Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 90 страниц)

– Тут такое дело, что иной раз думаешь, лучше бы не ездил в тот отпуск, – как-то грустно усмехнулся Конрад. – С одной стороны вроде и рад побывать дома, вернуться в привычную жизнь. А с другой… Вернувшись сюда, намного острее понимаешь, что мир изменился.

– Те, кто не видел, что происходит на войне, никогда нас не поймут.

Я бы наверное тоже сейчас чувствовала себя не в своей тарелке, попади обратно в своё время. Рассказать о том, что с тобой происходило, не расскажешь, и носить в себе это всё тяжело.

– Это точно. Я не могу поговорить по душам с родителями, ведь обсуждать, что происходит на фронте, запрещено. Я показывал им фотографии, где мы по пояс провалились в сугроб, и они были в ужасе, а ведь это далеко не самое страшное, что было здесь.

– Небось жалеешь уже, что поступил в академию? – его бы конечно скорее всего всё равно призвали в действующую армию, но чтобы попасть в «элиту» он как минимум должен был болтаться в каком-нибудь «Гитлер-Юнгенде».

– Это была идея отца – отправить нас с братом в Академию, – улыбнулся Конрад. – Харальд уверял меня, что нас ждут великие победы. И представь, этот засранец остался служить при штабе, а я угодил в эту глушь.

– Бывает, – я вспомнила мемчики из серии «ожидание/реальность».

– Ты наверное тоже не ожидала, что всё будет вот так, когда ехала на фронт? – да нет, как раз таки ожидала и знаю, что будет всё ещё хуже, просто мне деваться особо некуда.

– Не ожидала, но, а где сейчас безопасно? Британцы умудряются добраться даже до Берлина.

– Я видел, что творится во время их налётов, – помрачнел Конрад. – Улица оказалась в огне за считанные секунды, люди горят, как живые факелы, и сколько бы ни лил воды, это бесполезно.

– Фосфорные бомбы, – я поколебалась, стоит ли светить своими познаниями, но подумала, что от бомбёжек страдают невинные люди. – Огонь от горения фосфора нужно либо заливать пеной из огнетушителя, либо засыпать песком или землёй, а если плескать водичкой, он будет лишь распространяться дальше.

– Откуда ты это знаешь? – Конрад ненавязчиво увязался меня провожать.

– Это элементарная химия. Я готовилась поступать в институт, так что ещё что-то помню.

– Серьёзно? – оживился он. – Я два года проучился на химическом факультете, потом конечно пришлось перевестись в академию, но когда закончится война, попробую восстановиться.

Вот лучше бы там и оставался, явно же не создан для боевых подвигов.

– Ты наверное занималась с каким-нибудь профессором. Я уже многое не помню, про тот же фосфор.

Как он умудряется сохранить по-детски невинную улыбку? Мне казалось моя давно похожа на фальшиво-застывший оскал.

– Сейчас бы наверное даже не смог смешать в правильной пропорции кислоты для титрования.

– Главное вовремя добежать к вытяжному шкафу, если что-то пойдёт не так, – я вспомнила сколько раз косячила на первом курсе.

Однажды перепутала растворы и в панике металась с дымящейся колбой. А как-то умудрилась выронить нагревшуюся от реакции пробирку, в которой между прочим была кислота, испортив новые ботильоны.

– Это да, – он повернул ладонь, демонстрируя небольшой шрам. – Я однажды не успел.

– Добрый вечер, – вежливо кивнул Конрад Фридхельму и снова повернулся ко мне. – Буду теперь знать к кому обращаться, если забуду какую-нибудь формулу.

Фридхельм мрачно проводил его глазами и зашёл в дом.

– Ты сегодня поздно.

А что ты хотел, родной? Это называется ненормированный, блядь, рабочий день.

– Штейнбреннер отправил в соседнее село, я только вернулась, – устала как собака, хочу по-быстрому вымыться и уснуть.

– А этот… тоже ездил с вами?

Кажется, кто-то ревнует к Конраду. Причём совершенно зря. Никаких искр и пресловутой chemistry не витает ни с его, ни с моей стороны. Самая что ни на есть френд-зона.

– Нет, он просто немного меня проводил, – в другой день я бы может подразнила его, но вместо этого зачем-то добавила: – Забавно, оказывается, он бывший студент-химик.

