Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 90 страниц)

Ну, а что, может, навестил любимого брата в палате и ненавязчиво узнал, что он об этом всём думал и главное – чего планировал делать дальше. Оглох ботан что ли или полностью погрузился в вымышленный книжный мирок? Пришлось добавить децибел:

– Фридхельм!

Ну точно на своей волне сидел – нехотя оторвал от книженции задумчивые глазищи и без восторга перевёл их на источник шума. То есть меня.

– Так что у нас сегодня всё-таки случилось, не знаешь?

– Наши получили ожоги, как сказала русская медсестра, от местной травы. Оказывается, есть растение, сок которого, попадая на кожу, вызывает ожоги, – Фридхельм как-то вяло рассказывал, не выпуская из рук книгу.

– Ничего себе, – «удивилась» я. – А есть предположения, откуда эта дрянь могла попасть на парней?

– Ну, тут всё просто, – с какой-то злой иронией ответил он. – Или случайность, или же русские нам дают понять, что не согласны с вторжением на их землю.

Да что ты говоришь! Вот неожиданность, правда?

– И что теперь? Я слышал кое-кто предлагает сжечь деревню вместе с населением, – осторожно поинтересовалась я.

– Когда Вильгельм вернётся из госпиталя, будет разбирательство, – нехотя ответил Фридхельм. – Я знаю далеко не все его решения.

Что правда, то правда. Вилли скорее опять пошепчется с гауптманом, обсуждая, как наказать русских диверсантов, чем будет обсуждать такие вопросы с мягкотелым братом.

– Может, это всё-таки случайность, и местные не при чем, – понимая, что вряд ли моё слово имело вес, всё же заявила я.

– Не думаю, – меланхолично отозвался Винтер.Ах, ты зараза, не думает он. Вроде как, пацифист, жалеешь тут всех, а теперь так, значит? – Зло всегда порождает ответное зло.

Я молчала, выразительно поглядывая. Ну давай, продолжай, умник. До чего ты там ещё додумался?

– Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. Если долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

О как, мы оказывается Ницше любим? Я всем видом показывала, что совсем не врубаюсь в то, что он мелет.

– Что, думаешь, если до сих пор русские безропотно сдавались в плен, так будет и дальше? – Смотрю, понесло сегодня парня по опасной дорожке. Благо никто кроме меня не слышал. – Они научатся от нас жестокости, они будут всеми способами защищать свою землю. Мы захватчики, Карл, развязали вражду и ненависть, которые теперь угаснут не скоро.

Я молчала, не зная что отвечать. Не хотелось бы выбиваться из образа юного патриота-идиота ровно до тех пор, пока этот интеллектуальный сноб не протянул в бесящей меня снисходительной своей манере:

– Так что зря ты больше не читаешь. Нужно постоянно стремиться к саморазвитию, тогда научишься думать своей головой.

Я знала, что стала его разочарованием в этом плане – после одного-единственного томика Шекспира, я не прочла больше ни одной книги. Ну, а что, если у него в основном поэзия, которую я особо не жалую? Да и как-то немного не до чтения мне было последнее время. Но с творчеством Ницше я была неплохо знакома, сама любила цитату, которую он только что сказал. К тому же почему-то зацепило, что меня считают совсем уж примитивным.

– Да читал я твоего Ницше. Лови цитату сегодняшнего для «всё, что не убивает, делает сильнее».

Ой, дура я. Вот куда меня несёт из вполне себе удобного образа недалёкого малолетки? Хотя оно того стоило – судя по выражению лица, Фридхельм понял, что рано списал меня со счетов.

– Да-да, трудности либо ломают, либо закаляют, – продолжала философствовать я.

– Пройти через все круги ада и обнаружить, что больше ничего не боишься – это не так здорово, как ты представляешь, – медленно ответил на мою браваду Фридхельм. – Если человек больше ничего не боится, он словно мертв внутри.

– Вы поспать дадите или нет, чёртовы стихоплеты? – гаркнул Хайе. – Можете оба начинать бояться меня. Если ещё раз разбудите, я обоим подпорчу мордашки, ясно?

Этот тип ещё хуже Шнайдера – огромный, как орк, и абсолютно тупой. Его можно было, наверное, выпускать на поле боя с голыми руками – он бы и без оружия всех размутузил. Таких лучше обходить десятой дорогой. Молча.

