Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 89 (всего у книги 90 страниц)

– Эрин, я не хотел говорить об этом сейчас, – Штейнбреннер окинул меня сканирующим взглядом, – но ваши действия вынуждают меня задуматься о вашем моральном настрое. Я замечал подобное и раньше, но был уверен что вы допускали подобное в силу молодости. Однако вы уже третий год на фронте и продолжаете проявлять недопустимое сочувствие к врагу.

– Не думаю, что тарелка каши для голодного ребенка тянет на военное преступление.

– Дело не в этом, а в причинах почему вы это делаете. До меня дошли слухи, что вы связаны с неприятной историей.

Слухами земля полнится. Не, не слышал?

– Насколько я знаю вы даже были арестованы из-за подозрений в предательском сговоре, – невозмутимым, холодным тоном продолжал Штейнбреннер. «Да что ты пялишься на меня как змеюка на кролика?» – мысленно чертыхнулась я. По спине поползли ледяные мурашки при воспоминании о моих недавних «приключениях».

– Это было недоразумение, – как можно естественнее улыбнулась я. – Видите ли, журналистка, которая приехала запечатлеть нашу победу – старая знакомая моего мужа. И как оказалось безответно в него влюблена. Она попыталась подставить и очернить меня перед генералом, и, уверяю вас, он тщательно проверил все факты перед тем как меня полностью оправдали.

– Да, я тоже слышал именно эту версию, – медленно кивнул он. – Ну тогда вам следует быть вдвойне осторожной впредь. Или горький опыт вас так ни в чем и не убедил?

Я постаралась изобразить покаянную мордаху. Штейнбреннер вздохнул и покачал головой.

– Вы до сих пор воспринимаете их как людей, которые равны нам. Но русские – это дикари, волки. Кому придет в голову справиться с диким волком лаской? Нет, чтобы справиться с волком, он должен тебя бояться. Надеюсь вы меня услышали и сделаете правильные выводы.

– Конечно, герр штурмбаннфюрер, – пробормотала я. Чувствую себя порой хуже самой распоследней шлюхи, ибо шлюха может послать клиента по известному адресу, а я нацистскую власть послать не могла никуда.

– Иначе, боюсь в следующий раз мы с вами будем уже разговаривать по-другому.

Мне реально поплохело при мысли, что я попаду в руки гестапо и меня будет допрашивать такая сволочь. Спокойно! Без паники! Если все пройдет хорошо и мы смоемся, то пусть сколько угодно пробивает кто я. Главное – чтобы Фридхельм вернулся, а дальше разберемся. А если… нет? Ведь случиться может все что угодно. Тогда я останусь одна в этом гадюшнике, и учитывая сколько раз уже попадала под подозрения, рано или поздно меня раскроют. Это лишь вопрос времени. Паника активно призывала бросить все и бежать, теряя тапки. Пофиг куда – главное подальше отсюда. Нет, так тоже нельзя. Я столько нервов и сил положила на то, чтобы быть вместе с любимым и – теперь вот так бросить его? Привыкла не сдаваться до последнего, прорвусь и сейчас. Лишь бы он выжил в этой жуткой мясорубке.

***

– Штурмбаннфюрер, у меня срочное донесение, – в штаб ворвался Конрад. Я медленно перевела взгляд на Штейнбреннера. Тот завис, сжимая в руке телефонную трубку.

– Русские практически разбили штурмовую пехоту…

Я почувствовала как его голос словно куда-то уплывает. Фридхельм… Оставалось только надеяться на чудо, что он жив. Только я ведь знаю, что везение далеко не бесконечно.

– Эрин, возьмите себя в руки, – я пришла в себя от резкого голоса Штейнбреннера. – Сохраняйте спокойствие.

– Я подготовлю вашу машину, – Конрад бросил на меня быстрый взгляд. Штейнбреннер отвернулся от окна и жестко добавил.

– Прежде чем мы уедем, нужно решить еще один вопрос.

Он что – как всегда собирается отыграться на местных жителях?

– Вы знаете что нужно делать.

Конрад побледнел и вроде как собрался что-то сказать, но под ледяным взглядом этого упыря быстро скис и привычно зиганув, отправился выполнять приказ.

