знаешь?!

Тики усмехнулся, иронично приподняв бровь, словно не понимая такого тона в словах друга, и тот сердито зарычал, сжимая губы в тонкую полоску.

– Они встретились нам по пути. И вообще многое произошло в пути, – уклончиво признался мужчина, и Лави недоуменно нахмурился, тут же сутулясь и явно погружаясь в свои мысли.

– Канда и Мари… – начал тритон спустя несколько минут, за которые Мана успел съесть несколько картофелин и пронаблюдать, как Микк едва скрывает свою сердитость и раздражение. – Они одни из немногих, кто не боится ведьмы. Первый – потому что сражался с ней почти на равных, а второй – потому что, кажется, знает её с детства. Но это не меняет того факта, что хмурый мечник такой же безумец! Видел бы ты, с каким он удовольствием о крови говорит! – обвиняюще воскликнул он, становясь таким смешным в этой своей уверенности, что Мана позволил себе даже хмыкнуть. – Я просто клоню к тому, что вы не должны так доверять ей. Она ведьма, Тики. Та, кто убивает людей, кто вечно в своих мыслях, и кому совершенно плевать на окружающий мир, – проникновенно проговорил Дик, которого слишком непривычно было звать Лави, и шумно выдохнул.

– Я видел, – как бы между прочим отозвался Микк, снова не проявляя совершенно никакой веры словам друга. – И сражался с ним. И он велел мне беречь Алану. Которая девушка. И которая совершенно точно не кровожадная ведьма, – заметил он. И, чуть подумав, добавил: – И если все эти люди на всех этих кораблях прибывали к ее бухте только затем, чтобы получить какие-то богатства – что ж, на корм рыбе им и дорога, – здесь в словах мужчины проявилась неподдельная злость, и Мана не сдержал улыбки.

В первую очередь потому, что с братом был совершенно согласен.

– А где объект вашего обсуждения, м? – в конечном счёте поинтересовался он, устав просто слушать эту дискуссию и решив в ней поучаствовать. – Кажется, вчера она вина выпила, да? Небось спит теперь?

Тики тут же как-то удивительно преобразился – как преображается только влюбленный по уши человек – и переключился на Ману, легко улыбаясь.

– Спит, – согласно кивнул он – и мечтательно прикрыл глаза. – Они с Изу такие милые… В обнимку лежали, когда я уходил.

Мана склонил голову набок, улыбаясь ему в ответ, и отложил вилку.

– Неа тоже спит, – поделился он зачем-то. – Перепил, наверное, – смешок получился какой-то очень нервный, но Тики этого, кажется, не заметил, погруженный в воспоминания определенно самого приятного свойства.

Дик (Лави, Лави, ты же почти привык) перевел совершенно растерянный взгляд с Микка на самого Ману – и обратно.

– С Изу? – сипло выдохнул он. – Спит? Ты с ребенком ее оставил?!

Микк перевёл на него недоуменный взгляд, тут же нахмурившись так, словно всем своим видом показывал, каким идиотом в своих подозрениях был тритон, и закатил глаза, но парень вдруг вскочил со стула и бросился наверх с таким выражением на лице, будто перед ним только что разверзлась бушующая бездна.

– Ты совсем идиот?! Она же наверняка ещё и детьми питается! – закричал он, и Тики обреченно выдохнул, поспешно направляясь за ним.

– Ну-ну, конечно, а ещё она пьёт кровь девственниц, – услышал Мана тихое ворчание и со смешком тоже зашагал за ними.

В комнате, в которой на ночь остановились Микк и его маленькая семья, как часто в шутку называл эту троицу Неа, было светло: лучи солнца пробивались сквозь кружевные занавеси, теплыми желтыми полосами раскрашивая стены и пол и ложась на кровать неровными лентами. Мана, увидев Алану, которая безмятежно устроилась на постели и обнимала сопящего Изу, пораженно замер.

Потому что мальчика обнимали не только её тонкие руки, но и её длинный серебристый хвост. Он несколькими кольцами обхватил ребёнка, невероятно гибкий, оказывается, чем-то напоминающий сейчас больше змею, чем рыбу, а сама русалка мерно дышала, совершенно спокойная и беззащитная в том, что вот так наивно и невинно разлеглась на кровати, закутанная в тонкий плед и одетая в лёгкую ночнушку.

