Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 90 страниц)

– Просто помни, что, если ты ошибся, я всегда рядом.

Какое-то время мы шли молча. Наконец брат спросил:

– Вы… были близки?

– Это не твоё дело.

Похоже, ему тоже неловко задавать такие вопросы, вон как покраснел. Я конечно всегда рассказывал ему всё, но это… слишком личное, интимное.

– Я спрашиваю не из праздного любопытства, – Вильгельм задержал меня, перехватив за локоть, и уже более уверенно продолжил: – Если да, то надеюсь, вы пользуетесь средствами защиты? Согласись, беременность Эрин сейчас мягко говоря нежелательна. Вы сами ещё дети, и война в самом разгаре, я уж молчу о том, что вы неженаты.

– Ну это как раз-таки легко исправить, – улыбнулся я, хотя Эрин пыталась отговорить меня от этого шага.

Наверное все девушки мечтают о красивой свадьбе и я готов пойти ей в этом навстречу и подождать. Как только попадём в цивилизованные условия, снова подниму этот вопрос. Но Вильгельм прав – нужно быть осторожнее. Не потому что я боюсь взять на себя ответственность за ребёнка. Дети должны рождаться под мирным небом.

– Конечно я знаю, о чём ты. Не волнуйся, мы осторожны.

Вильгельм кивнул и слегка улыбнулся:

– Я и не заметил, когда ты успел стать взрослым. Если честно, думал, ты придёшь ко мне с кучей вопросов.

Не то что бы я стеснялся у него спросить, для чего нужны выдаваемые солдатам средства защиты или как уговорить девушку зайти дальше невинных поцелуев, просто уже кое-что знал не без его косвенной помощи.

– Нет, правда, я вот помню, как волновался в свой первый раз, – испытующе посмотрел на меня брат. – Для меня тогда едва всё не закончилось, даже не начавшись, когда девушка стала раздеваться.

– Я… гм… знаю, как выглядят девушки без одежды, – чёрт, чувствую, что краснею как пятилетний мальчишка.

– Интересно откуда? У тебя ещё кто-то был?

Да что это на него нашло? Вильгельм всегда был сдержан в таких вопросах. Во всяком случае не болтал направо и налево о своей личной жизни.

– Нет, просто нашёл как-то твой тайник. Третья половица под нашим шкафом, помнишь? – он видимо уже и забыл, что прятал там карточки весьма пикантного содержания. – Хельга и Гертруда охотно познакомили меня с тайнами женского тела.

– От тебя просто невозможно ничего скрыть, – усмехнулся он.

Ну да, так и есть. Я знаю его как самого себя. Так же, как и он знает меня. Несмотря на жуткий холод, я чувствовал как где-то внутри разливается уютное тепло. Пусть мы встретим Рождество не так, как когда-то мечтали, я всё равно проведу его с самыми близкими людьми. Вильгельм по-прежнему любящий меня брат, и теперь у меня есть Рени.

* * *

Зря я рассчитывал, что предпраздничный вечер немного развеселит Эрин.

– Джингл, мать его, белз…

В полутьме она споткнулась об ёлку, которую мы оставили на пороге, чтобы немного оттаяла. Вроде бы ругалась она по-русски, но кроме «твою мать» я ничего не понял.

– Вы что, хороводы вокруг ёлочки собрались водить? – Эрин недоверчиво посмотрела на меня. – Сегодня же Рождество, и несмотря на то, что мы далеко от дома, это не повод отказываться от праздника.

– Думаешь, произойдёт чудо? – хмыкнула Рени. А я уже успел забыть, какой язвительной и резкой она может быть. – Санта Клаус приходит только к хорошим детишкам. А за нами скорее явится Крампус.

– Да ладно тебе, малышка, хорош кукситься, – окликнул её Каспер. – Иди, лучше помоги нам украсить ёлку.

Парни уже смастерили крестовину и довольно удачно разместили ёлку в свободном углу.

– Чем? Гильзами?

– А что, хорошая идея, – усмехнулся Шнайдер.

– Точно, там снаружи этого добра полно, – подхватил Бартель.

Парни, наскоро одевшись, вышли на улицу. Рени мрачно прокомментировала:

– Ну вот, олени у нас уже есть и рождественское полено тоже, – кивнула она на койку Хайе.