– Это я уже понял, – Фридхельм желчно усмехнулся. – Хреново он учился, раз не помнит формул.

Мой же ты Отелло!

– Никак ревнуешь? Можно уже начинать бояться, что ты придушишь меня за невинный разговор?

– Тебя нет, – Фридхельм обнял меня со спины, сжав руки чуть крепче обычного. – А вот ему придётся напомнить, что ты уже занята.

– Эй, что за несправедливость? – возмущённо вывернулась я.

Мне конечно триста лет не надо особо дружить с Конрадом, но запрещать что-то не позволю из принципа.

– Значит, с Кохом или Каспером общаться мне можно, а с ним – нет?

– Для них ты давно и прочно боевая подруга, и я знаю, ты тоже так считаешь, – он невесело усмехнулся. – Ты говоришь, вы просто общаетесь, но я видел твоё лицо. С ним ты другая.

– Первый раз вижу, чтобы скучные разговоры о химических формулах вызывали столько ревности.

– У вас куда больше общего, чем с тем же Кохом или Крейцером, – Фридхельм испытующе посмотрел мне в глаза. – Раньше ты так же смотрела и на меня, когда мы обсуждали книги.

Я уже хотела ответить что-нибудь привычно-резкое, но вместо этого обняла его, прижимаясь щекой к груди. Ясное дело, что раз для него это первые отношения, он ждёт и от меня этой нежной трепетности, когда ничего и никого вокруг больше не замечаешь. Не могу же я заявить, что когда за плечами не один роман многое видится по-другому. Я никогда не ходила на сторону, пока была с кем-то в отношениях, но не вижу проблемы иногда немного пофлиртовать. Ну, это же бред, если у тебя есть мужик что теперь? Завернуться в паранджу и шугаться от каждого, кто с тобой попытается заговорить?

– Ты зря беспокоишься, если я с тобой, значит с тобой.

Он выдохнул, притянул меня ближе и приник к моим губам в настойчивом поцелуе. Горячие ладони скользнули к пояснице, сминая блузку, нетерпеливо поглаживая.

– Стой… да подожди… мне надо… – я конечно не настолько грязная как шахтёр после смены, но всё же.

– Потом, – мои губы сковывает жадный поцелуй.

Томная нега разливается по венам, делая меня слабой, податливой. Его ласковый шёпот оседает на коже пресловутыми мурашками, и я перехватываю его губы, вкладывая в поцелуй всё, что не могу сказать словами. У притяжения, которое я с самого начала к нему чувствовала, нет и не было логического объяснения, но я точно знаю, что раньше я ни к кому не чувствовала ничего подобного. И что это вряд ли исчезнет, что бы там дальше ни произошло с нами.

* * *

Я сонно потянулась, жмурясь от ярких солнечных лучей. Блин, проспала, что ли? Торопливо поднявшись, стала собирать разбросанные по всей спальне шмотки. Вот тебе и немецкая аккуратность – свою форму значит вешаем на стульчик, а мой лифчик чуть ли не на люстру закидываем. Всё-таки я права, и малая толика ревности только разжигает страсть. Так, эту блузку уже точно не наденешь – измятая, а времени гладить нет.

– Ты уже встала? – окликнул меня Фридхельм.

– Почему ты не разбудил меня раньше? Вильгельм опять будет смотреть на меня как на исчадие ада если я опоздаю, – я улыбнулась, заметив криво сидящий в его волосах венок из одуванчиков. – Так и пойдёшь на построение? Кребс оценит.

– Придётся оставить подарок Лизы, – с притворным сожалением вздохнул он, положив икебану на подоконник. Видимо, Татьяна уже возится по хозяйству, а мелкая занимает себя как может.

– Я принёс воды, – Ваня поставил ведро около умывальника. – Ещё дров в сенях положил, если вам понадобятся.

– Молодец, – я положила на стол его «гонорар» и снова метнулась в спальню – туфли-то я так и не нашла.

– Рени, ты кажется боялась опоздать, пойдём.

– Сейчас… – я вздрогнула, услышав выстрел.

