Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 90 страниц)

– Довольно, майор, – вмешался Вилли. – Этот вопрос закрыт окончательно.

Я, наверное, битый час отмокала в ванне. Всё ещё не верилось в спасение. Я наглядно убедилась, что пора прекратить бессмысленное геройство. Вот только вся загвоздка, что оно не бессмысленное. Пусть спаслось двадцать человек. Когда закончится война, и если я к тому времени ещё буду жива, я по-любому буду рефлексировать. А так хотя бы смогу хоть что-то противопоставить недремлющей совести. Но ведь это получается самый что ни на есть эгоизм. В глубине души я знала, что делаю это не для очистки своей запятнанной дальше некуда совести.

– По-моему, вода уже остыла, – Фридхельм осторожно погладил мою руку и задержал взгляд на багровом синяке. – Я убью этого скота, – пробормотал он.

– Не стоит идти из-за него под трибунал, – я завернулась в полотенце.

– Я приготовил ужин, ты должна что-нибудь съесть.

Есть особо не хотелось, но я не стала спорить. Медленно жевала жареную картошку, всё ещё размышляя над недавними событиями. Генерал извиняться за ложные подозрения не стал, лишь напомнил мне, как легко по нынешним временам перейти грань между милосердием и предательством, и рекомендовал сосредоточиться лишь на прямых обязанностях. Шварц нехотя извинился за «некоторую грубость», но мне, естественно, было положить с прибором на эти фальшивые извинения. Файгль неожиданно порадовал – пламенно уверял меня, что ни на минуту не поверил в эти гнусные, не достойные меня обвинения. Мне поверил даже подозрительный Вилли или сделал вид, что поверил. Но вот Фридхельм заслуживает честности. Хотя бы частичной.

– Я знаю, у тебя картошка получается вкуснее, – улыбнутся он, заметив, что я отложила вилку.

– Дело не в этом, – я мягко коснулась его ладони. – Нам нужно поговорить, и я пытаюсь настроиться. Ведь то, что ты сейчас услышишь… возможно, изменит твоё отношение ко мне.

– Рени…

В ясных глазах я увидела отражение того мальчишки, который замкнуто смотрел, как его товарищи хвастаются у костра лёгкими победами. Тот Фридхельм бы меня понял. Не знаю поймёт ли сейчас…

– Сначала выслушай, – я вздохнула, собираясь с мыслями.

Нет, всё-таки я не смогу признаться. Если он узнает, что я за его спиной спелась с Вайсом, точно не простит. Я столько потеряла на этой войне – гордость и принципы. Я не могу ещё потерять его доверие. Пусть за эту безоговорочную веру мне и придётся платить тошной виной на сердце.

– Я снова поставила себя, да и тебя тоже в неприятное положение. Знаю, что нужно быть как Ирма или Катарина, но пойми я не могу иначе. Я не могу добивать раненых, равнодушно смотреть, как молодую девушку собираются застрелить из-за какого-нибудь пустяка. Я должна была при малейшем подозрении выдать Катю.

– Я, бывает, злюсь, но понимаю, почему ты это делаешь. И знаешь, если бы ты не была такой, я бы наверное уже давно сдался. Стал бы таким, как Шварц или Штейнбреннер.

– Ты правда веришь мне? – неужели никогда не сомневался, анализируя мои сомнительные выходки.

– Да, – просто ответил он. – Ты – часть меня. И если не верить самому себе – зачем тогда вообще жить?

Через пару недель я забыла своё «заключение» как страшный сон. Надвигалось нечто куда более жуткое – нас перебросили на Курскую дугу. На душе было тяжело. Я чувствовала, что отчасти причастна к тому, что здесь должно произойти. Впрочем, вряд ли я настолько значимая фигура, чтобы глобально изменить историю. Это только в кино сорвал цветочек не в своём времени и – опа – изменил всё на столетия вокруг. Я ведь строго говоря не совсем попаданка, так, подселённая в чьё-то тело душа. Избежать этой страницы истории скорее всего бы не получилось – сюда снова согнали всех. Штауффернберг и Шварц последовали вместе с нами. К моему огорчению, Ирма никуда не уехала, подписка Геббельса это вам не хухры-мухры. Но видимо, Фридхельм все же поговорил с ней, раз она теперь предпочитала крутиться подальше от нашего штаба. Неприятным сюрпризом стало для меня появление эсэсманов. Да к тому же хорошо мне знакомых.

– Какая приятная неожиданность снова встретить вас, Эрин, – сдержанно улыбнулся Штейнбреннер. Ну да, где бы мы ещё встретились как не на очередном замесе? Чувак, это война. Логично же, что мы постоянно пересекаемся.