* * *

Через пару дней вернулся старший Винтер. Файгль к тому времени увёл свою часть дальше, так что, возможно, Вилли проявит гуманность к местным. Сейчас и увидим. Всех собрали перед штабом: и солдат, и растерянных жителей. Они бедные действительно ни сном ни духом, чего там у фрицев приключилось. Вот что я правда буду делать, если их сейчас загонят в сарай, собираясь сжечь? Признаюсь или промолчу?

– Три дня назад кто-то из вас осмелился совершить подлое покушение на жизнь и здоровье немецких солдат. Те, кто это сделал, выйдите вперёд. И тогда остальные не пострадают, – ледяным тоном вещал Винтер.

Чёрт, ну почему я так и не научилась обращаться хотя бы с пистолетом? Я бы, может, и рискнула эффектно признаться, попутно описав немцам весь пиздец, что их поджидал через четыре года. Но! После такого нужно быстро валить саму себя, а не идти под пытки. Смотрю, какой-то пожилой дедулька осторожно сделал пару шагов вперёд и сказал мальчишке-переводчику:

– Мыкола, чего это фриц мелет? Шо мы их потравили?

– Дед Павло, кто-то ихнюю одежу вымазал борщевиком. Они на солнышко, как черви, выползли, и шкуру-то пожгло. Дедулька едва заметно усмехнулся в бороду и невозмутимо предложил:

– Так скажи этому псу, никто не виноват в том, шо они в траве извозюкались.

Мальчонка бойко протараторил, разумеется, более приличный по смыслу перевод. Вильгельм, смотрю, не так чтоб и поверил, всё так же холодно рявкнул:

– Где и как мои солдаты могли испачкать форму ядовитой травой?

Дед, прослушав перевод, снова выдал гениальный в своей простоте ответ:

– Так вон же за пустырём где фрицы носятся, как угорелые, и растёт эта травка борщевик. Ты, Мыколка, расскажи ему, не таись. Скажи, ежели испачкаешь одежу, так на солнышке потом гулять нельзя.

Пацан долго и обстоятельно объяснял Вилли особенности местной флоры. Вроде, до немцев начало доходить, что народ не при делах. Вильгельм, впрочем, особо не смягчился, всё так же неприязненно глядя на толпу, задал следующий вопрос:

– А почему не рассказали нам, что там опасно ходить?

Дед конечно красавец. Жжёт на всю. Мне бы такую выдержку.

– Так ведь не спрашивали. Кто мы такие, чтобы указывать господам немцам где им ходить или не ходить? Вы же теперь тут хозяева.

По мере того, как он слушал перевод, бедняжка Вилли всё больше мрачнел лицом. Ну, а что ведь по факту дед прав. Пацан неожиданно внёс свою лепту в оправдательную речь:

– Недавно ваши солдаты нашли в лесу волчьи ягоды, так Яшка наш предупредил, что они ядовитые, а что вы по полю разгуливаете, так мы и не знали.

Крыть сей аргумент было нечем, и немцы стояли с кислыми рожами – вот действительно загнали бедолаг в дикую страну где трава не трава, ягодки – не ягодки. Короче смерть ожидает оккупантов под каждым кустом.

– Чтоб сегодня же выкосили абсолютно всю траву в округе, ясно? – припечатал Вильгельм. – И если ещё раз случится что-нибудь похожее, ответят все.

Ну, что можно сказать, пронесло. Я представила, как народ весь день будет перешёптываться, кто ж им такой «подарок» сделал. Дед явно понял, что не случайно на полянке немцы изгваздались об травушку-муравушку. Но невольно мне подыграл, защищая своих. Ибо кто ещё, как не русский, мог додуматься до такого? Пока что мне везло, но пожалуй, не скоро я рискну провернуть какую-нибудь аферу снова. Уже второй раз убеждаюсь, что из-за меня могут пострадать другие люди.