Тот и правда дрых целыми днями, поднимаясь только, чтобы поесть или когда нужно заступать в караул.

– И эльфы, – это видимо Кох и Каспер, которые выставляют под ёлкой аккуратной пирамидкой наш будущий праздничный ужин из консервов.

– Странная у тебя фантазия Эрин, – Кребс задумчиво наблюдал, как парни с энтузиазмом принялись пристраивать гильзы. – Вообще-то можно было повесить открытки.

– Ага, ещё предложите навырезать снежинок.

– Почему бы нет? Ты же наверняка украшала ёлку в детстве.

– Дело не в ёлке, – вздохнула Эрин. – Новый год, то есть Рождество – это символ каких-то надежд. Люди загадывают сокровенные мечты, ждут, что в новом году жизнь изменится к лучшему. А когда знаешь, что всё будет только ещё хуже, как-то не тянет распевать рождественские гимны.

– Надо думать о хорошем, – меня резануло болью от безнадёжности, притаившейся в её глазах. – Война не будет длиться вечно.

– Война будет длиться ещё долго, – она покосилась на остальных и заговорила чуть тише. – Не один месяц и даже не год.

– Ты не можешь этого знать, – мне стало страшно от её уверенности.

Даже не хочу думать о том, что война может затянуться ещё на годы. Эрин хотела что-то ответить, но передумала и, схватив шинель, пошла к двери. Я вышел за ней, не понимая, с чего она так распсиховалась. Её руки слегка дрожали, когда она в очередной раз чиркнула спичкой.

– Русских очень много и они будут стоять насмерть за свою землю. Постепенно война обескровит армию, а когда… мы начнём понемногу сдавать свои позиции, к советским войскам охотно примкнут союзники, – Эрин нервно курила, глядя, как где-то вдалеке вспыхивают прожекторы.

Кажется, грохот орудийных залпов усилился. Знать бы ещё, где сейчас проходят бои. Хотя если бы на нашей линии, Файгль бы уже давно поднял тревогу.

– Англия и Франция не упустят возможности нас прижать, а Штаты пока просто выжидают, чем дело кончится, но когда будет ясно, кто победитель, вылезут поучаствовать. Рано или поздно мы окажемся в полной заднице.

– То, что ты говоришь, невозможно, – слишком жестоко и реально звучат её слова. – Фюрер такого не допустит.

– Фюреру плевать на свой народ, его заботит лишь собственное величие, – пробормотала Эрин. Это была скользкая тема – сомневаться в решениях фюрера равносильно государственной измене. Даже мои вполне невинные высказывания о равенстве народов, как оказалось, могли иметь последствия.

– Я понимаю, что ты напугана, – я обнял её, чувствуя, что она напряжена словно натянутая струна. – Но не может быть всё так ужасно, как ты говоришь. Я придумаю как тебе помочь.

– Предлагаешь сбежать? – она пытливо смотрела мне в глаза. – Мы могли бы смыться в Швецию или в Норвегию. В Скандинавии относительно спокойною.

– Нет…

Когда-то я готов был всё бросить, но сейчас нет. Если Эрин хотя бы немного права, то мою страну ждёт самый настоящий крах. Я не могу оставить свою семью. Может быть я трус, но не предатель. Если мы действительно начнём проигрывать, возможно нужно подумать, как остановить эту войну. Непонятно что будет весной, но мне же полагается отпуск. Когда я вернусь в Берлин, можно поднять старые связи. У нас в университете было студенческое движение против НСДАП. Уйти в подполье – тоже рискованный шаг, но так я хотя бы буду реально что-то делать для своей страны.

– Можно попробовать по-другому.

Я не осмелился произнести вслух свои крамольные мысли, но Рени сразу поняла, что я имел в виду.

– Нет, – резко ответила она и сжала мои плечи, настойчиво повторяя: – Слышишь, не смей! В семнадцатом году в России против царя был целый народ, а сейчас абсолютно не та ситуация.

– Значит, будем выживать здесь, – я притянул её ближе, обнимая – Вильгельм пообещал поговорить с Файглем, чтобы тебя перевели куда-нибудь в тыл.

