Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 90 страниц)

Глава 23 С тех пор, как дали оружие нам, вместо сердца – холодный камень.

Вильгельм

– Винтер, вы что творите? Разве вам не было сказано оставаться на месте и ждать нового приказа? Мы потерпели поражение, эти иваны выбили нас с позиции. Ленино, Садки для нас потеряны. Я ожидал, что вы явитесь с подкреплением, а вы самовольно покинули позицию! – не знал, что флегматично-сдержанный Файгль, оказывается, умеет так орать.

– А как я должен был поступить? Мы перехватили план атаки русских. Связаться с вами не было возможности. Партизаны вывели из строя все линии связи, – ненавижу оправдания, почти всегда они звучат жалко, и неважно прав ты или нет.

– Если окажется, что вы зря нарушили приказ, поверьте, ваша самодеятельность не останется без последствий, – пообещал Файгль. – А теперь дайте трубку штурмбаннфюреру.

Я отошёл в сторону, чувствуя, как сердце гулко колотится похоронным набатом. Что могло пойти не так? Мы добрались до этой чёртовой деревни в рекордно короткие сроки, но вместо ожесточённых боёв нас встретили свои же.

– Стоять! – часовой предупреждающе вскинул винтовку. – Вы кто такие?

Я чувствовал себя полным идиотом, объясняясь с мальчишкой-рядовым, но самый неприятный разговор состоялся с их командиром. Будто в наказание эти ребята оказались подразделением СС. Из-за членства в партии они считают себя выше нас, а в сущности и они, и мы – все солдаты. Штурмбаннфюрер Штейнбреннер выслушал меня со снисходительной усмешкой и прокомментировал:

– Могу лишь представить, лейтенант, какие вас ждут неприятности. Возможно, будет учитываться якобы найденный план атаки, но я бы не стал на это особо рассчитывать. Вы должны были дождаться решения своего командира.

– Но я также не мог и проигнорировать полученные сведения, – оправдываться я буду перед Файглем, но не перед этим высокомерным типом.

– Оставайтесь в Ершово, пока есть вероятность контратаки русских, – Файгль, судя по тону, вроде бы немного успокоился. – Но будьте готовы в любой момент выдвинуться на новую позицию по моему приказу.

Я положил трубку, прикидывая, насколько серьёзна угроза попасть под трибунал. По факту я действовал без приказа, но я готов отстоять свои мотивы. Даже когда возникает форс-мажор, нужно прежде всего выполнять свой долг. А мой долг – защищать интересы Германии.

– Герр лейтенант, вы можете разместить ваших солдат в нашей временной казарме, – миролюбиво заявил Штейнбреннер, закуривая. – Это в старом монастыре в километре отсюда. Думаю, разворачивать новый штаб нет необходимости. Гауптман сказал, что вы здесь ненадолго.

– Конечно, – это всё действительно мелочи по сравнению с предстоящим разбирательством.

– Я видел с вами девушку. Интересно кто она?

– Переводчица, – будь она неладна, опять вон обнимается с Фридхельмом.

Несмотря на мои предупреждения и ей, и ему, кто там меня послушал. При каждой возможности не отлипают друг от друга. К тому же я знал, что вчера он не пришёл ночевать в казарму. Ладно, с этим разберусь потом.

– Разумеется ей тоже нужно подобрать подходящее жильё.

Разумеется. Не в казарму же её отправлять. Бросив ещё один взгляд в окно, я увидел, что она болтает теперь уже с Каспером. Хотя почему нет? Девчонку же полгода это не смущало, вон как ни в чём ни бывало строит глазки всем подряд. Я конечно так не сделаю, но так и подмывало посмотреть на её реакцию объяви я такое. Я не понимаю, почему она вызывает во мне такую неприязнь. Ведь пока она прикидывалась мальчишкой, такого не было. Мне в общем-то нравился Карл, несмотря на его выходки. Но я не терплю ложь, а эта девица столько раз изворачивалась, что поневоле задумаешься, а когда она вообще говорит правду? Вроде бы её новая история звучит складно, но я чувствую, что это не всё. Она или недоговаривает, или утаивает что-то. Про себя я давно сделал заметку, когда буду в Берлине, разыскать герра Майера и побеседовать с ним лично. Будь моя воля, она бы конечно не осталась в моей роте. Женщинам не место в окопах. Как боец она бесполезна, зато может создать проблемы другого рода. Учитывая, что она окрутила не только Фридхельма, рано или поздно парни из-за неё передерутся. Не знаю что насчет Коха, а вот Шнайдер и Фридхельм точно взрывоопасная смесь. Мне же не привиделось, что он её тогда тискал.