Винтер вернулся в госпиталь, и следующие пару недель прошли относительно спокойно – стирки и готовки в разы меньше. На фельдфебеля навалилось столько обязанностей, что стало особо не до меня. А я от обилия свободного времени наконец-то смогла немного расслабиться и ещё раз оценить чего делать дальше. Какой же я наивной дурой была, когда рассчитывала, что из госпиталя будет проще сбежать. Немцы расползлись по всей округе, как зараза. Ну сбегу я и дальше что? Во-первых, кто меня приютит без денег, без документов? Во-вторых, где гарантия, что те же немцы не угонят на принудительные работы в Германию? И вообще в личине парня оно как-то спокойнее. Возможно, стоит ещё немного, пользуясь неплохой маскировкой, покрутиться среди них. Мне бы добраться до железной дороги. Хотя опять же как я уеду, раз сейчас тут всё под их контролем? Может, стоит в Москву податься? Из какого-нибудь подмосковного села до столицы рукой подать. Там я уже грамотно прикроюсь статусом беженки, да и работу какую-нибудь найду. Главное – там безопасно. Ну то есть ещё можно, конечно, валить куда-нибудь в Ташкент, но глупо же ехать в тьму-таракань, если можно укрыться в столице? Правда смогу ли я так долго продержаться в немецкой армии? Вот в чём вопрос. Сейчас конец августа, под Москвой насколько я помню историю, битвы начнутся где-то в ноябре. Всего-то осень пережить, подумаешь.

«Хитрожопая же ты, трусливая сучка», – презрительно прокомментировала моя совесть.

Согласна, и что? Мир, куда я попала, враждебный и чужой мне. Я всё ещё не могла окончательно смириться с тем, что бесповоротно застряла в сороковых. Было сложно принять это как реальность, а не одну большую галлюцинацию. И решения я принимала, исходя из реалий своего времени.

***

Ну что пожили немного в относительном спокойствии и хватит. Подлеченные супостаты вернулись и, желая наверстать упущенное, рвались в бой. Помогая грузить по машинам вещи, я про себя ржала с них в голосину.

– Чёрт, мы потеряли две недели из-за какого-то проклятого цветка. Русские слишком быстро сдаются в плен. Мы же так не успеем получить ни одного креста, – причитал Каспер.

– Надеюсь, Сталин продержится ещё хотя бы месяц, – сплюнул под ноги Шнайдер.

Не переживайте, убогие вы мои, ещё плакать будете, быстрее бы кончилась война.

– Не волнуйся, ты всё успеешь, – со снисходительным презрением усмехнулся Фридхельм.

Немного ближе узнав их всех, я поняла, что наш ботан не такой уж безответный забитый цветочек. Всё он умел: и троллить, и слова найти такие, что и ответить нечего. Если парни подкалывали зачастую грубыми или плоскими шуточками, Винтер умел вроде бы безобидными словами дать понять, что ты полное говно по жизни. Кто совсем уж дятел тупоголовый, тот не понимал и не обижался, но вот Шнайдер дураком не был и с лёгкостью считывал все намеки. – Что ты сказал, Винтер? – сразу же ощерился он.

– Будешь отрицать что хочешь получить должность ефрейтора? – невозмутимо продолжал Фридхельм.– Я и говорю – евреев ещё много, успеешь отличиться.

Шнайдер за малым не вьебал ему, и только появление Кребса спасло мордашку синеглазки от встречи с чужим кулаком. Ну вот зачем он нарывается, раз не в состоянии набить в ответ морду? Сама я предпочитала обходить Шнайдера и ему подобных по широкой дуге и если уж дерзила, то в самых крайних случаях. Ровно настолько, чтоб народ меня совсем уж не списал в законченного лоха.

Пока я не стала полноценным солдатом, судьба милостиво хранила меня от участия в боевых действиях. Вот и опять – в очередной деревне пока все мотались по округе, объявляя в матюгальник приветственную речь, мол отныне это немецкая территория, всем сидеть по хаткам и не высовываться, партизанам не помогать, я знай таскаю в хаты весь их обширный скарб. Не представляю ещё, как буду отмазываться дальше от участия в боевых действиях, но может, и не придётся. Может, Вильгельм поймёт, что из меня солдат, как из медведя балерина.

– Карл! – не успела я выйти из штаба, нарвалась на старшего Винтера.

Давно не виделись, лейтенант, я уж надеялась, ты про меня забыл. Ну крутится на подхвате бесполезный паренёк и ладно. Чё надо-то?

– Через неделю новобранцы из нескольких дивизий принимают присягу. Я думаю, ты тоже готов. Мы и так затянули с твоим обучением.