– Ну а вы чего сидите? – Штейнбреннер невозмутимо подошел к своему столу. – Собирайтесь.

– Я дождусь приказа гауптмана или обер-лейтенанта, – быстро ответила я.

– Здесь слишком опасно, – Штейбреннер начал торопливо выгребать в портфель какие-то бумаги. – Вы едете со мной и это не обсуждается.

Я сверлила его спину ненавидящим взглядом. Такие как он всегда умудряются выйти сухими из воды. Эти чертовы стратеги пускают солдат как пушечное мясо ради своих безумных идей. А этот к тому же напоследок подписал смертный приговор десяткам невинных людей. Все по упоротой классике жанра. Никого я не ненавидела с такой силой, как этого ублюдка. Я припомнила все что он творил в Ершово и Алексеевке, да блядь! Из-за этого больного садиста мне пришлось убить ни в чем неповинную девушку. А сколько еще он натворит? До конца войны еще далеко, а этот упырь словно заговоренный – ни царапины. Еще бы – эсэсманы как падальщики стараются не светиться там, где реально жаркие замесы. Только и могут издеваться над беззащитными женщинами и детьми. Пора положить этому конец, пусть даже это и последнее, что я успею сделать в этой жизни. И момент как раз удачный – в этой суматохе так легко потеряться… Медленно я расстегнула ольстру.

– Эрин? – обернулся Штейнбреннер. – Не разочаровывайте меня. Где ваше хладнокровие? Эта битва еще не проиграна, а вы ведете себя как напуганная крестьянка.

– Интересно, что вы будете говорить когда поймете что она проиграна? – пробормотала я.

– Что за пораженческое настроение? – снисходительно усмехнулся он. – Здесь сражаются лучшие дивизии Вермахта.

– И тем не менее вас ждет поражение.

– Глупая девчонка! Я понимаю что вы напуганы, но учтите что за такие слова можно получить обвинение в измене.

Я не сдержала усмешки. Кто же меня в ней сможет обвинить? Явно не тот, кто уже мертв. Штейнбреннер нехорошо прищурился и сухо сказал.

– Учтите, Эрин, я теперь глаз с вас не спущу. И если еще раз услышу что-нибудь подобное, нам не избежать серьезного разговора.

– А зачем тянуть? Я могу сделать «страшное признание» и сейчас, – чувствую себя булгаковской Маргаритой, которая знатно отыгралась в квартире Латунского. – Думаете почему я так уверенно говорю о победе русских? Потому что я тоже русская. И мне известно об этой войне куда больше, чем вы можете себе представить.

«Что же ты творишь, идиотка?» – простонал внутренний голос, но меня уже несло дальше. Как же достало столько лет притворяться! Могу я хоть раз высказать в лицо вражине все, что о них думаю?

– Ну что же, в гестапо знают как поступать со шпионами.

Надо отдать должное – арийцы умеют держать покер-фейс при любых обстоятельствах – в глазах Штейнбреннера не было ни капли удивления или возмущения. Лишь ледяное презрение.

– Вы так уверены что я туда попаду? – я медленно отодвинулась, чтобы он увидел что под прицелом.

– Маленькая дрянь! – выругался он. – Ты не сделаешь этого – кишка тонка. Я же прекрасно знаю, что ты не переносишь вида крови.

– Ну тогда попробуйте подойти ближе, – я чувствовала как дурной адреналин словно крепкий алкоголь дает в голову. Одновременно я почувствовала какую-то легкость – чуть ли не впервые я могу быть с этими гадами сама собой, не прячась и не притворяясь. Штейнбреннер выжидательно застыл, расчетливо скользнув взглядом по моему лицу. Все еще не верит, что я смогу? А зря. Я конечно не заправский киллер, но вот в него выстрелю без малейших колебаний.

– Все кончено, герр штурмбаннфюрер. И для вас. И для Великой Германии. После этого поражения вам придется отступать и ни один «союзник» вам не поможет. Штаты, которые сейчас поставляют вам пенициллин и тушенку, очень скоро переобуются и примкнут к славе страны-победителя. Догадайтесь к кому?