Надо отдать должное – когда надо, Эрин умеет быть паинькой. Больше не рвётся улизнуть на свидание при первой же возможности и даже не заикается о перерывах. Штейнбреннер завалил её документами из эвакуированного госпиталя. Нам же нужно знать, насколько хорошо русские снабжаются лекарствами. Так что девчонка теперь работает, не поднимая головы. Не знаю как ей удавалось притворяться восторженным мальчишкой, мечтающим о военной славе. Я всё чаще вижу в её глазах холодную расчетливость и чуть ли не осуждение. Хотя она старается это скрывать. Не хотелось бы конечно обвинять её в нелояльности к режиму фюрера, хотя это бы решило многие проблемы, но неуютные подозрения всё чаще приходят на ум. Особенно, когда она вижу с какой неприязнью она смотрит на кого-то из нас. В данном случае на штурмбаннфюрера. Я не должен мешать работу и личное отношение, и вряд ли, конечно, она действительно в чём-то замешана, но…

– Напиши по-русски «Ершово», «Звенигород».

Чёрт, ну и названия, язык же можно сломать. И охота было Фридхельму учить русский. Нет, в свете войны это полезное решение, но он же изначально собирался учить для того, чтобы, видите ли, читать русских классиков в оригинале.

Девчонка молча протягивает мне тетрадный листок и смотрит при этом как на последнего идиота. Я и чувствую себя таковым – даже не понимая русского видно, что аккуратно выведенные буквы совсем не похожи на небрежно начёрканные на листке, который я нашёл.

– Что-то ещё, герр лейтенант? – спрашивает она, и я в который раз поражаюсь, как в ней уживается эта вежливая почтительность и безрассудство, толкающее на дерзости, за которые по хорошему давно пора наказать.

Хотя что я ей могу сделать? Вон сколько под замком сидела – и всё нипочём. Да и надо признать её выпады всегда бьют точно в цель. Уж кем-кем, а дурой она конечно не была. Наоборот, для девчонки только окончившей школу, я бы сказал, у неё слишком широкий кругозор. Я старался быть справедливым, всё-таки несолидно взрослому мужчине строить козни девушке. Ладно, её маскарад можно списать на то, что она испугалась, лишившись привычного комфорта и безопасности. Даже её отрицательное отношение к войне я бы смог понять. Всё-таки женщины более милосердны и мягкосердечны. Но вот её отношения с Фридхельмом – это то, с чем я не собираюсь мириться. Вовсе не потому, что ревную, как заявила эта маленькая зараза. Ну, разве что немного. Меня не устраивало то, что Фридхельм всё больше попадает под её влияние. Он несколько месяцев скрывал, что она девушка. В детектива, видите ли, играть вздумал, сам всё проверил и успокоился, а мне до сих пор дурно от мысли, сколько дел она бы успела наворотить, окажись действительно шпионкой или партизанкой. То, что он ударил меня, тоже стало неприятным открытием. Никогда, даже в детстве мы не дрались. Даже если я ловил его на очередной выходке. Я мог ругаться, встряхнуть его как нашкодившего кота, но никогда не бил. Перед глазами тут же вставала картина – яростный рык отца: «Посмей ещё раз меня ослушаться, дрянной мальчишка!» – тяжёлый звук затрещины, слёзы в уголках глаз Фридхельма, красный след отцовской руки на бледной коже. Нет, никогда я не ударю его, даже в ответ. Возможно я действительно сейчас на него давлю, но привычку защищать так легко не отбросить. А защищать есть от чего. Эрин не та девушка, которая ему нужна. Ну почему он не мог влюбиться в такую как Чарли – милую, рассудительную, открытую девушку? Или даже как Грета. Она конечно немного легкомысленна, но во всяком случае не подбивает никого на опасные «подвиги». У Фридхельма и так беда с правильным восприятием действительности. Только-только начал понимать, что то, что пишут в книжках, и то, что происходит в реальной жизни, это разные вещи. И что хорошего в том, что он теперь слушает во всём Эрин? Несмотря на внешность невинного ангелочка с открытки она такое вытворяет. Вон и винтовками швырялась, и в драку не побоялась влезть, и в плен умудрилась попасть. Ещё и хватило наглости бросать мне в лицо обвинения, что я лезу в их отношения. Влезу, если надо, ещё не раз. Да любая другая девушка со стыда бы сгорела, если бы её полуголую застали в недвусмысленной ситуации, а эта даже не покраснела. Я представил лица родителей, когда брат приведёт к нам эту девицу, и невесело усмехнулся. Мать, может, и попытается свыкнуться с такой невесткой, ведь она любит Фридхельма и этим все сказано. А вот отец… Тот в первую очередь расспросит о её семье, и тут начнётся. Чтобы нашу благородную арийскую кровь портила полукровка? Будет скандал, это однозначно. А оно мне надо? Я и так постоянно словно на передовой. Найти верный тон с отцом, убеждая его, что Фридхельм взялся за ум; вовремя перехватить и задушить в начале очередную авантюру братца; в сотый раз успокоить мать, что Фридхельм в порядке, и я надёжно присматриваю за ним. Нет, не хватало в этот бедлам притащить ещё и Эрин. Нужно как-то избавиться от неё, пока всё не зашло слишком далеко. Не в буквальном смысле конечно же. Хотя в наше время достаточно озвучить всего лишь несколько подозрений, мол не согласна с режимом фюрера или оказывала помощь евреям. Но нет, я придумаю приемлемый повод, чтобы отправить её из своей роты.