– Но ведь я пока стреляю хуже некуда, – слабо возразила я, забыв о своей роли.

То, что я дам дурацкую клятву, меня не парило. Учитывая, что я из другой эпохи, просто поржу про себя и всё. Но ведь присяга значила то, что меня можно ставить в бой, а я точно знала, что даже ради спасения своей шкуры стрелять в своих не буду.

– Ничего, научишься в бою, – «успокоил» меня Винтер. – А за тактическими учениями я давно наблюдаю. Не прибедняйся, всё не так уж плохо. Особенно метание гранаты.

О-о-о, да. Метание гранаты, пожалуй, единственное, что у меня действительно более-менее получалось и что я проделывала вот прям с удовольствием. Раз за разом швыряя в цель учебный снаряд, всегда представляла, как взорву какой-нибудь немецкий танк или блиндаж. А там мало ли вдруг и пригодится когда.

– Я… – пришлось сделать вид, что от волнения я двух слов не могу связать. Чёрт, ну что положено говорить в таких случаях? – Я буду стараться выполнить клятву, данную своей Родине…

– И фюреру, конечно же, – строго поправил меня Вильгельм. – Возьмёшь у Кребса текст присяги и выучишь так, чтобы от зубов отскакивало, ясно?

Я с готовностью кивнула, пристегнув соответствующее выражение на моську. Господи, во что я ввязалась, а? Ведь это только одна из моих проблем, а другая… Тьфу, даже думать о таком противно, но может, конечно, мне и показалось чего-то не того.

Глава 6. За меня еще никто и никогда не бил никому морду. Все сама... Все сама...

Я всего лишь планировала тихо и незаметно просочиться с немчиками поближе к столице. Честно старалась на отсвечивать и выдерживать улыбчивую дипломатичную дистанцию со всеми. Но куда там! Началось всё с того, что наш пацифист-мечтатель умудрился примелькаться настолько, что я забила на его постоянное присутствие где-то неподалёку. Даже иногда забывалась, что он как-никак вражина. Ведь сколько ни строй из себя сильную независимую женщину, тьфу ты, сурового безэмоционального солдата, а элементарного человеческого общения мне не хватало. Всё-таки я попала сюда не из каменного века. В наши дни у людей общение происходит нон-стоп. Коллеги, друзья, мужья, жёны. И это не считая онлайн-общения во всяких социалках. Мне же, во-первых, пришлось отказаться от родной речи, во-вторых, постоянно думать и говорить о войне и сопутствующих темах уже достало. Я бы, наверное, продала душу, чтобы хоть раз ещё обнять маму, поговорить с каждым, кто что-то значил в моей жизни. Даже помирилась бы с Полей. Ведь когда жизнь идёт по накатанной колее, незаметно становятся неважными мелочи, её составляющие. И нам кажется, что привычные люди никуда не денутся. Я могла по неделям не приезжать к маме. Могла не взять трубку, когда приползала вымотанная с работы, если звонила подруга. Про мужиков промолчу, тут вообще всё печально.

Здесь, даже если отбросить тот факт, что с немцами вообще-то надо не беседовать, а безжалостно валить как врагов, я в любом случае была чужой. И даже со своими, с русскими, придётся разговаривать с оглядкой на разницу почти в полвека. Следить за тем, чтобы не ляпнуть непонятные для них словечки, столь привычные в современной речи. Постоянно фильтровать, что говоришь, с учётом политической диктатуры. С немцами в этом плане попроще будет – знай нахваливай напрочь ебанутого Гитлера, да понтуйся, мол, Германия the best. Специфические русские словечки я не знала как перевести, так что выдать себя, вроде, не должна. Но всё равно предпочитала не вступать в беседы без крайней на то необходимости.

Вот и сейчас я в очередной раз сидела на завалинке, не принимая участия в туповатом трёпе фрицев.

– Как всегда один? – вот точно надо ему колокольчик на шею повесить. Вечно умудряется появиться словно из ниоткуда. Ниндзя хрен знает какого уровня.

– Веселья и без меня хватает, – я кивнула в сторону бойцов.

– Потому я и взял сюда целую библиотеку, – Фридхельм преспокойно уселся рядышком, и я не стала его гнать. Тем более это бесполезно. Даже когда я включала стерву и стебала его, а иногда и открыто крысилась, он всё равно возвращался.