– Вряд ли выгорит, – вздохнула Эрин. – У него на меня были большие планы. Помимо переводов проводить агитработу с местными. Но пусть попробует.

– Вы идёте или хотите превратиться в сосульки? – прикрикнул на нас Кребс.

Несмотря на убогость обстановки и постоянное напряжение, этот вечер получился вполне праздничным. Эрин правда отругала нас за иллюминацию. Кох поместил кусочки свечи в маленьких жестянках из-под пайка.

– Вы совсем рехнулись? Спалите на хрен наше бунгало.

– Что за ёлка без гирлянды? – Каспер прицепил очередной подсвечник. – Не волнуйся, малышка, у нас всё под контролем.

– Посмотрю я на вас через пару часов, – Рени выразительно кивнула на бутылки со шнапсом.

– Ты же не пьёшь, вот и присмотришь, чтобы ёлка не загорелась, – ответил Бартель.

– Кто вам такое сказал? – усмехнулась Рени. – Сегодня пью.

Каспер умудрился утром подстрелить пару зайцев, и всем досталось по небольшому кусочку поджаренного мяса. Вильгельм оказывается приберёг пару бутылок неплохого шнапса. Нам даже перепали небольшие подарки – каждому по паре пачек сигарет и плитке шоколада. Каспер и Кох тут же всучили шоколадки Эрин. Поначалу я немного ревновал её, особенно к Коху, но быстро понял, что он если и питает к ней что-то помимо дружеской привязанности, никогда не осмелится по-настоящему ухаживать. Каспер как-то давно шутливо сказал, что охотно приударил бы за «малышкой», да вот беда – я умудрился опередить его. Гораздо больше меня волновал Шнайдер, который вечно её задирал, но в последнее время он притих.

– За то, чтобы следующее Рождество мы встретили дома! – Вильгельм поднял кружку. – За победу нашего фюрера!

– За победу!

Я заметил, что Эрин не ответила, лишь молча отставила кружку. Надеюсь, больше никто не заметил, ведь такое кое-кто может расценить, как паникёрство, и донести в СС.

– …в суматохе мы не заметили, как наш Бруно просочился в гостиную, – вроде бы всё нормально, Кох вон рассказывает какую-то историю. – Этот паршивец повалил ёлку и стянул со стола кусок ветчины.

– Ну-у-у, это классика, – рассмеялась Эрин. – Нечего ушами хлопать, если держишь дома кота. У нас ни одно Рождество не обходилось без заваленной ёлки. А сколько вкусняшек стырила эта шерстяная зараза, я вообще промолчу.

– Ну и выкинула бы кошака, зачем терпеть такое? – пожал плечами Бартель.

– Мама любила его, – по лицу Эрин пробежала едва заметная тень, но она тут же сменила тему, распечатав одну из шоколадок. – Налетайте, можно подумать, я смогу спокойно жевать, видя, как вы слюной исходите.

– Я надеюсь, почта всё же нормально заработает, – вздохнул Кох. – Мать наверняка послала мне посылку.

– О да-а-а, её домашняя колбаса – это нечто, – мечтательно протянул Каспер. – Да и печенье тоже.

– Кто о чём, а вы опять о жратве, – улыбнулась Эрин. – Вообще-то в этот вечер принято загадывать желания.

– Да что тут загадывать? – Шнайдер поднял кружку и одним глотком допил шнапс. – Тут бы живым вернуться.

– Ну, а помимо этого?

– У моего отца свой бар в Берлине, – он пожал плечами. – Вернусь, возьму дело в свои руки. Ну и конечно залезу под юбку каждой симпатичной девчонке.

– Кто бы сомневался, – покачала головой Эрин. – А ты, Кох?

– Я буду работать на родительской ферме, ну, ещё наверное… женюсь, – бедняга покраснел как рак. – Если Марта не вышла замуж за вдовца-соседа.

– А я доучусь на механика, – беспечно отозвался Каспер. – А вот с женитьбой торопиться не хочу.

– В армии я так понял никто оставаться не планирует? – с притворной строгостью спросил Кребс.

– Я ещё подумаю, – отозвался Крейцер. – Всё равно вылетел из университета.

– Интересно, а русские сейчас тоже отмечают Рождество или готовят новую атаку? – лениво потянулся Бартель.