* * *

Только попав на фронт, я осознал, насколько быстро может лететь время. Всё меняется так быстро, что на долгие размышления и копание в душе просто нет времени. Уже через пару дней я перестал изводить себя предстоящими объяснениями с гауптманом. Когда придет время, тогда и решим как быть дальше, а сейчас есть много других насущных проблем. За подступы к Москве велись ожесточённые бои, и в любой момент русские могли атаковать Ершово. Мои парни патрулировали соседнюю деревню и прилегающий участок леса, никак не пересекаясь с людьми Штейнбреннера. Я тоже старался поменьше торчать в штабе, не желая лишний раз сталкиваться с штурмбаннфюрером. Мало приятного ежедневно видеть в его глазах насмешливое напоминание о своей провальной ошибке. И мне не нравилось, что там целыми днями сидит Эрин. Она конечно не настолько безрассудна, чтобы дерзить командиру отряда СС, а там кто его знает. Меня больше беспокоили его расспросы, откуда появилась столь юная переводчица. Файгль худо-бедно поверил в её трогательную историю, так же как и я. В основном из-за симпатий к «Карлу». Да и за несколько месяцев всё-таки убедились, что она не подосланный враг. Но Штейнбреннер не должен узнать, что она на четверть русская. Иначе не поздоровится ни ей, ни мне за то, что знал и проявил непростительную снисходительность. Эти партийные на полном серьёзе убеждены, что есть высшие и низшие расы. Что евреи, русские, цыгане должны быть уничтожены.

– Я сам неплохо знаю русский и ненавязчиво проследил за работой вашей переводчицы, – изучающе посмотрел на меня Штейнбреннер.

«Неужели она нас снова обманывает?» – холодом обожгла мысль.

– Она действительно профессионал в своём деле. Единственное, что немного смущает, – её возраст. Девушка едва закончила школу. Вы не проясните мне эту загадку?

Чертыхаясь про себя на все лады, я попытался придумать приемлемый ответ. И тут вспомнил наших соседей. Герр Гиршман прожил в Союзе пару лет перед войной. Консультировал инженеров на танковом заводе, что-то вроде обмена опытом. Но главное – он пожелал, чтобы семья всё это время жила с ним. Помню Макс, когда вернулся, всё пытался научить нас русским ругательствам.