– Скоро, наверное, созрею попросить у тебя, – я задумалась, что бы выбрать. – Ну… Я не поклонник поэзии, а вот Ницше, пожалуй, перечитал бы.

– Как можно не любить стихи? – искренне удивился Винтер. – А как же Шекспир?

– Ну так то Шекспир, – улыбнулась я.– И честно говоря, мне не нравится его увлечение неоправданными душевными страданиями далеко не самых несчастных индивидуумов. И откуда такое кровожадное стремление изощрённо убивать на своих страницах всех подряд: молодых королей, юных дев? Прямо-таки пачками укладывал народ в гроб, – Фридхельм искренне развеселился такому вольному перессказу знаменитого классика. – Ну что ты смеёшься? Я же не говорю, что он плох как писатель. Написано красиво, но возьми ту же «Ромео и Джульетту». Малолетние дурни влюбились и чего бы им не свалить от родителей и жить себе не тужить. Нет же, нужна высосанная из пальца драма, море крови, реки слёз.

– Тебе просто не попадались хорошие стихи, – пытался переубедить меня Фридхельм.

Я скептически смотрела на его воодушевленную мордочку. Наверное, сейчас начнёт доказывать, как крут Гёте или Шиллер. Но он меня удивил.

– В семнадцать лет серьёзность не к лицу,

И как-то вечером оставьте свои полные бокалы,

И шумные кафе и свет слепящих люстр

Под липами пора гулять настала.

Июньскими ночами так дышится легко

И всё вокруг красиво.

Гул города доносится, ведь он недалеко

Приносит ветер запах виноградников и пива.

Июнь, семнадцать лет, и кругом голова,

Шампанское туманит ваши речи.

И вы мечтаете, и на губах у вас

Горячий поцелуй, как бабочка трепещет.

Мне ещё никогда не читали стихи под луной. По той причине, что с романтиками я обычно не связывалась. Долгие годы для меня эталоном мужика был сильный, чтобы никакого соплежуйства, этакий альфа-самец. Ну или, как вариант, плохой мальчик. Говорят, женщины подсознательно ищут мужчину по типажу своего отца. По крайней мере, так утверждал дедушка-Фрейд. Я же бежала, как от огня, если видела хотя бы одну черту характера, напоминающую моего папика. Альфа-самцы через какое-то время достали: кто неприкрытой тупостью, кто бешено-ревнивым темпераментом. Слава Богу, на совсем уж агрессора я не попадала. Но и с таким вот мечтательным рохлей я бы, наверное, тоже не стала мутить. Хотя что-то в этой всей сопливой романтике, наверное, есть. Сидеть вот как сейчас было вполне себе уютно. – Кто автор? – в принципе стихи как стихи, но вот в его исполнении звучало как-то лично что ли.

– Артур Рембо, – ответил Фридхельм.

Видимо, не самый известный автор, но опять же тут я полный профан. Привычный сарказм сейчас как-то совсем не в тему, и я мирно прокомментировала:

– Вроде ничего. Но я всё равно больше люблю чтиво посерьёзнее.

Я бы, наверное, примирилась с тем, что он крутится под ногами. Возненавидеть этого мальчишку, по-своему принципиального и неглупого у меня уже не получится. Это факт. Любви и дружбы не гарантирую, но общаться без мысленных проклятий на его задницу, пожалуй, бы смогла. Проблема была в том, что его дружба привлекала ко мне ненужное внимание. Сначала нас обоих высмеивали как бесполезных слабаков, но это ладно. Несмешно стало, когда я первый раз услышала недвусмысленный намёк насчёт нашей ну очень уж тесной дружбы.

* * *

Я бежала через густой лес среди толпы людей. Мужчины, девушки, подростки – мы пытались скрыться. Мышцы сводило от напряжения, а в груди саднило от нехватки воздуха. Страх липкой волной растекался в груди. Позади доносились выстрелы, шум моторов, выкрики немцев. Нас гнали к оврагу, поливая автоматной очередью. Крики, стоны, проклятия слились в неразборчивый гул. Я упала на землю, попыталась уползти и увидела, как немцы сбрасывали убитых в овраг. Миг – и грубые руки схватили мои ноги, потянули вниз. Сверху падали тела, и я задыхалась от тяжести. Паника не давала сделать толком ни одного вздоха, да и кричать тоже было страшно. Ведь я всё ещё жива, надо только выбраться из ямы…

– Карл, проснись, – чей-то знакомый голос выдернул меня из сонного марева.