– Скорее второе, – ответила Эрин. – У них Рождество немного позже, а насколько я знаю, после революции отмечают только Новый год.

Я слегка напрягся, как и каждый раз, когда заходила речь о её происхождении. Благо парни спокойно реагировали на русскую бабушку в её родословной. Но всё же не стоит лишний раз напоминать об этом.

– Не хотелось бы снова отступать, утопая по пояс в снегу, – поёжился Кох. – Сейчас такие сугробы, что, если бы у нас даже оставались машины, мы бы не проехали.

– Разве что Эрин снова устроила бы ралли по бездорожью как тогда, – засмеялся Каспер. – Никогда не забуду ту гонку по полю.

– Не, парни, по снегу я не ездок, – Рени едва не поперхнулась шнапсом. – Помню, поехали мы как-то с друзьями встречать Новый год за город. Застряли хрен пойми где в сугробе. Ве-е-село было. До полуночи остаётся час, навигатор вырубился, а мы с девчонками пытаемся дозвониться хозяину дома и объяснить, в какой жопе мира оказались…

– Позвонить из машины это как? – в недоумении переспросил Кох. В её глазах мелькнуло знакомое бунтарское выражение, когда она бросалась в очередную авантюру, которое быстро сменилось на осторожно-смущенное.

– По-моему, тебе хватит, – Каспер кивнул на бутылку шнапса. – Почти не закусывала, вот и повело.

– Что-то...как-то...да,– пробормотала она,– шнапс та еще дрянь...

– Я думаю, всем уже хватит, – твёрдо сказал Вильгельм. – Не стоит расслабляться, если русские снова пойдут в наступление.

Эрин словно мышка незаметно улизнула первая, и я решил, пока есть хотя бы пара минут, поговорить в относительном уединении. Не сказал бы, что она сильно много выпила. Наверное, просто оговорилась.

– Интересно, что такое «навигатор»? – услышал я за спиной.

– Да наверное, чьё-то имя или прозвище, что же ещё…

Порой я и сам ломал голову, откуда Рени столько всего знает. О политике, медицине, запрещённой литературе… Да ещё и эти непонятные словечки. По-прежнему не вязалось одно, если она получила хорошее образование и росла в приличной семье, откуда такие познания о, скажем так, грубой прозе жизни? Одни ее витиеватые ругательства чего стоят. И если у неё тиран отец, как она могла столько времени болтаться в компании друзей неизвестно где? По возрасту она младше меня, но порой кажется мне постарше даже Чарли.

– Здесь нет омелы, но я всё равно хочу поцеловать тебя, – я сел так, чтобы нас не было видно остальным.

Несмотря на то, что мы уже были близки, каждый раз, когда я касаюсь её, снова чувствую, как сердце перехватывает от бережной нежности. Той самой безусловной любви, что иной раз кажется, даже окажись она русской шпионкой, я бы, не задумываясь, встал на её защиту. Как же я соскучился по её губам, сейчас главное помнить, что не стоит увлекаться.

– А что загадала ты?

– Что смогу найти своё место в этой жизни, – медленно ответила Рени. – И забыть всё, что больше не имеет значения, – её голос упал до едва различимого шёпота. – Смогу принять, что моя жизнь навсегда изменилась.

– Ну, а я загадал, что буду любить тебя всегда, так что постараюсь, чтобы твои мечты сбылись.

Циники говорят, что любовь делает человека слабым. Это не так. Любовь – невероятная сила, которая никогда не позволит тебе сдаться, даже если кажется что мир вокруг летит к чёрту.

***

На следующий день вернувшись с караула, я увидел, что Эрин сидит, перебирая какие-то бумажки.

– Что ты делаешь? – подойдя ближе, я увидел, что у стола лежит ранец Вербински.

– Хочу отправить его жене её письма, – тихо ответила Рени. – Я думаю, она хотела бы, чтобы они были у неё.

– Их очень много, нужен ещё один конверт, – я покопался в своём ранце, наконец нашёл последний. – Мы ведь были с ним рядом, когда попали под обстрел, – задумчиво сказала она, аккуратно складывая исписанные листки. – Никогда не пойму, как это работает. Почему пуля попала именно в него?

– Ты не виновата, что он погиб, – я наклонился, чтобы обнять её.