Штейнбреннер медленно шагнул назад. Прежде чем я сообразила что он задумал, прогремел оглушительный выстрел. Вот же черт, могла бы и сообразить, что его пистолет тоже в шаговой доступности. Я едва успела бухнуться на пол и отползти. «Думала уделать матерого эсэсмана?» – пронеслось в моей непутевой головушке. Это мне еще повезло, что он не смог нормально прицелиться. Спокойно, после моих предсказаний он явно не будет меня убивать. По крайней мере сразу. А вот я вполне могу попытаться, хотя теперь это будет сложно – реакция у него явно получше моей. Ну и как быть дальше, если мы оба забаррикадировались под столами?

– Предлагаю договориться, – вкрадчиво сказал он, – я пообещаю тебе быструю смерть, а ты расскажешь откуда набралась этих бредовых идей.

Я промолчала – пусть думает что я испугалась и включила заднюю.

– Ну же, девочка, брось пистолет и мы спокойно все обсудим.

Бросить пистолет? Если он будет уверен, что я слилась, хотя бы немного потеряет бдительность. Я потянулась к нижнему ящику. Тяжелое пресс-папье оставшееся в наследство от какого-то председателя звонко грохнулось на пол. Есть! Купился. Я высунулась из импровизированного убежища. Ну, с Богом. Мне сейчас облажаться нельзя. Выстрелить-то я выстрелила, но вот попала ли? Сердце колотилось в безумно– припадочном ритме. Тишина показалась мне подозрительной и я, выждав для верности еще пару минут, осторожно подползла ближе.

– Черт!

Ну конечно же этот гад только этого и ждал! Я чудом не словила пулю, еще и пистолет выронила, дура! Ну а как меня еще можно назвать? Знала же что ни хрена не боевик. Штейнбреннер отшвырнул сапогом мой пистолет и присел на корточки, насмешливо глядя мне в глаза.

– Ну, что еще ты мне поведаешь? – я вздрогнула, когда в живот уперлось дуло пистолета.

– Война будет проиграна. Не сейчас, но довольно скоро, – полноценно выбивать из меня инфу у него нет времени, иначе досидится, что сюда придут русские и расхреначат его драгоценный отряд.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Я не настолько глупа, чтобы в подробностях пересказывать военные стратегии, – а то мало ли, успеют что-нибудь переиграть.

– Ну тогда я беру назад свое обещание, – он окинул меня презрительным взглядом, – ты не заслуживаешь, чтобы я марал об тебя руки.

– А что так? Вы утопили в крови десятки сел, убили сотни мирных жителей. Откуда такая щепетильность? – развести его на то, чтобы быстренько пристрелил наверное бесполезно. Но попробовать-то можно.

– Я не убивал их своими руками, для этого есть солдаты. Не стал же бы я лично вылавливать крыс которые завелись в моем доме?

Сссука! Ненавижу!

– А ты еще хуже этих крыс, – он пристально, немигающе как змея смотрел мне в глаза – притворялась не один месяц. Раз уж тебе выпал шанс избежать участи своих соотечественников, нужно было его ценить.

– На войне все средства хороши, – отпарировала я.

– Достаточно разговоров, – он снова ткнул меня пистолетом, – вставай.

Снаружи послышался артиллерийский залп. Штейнбреннер поднял голову, прислушиваясь, и вдруг резко бросился в сторону. Черт, похоже нас уже бомбят по-серьезному. Я откатилась в сторону, едва успев отползти от падающего шкафа. Похоже дела совсем плохи. Но зато есть шанс избежать беседы с «вежливыми» сотрудниками гестапо. Вот только свидетелей нельзя оставлять в живых. Услышав легкий шум слева, я быстро обернулась. Ну кто бы сомневался что этот гад живее всех живых. Правда выглядит малость покоцанным, видать все же зацепило шкафчиком. Добротным таким, советским. Это вам не фанерная мебель. Новый взрыв прогремел с такой силой, что в окнах повылетали стекла. Я в панике пригнулась, почувствовав как мелкое крошево забивается за воротник блузки. «Что делать?» – рефреном крутилось в голове. Альтернативы у меня как всегда было не особо много – бежать под артобстрел или оставаться здесь, рядом с этим упырем. И куда это мы ползем, а? Увидев свой пистолет, я, не раздумывая, его схватила.