– Её отец какое-то время жил в Союзе. Разрабатывал новую модель танка, и Эрин почти год провела там же. Ходила в русскую школу…

Говорят же дурной пример заразителен. За всю жизнь я соврал раза три и то по мелочи. И уж конечно подумать не мог, что буду делать это, глядя в лицо штурмбаннфюреру СС. Не знаю, насколько я был убедителен, но сегодня снова нахожу его возле девчонки. Смотрит с отеческой заботой и «невинно» спрашивает:

– Безусловно желание поддержать отца похвально, фройляйн Майер, но я надеюсь, путешествие в Россию не помешало вам хранить верность традициям своей страны? Вы состоите в «Союзе немецких девушек»?

– Конечно, герр штурмбаннфюрер, – как-то не совсем уверенно она при этом выглядит.

Неужели действительно не посещала лекции? Это же обязательно для всех девушек. И Чарли, и Грета состояли в этой организации. Чарли нравилось постигать семейные ценности. Грета же хоть насмешливо фыркала, но не смела саботировать занятия.

– Что же будет после Третьего рейха? – коварно спросил Штейнбреннер.

– Тысячелетний Рейх будет существовать вечно, – простодушно улыбнулась Эрин, и я облегчённо выдохнул.

Может, я действительно предвзято отношусь к ней. Может, мы и уживёмся, если она будет тихо и незаметно сидеть в штабе и качественно выполнять свою работу.

А на следующий день относительное спокойствие разбилось вдребезги. Девчонка ворвалась в штаб с требованием запретить «Этот беспредел».

«Беспределом» имелось в виду действительно неподобающее поведение солдат. Оказывается, солдаты Штейнбреннера частенько устраивают посиделки и в добровольно-принудительном порядке приглашают русских девушек за неимением другой компании. Тут мне было нечего ей возразить. Подобные развлечения я под угрозой трибунала запретил в своей роте. Одно дело если кто-то по-тихому и без насилия удовлетворит… скажем так, потребность в женщине. Но я не позволю никому опускаться до откровенного насилия и позорить честь солдата Вермахта. Другое дело, что я не имею права командовать солдатами Штейнбреннера.

– Вам жаль этих примитивных крестьянок, фройляйн? – небрежно спросил он, пристально буравя её взглядом.

Эрин, не отводя взгляда, тихо ответила:

– Дело не в жалости, герр штурмбаннфюрер. Меня как девушку, воспитанную в традициях великой страны, оскорбляет то, что рядом со мной происходят подобные оргии.

Тот снисходительно кивнул и повернулся ко мне:

– Вы создали себе немало трудностей, герр лейтенант, когда взяли на службу это нежное создание. Фройляйн Майер ещё совсем ребёнок и вполне естественно, что её приводят в ужас некоторые моменты, согласитесь, неизбежные на войне.

Ну, не знаю, кому как. Я тоже не считаю нормальным насиловать женщин, будь они хоть трижды из побеждённых народов. Он легко поднялся и приобнял её за плечи:

– Думаю, нам с вами следует прислушаться к этому юному голосу морали и сделать солдатам внушение.

Мы пришли к избе, которую местный полицай приспособил под некое подобие кабака. Он же бордель по совместительству. Я оценил масштаб бедствия – русские девушки действительно не выглядели весёлыми или довольными, несмотря на то, что парни держались вроде бы прилично. Хотя судя по количеству бутылок – пустых и не очень – их никто не будет спрашивать, согласны они или нет удовлетворять толпу солдат. Я отметил, что из моих парней сидят только Шнайдер, Бартель и Хайе. – Расходитесь, уже поздно, – спокойно приказал я, игнорируя недовольные взгляды.

Надеюсь, желающих спорить со своим командиром нет? Дождавшись, пока они выйдут, задержал, напоминая.

– Мне повторить приказ об обращении с гражданским населением?

– Герр лейтенант, – пробасил Хайе. – Да мы и не нарушали его, у них тут такие гулянки проходят не первый раз. Ребята сказали, мы оказываем честь этим русским крестьянкам своим обществом.

– У ребят есть свой командир, – резко ответил я. – И что-то не видно, что бы девушки светились от счастья от такой чести.