Лави же просто прирос к полу подобно каменному изваянию и ошалело выдохнул:

– Где её… что с её хвостом?

– А вот сам у нее и спроси, – Тики скрестил на груди руки и отвел Дика от двери, закрывая ее и отрезая спящих от шума. – Это, по-моему, слишком будет, если тебе я расскажу.

– Так ты знаешь, – наклонил голову к плечу рыжий тритон, тут же подозрительно прищурившись и став каким-то угрожающим.

Микка, правда, это снова ни капли не испугало. Иногда Мана вообще думал, что нет на свете ничего, что могло бы испугать этого шалопая, который вообще-то стал совершенно незаменимым человеком во всей Империи. И как только Алана будет с ним справляться?

Впрочем… младший Уолкер мягко улыбнулся, бросая взгляд сначала на плотно закрытую дверь, а потом – на сердито нахмурившего брови Тики.

Впрочем, это явно не было такой уж большой проблемой.

– Знаю, – согласно кивнул в ответ Лави (давай, ты же быстро привыкаешь, Мана) Микк. – Но не скажу. Это не моя тайна.

– Но ты замешан в этом, – все тем же угрожающим тоном заметил рыжий тритон. И Тики… кивнул в ответ.

– Я не уследил за ней, – вздохнул он виновато – и тут же поджал губы. – И это все. Я не собираюсь рассказывать тебе ни о чем, пока ты считаешь Алану ведьмой, ясно? Если тебе так интересно послушать, кто и как делал ей больно – спроси у нее сам.

Парень сразу как-то странно сжался под его взглядом – как при вчерашней их встрече, словно бы виновато – и неохотно кивнул.

– Олух… – буркнул он себе под нос недовольно, когда они спускались обратно к своему недоеденному завтраку. – Как будто это не я ее уже кучу лет знаю… Влюбленный олух Тики…

Тики, очевидно, сделал вид, что его не услышал, однако румяные скулы выдавали его с головой.

Мана счел за лучшее промолчать.

– Ну вот если ты ее и знаешь уже кучу лет, так почему так рьяно пытаешься… – пробурчал Микк, но Лави тут же зашипел, перебивая его:

– Любовь последние мозги отшибает, да? – ехидно хохотнул он, мотнув головой и плавно уворачиваясь от подзатыльника, и вздохнул, усаживаясь за столом. – Я все это время знал ведьму, способную одним взмахом потопить корабль и хохочущую от вида крови, – серьёзно проговорил парень, смотря на Тики с Маной без намека на шутку. – Я беспокоюсь за вас, поэтому и пытаюсь защитить.

Микк закатил глаза, явно не веря в его россказни, и лишь отмахнулся с фырканьем.

– Как много ты о ней вообще знаешь? – с еле заметной издевкой, больше какой-то снисходительной, чем именно подавляющей, поинтересовался мужчина, и Лави невольно скривился, очевидно, не радуясь тому, что весь разговор скатился к обсуждению Аланы.

– Я не слишком-то интересовался ее пристрастиями, – выдал он наконец. – Достаточно и увиденного было.

– А как часто ты к ней приходил? – между тем продолжал Тики, совершенно не считаясь с недовольством друга. – И как долго ты с ней оставался?

Дик сжал губы в тонкую, очень сердитую полоску, как будто слова Микка и его поведение неимоверно его раздражали, но он терпел происходящее изо всех сил, потому что не желал усугублять ситуацию, и без того достаточно напряженную.

– Не знаю, – наконец выплюнул он. – Нечасто. И оставался на пару дней где-то. Учил ее языкам южного побережья – она на всех болтать умеет, наловчилась за годы жизни. Только ни на одном из них не пишет и не читает – как такое в бухту-то притащишь.

Вот здесь Мана удивленно вскинул брови, сразу забывая обо всех своих проблемах, и чуть приоткрыл рот. Челюсть у него заметно отвисла, и это очень хорошо ощущалось (как бы еще пережеванный кусок булочки не уронить в тарелку).

– То есть к-а-а-а-к? – абсолютно шокированно – и довольно громко – выпалил мужчина, переводя взгляд с Тики и Дика.

Брат понял его вопрос без слов и коротко кивнул в знак согласия. Удивленным он не выглядел, и это явно говорило о том, что данный факт известен ему довольно давно.