– Беги пока можешь, – тяжело дыша, прохрипел Штейнбреннер, – беги как можно дальше, потому что рано или поздно я тебя найду.

Я осторожно выглянула в окно. Там все было ожидаемо плохо. Здесь впрочем тоже скоро будет жарко – похоже загорелась крыша.

– Неблагодарная дрянь, – пробормотал Штейнбреннер. – Боюсь представить сколько преступлений ты совершила, скрываясь под личиной невинной девчонки.

– Меньше чем вы думаете, – хмыкнула я. – Я не стала бы вредить людям с которыми столько времени прожила бок о бок, пусть и вынужденно. А вот таких как вы я ненавижу.

– Да что ты? – он держался так хладнокровно, словно не замечая пистолета в моей руке. Нужно держать ухо востро, как бы не выкинул новой пакости. – Но тем не менее ты не примкнула к иванам, интересно почему?

Потому что это не моя война…

– Вы и вся ваша верхушка избранных ответите за свои преступления. Через два года русские возьмут Берлин, и те кто не успели сбежать и у кого кишка тонка застрелиться, предстанут перед судом. Геринг, Риббентроп, Кейтель – их всех приговорят к повешению. А ваш драгоценный фюрер будет загнан в бункер как бешеная крыса и застрелится сам. «Великой Германии» не дадут подняться еще долгие годы, многие государства захотят чтобы вы вообще перестали существовать. Возможно вас это удивит, но мы окажемся к вам более милосердными.

В его глазах промелькнул …нет не страх, но что-то похожее.

– Все это бред, – пробормотал он и неожиданно резко метнулся ко мне, пытаясь выбить пистолет. Я вскрикнула от боли, почувствовав как сильные пальцы сжали мою руку, выворачивая, почти ломая.

– Такое ничтожество как ты уж точно не сможет меня победить, – свободной рукой он стиснул мое горло. Я судорожно пыталась вдохнуть воздух, чувствуя что проигрываю в этой борьбе – ему почти удалось разжать мои пальцы. Если он все же выбьет пистолет, мне точно конец. Но стрелять вот так, когда моя рука зажата между нашими телами тоже стремно. Была не была, терять мне уже нечего… Штейнбреннер коротко вскрикнул и повалился на меня, постепенно обмякая.

– Мне особо нечем гордиться, – я действительно повела себя как предательница на этой войне. – Но я никогда не забывала и не забуду, что я русская.

Я последний раз полоснула его ненавидящим взглядом. Это не глаза человека – он явно ни о чем не сожалеет, разве что в том что проиграл сейчас.

– Глупая девчонка, – криво усмехнулся он, – возможно вы и сможете победить германскую армию… но вы не сможете победить идею… всегда будут те кто будет желать лучшего мира… мира сильных…

Мне было нечего осветить – в моем мире, увы, существовал неонацизм. Но сейчас надо думать не об этом, а о том как выбраться отсюда. Горящая крыша вот-вот рухнет. А где мой ранец? Я беспокойно огляделась – без него никуда не пойду. Там же «рекомендательное» письмо он фон Линдта – наш с Фридхельмом пропуск в Швейцарию. Я подбежала к своему столу – ну вот, теперь можно и валить. Впопыхах я споткнулась о перевернутый стул и поморщилась от резкой боли в лодыжке. Впрочем сидеть и жалеть себя было некогда. Балки угрожающе скрипели, обещая рухнуть в любой момент, да и дышать становилось трудновато – все заволокло едким дымом. Кое-как я поковыляла к спасительной двери. Снаружи снова что-то оглушительно бахнуло. Было страшно до одури, но здесь оставаться больше нельзя. Я вскрикнула, отскочив от упавшей балки, а потом мой мир взорвался. Я же почти добралась до этой чертовой двери…