Шнайдер молча проводил взглядом Эрин, которая уводила одну из девушек. Кажется, она живёт в её избе. Теперь понятно откуда ветер дует. Солдаты Штейнбреннера тоже потянулись на выход, мягко говоря, недовольные таким окончанием банкета. Штурмбаннфюрер остановился около меня и достал портсигар.

– Пришлось сегодня пойти навстречу чувствам маленькой фройляйн, – добродушно усмехнулся он, вытаскивая сигарету. – Мои парни расстроены, но ничего. Это будет небольшим уроком не забывать, для чего мы все здесь.

– Да уж, не стоит забывать о чести и достоинстве, – я тоже полез за сигаретами.

– О, вы полагаете, мы будем церемониться с этими свиньями? – презрительно скривился он. – Эти убогие крестьянки – ненужный мусор под нашими ногами. Их можно лишь использовать по своему усмотрению, а затем отбросить в сторону. Я посоветовал своим парням вести себя чуть тише пока вы здесь.

Вот же лицемерная сволочь. Значит, как только мы уйдём снова будут издеваться над девушками? Но по крайней мере, мои солдаты будут вести себя пристойно. Уж за это я могу отвечать.

* * *

– Я получил письмо из дома. Мама пишет, что отец вступил в НСДАП.

Фридхельм кивает, словно это для него не новость. Впрочем, я знаю, что мать пишет и ему тоже и куда чаще чем мне. Я не ревную. Так уж повелось, что мы с ней стеной стоим между ним и отцом, защищая. Я не знаю почему, но он никогда не любил Фридхельма, а ведь он был всегда в общем-то послушным ребёнком. Я, например, шалил намного больше, но отец ограничивался лишь положенными нравоучениями, не более. А вот брат раздражал его даже если тихо сидел в нашей комнате, зачитываясь очередной книгой. «Нечего забивать голову романтической дурью и приключениями, лучше бы математику подтянул. Мужчина должен получить достойную профессию, а не витать в облаках, декламируя стишки». Поколотили в школе? «Сам виноват. Нужно больше уделять время физической подготовке, а не горбиться над книжками». Стал наконец-то допоздна гулять с друзьями? «Бери пример с брата и иди добровольцем на фронт, тогда может и с тебя будет толк». Я надеюсь, у нас с Чарли будут дети, и видит Бог, я буду любить их всех одинаково. Никогда мой сын или дочь не ощутит себя ненужным, нелюбимым ребёнком.

– А ещё радует, что с сентября бомбёжки прекратились.

– Если война продлится, то нас будут ещё не раз забрасывать бомбами англичане или русские, – пожимает плечами Фридхельм.

Мы практически не общаемся с той самой драки, и я его совсем не узнаю. Мой брат никогда не обижался на меня более чем на неделю.

– Чего такой мрачный?

Уже два дня Фридхельм отгораживается от меня очередной книгой и даже не смотрит в мою сторону. Причём обиделся по ему одному понятной причине. В этот раз мы даже не ссорились.

– Тебя кто-то обидел в школе? Или это отец?

Привычным жестом ерошу мягкие волосы, чуть растрёпывая, и чувствую, как брат упрямо выворачивается. Перехватываю напряжённо сжатые плечи и заглядываю в глаза, не обращая внимания на то, что он отводит взгляд.

– Фридхельм, я не потомственная гадалка. Если не расскажешь, что случилось, я не смогу тебе помочь.

– И чем же ты мне поможешь? – обиженно сопит он. – Хочешь сказать, ты не знал, что мне нравится Катрина? И не её ты уже неделю провожаешь из школы?

Чёрт, почему он не рассказал, что ему нравится эта девчонка? Самое смешное, что у меня и в мыслях не было ничего такого. Ну, проводил пару раз, и то потому что идти было в одну сторону.

– А почему ты сразу не поговорил со мной? Уже бы давно знал, что я с ней не встречаюсь, – Фридхельм смотрит недоверчиво, но хотя бы слушает меня. – И вообще ей, по-моему, нравится Отто из моего класса. Прости, малыш, но твои ровесницы обычно предпочитают парней постарше. Однажды и ты встретишь девушку, которая тебя полюбит. Всему своё время. Фридхельм молчит, но по его глазам я понимаю, что прощён. Наконец слышу тихое:

– У вас правда ничего не было?