– Рада видеть вас в добром здравии, – фальшиво улыбнулась я.

– Я бы тоже предпочёл встретить вас в более приятных обстоятельствах, – галантно ответил он. – Ничего, я ещё воспользуюсь вашим приглашением и обязательно познакомлюсь с вашими родителями. Хочу лично поблагодарить вашего отца за то, что он воспитал такую преданную своей стране дочь.

Меня душил нервный смех. Не дай Бог бы сейчас услышал его генерал, который неделю назад выразил мне соболезнования по поводу безвременной кончины батюшки. Нет, пора завязывать с этой паутиной лжи, иначе я запутаюсь в ней как муха, и однажды какой-нибудь паук вроде нашего штурмбаннфюрера меня сожрёт. Возможно, даже в буквальном смысле. Впрочем, через пару дней мне стало не до смеха. Пришёл приказ выдвигаться на позиции. Причём штурмовики должны отправится на передовую, а эсэсманы как всегда будут отсиживаться в штабе.

– Что? – возмущённо прошипела я, когда Вилли сообщил мне очередную «чудесную» новость. – Почему ты отправляешь меня с этими… – я едва не ляпнула «упырями».

– Эрин, тебе нечего делать на передовой, так что это временно, – ровно ответил он, сделав вид, что не заметил моей оговорки.

– Почему тогда не в госпиталь? Там бы я принесла больше пользы.

– Генерал посчитал, что так будет лучше, ты же всё-таки переводчица, а не медсестра.

Генерал, видите ли, посчитал. А ты куда смотрел? Как же меня достала эта блядская армия, где всё решают за тебя! Куда можно написать заявление «прошу уволить меня по собственному желанию»? А если серьёзно, самое время поговорить с Фридхельмом о наших грандиозных планах. Даже если отбросить вероятность, что мы здесь в любой момент можем погибнуть, мне теперь постоянно грозит опасность разоблачения. Слишком часто возникали эти «мелкие» недоразумения. Достаточно какой-нибудь проныре вроде Ирмы действительно отправить запрос по поводу моей личности или пустить Штейнбреннера по следу – и мне конец.

Настрой у парней был, скажем так, не боевой. Думаю, после Сталинграда все поняли, что русские не так уж безобидны, но опять же, деваться особо некуда. Перспектива проигрыша, конечно, мотивировала неслабо, но безумно-фанатичный огонёк в глазах уже давно погас, разве что малолетки-новобранцы с энтузиазмом ждали предстоящую битву.

– Эти идиоты думают, что прибыли сюда, чтобы помахать винтовкой и вернуться обратно героями, – презрительно протянул Шнайдер.

Вспомнив Каспера, Крейцера, Вербински у меня заныло сердце. Мы действительно были семьёй, а эти в сущности ещё дети… Они тоже скорее всего погибнут. Возможно, даже совсем скоро. Ведомые чужими, ложными идеалами, обманутые своим правительством и обречённые на проклятия в своём посмертии.

– Может, они и идиоты, но мы не можем проиграть ещё и сейчас, – ответил Бартель.

– Вспомни Сталинград, – Шнайдер заметил Фридхельма и сердито добавил: – Так-то я конечно готов надрать русским иванам задницы.

– Хотя бы могли перед этим ненадолго отпустить нас в отпуск, – привычно заныл Бартель. – Я хотел бы увидеться со своей девушкой.

– У тебя же нет девушки, – улыбнулся Фридхельм.

– А как она появится, если я безвылазно здесь торчу?

– А правда, что фройляйн Дель Торрес будет для нас петь? – спросил один из мальчишек.

Если не врут красочные афиши, то правда. Хотя честно говоря, я была удивлена, что гламурная Грета рискнёт явиться практически на фронт. Но видимо это часть культурной пропаганды, чтобы поддержать дух солдат. Как ни крути, она сейчас одна из самых популярных певиц.

– Слушай, Рени, ты же её вроде бы знаешь.

Ну, начинается. Я мысленно завела глаза. Вы, ребятки, не в её «весовой категории».

– Можешь попросить подписать её фотографию?

– Посмотрим.

Я подошла к Фридхельму, который задумчиво смотрел, как ветер колышет пшеницу на поле. Так странно – третий год идёт война, а они умудрились засеять поля. Н-да уж, советский народ есть за что уважать. Даже в такие тяжёлые времена они умудрялись вести хозяйства, не останавливать производства на заводах и уверенно идти к победе.

– Ты думал, что будет, если мы проиграем эту битву? – осторожно спросила я.

– Рени… – вздохнул Фридхельм.

– Нет, дай мне сказать. Ты же знаешь паникёрство тут ни при чём, просто… вспомни Сталинград. Что, если и здесь всё пойдёт не так, как мы планируем?