Что там опять случилось? Выбежав на крыльцо, я замерла на пороге, намертво вцепившись в руку Фридхельма. Ванька ничком лежал на ступеньках, всё ещё сжимая банку тушёнки, кровь медленными струйками стекала вниз. Его убийца как ни в чём ни бывало убирал пистолет и равнодушно смотрел, как Татьяна с задушенным криком упала рядом с телом мальчика, пытаясь его перевернуть и надрывно причитая:

– Сынок… да что же это…

– Ты совсем охренел?! – заорала я.

– Он свершил кражу, а любые преступления должны караться по законам военного времени.

– Он ничего не крал! Я сама отдала ему эту чёртову банку!

– Фройляйн, если бы я каждый раз сомневался, стрелять или не стоит, я был бы уже мёртв, – цинично усмехнулся Альфред.

– Эрин, пойдём, – Фридхельм твёрдо сжал мою ладонь.

Меня колотила дрожь. Я не знала, как сейчас заявлюсь в штаб и буду смотреть на эти рожи. Не знала, как посмотрю в лицо Татьяне. Получается, я невольно виновата, что она лишилась сына.

Я попыталась с головой зарыться в бумаги, но не вышло. Видимо, Штейбреннер был уже в курсе, что произошло.

– Эрин, вы расстроены? – он завис перед моим столом, вынуждая посмотреть на него.

Ага, блядь, расстроена! Подумаешь, пристрелили по фигне ребёнка, дело-то житейское, так, да?

– Может, Альфред слегка переборщил, но вы должны понимать, что сейчас не время разводить сантименты. Возможно этот мальчишка ни в чём не виноват, но взгляните. Ночью кто-то умудрился разбросать по деревне эту гадость.

Он положил на стол листок с красочно отпечатанным призывом давить фашистких гадин, не сдаваясь, и верить, что Красная армия никогда не будет побеждена.

– Я настаиваю, чтобы вы ещё раз провели работу с населением. Убедите их, что не стоит идти на поводу и верить этим лживым речам. В конце концов за каждую выходку диверсантов расплачиваются гражданские. В городе был убит наш солдат, и комендант отдал приказ расстрелять десять заложников. Этого они добиваются?

Я молчала, не в силах выдавить ни слова, похоже мой актёрский талант на ближайшее время себя исчерпал. Чувствовала себя хуже распоследней шлюхи, ибо шлюха может послать мерзотного клиента по известному адресу, а я нацистскую власть послать не могла никуда. Штейбреннер отошёл к окну и усмехнулся:

– И кстати, Эрин, вы тоже виноваты в том, что произошло. Вы обращаетесь с ними так, словно они нам ровня, а они должны чётко понимать, что это не так. Обер-лейтенант, это касается и ваших солдат тоже. Вот полюбуйтесь. Вилли встал посмотреть, и я тоже обернулась. На лобном месте у колодца опять толклись девчонки. Кох улыбался Ольге, которая быстро сунула ему свёрток и смущённо отвернулась. Похоже, она решила поблагодарить его за вчерашнее спасение.

– Герр штурмбаннфюрер, я не считаю поведение моих, – Вилли особо выделил это слово. – Солдат неподобающим.

– Согласен, мои мальчики тоже сходят с ума без женского внимания и опускаются до того, чтобы спать с кем попало, – покладисто кивнул он. – Главное проследите, чтобы это не переросло в сентиментальный роман. Вот это уж точно недопустимо и не может быть оправдано.

Кое-как я отработала положенное время, но когда настал вечер, снова впала в ступор. Делать вид, что ничего не случилось, я не могла, но чем я могла помочь Татьяне? Возможно она тоже винит в случившимся меня. В маленьком флигеле тускло горела лампа. Я молча застыла на пороге, почувствовав, как сжалось сердце. Дед неумело пытался сколотить доски для гроба, маленькая Лиза тихонько сидела в уголке, а Татьяна склонилась над лежавшим на лавке тельцем.

– Чем я могу помочь? – осторожно спросила я.

Она медленно подняла голову, лицо её страдальчески сморщилось.

– Я знаю, что вы не виноваты… – она судорожно вздохнула. – Но прошу, уйдите сейчас…

Честно говоря, я ожидала и более резкой отповеди. Что я ещё могу сделать? Дать ей денег? Но разве они вернут ей сына?