Пытаясь в первые секунды понять, где я и что происходит, я недоверчиво разлепила глаза. Фридхельм осторожно тормошил меня, и я сразу же отпрянула назад, вжимаясь в подушку. Слава богу, я в надёжном коконе из одеяла.

– Это просто сон.

Я судорожно сглотнула – он же не трогал меня, да? Надеюсь, я не молола во сне чушь на русском? Вроде бы, никогда таким не страдала, но мало ли. Жизнь в постоянном стрессе и не до того могла довести.

– Что там случилось? – закопошился народ.

– Малышу Карлу, наверное, приснилось, что русские иваны пришли за ним, вон как разнылся, – насмешливо ответил Шнайдер.

Эта скотина при последнем расселении заняла койку в опасной близости к моей. А я даже поменяться ни с кем не могла – ведь спать посреди комнаты у всех на виду было ещё более худшим вариантом.

– Малыш сейчас вытрет сопли майкой Винтера и даст нам наконец-то поспать, да?

Я отвернулась, не обращая внимания на его слова, и натянула повыше одеяло. Не та ситуация, не то настроение что-то отвечать. Фридхельм всё ещё сидел, примостившись на краешке койки. Нехорошо поворачиваться задницей, вроде как, к своему другу, но я была сейчас зла и на него тоже. Спасибо, конечно, за то, что разбудил меня, но мне не нравилось, когда вот так нарушали мои границы. Ведь он грешил подобным уже далеко не первый раз.

Пару дней назад, пользуясь тем, что после обеда мужики засели над какой-то малопонятной мне карточной игрой, я прошмыгнула к речке. Не представляю, как буду выкручиваться дальше, но сейчас, пока ещё лето на дворе, отмазаться от общей помывки проще некуда. Шнайдер правда глумился, что я скоро перестану отличаться от грязных русских дикарей, но меня это как-то мало заботило. Главное, чтобы никто не припёрся, когда я плещусь в речушке. По прежнему подбешивало отсутствие привычных условий цивилизации, но зато я нашла и свои преимущества. Ещё не загаженная промышленниками экология, мягкая чистая вода в реках. Вон с капли мыла какая пена шикарная получалась. Я намылила отрастающие волосы, подумав, что надо в ближайшее время озаботится, как бы подравнять стрижку. Не стоит давать немцам повод лишний раз сравнивать меня с девчонкой. А то ещё угадают. Я с головой занырнула, чтобы лучше промыть волосы, а когда вынырнула, обнаружила очередной нежданчик. Возле моих вещей невозмутимо сидел синеглазка.

– Ну и как это понимать? – возмущённо крикнула, отплывая ещё дальше и надеясь, что с такого расстояния он ничего не рассмотрит в воде.

– Ты чего, Карл? – непонимающе сдвинул бровки Винтер. – Вообще-то я тоже пришёл искупаться.

Вот же гадство!

– А ну, свали отсюда, – коброй зашипела я.

В последние дни я немного привыкла к тому, что он постоянно маячил где-то рядом, и грубила в разы меньше. Но сейчас паника от того, что мой секрет в опасной близости, заставила отбросить всякое дружелюбие.

– Да чего ты так злишься? – Фридхельм стянул куртку и уселся с явным намерением избавиться от сапог.

– Я специально пришёл, чтобы никого поблизости не было, – севшим от волнения голосом всё ещё воинственно ответила я. – Хотел немного побыть в тишине один. Что непонятного?

Чёрт, звучит как-то уж совсем в духе капризной бабы-истерички «ах мне надо разобраться в себе и своих чувствах», но с другой стороны ему-то это как раз может оказаться и понятно.

– Я не буду доставать тебя разговорами, если не хочешь, – Винтер уже расстегивал ремень.

Ну ни хрена себе стриптиз. Пуританкой и ханжой я никогда не была и сейчас невольно залипла, поражаясь, какое, оказывается, неплохое тельце скрывал ботан. Худощавый, но не совсем уж, как говорит моя бабушка, дрыщ. Красивая линия спины, ручонки, конечно, подкачать не помешает, зато пресс какой-никакой есть. Так, всё, стоп. Нечего тут пускать слюни на юных мальчиков.