Кое-как я открыла глаза – поначалу показалось что я ослепла и оглохла. Так вот ты какая, контузия… «Поднимайся! – мысленно скомандовала я. – Если не хочешь сгореть заживо, поднимайся!» Нет… не могу, разве что ползком… Где чертов Конрад, который должен был по идее вернуться за своим командиром? Где хотя бы кто-нибудь? Медленно пришло понимание что возможно никто не придет мне на помощь. Давай, детка, осталось совсем немного. Сзади послышался треск окончательно провалившейся крыши. Лишь бы огонь не отрезал меня от единственного выхода. Дым выедал глаза и я согнулась в приступе кашля. Я снова попробовала подняться и поняла что это плохая идея – ноги предательски дрожали, а перед глазами все плыло. Голова буквально трещала от боли, а каждый вдох разрывал мои легкие. Я словно попала в самый что ни на есть настоящий ад – спину уже ощутимо жгло от раскаленного воздуха. Неужели это конец? Проживая жизнь, подобную моей, привыкаешь к тому, что в мыслях постоянно вертится это проклятое словосочетание. Сколько раз я была на краю? Не сосчитать. Пока смерть носилась за мной, дыша мне в затылок, я научилась хорошо уворачиваться от ее косы и мне казалось, этого никогда не произойдет. Смерть никогда меня не схватит. «Эта сука не поймает меня», – успела подумать я, прежде чем провалиться окончательно в темноту…

Глава 70 Я пришел в этот мир, как и ты, не зная что меня ждет....

я жду весны,

спокойной весны, как и ты.

Жду когда кровь смоют реки воды,

и ты дождись…

Фридхельм

– Господа офицеры, время пришло, – Файгль сосредоточенно склонился над картой, – завтра мы начинаем выступление. Операция «Цитадель» будет идти в двух направлениях – на Орел и на Курск. Наша задача замкнуть кольцо с четвертой танковой армией восточнее Курска. Это решающая битва поможет Вермахту вновь взять инициативу в свои руки. Через шесть дней мы должны взять Курск. Каждый должен сделать все возможное что от него зависит.

Иногда, оглядываясь назад, я думаю – если бы мы знали как все закончится, куда заведет нас жизненная тропа, осмелились бы мы принять другие решения? Или выбрать совсем другую тропу? Смогли бы мы тогда изменить свою судьбу? В первые месяцы войны я постоянно анализировал, просчитывая были ли у меня какие-либо варианты избежать этого навязанного решения. Сейчас я предпочитаю смотреть вперед. Стараюсь не думать, что завтра может не быть. Я твердо решил как только представится возможность бежать с Эрин. И мне почти плевать на все, что я вижу вокруг. Скорее всего мы проиграем эту войну. И, кажется, не я один это понимаю. Парни устали и все чаще задумываются чем все это может закончиться. Нас осталось так мало. Я помню каждого из них, с какими целями и мечтами они пришли на фронт. Сейчас же цель у всех одна – не завоевывать, не прославиться, всего лишь выжить. Пожалуй только Кребс не теряет силы духа и еще способен рассуждать о военных тактиках и будущем Вермахта. Шнайдер ожесточенно твердит, что не даст каким-то русским надрать себе задницу, а если уж помирать – то нужно прихватить как можно больше врагов с собой. Бартель спит и видит когда сможет вернуться домой к прежней жизни. Надеюсь они не настолько глупы, чтобы не понимать что довоенная жизнь изменилась навсегда. А вот то, что я все чаще вижу в глазах Вильгельма сомнения и стылую горечь беспокоит куда сильнее. Я изначально знал что война это зло, а не необходимость, он же пришел сюда с верой что делает правое дело, исполняет долг перед Родиной. Взял ответственность за мальчишек, которых должен ежедневно вести в бой, и если он начал сомневаться, это… Это очень плохо. Нет ничего страшнее, когда человек ломается морально. Я вспомнил наш вчерашний разговор.

– Каковы наши шансы?

– Не знаю, – мрачно ответил брат. – Африканский корпус отступает и я опасаюсь что союзники могут войти в Италию.

Я вспомнил, что Эрин часто предрекала что-то подобное. И в который раз поразился откуда у нее такая способность к аналитике, да еще в такой сложной области как политика.

– Мы должны остановить русских.

Я уже не уверен что это возможно. Этот народ годами терпит жесточайшую блокаду и не сдается, чудом держится, терпя голод, холод, страшные лишения и потери. Их миллионы – на место погибших солдат приходит еще больше.