Вот же упрямец, словно не слышал, что я только что сказал. Ветреная красотка Катрина вряд ли ответит на его чувства, но говорить сейчас ему это в лоб мне кажется слишком жестоким.

– Правда, – присаживаюсь на край его кровати. – Мы же братья. Ни одна девчонка никогда не станет между нами, так? Хочешь, торжественно поклянусь никогда не переходить тебе дорогу?

– Не надо, – наконец-то улыбается Фридхельм знакомой родной улыбкой. – Я тебе и так верю.

А что сейчас? Пусть мы не соперники в общепринятом смысле, но эта девица всё-таки влезла между нами. Я нарушаю свои обещания, и от мысли, что мы сейчас чуть ли не враги, мне больно, но допустить, чтобы Фридхельм сломал свою жизнь из-за неё, я не могу. Я прекрасно помню, как он готов был сбежать вместе с ней, наплевав на то, что его расстреляют за дезертирство. А учитывая, что ему тоже претит эта война, они вдвоём могут решиться на любую глупость.

– Я не знаю, сколько продлится война, но на Рождество мы явно не попадём домой, – холод в глазах Фридхельма постепенно тает, сменяется тёплыми бликами.

– Грета и Виктор будут ждать нас напрасно.

– Если будет затишье, мы могли бы выбраться к Чарли, – робко улыбается он. – Отметим Рождество вчетвером, может, конечно чуть позже.

Я знаю, что не должен был сейчас этого говорить, но слова будто сами сорвались с языка:

– Фридхельм, тебе не стоит слишком привязываться к Эрин. Ты же понимаешь, отец никогда не примет девушку, в которой течёт русская кровь, а тем более сейчас…

Его взгляд моментально становится чужим, колючим, губы упрямо сжимаются:

– Мне пора заступать в караул.

– Подожди, я… – чёрт, он опять взбрыкнул, стоило только упомянуть его ненаглядную Эрин!

– Я тебя услышал, Вильгельм, – ровным голосом ответил он. – А теперь услышь и ты меня. Мне на всё это плевать. И на её происхождение, и на мнение отца, да и на твоё собственно тоже. Не хотите смириться с моим выбором – мы с ней уедем подальше, когда всё это закончится.

– Фридхельм…

– Я люблю её и смогу защитить, – жестко перебил он. – И если ты не можешь это принять, то хотя бы не мешай нам.

Недоговоренное «иначе» тяжело повисло между нами в его взгляде. Иначе я откажусь от всех вас.

Я могу понять то, что он чувствует. Ведь я его люблю, пусть и другой любовью и тоже готов защищать от всего. Только теперь нужно быть осторожнее, придумать что-то, что не выставит меня жестоким тираном, преследующим несчастных влюблённых.

* * *

Я ушёл из штаба пораньше, тем более Штейнбреннер тоже уехал. Возвращаться в душную избу я не спешил, решил немного пройтись. Может, увижу Фридхельма. Хотя что я ему скажу? Что я неправ? Учитывая комендантский час, на улице не было ни души. Даже собаки не лаяли, деревня словно вымерла. Фридхельма я не увидел. Наверное уже ушёл к границе села. Так, а это что такое? Всё в той же избе похоже опять идёт развесёлая пирушка. До меня донеслись звуки марша, в окнах горел свет. Без раздумий я подошёл к двери. Сейчас посмотрим, как мои парни понимают непосредственные приказы своего командира. В комнате подвыпившие солдаты веселились на всю катушку. Кто-то весело кружил в танце одну из тех русских девушек, что были здесь вчера. Ещё одна сидела, пытаясь отказаться от полного стакана местного «шнапса», который настойчиво впихивали ей в руки. И только я успокоился, что моих здесь нет, из-за занавески, делящей комнатушки, выскочила Эрин:

– Только тронь меня ещё раз, мудила!

– Сюда иди, мелкая дрянь.

Она там что, была со… Шнайдером? Тот по-хозяйски перехватил её за талию и потянул обратно.