– Подожди! – рявкнула я. – Подожди, пока я выйду!

– Ты странный, Карл, – Фридхельм сбросил брюки, оставшись в белье. – Я понимаю, что ты стеснительный, но пора уже взрослеть. Я пришёл искупаться, а не пялиться на голого мальчишку, так что успокойся.

– Раз не собираешься пялиться, отвернись, чтоб я мог выйти на берег, – терять мне было нечего, и я не заморачивалась насколько странным выглядел подобный ультиматум.

– Карл, брось, это смешно, – Фридхельм снисходительно улыбнулся.– Чего я у тебя не видел?

Он преспокойно продолжил раздеваться, а я подзависла, прикидывая, как мне избежать разоблачения. Проскользнуть мимо него заметно не выйдет. Даже если он действительно не будет пялиться на причинные места, сиськи-то всё равно никуда не денешь.

– Стой же, говорю! – я в неподдельном отчаянии заорала, глядя, как он медленно заходил в воду. Пока ещё на приличном расстоянии, но вот-вот узнает, почему Карлуша такой стесняшка.

– Так и быть, я отвернусь, если ты нормально объяснишь, почему так стесняешься, – хитро прищурился этот внезапно осмелевший ботан.

Понятия не имею, чем объяснить, почему мужик мог настолько стесняться другого мужика. Гомофобия? Строгое религиозное воспитание? Маленький член? Может, проще его притопить? Я почувствовала, как от ярости запылали щёки, и мысленно зарычала. Да любись оно всё единорогом!

– Пошёл ты, – я поплыла к берегу. – Не буду я ничего объяснять. Охота на мою задницу пялиться – пожалуйста. Солнечный мальчик сразу помрачнел личиком и, неожиданно для меня, отвернулся. Я пулей выскочила, торопливо натягивая на мокрое тело исподнее. Потом замотаюсь в броню, сейчас надо уносить ноги.

– Карл, я не хотел тебя обидеть, – услышала я его тихий голос за спиной. – Не думал, что ты настолько пугливый. Ты разве никогда не купался с мальчишками в речке?

– Купался, – не оборачиваясь, ответила я. Прикрытая штанами задница немного вернула привычную уверенность. – Но не голым же.

Я быстро шнуровала ботинки, чувствуя, что Фридхельм всё ещё где-то маячил за спиной. Ну и чего ж ты купаться не идёшь, ведь так рвался?

– Карл, не убегай, – С чего бы мне тут торчать? – Я хотел попросить тебя помочь погонять меня по русскому.

– Как я тебе помогу, не зная русского? – огрызнулась я, запихивая в рюкзак мыльно-рыльные причиндалы.

– По словарю, – прилетел гениальный ответ. Да он что издевается?

– Делать мне больше нечего.

Меня всё ещё потряхивало, ведь за малым не спалилась, но всё-таки оглянулась – поникший, как ромашка под кислотным дождём, синеглазка медленно заходил в воду. Я рванула в заросли камыша чуть поодаль – надо спокойно и без лишних глаз замотать грудь. Нет, ну Винтер, конечно, додумался найти учителя по-русскому. Чего он вообще ко мне так липнет? Я вздохнула, вспомнив печальную мордочку немца. Прикинула, что вернувшись в часть, опять придётся заниматься какой-нибудь фиговиной, вроде чистки сапог или мешка картошки к ужину. Нерешительно потопталась, приминая стебли камыша, и ноги, вроде как, сами понесли меня обратно на бережок. Плюхнулась на траву, глядя, как Винтер плескался в воде.

– Решил вернуться? – улыбнулся он, подплывая ближе.

– Только для того, чтобы немного отойти от утренней муштры Кребса, – ой, он же сейчас выпрется сюда в чём мать родила.

Никогда бы не подумала, что не буду знать, куда девать глаза при виде голого мужика. Отчего-то именно сейчас, выдавая себя за робкого мальчишку, было немного не по себе. Я отвела глаза, хотя чего тут действительно стесняться? Ну член и член.

– Оденься, – буркнула я. – Не собираюсь смотреть, как ты тут хером светишь.