Кровь со ступенек уже кто-то смыл, а на крыльце сиротливо сидела полосатая котяра. Я присела рядом, машинально погладив её за ухом.

– Как ты? – я и не заметила, когда вернулся Фридхельм. – Успокоилась?

Я пожала плечами. Что он хочет услышать? Хочет убедиться, что я не собираюсь устроить истерику на пороге штаба?

В принципе да, только спокойствие было каким-то тупым, будто с похмелья. Безысходным. Не дождавшись ответа, он сказал:

– В такие моменты понимаешь, что никакие доводы командиров не работают. Мы сражаемся за правое дело, но при этом становимся монстрами. Я чувствую себя виновным не меньше этого Альфреда.

– Если ты когда-нибудь… – я осеклась, не в силах произнести обвинения. – Я не смогу простить…

– Я и сам не смогу простить если… – Его губы искривились в горькой усмешке. – Вот так…

Ночью я проснулась от очередного кошмара. Штейнбреннер надвигался на меня с омерзительной улыбочкой:

– Неужели ты думала, что твой обман никогда не откроется? Можешь не оправдываться. Я знаю, кто ты… Схватив меня за волосы, он выволок на крыльцо штаба, с силой толкнув в спину:

– Вы знаете, что дальше делать…

Меня окружили, грубо подталкивая в спину штыками, кто-то глумясь провёл ножом по щеке, рассекая кожу. Я судорожно сглотнула, увидев в руках Альфреда огнемёт…

В панике я дёрнулась, едва не слетев с кровати. Фридхельм, спавший рядом, тут же положил мне на живот руку, безмолвно обозначая своё присутствие. Медленно выдохнув, я прижала его ладонь своей и опустилась обратно. Раньше я никогда бы не допустила, что бы очередная влюбленность или отношения с кем-то вышли на первый план. Для гармонии мне было необходимо заниматься карьерой, сделать очередной дизайнерский ремонт, периодически отрываться где-нибудь с друзьями. Здесь у меня всего этого нет и возможно не будет. Только Фридхельм… Последний бастион относительного спокойствия в этом грёбанном мире.

Глава 39 И если любовь меняет человека быстро, то отчаяние – еще быстрей.

Оглядываясь на своё прошлое, иной раз невозможно удержаться от горькой усмешки. Помнится я часто прикрывалась цитатой пресловутого Ницше «Всё, что меня не убивает, делает сильнее». Красивые слова, но я теперь знаю, что это неправда. Предательство, жестокость, несправедливость могут сразу не убить, но будут медленно по капле вытравливать из тебя доброту, искренность, доверчивость. Можно себя утешать, что стал сильнее, научился держать удар, когда надо терпеть или защищаться, но почему-то чувствуешь, что безвозвратно что-то утрачиваешь с каждым таким ударом. Сейчас уже и не верилось, что когда-то я могла смело говорить всё, что думаю, и ни перед кем не разыгрывать девочку-няшу. Зато появилась привычка продумывать наперёд каждое сказанное слово. Кто бы знал, чего мне стоило как ни в чём ни бывало каждый день мило улыбаться в штабе Штейнбреннеру и постоянно пересекаться с его подопечными.

– Эрин, хорош уже хандрить.

– Ты решила объявить голодовку?

Парни вот уже который день пытались затянуть меня в столовку и естественно не понимали, что мне претило сидеть за одним столом с этими ублюдками. Я вообще не понимала, какого чёрта они трутся с нами, если являются другим воинским подразделением.

– Рени, пойдём, – в очередной раз попытался соблазнить меня Кох. – У нас сегодня мясное рагу, ты же любишь, я знаю.

– Ну пойдём, – вздохнула я.

Похоже мои запреты не действуют. Сколько ни возмущалась, все, кому не лень, теперь кличут «Рени».

– Чего кислая такая? – подколол Бартель. – Всё ещё переживаешь из-за того мальчишки?

– По-моему, они совсем озверели, – Каспер покосился в окно. – Как можно пристрелить, не разбираясь, ребёнка?

– Я слышал, возможно, мы скоро уберёмся отсюда, – поделился Крейцер. – Партизаны до сих пор не выдали себя. Возможно, их вообще нет поблизости.