– Винтер, гляди, подвезли очередных новобранцев, – хихикнул Бартель. – Пари готов держать, их распугают русские коровы.

Шнайдер насмешливо хмыкнул – на прошлой неделе наши «желторотики» стремглав бежали из зарослей пшеницы, крича что там прячутся в засаде русские партизаны. Которые оказались всего лишь одичавшими лошадями.

– Идите на кухню, поешьте, – распорядился Кребс. Подкурив сигарету, он мрачно заметил. – Только что из учебки. Совсем дети.

Я пожал плечами. Когда-то такими же «детьми» сюда пришли и многие из нас.

– Чем дольше идет война, тем моложе солдаты.

– Здравствуйте, я хочу представиться… – к нам подошел рыжий веснушчатый паренек.

– Шнайдер, ты помнишь сколько у нас продержались предыдущие парни? – лениво спросил я. Тот безмятежно усмехнулся.

– Кажется пару дней.

– Один из них подорвался на гранате, – вспомнил Бартель, – я уже не помню как его звали.

– Продержитесь хотя бы пару недель, тогда и познакомимся, – это было жестоко с моей стороны, но я устал встречать эти наивные дружелюбные взгляды, а потом закрывать их глаза. А еще я злился потому что у меня больше не будет этой невинности, которая навсегда осталась в той жизни и которую не удастся сохранить никому их них.

– А пока вы первый и второй, – ухмыльнулся Шнайдер. Мальчишки, сникнув, отошли.

– Ну зачем вы так? – укоризненно спросил Бартель. Шнайдер вяло пожал плечами. Я заметил что Вильгельм вышел из штаба. Наверняка снова ломали голову с гауптманом, обдумывая план наступления. Только какой толк от этих разговоров? Все равно наше мнение никому неинтересно, мы обязаны выполнять приказы, которые отдают генералы.

– Извините, герр обер-лейтенант, когда мы будем уже наступать? – ты посмотри целая делегация собралась. – Или будут наступать русские?

– Нет, мы будем наступать. Немцы всегда наступают.

Шнайдер красноречиво кивнул – мол, а ты еще спрашиваешь зачем? Вильгельм с невозмутимым видом смотрел прямо перед собой, игнорируя вопросы.

– Фюрер сказал война закончится до зимы.

Бартель, не выдержав, фыркнул – сколько раз мы уже слышали подобное.

– А он сказал до какой зимы?

– Осторожнее, – тихо сказал я. – Сейчас достаточно не так истолковать неосторожно брошенное слово – и сфабрикуют обвинения в паникерстве или измене.

– Парни, уже поздно, идите спать, – спокойно ответил брат.

– Пойду наберу воды, – поднялся Бартель и кивнул Шнайдеру. – Ты со мной?

Наблюдая как возбужденно галдят новобранцы у входа в казарму, я небрежно заметил.

– Тяжеловато будет вдохновлять их на победу, когда они поймут что здесь происходит.

– Они должны понять, что победа не дается легко, – холодно ответил Вильгельм, – вы все тоже пришли сюда самоуверенными юнцами.

– Вопрос лишь в том, что продолжает поддерживать каждого из нас, – я перехватил взгляд Вильгельма. Интересно, что его так заинтересовало? Картина была довольно обычная – вечером у колодца собирались местные жители, чтобы набрать воды.

– О чем тут рассуждать? – рассеянно сказал он. – Наша верность Германии и фюреру…

Я прищурился, переводя взгляд на женщин, которые чересчур поспешно заводили детей в избу.

– Осторожнее! – внезапно заорал Вильгельм. – Шнайдер! Бартель! Уходите оттуда! Живо!

Черт, как я мог забыть что русские способны устраивать диверсии прямо у нас под носом.

– Ложись! – брат толкнул меня на землю. Прогремел оглушительный взрыв. Даже отсюда я ощутил мощную волну, всколыхнувшую воздух. Видимо партизаны не пожалели взрывчатки – на месте сруба колодца полыхал настоящий костер. Немного придя в себя, я бросился вслед за Вильгельмом.

– Живой? – Шнайдер растерянно кивнул, не замечая как по его лбу стекает струйка крови. Впрочем других ранений на нем не было, похоже просто повезло. А вот Бартель… Я отвел глаза – его голова представляла собой кровавое месиво.