– Знаю, – в её глазах блеснули слезы. – Постоянный страх и ожидание смерти ещё хуже, чем сама смерть, – я прижал её крепче, утыкаясь в макушку.

– Здесь и сейчас всё относительно хорошо, вот и думай только об этом.

– Когда это ты успел стать пофигистом?

– Кем? – я скользнул губами, целуя её висок, щеку, подавив желание стянуть с неё чертов свитер, закрывающий доступ к шее. Приходилось все время помнить,что мы постоянно на виду.

– Не надо, – слабо трепыхнулась Рени. – От меня сейчас несёт явно не «Шанелью».

– А мне нравится, – да, от неё сейчас не пахнет парфюмерным магазином, но именно этот естественный запах её кожи давал уютное ощущение близости.

– Ты безнадёжный романтик, – Эрин всё-таки отстранилась и недоверчиво заглянула мне в глаза. – Тело пахнет телом, а немытое так вообще воняет. И не надо так улыбаться, я же знаю, что выгляжу сейчас как чучело.

Я притянул её обратно, прерывая её тираду. Рени, сдаваясь, обвила руками мою шею, разомкнула губы, отвечая на поцелуй. Мы замерли – губы к губам, лбом ко лбу.

– Я здесь, с тобой, – прошептал я, глядя в слегка растерянные глаза. – И выброси уже из головы всякую чушь.

Внутри жарко шевельнулось знакомое чувство – желание стать для неё всем, собой укрыть её от всего. Я больше не был наивным мальчишкой, перед которым лежит весь мир, но пока есть ради кого жить и бороться, я не позволю больше опустить руки.

Глава 28 Нам не привыкать падать и вставать...

Всякое дерьмо в жизни происходит по принципу концовок ТВ-шоу, где тебе дарят подарки от спонсоров, и ведущий такой: «Но и это ещё не всё!» И это ещё мягко сказано. Я бестолково наматывала круги по комнате и выкурила наверное пол-пачки сигарет, пытаясь сообразить, что мне дальше делать. Безусловно я рада, что наши пошли в наступление. Жаль только, что не сделали это буквально днём раньше. Все эти люди погибли зря, не дождавшись помощи. Война действительно не щадит никого. Всё началось с укрытого в сарае раненого красноармейца. Но если бы из страха перед немцами все боялись оказывать помощь партизанам, разве смогли бы мы выиграть войну? Я до сих пор не знала ответов на этот вопрос – как оно лучше? И смогу ли я потом простить себе, что пыталась приспособиться вместо того, чтобы бороться с врагами наравне со своими предками? Если бы я была в фильме, я бы ловко бросала красивые фразы и обязательно победила бы всех злодеев, но я не в грёбаном фильме. А если и так, то он настолько стрёмный, что на премьеру я бы точно не пришла.

Я прислушалась. Снаружи неразборчиво доносился слабый грохот артиллерии. Не могу я больше сидеть в неведении. Хотя и на улицу соваться страшно. Знать бы ещё насколько близко наши подошли к селу. Всё-таки я склонялась к тому, чтобы рискнуть ещё раз. Дорогу я вроде худо-бедно запомнила. Если сбегу в лес, немцы меня там точно не достанут. Не до того им сейчас. Сердце тут же трепыхнулось, напоминая, что не далее как вчера кто-то наматывал сопли на кулак при мысли, что придётся расстаться с Фридхельмом. Он сейчас сражается где-то на подступах к Ершово. Буйное воображение тут же нарисовало картину, как он лежит в снегу, раненый… Нет, нельзя мне упускать возможно последний шанс добраться к безопасной Москве. Я чувствовала себя предательницей по всем фронтам. Бросаю любимого в минуту опасности, но разве я могу и дальше оставаться среди тех, кто воюет против моей страны? Это уже было решено давно – я возвращаюсь к своим. До Москвы рукой подать, как-нибудь доберусь. В этот раз я даже не стала забирать ранец. Если всё-таки попадусь нашим, проблем не оберёшься. Мало того, что на мне вражеская форма, так ещё ранец набит приблудами сплошь с немецкими лейблами. А если выкинуть всё: аптечку, шмотки, паёк, то на хрена он мне тогда в принципе. Я ломанулась к лесу, на ходу вспоминая, как мы шли с Ниной. Кажется, я опоздала – оттуда раздавался стрекот автоматов, грохот взрывающихся гранат. Бежать, не разбирая куда, нельзя, иначе точно поймаю шальную пулю. Я завернула за какой-то сарай, пытаясь отдышаться и начать наконец-то мыслить связно. Может, пересидеть в какой-нибудь избе? Не будь на мне этой треклятой формы, я бы не раздумывая бежала согласно выбранному маршруту, но после вчерашнего не уверена в том, что красноармейцы отнесутся ко мне лояльно. Меня передёрнуло от новой мысли, но если я хочу спастись, придётся поступиться принципами. Собственно почему мне это не пришло в голову раньше? Ведь от формы избавиться проще простого. Нужно порыться в ближайшей избе, хотя бы какие-то женские вещи найдутся. Совесть снова заныла. Хозяева всех этих домов мертвы, но с другой стороны тогда это тем более не кража. Я рискнула высунуться и тут же отшатнулась обратно. В деревянную стенку глухо застучали пули. Ну класс. Я застряла в самом центре замеса как и боялась.