Хольман насмешливо спросил:

– А как же твоя русская фройляйн, Кох? Я смотрю, у вас роман набирает обороты. С собой что ли увезёшь?

– Ага, заведёт гарем как восточный шейх, – хихикнул Бартель.

– Да ну вас, – обиделся Кох. – Мы всего-то пару раз прогулялись.

– Так ты, дурень, что ни разу не оприходовал её?

– Шнайдер! – Кох выразительно кивнул в мою сторону, на что я ехидно усмехнулась:

– Да ладно, мальчики, не стесняйтесь, продолжайте.

Ты смотри, притихли, вон как ложками слаженно заработали. Знают, что я как раз-таки стесняться не буду, если начну стебать, достанется всем.

– Что там у вас с этой девушкой? – спросила я Коха.

Я уже говорила с Ольгой, хотела убедиться, что её опять никто не запугал. Девушка с неожиданной смелостью ответила:

– Ну да, он немец и что? Ты ведь тоже отказалась от своих из-за любви.

– Сейчас речь не обо мне, – я обалдела от такой прямолинейности.

На этот раз я никому не говорила, что русская, но видимо наши намного проницательнее немецких солдат.

– На меня и так всю жизнь косо смотрят соседи. Как же, дочь врага народа, – в глазах девушки промелькнула боль. – Неизвестно ещё, чем закончится война. Лучше я сама выберу, с кем быть, чем вот так придут и не спросят.

Ничего себе, быстро она сменила свои принципы. Хотя конечно и её можно понять – выбрать себе покровителя или спать со всеми подряд? По-моему, выбор очевиден.

– Он добрый, – улыбнулась Оля. – И пока ничего от меня не требует.

Да уж… Язык не поворачивается сказать «совет вам да любовь». Но это не моё дело, совсем не моё.

– Хельга, оказывается, понимает немного по нашему, – затараторил наш влюблённый дурашка. – А ещё печёт такие пирожки, что пальчики оближешь.

Ну, кто бы сомневался, что этого любителя пожрать влёгкую можно сманить вкусняшками. А ещё недавно задвигал мне, как ждёт не дождётся, чтоб обменяться кольцами со своей Мартой.

– Я всё понимаю, но подумай вот о чём. Не сегодня-завтра мы отправимся дальше, а девчонке ещё здесь как-то жить. Её и так недолюбливали, а теперь так вообще заклюют.

Почему-то я не сомневалась, что прошмандовки вроде блонди как-то выкрутятся, ну или забьют на хейт, а Ольге скорее всего придётся несладко.

– Заберу её с собой, – ты ничего умнее не придумал, нет? – А что? Здесь ей действительно плохо, а у нас найдёт работу, обживётся. Может, замуж потом выйдет, у нас вон и поляки и чехи работают.

– Ты совсем чокнулся? – засмеялся Хольман. – Она же славянка, кто её у нас возьмёт замуж?

– Ну так не еврейка же, – простодушно ответил Кох.

Не знаю, конечно, как отреагирует Вилли на грандиозные планы Коха, но в одном я была с ним солидарна. Надо быстрее отсюда валить.

***

– Я получил приказ гауптмана выдвигаться восьмого числа.

Я бросила взгляд на календарь – сегодня второе июня. Прекрасно, осталось потерпеть несколько дней.

– Что ж, мы останемся, пока не накроем это подпольное сопротивление, – невозмутимо ответил штурмбаннфюрер. – Я смотрю, ваши солдаты ещё не были в отпуске.

– Я подавал несколько раз прошения, но, значит, пока нет возможности, – ответил Вилли.

– Нужно быть понастойчивее, Вильгельм, – наставительно начал разглагольствовать Штейнбреннер. – Мои ребята почти все успели съездить домой. Вы же понимаете, что это много значит для поддержания боевого духа солдат. Да и нашему народу нужно периодически демонстрировать, что всё идёт как надо и победа уже близка. Эрин, вы наверное уже считаете дни, чтобы увидеться с родителями?

– Вы правы, – выдавила я улыбку. – Конечно на первом месте сейчас стоит победа, но и о семье забывать нельзя.

– Я научу вас небольшим уловкам, – Штейнбреннер снисходительно улыбнулся Вилли.