– Боже… – пробормотал Вильгельм. Его лицо исказилось от злости и он направился к казарме. – Кто-нибудь сюда! Быстро!

Я присел рядом со Шнайдером.

– Так и не дождался он отпуска, – глухо пробормотал он. Я мрачно подумал: «Единственное, чего мы можем тут дождаться – это смерть».

– Мне жаль, – Бартель не относился к числу моих друзей, но мы многое прошли вместе. Острое чувство потери сдавило сердце.

– Он прошел через столько битв, чтобы вот так бессмысленно погибнуть, – со злостью процедил Шнайдер. Рени часто говорила, что следуя русской поговорке: «Судьба и на печке найдет». Все мы пытаемся бороться, избежать смерти, но рано или поздно она настигнет каждого.

– А ты еще пытался убедить нас, что нужно следовать дурацким правилам совести, – сплюнул Шнайдер. – Тут впору стрелять в каждого русского что попадется на пути. Похер в кого – в мужчину, женщину или ребенка. Будешь спорить, доказывая обратное?

– Нет, – невозможно оставаться пацифистом, попадая в мясорубку войны.

***

– Все причастные немедленно понесут наказание, – распорядился Файгль. – Мы допросили жителей и выявили виновных.

– Я поручаю это тебе, – тихо сказал Вильгельм когда мы вышли из штаба. – Проследи, чтобы все было сделано как нужно.

Это означало, что гауптман отобрал виновных и их требуется немедленно казнить. Я вошел в казарму и наугад кивнул.

– Ты, ты и ты, пойдемте со мной.

– Куда нас ведут? – спросил меня один из парней. – Говорили что мы выступаем в бой только через три дня.

– Не задавай глупых вопросов, – во мне как всегда боролись противоречивые чувства. С одной стороны мне претило расстреливать безоружных людей, гражданских, но с другой я прекрасно понимал, что иначе их сопротивление не остановить. Мы пришли к сельской площади, где уже были выстроены шестеро партизан. Я заметил среди них двух женщин. Одна из них совсем молодая – не старше Рени. Могла она заложить взрывчатку? Вполне. Как бы там ни было, это сделал кто-то из местных и они должны понести наказание. Следуя правилам, я огласил приговор, специально для собравшихся жителей продублировав его и на русском.

– Оружие наизготовку, – отдал приказ Кребс. – Целься! Огонь!

Прогремело пять выстрелов и русские рухнули как подкошенные, лишь девушка осталась стоять, глядя перед собой пустыми глазами.

– Я… я не могу, – пробормотал мальчишка.

– Ты жалкий трус, – прошипел Шнайдер и выхватил у него из рук винтовку. Решительно прицелившись, он выстрелил ей в лоб. Я вполне мог понять его злость – Бартель был его близким другом. Рыжий новобранец, чуть ли не плача, смотрел на нас. Я со злостью отвернулся – слишком хорошо мне был знаком этот взгляд. Растерянность, непонимание – еще один мальчишка в душе которого идет мучительная борьба с совестью. Только кого это здесь заботит? Он, как и я, ничего не сможет сделать. Слишком сильно в нас преобладает чувство долга и вбитые обществом догмы. Ночью я услышал тихий шепот.

– Герр лейтенант, думаете все эти люди были партизанами?

– Возможно нет, – я поморщился, вспомнив сказанные мне Вильгельмом когда-то слова. – Но я не думаю об этом и тебе не советую.

– А вы многих убили? – я немного растерялся от очередного вопроса.

– Ты убиваешь, чтобы не убили тебя – все просто, – это лучший ответ что я могу сейчас ему дать.

– Я хотел записаться с осени в университет на кафедру философии. Вы думаете я успею?

– Рассчитывай лучше на летний семинар.

Слушать его болтовню было невыносимо и я поднялся, чтобы выйти на улицу. Вильгельм сидел у костра, рассеянно крутя в пальцах неподкуренную сигарету. Пожалуй впервые я вижу в его глазах растерянность и… муку? Острая жалость царапнула внутри. Подойти бы, уткнуться как раньше лбом в его плечо и почувствовать как он с грубоватой лаской треплет мои волосы.