– Эрин! – Я повернулась, за домом через улицу так же притаился Вербински. – Какого чёрта ты здесь делаешь?

– А что надо было сидеть в штабе и ждать, пока явятся русские? – огрызнулась я.

– Если тебе было сказано сидеть там, надо было сидеть. Штаб эвакуируют в первую очередь!

– Я… я просто испугалась…

Вербински быстро выглянул из убежища, оценивая ситуацию:

– Сейчас по моей команде беги сюда, – я замотала головой.

Ну нет, под пули я не сунусь.

– Беги, я прикрою!

Чёрт его знает как лучше. Реакция у меня по-прежнему как у забора. Если такая стрельба будет продолжаться, мне не выжить, а сдаваться своим я тоже желанием не горела. Это значит подписать себе путёвку на лесоповал, если не на расстрел. Вербински высунулся, поливая противника автоматной очередью, и я решилась. Метнулась к нему выбросившейся из дупла белкой.

– Умница. А теперь попытаемся прорваться вон туда, – чуть дальше через два дома в сарае тоже забаррикадировались немцы. – У них пулемёт, так что думаю отобьёмся.

Блядь, не в том я уже возрасте, чтобы играть в «Беги или умри». Было страшно до одури – да нас же изрешетят, как только мы высунемся отсюда. Вербински присел, чтобы взять нужный прицел, и я снова услышала равномерный стрекот автоматной очереди. Внутри медленно разливалась разъедающая пустота. Каждый выстрел, который сейчас попадает в цель, означает смерть кого-то из красноармейцев, но эти выстрелы сейчас спасают мне жизнь. Вербински грубо встряхнул меня, подталкивая вперёд.

– Да не стой ты столбом, идиотка! Шевелись, если хочешь жить!

Я думала, что буду орать от страха дурниной, но горло сдавило спазмом, и получилось лишь хриплое: «Мама, роди меня обратно». Вербински снова прикрикнул:

– Беги зигзагом, как учил Кребс! Давай, давай, шевелись!

Я слышала выстрелы за спиной и надеялась, эти идиоты в сарае не пальнут в ответ, иначе угробят своих же. На чистом адреналине пробежала эти пару десятков метров. Двери сарая распахнулась, и незнакомый солдат скомандовал: – Давайте, быстрее!

Я услышала позади сдавленный хрип.

– Тебя ранили? – Вербински тяжело привалился к моему плечу. – Помогите затащить его!

Кто-то осторожно положил его на ворох соломы, я торопливо стала расстегивать его шинель.

– Сейчас, посмотрим, куда тебя зацепило.

Вербински лежал тихо, даже не стонал. Да где же эта рана?!

– Нужно повернуть его.

Меня сейчас не волновало, что я обращаюсь за помощью к ненавистным эсэсовцам. В конце концов не для себя прошу. Однако эти гады не спешили помогать мне, молча топтались за спиной.

– Чего встали как вкопанные? Тащите аптечку, быстрее!

– Ты разве не видишь, что он уже мёртв? – я наконец-то повернула тяжелое, неподатливое тело.