– Я давно хотел попросить тебя посмотреть, какие книги можно тут приобрести, – произнес Микк как будто несколько смущенно, словно не хотел причинять неудобств, – раз уж до Восточной столицы мы все равно добираться будем вместе с караваном.

Мана поспешно закивал, думая, что Алане определенно понравятся детские сказки – только будет необходимо отыскать книги без картинок: ему отчего-то казалось, что той могло и не понравиться, если мужчина попытается облегчить ей задачу в обучении.

Но как это было всё-таки удивительно! Сколько же языков было известно девушке, если даже сам Лави, который прослыл полиглотом среди торговцев и дворцовых (он говорил чуть ли не десяти!), признаёт это?

Мана закусил губу, возвращаясь к прослушиванию, очевидно, завершающегося разговора.

– Поэтому просто поговори с ней, – выдохнул Тики, серьёзно смотря на парня (который явно был намного старше, о небо, но в голове это никак не укладывалось), и тут же добавил, стоило Лави недовольно скукситься: – И без вот этих твоих гримас, ругани и так далее, хорошо?

Тритон обречённо вздохнул, словно всё это ему ужасно не нравилось, но огорчать Микка не хотелось ещё больше, и заторможенно кивнул.

– Ла-а-дно, – протянул он, скривив губы, и за столом воцарилась лёгкая атмосфера ничем не обремененных разговоров о планах на дорогу.

Мана, которому совершенно не хотелось возвращаться мыслями к Неа и его странному поведению, старался вникать в каждое слово, в каждую эмоцию, но, о все злостные духи, ничего у него не получалось – события вчерашнего вечера (сильные руки, жаркий поцелуй, лихорадочное дыхание, слова близнеца) не хотели покидать его голову ни на минуту, и он с силой заставлял себя думать о чём-нибудь другом, игнорируя заливающий при любом воспоминании щёки румянец и трепет в груди.

Ближе к полудню Тики решил пройтись с Лави по улице, приглядеть что-нибудь в дорогу, повидаться со старыми знакомыми и выкурить откуда-то каких-то пауков, хотя с несколько минут тревожно поглядывал наверх, определённо не желая оставлять Алану здесь без своего присмотра. Это было, конечно, очень мило, но Мана заверил брата, что присмотрит за русалкой, которая, скорее всего, будет мучиться похмельем до самого вечера – уж слишком много она вчера выпила. Микк с горем пополам всё же решился выйти, смеша этим волнением на лице не только самого мужчину, но и Лави, фыркнувшего что-то невразумительное про русалок и то, что в опасности была точно не она, а сама таверна.

Каково же было удивление Маны, когда Алана спустилась к нему, отвлекая от чтения, спустя три часа – трезвая как стёклышко, радостная и совершенно бодрая.

– Как ты себя чувствуешь? – тут же поинтересовался он, как девушка присела рядом с ним на скамью.

– Прекрасно, – отозвалась русалка, одаривая его лучезарной улыбкой, и Мана в который раз уже подумал, что не могла такая потрясающе живая девушка быть безжалостной ведьмой. – Правда, спала больше обычного, но это, видимо, от выпитого вина, – глухо рассмеялась она, мягко жмурясь, и всё в её лице было таким лучистым, таким светлым, что хотелось улыбаться в ответ.

– Сколько ты вчера выпила, кстати? – ради интереса осведомился Мана, таки широко улыбаясь ей и чувствуя, как становится на душе легче. Девушка смерила его задумчивым взглядом и наморщила лоб, словно думала, говорить или нет.

– Ох-х, – наконец выдала она. – Даже не знаю, если честно. Но не так и много, кажется… Просто я, наверное, очень быстро пьянею.

Уолкер ухмыльнулся, думая о том, сколько же мог выпить его близнец вчера, если от него поступили такие однозначные заявления, и тут же тряхнул головой, поджимая губы.

– Интересно, сколько вчера выпил Неа, – натянуто рассмеялся он, ловя на себе пронзительный и обеспокоенный взор чересчур проницательной подруги.

– А что с ним? – как-то очень сосредоточенно отозвалась Алана, сразу подбираясь на месте. – Что-то не так?..