– Что происходит? – я что такой незаметный, что никто из них двоих не прореагировал на появление своего командира?

– Ничего, герр лейтенант, – Шнайдер тут же выпустил её и спокойно продолжал. – Девушки, которых вы здесь видите, пришли сюда исключительно по доброй воле, так что ваш приказ мы не нарушаем.

– Добровольно? Не знаю, чем вы припугнули этих, но ещё две рыдали, пока я не отправила их по домам, – возмущённо вмешалась Эрин и повернулась ко мне. – Уймите ваших солдат, герр лейтенант, а то уже на всех подряд бросаются.

– Что ты имеешь в виду?

Я кивком указал этой парочке на выход. Не хватало ещё, чтобы наши разбирательства слушали чужие уши.

– Хочешь сказать, он к тебе приставал?

Чёрт поймёт этих женщин. В прошлый раз зажималась с ним и не жаловалась, чего тогда развопилась сейчас?

– А что не видно, что нас связывает явно не «горячая любовь»? – огрызнулась Эрин.

Ну не знаю, на жертву насилия она не похожа. Вид конечно слегка растрёпанный, но в глазах ни слёз, ни испуга. Злая, это да, но мало ли из-за чего они там поссорились? И вот ради этой дряни Фридхельм готов отказаться от своей семьи?

Эрин бросила на Шнайдера испепеляющий взгляд:

– Если он меня ещё хоть раз тронет, я отстрелю ему яйца! И мне плевать, что вы потом со мной сделаете!

Я конечно не особо знаток женщин, но или она действительно хорошая актриса, или… Меня кольнула совесть. А если я сейчас закрываю глаза на явное насилие? Но если Шнайдер её преследует, почему тогда она молчала?

– Иди к себе и делай выводы, что не стоит болтаться по ночам в казармах, – в её глазах читается такое презрение, что я снова почувствовал горячую волну стыда.

Как бы там ни было, она всё же девушка, и я должен быть на ее стороне. Шнайдер с самодовольной ухмылкой направился обратно.

– А ну стой, – нет я всё-таки поговорю с ним как полагается. – Ты что забыл, как у нас карается изнасилование? Тем более она не русская крестьянка.

– Да какое там изнасилование, герр лейтенант? – циничная ухмылка словно приклеенная не сходила с его губ. – Девчонка просто выделывается. Приревновала меня к русской Наталье, вот и устроила целый спектакль.

– А ты ничего не путаешь? – слишком уж самоуверенно он держится.

– Нет. Она просто морочит вашему брату голову, – Шнайдер невозмутимо подкурил сигарету.

Я представил, что будет, если о подобном инциденте узнает Фридхельм. Неважно пристаёт к ней Шнайдер, или она сама раздвигает для него ноги. Дело однозначно кончится смертоубийством, тем более со Шнайдером у них и так давняя вражда.

– Я могу идти, герр лейтенант? – он смотрел на меня уверенно, даже нагло, словно был уверен, что я принял его сторону.

– Ты будешь держаться от неё как можно дальше, ясно? – процедил я. – Не заговариваешь, не садишься рядом в столовой, вообще не подходишь.

– Простите, герр лейтенант, но, по-моему, мои личные дела касаются только меня. Мы сами разберёмся с…

Я вспомнил, с каким остервенением он добивал беспомощного Фридхельма, и, представив, как он снова его избивает, почувствовал почти неконтролируемую ярость. С силой толкнул его, впечатав в стену избы, едва удерживаясь, чтобы не вмазать по этому самодовольному лицу. Ограничился профилактическим захватом, в меру передавив шею.

– Повторяю, ты держишься от девчонки подальше, иначе в следующий раз я не стану даже разбираться, что случилось, а отправлю под трибунал. Ты меня понял?

Судя по его взгляду ни хрена он не понял. Смотрит с плохо сдерживаемой яростью, хотя и понимает, что я здесь главный.

– А если я услышу ещё об одной драке, то до трибунала ты можешь и не дожить.

Шнайдер судорожно сглотнул, когда я сильнее сдавил его горло. Этот сукин сын должен хорошенько уяснить, что я больше не оставлю безнаказанной ни одну его стычку с Фридхельмом. Похоже, я всё-таки перестарался. Наконец-то в его глазах мелькает страх.