На шинели расплывалось кровавое пятно. Прощупала пальцами артерию на его шее, всё ещё не веря, что ему не помочь. Кожа была ещё тёплой, но похоже, что немец прав. Я почувствовала горький ком в горле, глаза щипало от подступивших слёз. Если бы Вербински не провозился со мной, возможно остался бы жив. В голове сумбурно смешались мысли. Он только что расстреливал красноармейцев. Я должна его ненавидеть, как и тех, кто сейчас отсиживается в сарае, но как можно ненавидеть того, кто спас мне жизнь? И как принять то, что цена моего спасения – чьи-то жизни?

– Прости, – тихо прошептала я и осторожно надавила на его веки, опуская.

Солдаты отошли к пулемёту, не обращая больше на меня внимания. Сейчас их волновало, как выбраться отсюда живыми, а не чья-то смерть.

– Русских тварей слишком много, – услышала я за спиной. – Если не прибудет подкрепление, нам придётся отходить из этой проклятой деревни…

***

Два часа ночи, ну! Какого ж чёрта мне не спится? Глупый вопрос, на который я прекрасно знаю ответ. Невозможно спать, не имея чёткого плана действий на ближайшее будущее. Мозги скрипели и находить выход из тупика отказывались. Блин, что делать-то, а? Если подвести итоги последних недель, то картина выходит совсем уж гадостная. Немчиков погнали от Москвы подальше, как собственно и прописано в учебниках истории. Слава Богу, Штейнбреннер с остатками своей роты благополучно отвалился где-то в середине пути. Даже знать не хочу, куда их занесла нелёгкая. Наверное, в такую же задницу как и нас. После напряжённых недель, когда нам приходилось отступать буквально каждые два дня, наконец-то наступило относительное затишье. Ключевое слово «относительное». Мы теперь обретались в окопах где-то под Колязиным, и насколько я знала, Файгль со своими солдатами были примерно в таком же положении. Линия фронта всё ещё была где-то близко. До нас часто доносился вой зениток и гул самолётов. Разумеется, ни о каком наступлении пока не могло быть и речи. Немцы теперь сидели тише воды ниже травы, зарывшись в землю, как кроты.

А я пыталась приспособиться к новым реалиям войны. Если до этого мне казалось кошмаром жить в казарме, то сейчас я поняла, что это был ещё можно сказать приличный хостел по сравнению с убогой землянкой, в которой мы сейчас оказались. Невольно вспоминалась нетленка про Белоснежку и гномов. Хотя нет, даже у неё было получше с жилплощадью. Я много раз видела в военных фильмах эти землянки-бункеры, но в реале оказалось ещё хуже. Наспех вырытая холобуда, укреплённая деревяшками, грубо сколоченные двухъярусные нары-лежанки, печь-буржуйка, которая постоянно чадила, ибо окон сей архитектурный проект не предусматривал. Причём топили её через раз, чтобы не выдать своё месторасположение врагу. Про удобства я промолчу, это отдельная боль. Сортир примитивнее некуда, а о такой роскоши, как элементарная гигиена, можно было забыть. Я чувствовала, как медленно, но верно зарастаю грязью, и даже вспоминать не хотелось, к каким ухищрениям приходится прибегать, чтобы хотя немного привести себя в порядок.

А ведь были вещи куда хуже неприглядной бытовухи. Новая жизнь и так не баловала меня, но никогда ещё я не чувствовала такого беспросветного отчаяния. Меня колбасило от гремучей смеси безысходности и чувства вины. Ну что мне стоило быть чуть посмелее раньше? Ведь были подходящие моменты, чтобы убежать. Сейчас я это ясно видела, но я же, блин, хотела попасть в Москву, боялась тягот войны. А теперь получите и распишитесь – торчать мне в немецкой армии видимо ещё долго.

Я не знаю чёткой линии фронта. Если бежать наугад – пристрелят, не разбираясь. Свои же или немцы-побегушники, которых полно вокруг, неважно. Можно было, конечно, попробовать затеряться в одной из тех деревень, через которые мы проходили, отступая, но теперь я боялась уже не только немцев, но и своих. Меня запросто могли слить местные, и как отреагируют советские солдаты, я угадать не могла. Неужели мне отрезаны все пути к нормальной жизни? Увязнув по уши в своей депрессии, я едва замечала, что происходило вокруг.