– Герр штурмбаннфюрер, мы поймали эту девку на окраине села, – Альфред грубо подтолкнул вперёд задержанную девушку. – Как увидела, нас бросилась бежать.

– Кто ты такая? – он медленно подошёл к ней.

Она старалась смотреть спокойно, но тлеющий огонёк ненависти в глазах скрыть было трудновато. Обычно местные выглядят более испуганными, чёрт его знает, может, и партизанка.

– Что ты делать в селе?

– Я шла в соседнее, в Платоново, – медленно ответила девушка. – Иду из города, на базаре была.

– На базаре? – усмехнулся Штейнбреннер. – И где быть твоя покупка?

– Я ничего не покупала, я яйца на махорку для отца поменяла, – она достала из кармана скрученный из газеты кулёк. – Вот.

– Идти так далеко, чтобы раздобыть курить? – недоверчиво прищурился Штейнбреннер и кивнул солдату.

– Приведите сюда кого-нибудь. Может, её здесь знают. Постой, – коварно улыбнулся он. – Веди ту белокурую фройляйн, которая обещала нам помогать.

Блин, если бы она не сорвалась в бега, может бы и не попалась. Что теперь будет? Моя помощь с переводом не нужна, и я мысленно прокручивала предлоги, которые позволят мне уйти из штаба.

– Вы знать её? – без предисловий спросил Штейнбреннер у «белокурой фройляйн».

Девчонка немного растерянно перевела взгляд на незнакомку. Явно узнала, но сомневается что ли?

– Эта девушка говорить, что идти домой, – доброжелательно, словно действительно пытается прояснить недоразумение, говорил Штейнбреннер. – Документов у неё с собой не быть. Вы можете подтвердить кто она?

– Так это Наташка Москвина, – облегчённо выдохнула недалёкая дурында. – Помните, я говорила, у неё здесь живёт мать. Ты с города идёшь, да? – обратилась она к ней.

Та зыркнула отчаянно-презрительно и отвернулась.

– Благодарю за помощь, – расплылся в улыбке этот змей. – Вы свободны.

– Ну что, похоже, нам есть о чём побеседовать, да? – Штейнбреннер взял её ладонь и небрежно поднял, демонстрируя тёмные следы от типографский краски. – В том числе и об этом.

– Я ничего вам не скажу, – отбросив притворство, девушка твёрдо посмотрела ему в глаза.

– Ты в этом быть уверена? – не повышая голоса, спросил он и вдруг резко выгнул её пальцы под неестественным углом.

Наташа болезненно скривилась и плюнула ему в лицо.

– Единственное, что вы от меня услышите: недолго вам осталось на нашей земле хозяйничать, Красная армия никогда не будет разбита!

– Заткнись, дрянь! – Штейнбреннер с силой ударил её по лицу и кивнул кивнул Альфреду. – Уведи и запри в каком-нибудь сарае, я подойду чуть позже.

* * *

Как бы я ни старалась убедить себя, что ничего не могу сделать, не думать о том, что происходит в сарае, не могла. Тем более закрыть глаза при всём желании бы не вышло. Уже не раз невольно слышала смачные подробности допроса.

– Ну и упрямая же эта дрянь. Что мы только не делали. Били её и ремнями и проводом, засыпали солью раны. Молчит.

– Интересно, если начать срезать с неё шкуру по кусочкам, она будет продолжать упрямиться?

– Герр Штейнбреннер запретил её серьёзно калечить. Говорит, пока нужна живой.

– Повесить бы эту мразь в назидание остальным, – злобно проворчал Хольман.

Никому кроме него в голову не пришло выспрашивать такую чернуху, но этот змеёныш имел, как я слышала, личный счёт к несчастной девушке. Оказывается, один из эсэсманских отморозков был ему знаком – учились вместе – и предложил нашему мажору поучаствовать в допросе. Мол пока ещё девка не истерзана пытками, надо пользоваться. Хольман решил попользоваться весьма своеобразно и поплатился за это. Девушка укусила его, да не абы за что, а за причинное место. Конечно в самой ситуации смешного было мало, но я не удержалась от злорадного смешка. Когда уже до мужиков дойдёт, что совать в кого-то свой член без согласия бывает чревато.