Ну что ты, Фридхельм? Расскажи что с тобой?

Да только мы оба прекрасно знаем что с нами происходит – бесконечная усталость, ожесточение и смутные муки совести за то, что все что мы делаем уже третий год абсолютно бессмысленно и приносит лишь горе и боль. Я присел напротив него и, увидев в его глазах искру облегчения, улыбнулся. Брат протянул мне свой портсигар.

– Что ты чувствуешь? – я удивленно вскинул глаза, услышав его тихий вопрос. Завтра мы выступаем в бой, и это далеко не первый бой. Так что я могу чувствовать? Лишь понимание что я должен выжить любой ценой, чтобы вернуться к Эрин.

– Пришел и наш черед, – я знал что он до сих пор переживает гибель Бартеля. Но дело не только в этом. Я не вижу в его глазах привычной уверенности и собранности.

– Для Бартеля он пришел раньше, – я неторопливо затянулся. – Когда-нибудь он придет для всех нас.

– Он и Шнайдер тогда были инициаторами той драки, – медленно, с усилием сказал Вильгельм.

– Там все было по делу, – что на него нашло? Сейчас я бы первый отмутузил придурка, который так подставил всех под удар.

– Нет, – в глазах брата мелькнуло раскаяние, – я тогда не защитил тебя…

Вот оно в чем дело…Что же заставило его поменять свои взгляды?

– Не всегда легко понять что правильно, а что нет, – он наклонился, чтобы затушить окурок.

– Вильгельм, – мягко сказал я, – не надо…

Слишком уж это похоже на прощание.

– Как говорил Толстой: «Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что лежало бы там незаметно».

– Так и есть, – кивнул он. – Я нехорошо простился с Чарли. Не хотел давать ей надежду, но сейчас понял что больше всего хотел сказать ей что люблю ее.

– Ты только сейчас понял что время здесь течет скоропалительно, не позволяя медлить?

Бедный мой брат. С одной стороны я его понимаю – когда всю жизнь привык планировать все и рассчитывать наперед, тяжело принять что есть моменты, которые будучи упущенными, могут никогда уже не повториться.

– Ты теперь тоже офицер и должен понимать, что это накладывает определенные обязательства на нашу жизнь. Для меня сейчас мой долг превыше всего.

Отчасти я с ним согласен. Мы должны защитить своих близких, ведь если проиграем сейчас, английские или советские летчики разбомбят наши города. Но для меня все же превыше всего – Рени. Ее в первую очередь я должен защищать и беречь. Так что это в любом случае мой последний бой. Я взглянул в глаза Вильгельма, в которых непривычная растерянность переплеталась сейчас с мучительной тоской. Нет, не смогу я ему сказать что решил оставить свой долг и бежать. Он этого никогда не поймет.

– Знаешь, никогда не думал что скажу это, но Эрин была права, – надо знать моего брата – иногда он бывает чертовски упрямым. Судя по всему, пока он не «покается» передо мной во всех грехах – не успокоится.

– В чем? – слабо улыбнулся я. Это действительно странно – у них всегда хватало разногласий. – Когда ты тогда угодил в госпиталь, она сказала что лучше бы я переломал тебе ноги и не пустил на войну, чем ломать душу,

– Рени всегда пытается защищать меня, это неудивительно. Но какой смысл говорить об этом сейчас?

– Я виноват, что посчитал что отец прав, и…

Мы оба вскочили, услышав громкий грохот артиллерии.

– Русские пошли в атаку!

Ну что ж, битва которую все так ожидали и возлагали на нее столько надежд, началась внезапно и пошла абсолютно не по плану.

– К оружию, быстрее! Распределитесь по окопам!

Я подхватил ближайших новобранцев, распределяя на позиции. На передовой бушевал настоящий ад. Не было ничего кроме воя самолетов, взрывов.

– Боже… – услышал я тихое причитание совсем рядом. Рыжий паренек мечтающий учиться на философа, дрожа, сжался в комок, в ужасе уставившись на небо озаренное огненным дождем. – Я не могу больше…

– Если не возьмешь себя в руки, – я поднял его упавшую винтовку, – тогда точно сдохнешь в этом окопе.