Мы вполне мирно валялись на солнышке – я, вроде как, сверяла по словарю правильно ли он заучил базовые слова. Ржала, конечно, про себя и с акцента, и как он путал времена и склонял глаголы.

– Может, хватит на сегодня? – я захлопнула словарь. – Ты такими темпами гонишь, как будто собрался внедриться к русским тайным агентом.

– Русский – очень сложный язык, – охотно ответил Фридхельм. – И я решил учить его не только из-за войны. Давно хочу прочитать некоторых русских классиков в оригинале.

– Ты не погорячился? У них один роман может растянуться на четыре тома. Писатель ещё есть с такой смешной фамилией… – я опять пошла в разнос, входя в роль Карла. Ну, а что, должны же у меня быть хотя бы маленькие развлечения?

– Лев Толстой, – подсказал наш заучка. – Я читал «Войну и мир», там есть над чем задуматься.

Я не стала отвечать, навалилось какое-то ленивое полусонное состояние. Возможно, просто разморило на солнышке, возможно, от постоянного недосыпа. Фридхельм развалился на траве, как обленившийся кошак на лежанке, и я рискнула вытянуться рядом, прикрывая глаза. Мы почти касались плечами друг друга, и я расслабленно пробормотала: – Наверное, надо возвращаться.

– Я думаю, можно позволить ещё несколько минут отдыха, – ответил он. – Ты последние дни выглядишь усталым.

– Сам же подписался, – беспечно ответила я. – Скоро привыкну ко всем тяготам армейской жизни.

Он промолчал, и я успела почти задремать под шелест страниц словаря. Неожиданно услышала тихое, выговариваемое с трудом на чужом языке и абсолютно непонятное пока:

– Я хотеть быть к тебе близко, но это быть неправильно, нельзя…

Он что, умудрился втюриться в местную девчонку? И когда только успел? Мы же не задерживались подолгу ни в одном селе.

– Что ты там бормочешь? – я открыла глаза и повернулась поудобнее. Хотелось посмотреть на его мордаху, когда он будет отмазываться.

– Пытаюсь правильно перевести для гражданских, – ой, как смутился, как покраснел, и выдал гениальный перевод: – Мы не причиним вам вреда, если вы не будете нарушать установленные правила…

Врёт и глазом не моргнёт. Ну ладно, Ромео, всё равно где-нибудь проколешься, и я узнаю, по ком ты так страдаешь. – Нет, ну вы гляньте на наших голубков, они опять чуть ли не в обнимку валяются, книжки почитывают, – хохотнул Бартель.

Что ж, идиллия никогда не бывает долгой. Особенно, когда мир вокруг сошёл с ума.

* * *

Я всегда смутно представляла себе военные клятвы и присяги. Не понимала, почему солдаты готовы умереть, не изменяя своему слову. По-моему, если тебя вынуждали обстоятельства, чего проще дать клятву верности кому угодно, лишь бы делу помогло. Но то, что происходило сейчас, проняло до последнего нерва. Торжественная церемония на нашем полигоне впечатляла: установленная по такому случаю трибуна, украшенная знамёнами, офицерский состав нескольких дивизий. И мы, новобранцы, один за другим подходящие парадным шагом к трибуне и выкрикивающие клятвы верности перед портретом Гитлера. Я чувствовала горечь во рту, пока произносила заученное:

– Перед лицом Бога я клянусь этой священной клятвой фюреру Германского Рейха и народа Адольфу Гитлеру, главнокомандующему вермахта, беспрекословно подчиняться и быть, как храбрый солдат, всегда готовым пожертвовать своею жизнью…

Что-то словно надломилось внутри – наконец-то дошло, что всё, происходящее здесь, не игра, из которой в любой момент можно выйти. Что я играю с огнём, дурача немцев. Что я предала, обнулила подвиги дедов своим малодушием. Смотрела на молодые лица мальчишек-солдат – морды у всех восторженно-торжественные. Наслушались мотивирующих речёвок и готовились наставить большевиков на путь истинный. Ну, прямо рыцари-Крестоносцы у стен Иерусалима. Какой-то мужик, видимо, самый подкрученный из хрен-знает-каких-фюреров поздравил нас, добавив, что гордится всеми и желает нам с честью носить оружие. Я вздрогнула от рёва сотни глоток: «Зиг хайль!»