Но пожалуй больше, чем солдат, я ненавидела их командира. Штейнбреннер снова собрал жителей, с пеной у рта требуя выдать любую информацию о партизанах. Приказал привести на допрос мать этой Натальи, лживо обещая ей, если она убедит дочь выдать сообщников, та останется жива. Бедная женщина после увиденного едва могла идти. Её подхватила за плечи одна из женщин, торопливо зашептав:

– Пойдём, пока тебя отпустили.

– Я им говорю, не виновата ни в чём моя девочка… а этот знай ремнём её здоровенным стегает… а она губу прикусила, аж кровь выступила, и молчит… ни крика ни слезинки… а потом прошептала: «Мамочка, не плачь, недолго этим тварям осталось мучить нас…»

Я понимала, что эта Наташа не первая и далеко не последняя партизанка, которая мужественно вытерпела пытки и погибла за Родину. Понимала, что ничего не смогу сделать. Устроить ей побег под носом у караульных нереально, но и спокойно есть, спать, сидеть рядышком с её мучителями было тоже невозможно. Фридхельм, такой же хмурый, настороженно всматривался в мои глаза. Когда я возвращалась из штаба, молча обнимал, и я понимала, что ничего не изменилось. Он может и в шоке от того, что творят эти гады, но не готов послать всё к ебеням и бежать куда глаза глядят. Правда воспитательную работу провёл – парни стали немного фильтровать разговоры. Но главный виновник моих душевных метаний как раз-таки не был склонен щадить мои чувства.

– Эрин, мы зашли в тупик с этой упрямой девицей, – через пару дней выдал он. – Придётся вам немного помочь.

Я удивленно вскинула брови, не совсем понимая, куда он клонит, но уже предчувствуя, что грядёт нечто гадкое. Чем тебе помочь? Придумать новые пытки?

– Если установлено, что эта девушка виновна, почему вы её просто не расстреляете? – спросил Вилли.

– Я всё-таки надеюсь, что она выдаст своих сообщников, – задумчиво ответил Штейнбреннер. – А если нет, то её казнь должна быть достаточно впечатляющей, чтобы никто не захотел оказаться следующим.

Меня аж передёрнуло, стоило вспомнить мечущееся в огне тело и запах горелой плоти.

– Эрин, силой мы уже пробовали добиться ответов, самое время действовать хитростью, – вкрадчиво продолжал он. – Вы говорите по-русски без акцента. Вот и попробуйте сыграть роль русской разведчицы, которая может помочь их движению. Скажете, что немцы уже подозревают, где находится логово диверсантов, а они в свою очередь, потеряв с ней связь, могут совершить необдуманную ошибку. Предложите свою помощь.

– Она скорее всего мне не поверит, – спокойно возразила я, поражаясь, насколько изворотливые твари идут в СС. – Я же засыплюсь, как только она спросит пароль.

Чёрт, может, не надо было показывать такую осведомлённость? Но с другой стороны это естественно. Когда работаешь в подполье, без паролей никуда.

– Держите, – он протянул мне бумажный конверт.

Заглянув, я увидела несколько русских военников.

– Скажете, что недавно закончили операцию по освобождению советских военнопленных из госпиталя. Пароль придумаете любой, вы же не из их отряда. Главное, чтобы она поверила, что вы на одной стороне.

– Не уверена, что я настолько хорошая актриса, – пробормотала я.

– Я думаю, если вы постараетесь, у нас всё получится, – улыбнулся этот гад и повернулся к Вилли. – Вы не против такого эксперимента?

– Честно говоря, я тоже сомневаюсь, справится ли с этим Эрин, – неожиданно дал отпор тот. – Как переводчица она хороша, но разыграть разведчицу довольно сложно.

– Мы ничем не рискуем, если попробуем, – беспечно отмахнулся Штейнбреннер. – В конце концов мы же не отправляем её на сходку настоящих шпионов.