– Да нет, – Мана махнул рукой и постарался отвечать как можно более расплывчато, чтобы не лгать. – Он вчера даже на ногах толком не стоял, а еще доказывал что-то. Глупости, не волнуйся. Просто пришлось его спать укладывать как маленького мальчика.

Алана смерила его долгим взглядом умудрённого жизнью человека – и облизнулась, когда перед ней поставили поднос с завтраком, тут же разрушая все впечатление. И вдруг изрекла:

– Мне почти пятьсот лет, Мана, и хотя эмоционально я застряла в возрасте двадцатилетней земной девушки, на мой интеллект это никак не влияет.

Мужчина подавился своим чаем, который ему тоже только что принесли, и не решился пока брать с блюда сладкую булочку. Вдруг русалка скажет еще что-то такое, и он просто подавится.

– Э-э-э… к чему ты это? – вместо этого осторожно поинтересовался он, заранее боясь ответа.

– К тому, что если тебе нужно с кем-то чем-то поделиться, я всегда готова помочь и поддержать, – невозмутимо отозвалась девушка – и тут же уткнулась в тарелку, со вздохом пытаясь управиться с вилкой – столовые приборы она просто терпеть не могла.

Мана неловко хохотнул, не понимая, что на это сказать, и опустил взгляд в книгу, которую со стола так и не убрал, – буквы скакали перед глазами словно мухи, и смысл написанного совершенно не хотел доходить до его сознания, хотя мужчина несколько раз провёл взглядом по строчкам, пытаясь отвлечь себя от ощущения… от ощущения того, что, кажется, он был ещё совсем ребёнком рядом с Аланой, которая сейчас пусть и пыталась управиться с вилкой, при этом ещё и сосредоточенно нахмурив светлые тонкие брови, пусть и напоминала чем-то в этом жесте, в этой ситуации девочку, только-только научившуюся держать в пальцах предметы, но точно не была глупой малышкой.

Ей было пятьсот лет, подумать только. Мана, рядом с тобой сидит русалка, которой пятьсот лет.

Мужчина вздохнул, собираясь с мыслями, и неуверенно пожал плечами.

– А с чего ты взяла, что мне нужно чем-то поделиться? – медленно, будто боясь (хотя чего – непонятно), спросил он, и Алана закатила глаза, становясь такой мудрой и, о небо, такой зрелой в этом жесте, что Мана даже замер, недоверчиво уставившись на неё.

Потому что все это время она напоминала милого ребёнка, сражающего своей искренностью и наивностью наповал.

– Потому что ты краснеешь и бледнеешь каждые пять минут, хмуришься, не улыбаешься, – девушка выразительно посмотрела на него. – Мне продолжать?

– Я улыбаюсь! – взбунтовался Мана – правда, не слишком-то убедительно. И Алана тут же ему это доказала. Она насмешливо вздернула брови и заметила:

– Твою гримасу сложно назвать улыбкой, хотя ты и стараешься, – правда, в ее насмешке было больше сожаления, чем яда. А если точнее – там вообще не было яда, одно только сочувствие.

Мана ощутил, как стыдливо краснеет, и подумал о том, что Алана, пожалуй, излишне много времени проводит с Тики, потому что вот эта манера говорить явно заимствована у него. Впрочем, не так это было и плохо.

– И что же ты хочешь от меня услышать? – со вздохом обратился к ней он, наблюдая, как девушка воюет с не желающей наматываться на вилку лапшой со специями.

– Только то, что ты сам решишь рассказать мне, – тут же отвлеклась от всего сражения Алана, устремляя на него прямой изучающий взгляд.

Мана пожевал губы, ощущая себя несмышлёным маленьким ребёнком, которому мать пытается донести, что ей можно доверять, что с ней можно делиться своими переживаниями.

Если Алана была готова стать его матерью, он против совершенно не был.

Но сам Мана не горел желанием становиться ее ребёнком.

И дело было совершенно не в том, что ему было неудобно или стыдно. Наверное, даже наоборот – Алана же и была его прабабушкой, была той, кто помнил Элайзу, кто мог рассказать о ней, кто был её младшей сестрой.

Во дворце в одном из коридоров висит потрет – на нём изображена неземной красоты девушка с такой мягкой улыбкой, что Мана каждый раз несколько часов всматривается в линию её губ, надеясь понять то, что спрятано в этом ласковом изгибе.