– От… пустите, – прохрипел он. – Я понял.

* * *

– Мне разве обязательно присутствовать на этом допросе? Штурмбаннфюрер ведь понимает русский, – опять она за своё.

Радовалась бы, что так легко отделалась после своего разоблачения, так нет же. Ноет и ноет. Будто мне проблем мало. Полномасштабной атаки русских мы так и не дождались, но где-то рядом всё же крутился партизанский отряд. Они умудрились убить караульного из роты Штейнбреннера и поджечь амбар с продовольствием. Благо пожар вовремя потушили, не дав распространиться на оружейный склад, но теперь выловить этих диверсантов для нас дело принципа. Штейнбреннер сосредоточил усилия в Ершово, а мы проехали в соседнее село. Эрин я забрал, чтобы допросить жителей и напомнить им, чем карается укрывательство и помощь партизанам. Пока мы были в селе, приехал нарочный от Штейнбреннера с лаконичным предложением обсудить дальнейший план действий. Они выловили пособницу, укрывавшую красноармейца, и теперь проводят допрос.

– А как ты вообще собираешься работать, если нам придётся постоянно кого-то допрашивать? – вот как связать в одно эту невинную девчонку, что сейчас вот-вот расплачется, и вчерашнюю оторву, которая ругалась как последний грузчик?

– Пожалуйста, – сдавленно просит она. – Хотя бы сегодня…

– Я не буду гонять машину туда-сюда.

На какое-то мгновение даже стало жалко её, но а как она хотела? Она ведь могла, когда мы её нашли, даже не говорить всей правды, мне бы хватило и того, что немецкая девушка оказалась в беде. Сопроводили бы её до ближайшей станции и всё. Ну, а теперь пусть расхлёбывает последствия своего вранья.

– Тебе скорее всего не придётся никого допрашивать, подождешь, пока я переговорю с герром Штейнбреннером.

– Я могу и пешком дойти до села, – упрямо спорит она. – От церкви там не так далеко…

– Вот скажи мне, ты совсем идиотка? – ну всё, терпение моё можно сказать на исходе. – Ты слышала, что вокруг неспокойно? Думаешь, хорошая идея болтаться на дороге приманкой для партизан? Или ты считаешь себя неуязвимым бойцом?

Она ничего не отвечает, напряжённо смотрит в окно. У меня такое ощущение, что я подрядился нянькой ещё для одного капризного ребёнка.

Старая церковь в сумерках выглядела зловеще. Штейнбреннер говорил, что до того, как они заняли село, здесь был временный госпиталь. Внутри пахло сыростью, прелым сеном, штукатуркой, сбитой со стен. Пробираясь через ряды наспех сколоченных двухэтажных нар, мне стало не по себе. Церковь конечно не католическая, и здесь не было привычных икон и статуй девы Марии и Иисуса. От этого ещё более жутко выглядели полустёртые лики русских святых, частично сохранившиеся во фресках на стенах. Через массивные створки двери доносился грубый смех солдат и истошный женский плач. Можно сколько угодно следовать приказам, не обсуждая, не задумываясь, но всё равно рано или поздно попадёшь под суд в своей душе. А себе ведь не солжёшь, да и не помилуешь. Здесь я герой и патриот своей страны, а кем стану попав туда?

– Герр Винтер, фройляйн Майер, прошу… – гостеприимно распахнул двери во внутренний двор Штейнбреннер. – Вы как раз вовремя. Мы допросили эту тварь, и она во всём созналась. Оказывается, она прятала раненого, да ещё и передавала через мужа сообщения остальным партизанам.

Женщина выглядела ужасно. Один глаз заплыл от побоев, губы разбиты в кровь. Судя по изорванной одежде её ещё и изнасиловали. Она затравленно металась, пытаясь ускользнуть от языков пламени из миномётов. Нет, это уже слишком. Почему нельзя просто расстрелять её, раз она виновна?

– Герр штурмбаннфюрер, разве обязательно её так мучить? – не выдержав истошных криков загнанного, обезумевшего от страха существа, спросил я. – Огласите приговор и просто расстреляйте.