Каждый раз видя его улыбку в тридцать три зуба, я мысленно желала ему подавиться этими самыми зубами, которые предварительно желательно бы выбить. Я настраивала себя, что просто посижу в этом чёртовом сарае и уйду. Никто ведь не проверит, говорила я с этой девушкой или нет. Но я оказалась абсолютно не готовой к такому… Едва переступив порог, я чуть не задохнулась от душной вони прелого сена, навоза, рвоты и даже не хочу знать чего ещё. Бросив взгляд на скорчившуюся на охапке соломы фигуру, я едва не заорала. Конечно я уже видела достаточно жести, но это было слишком даже для моих крепких нервов. На лице девушки были не просто пара фингалов и ссадин. Губы разбиты просто в кашу, один глаз по-моему выбит, на месте правого уха кровила свежая корочка раны. Не выдержав, я выскочила обратно и привалилась к стене, пытаясь справиться с дурнотой. Было тошно и физически и морально, а тут ещё этот гад навис коршуном.

– Эрин?

– Простите, но я… не смогу…

Мне было плевать на насмешливые взгляды его ублюдочных солдат да и на него собственно тоже. Может, попытаться для наглядности отъехать в обморок?

– Не разочаровывайте меня. Я понимаю, это зрелище неприятно для молодой девушки, но вы на войне не первый месяц. Вы видели достаточно увечий и ранений, чтобы сейчас не падать в обморок словно кисейная барышня. Каждый из нас делает всё, чтобы приблизить победу фюрера, и неужели вы настолько малодушны, что не выполните свой долг?

Я прислушалась к внутреннему голосу. В последнее время конечно он мне ничего кроме: «Ну ёб-твою-мать» – не говорит, но если серьёзно, я прекрасно понимала, что надо брать жопу в руки, отыграть раскаяние и сделать, что он хочет.

– Подумайте над тем, что я сказал, – чуть мягче добавил он. – И в любом случае не советую вам повторять в дальнейшем подобные истерики.

Кое-как я дотопала до штаба и задержалась во дворе. Выкурила две сигареты, так и не решаясь зайти внутрь.

– Так и будешь стоять до вечера? – добродушно улыбнулся Конрад.

– Уже слышал?

Тут наверное каждый слышал. Штейнбреннер конечно не орал на всю округу, но новости распространяются быстро, особенно сплетни.

– Слышал, – я приготовилась к тому, что мне прочитают очередную мораль, мол нужно делать, что говорит командир, и поменьше думать. – Я всё понимаю. Идёт война, но должен же быть предел жестокости, – глупо конечно ждать сочувствия, может, он отчасти и понимает меня, но вряд ли скажет что-то новое.

Конрад пристально посмотрел на меня, и я только сейчас заметила, что не такой уж он и мальчишка. Во всяком случае явно постарше Фридхельма.

– Нас учили «моя честь называется верность». Когда я пришёл в академию, это казалось простым и ясным, мы – будущее Германии и сделаем всё для её процветания. Мальчишки, гордые тем, что они избранные великим фюрером. Нас готовили стать лучшими, и мы готовы были сражаться с врагами. Хоть здесь, хоть во Франции или африканской пустыне. Но не все оказались готовы стрелять в беззащитных людей. Однажды нас отправили в лес выловить сбежавших пленных из лагеря. Это были всего лишь безоружные мальчишки, немногим старше нас самих. Тогда многие растерялись и не смогли их расстрелять. Можно сказать, первое боевое задание наш корпус провалил, – Конрад смущённо улыбнулся. – Досталось конечно всем, но только один из нас взял смелость открыто заявить, что отказывается подчиняться таким чудовищным приказам. Я часто думал, что Альберт скорее всего попал в Академию не по своему желанию. Его отец был генералом и хотел, чтобы и сын пошёл по его стопам. Он был умным, благородным, честным… Слишком честным.

– И что стало с этим бунтарём?

– Отец собирался сослать его в самый захудалый полк, чтобы он понял, что такое подчиняться приказам и выбросил дурь из головы, а он… В тот день нашим наказанием стало проплыть сто метров подо льдом, – встретив мой мягко говоря охреневший взгляд, Конрад пояснил: – Разумеется наш физкультурник держал всё под контролем, и у нас была верёвка, натянутая между прорубями для подстраховки. Альберт… сознательно отпустил её. Мы стояли и ничего не могли сделать. Его друг нырнул, надеясь вытащить его, но течение было сильное, он быстро ушёл на глубину.

Жуть какая, всегда подозревала, что этих эсэсманов растили как зверёнышей в питомнике, но а мораль сей байки в чём? Не просто же так он тут откровенничает.