Вроде как, парни тоже хандрили. Ещё бы, вместо торжественного марша по Красной площади получить такую плюху. Ну что, родимые, навоевались? А это только начало. Хотя какое уж тут злорадство? Вояки, блин. Все через одного с соплями по колено. Кох и Бартель довольно сильно обморозили пальцы. Фридхельм больше не выглядит солнечным мальчиком – вокруг глаз обозначились глубокие тени, линия губ стала жёстче. Вилли мрачно отсиживается по вечерам в углу, переваривая это поражение. Одно дело вести солдат в бой, когда исправно фурычит госпиталь, полевая кухня и в твоем распоряжении сколько угодно боеприпасов и техники. А теперь называется хлебнули экстрима по полной и неизвестно, как оно всё пойдёт дальше. Меня спросите, я вам расскажу, чем дело кончится. Хотя чем бы это им помогло? Уволиться из армии они не смогут, только дезертировать.

Едкое, как кислота, чувство вины с каждым днём всё больше подтачивало меня изнутри. Я столько времени смотрела, как они убивают наших, и ничего не сделала. Я даже ненавидеть их толком не могла. Разве можно ненавидеть Коха, который пытается меня утешить, уверяя, что скоро мы выберемся из этой ямы? Или Каспера, который не раз прикрывал меня от пули, вовремя отбрасывая в ближайший сугроб? Вот интересно, а относились бы они ко мне по-прежнему, если бы узнали, кто я? Может да, может нет, но лучше не проверять. Я даже Фридхельму не рискнула бы довериться полностью. Всё чаще я ловила его взгляд, в котором читалась тревога и вместе с тем что-то ещё. Словно он пытался решить какую-то сложную задачу. Я конечно догадывалась в чём дело. Только слепой бы не заметил, что я в полном раздрае. Мы уже пережили вместе достаточно много всякого дерьма, но такой он меня ещё не видел. Это даже не депрессия. Я не знаю, как назвать состояние, когда у человека сбиты все ориентиры, когда просто не знаешь, куда двигаться дальше. Ему тоже было хреново. Пришлось взрослеть и переоценивать реальность в ускоренном темпе, но он, как и парни, был больше озабочен тем, что военные действия зашли в тупик, а у меня вся жизнь зашла в тупик. Я постоянно отводила взгляд, не в силах видеть молчаливые вопросы в его глазах. Неужели я не могу быть собой даже рядом с любимым человеком?

Когда он в очередной раз спрашивал, о чём я думаю, я лишь уклончиво пожимала плечами. Милый, тебе лучше не знать. Например, о том, что из-за меня погиб Вербински. Особенно было тошно, когда Фридхельм пытался меня утешить, мол я ни в чём не виновата. Каждый раз слушая его обещания, что всё будет гут, я чувствовала что начинаю срываться. Недавно вот заспойлерила, что война будет длиться не один год, и им светит полный капут в финале. Благо кроме Фридхельма никто не слышал. Он конечно был в шоке. Всё-таки как бы там ни было, он верил в победу своей страны, а мои слова заставили задуматься. Оптимистом он был, а идиотом всё же нет. И выход тут напрашивался только один – бежать подальше, теряя тапки. В его глазах мелькнула какая-то совсем уж взрослая решимость, и я было понадеялась, что он всё понял – ведь тогда в госпитале он вроде был готов на такую авантюру – но оказалось, что нет. Его понесло абсолютно не в ту степь. Раньше надо было об этом думать и выходить с маршами протеста. Поднять революцию можно лишь в том случае, когда правительством недовольно большинство, а когда тысячи людей готовы молиться на своего лидера, отдельно взятые бунтовщики ничего не смогут изменить. Тем более я прекрасно знала, чем заканчивались все попытки завалить Гитлера, так что подстрекать его можно сказать на самоубийство я не могу. На душе противно скреблось осознание, что нам ни при каком раскладе не быть вместе. Он не сможет растоптать чувство долга перед своей страной и всё бросить. А я… наверное тоже.

Я попыталась лечь поудобнее. Бесполезно. Вот уж никогда не думала, что окажусь когда-нибудь на нарах. Хлипкая конструкция жалобно заскрипела. По-моему, тут на соплях всё держится.