Фридхельм молча вытащил пачку сигарет и протянул мне.

– Если всё закончится плохо – русские возьмут реванш. Я не военный стратег, но прекрасно понимаю, насколько важна эта битва. А если мы победим – всё, что происходит, только усугубится. Мне с моим происхождением не будет места в этом новом мире арийцев, ты же должен это понимать. Достаточно Штейнбреннеру узнать, что я лгала ему – и за мной явится гестапо.

– Я не позволю этому случиться, – Фридхельм серьёзно посмотрел мне в глаза. – Как только здесь всё решится, я попрошу для нас отпуск. И мы попробуем скрыться в Швейцарии. Я сделаю всё, чтобы тебя защитить. Ты мне веришь?

Звучит торжественно и высокопарно, но почему-то верю. Хочу верить. А что ещё мне остаётся делать? Только искать спасения в любви.

* * *

Никогда не понимала выходок из американских фильмов в духе: затаиться в комнате, поджидая человека, чтобы встретить его дурацким «Сюрприиз!» Вот и Грета, по-моему, не очень оценила сборище в её гримёрке.

– Эй, парень, думаешь это смешно? – интересно, как она догадалась, что здесь кто-то есть? – Выходи, пока я не позвала помощь…

– Не подпишите открытку? – улыбнулся Фридхельм, выходя из-за ширмы.

Грета к тому времени уже включила свет и, убедившись, что это не спятивший поклонник, облегчённо рассмеялась.

– Фридхельм! Дурачок, ты же напугал меня до полусмерти.

– Я сразу сказала, что это плохая идея.

– О, так вы все здесь, – обрадовалась Грета и тут же спросила: – Как вам моё сегодняшнее выступление?

– Ты была великолепна, – обняла её Чарли. – Сколько же мы не виделись!

– Около года, – уточнил Вилли.

– Надеюсь, мы всё-таки встретим это Рождество вместе, – Грета чмокнула Фридхельма. – Как же я рада вас всех видеть.

– У тебя есть известия о Викторе? Он что-нибудь пишет? – спросила Чарли.

– Нет, но я уверена, что с ним всё в порядке, – беспечно улыбнулась Грета. – Его документами занимался надёжный человек. Боюсь, новая жизнь в Америке совсем затянула его. Нам нужно обязательно выпить за встречу.

Она повернулась к столику, сервированному для роскошного приёма, и взяла бутылку шампанского.

– Боже мой, Рени, я думала, ты всё-таки уехала, – она окинула неодобрительным взглядом мою форму. – Что случилось с платьями, что мы купили тебе?

Грета выглядела настолько оторванной от нашей реальности, что я не стала ничего отвечать.

– Ничего, девочки мы ещё устроим набег на магазины, – она взяла бокал. – Ну, за встречу? Фюрер говорит, мы скоро выиграем эту войну. И тогда мы все сможем поехать в Милан или Париж. Да куда угодно.

Я усмехнулась, наблюдая за реакцией остальных. Меня в общем-то не коробило, что она держится так, словно нет никакой войны. Я тоже, если бы могла, заняла позицию «у меня всё хорошо, чур я в домике». А вот они смотрели на неё так, словно она свалилась с Луны. Ну ещё бы. Война делит жизнь каждого на «до» и «после». И Грета прочно застряла в этом «до», несмотря на то, что Берлин периодически попадал под бомбёжку. А мы четверо были по ту сторону, окунувшись в мир крови, страданий, пропитанные пылью окопов и гарью сожженных сёл, привыкшие держать в руках не бокалы с изысканным вином, а винтовки и окровавленные бинты.

– Я в восторге. Здесь, оказывается, постоянно крутят мои пластинки, – продолжала щебетать Грета. – Пока шла, пришлось подписать десяток открыток.

– Это же была твоя мечта, – чуть иронично улыбнулся Фридхельм. – Стать знаменитой.

– Главное, что мы по-прежнему старые друзья, – Чарли допила шампанское и поставила пустой бокал на столик, украдкой бросив взгляд на Вилли.

– Конечно, – оживилась Грета. – И я бы с удовольствием посидела с вами ещё, но мне нужно бежать. Генерал устраивает в мою честь приём.

Н-да уж, как-то это… Всё-таки они толком не виделись два года. Неужели нельзя было отказаться? Тем более в Берлине явно не приходится жаловаться на недостаток светской жизни.

– Может быть, вы заглянете ко мне завтра? Я буду здесь ещё пару дней.

Завтра… Завтра все расходятся на свои позиции – парни на передовую, Чарли обратно в госпиталь. – Боюсь не получится, – дипломатично ответил Вилли.

– Ну, ничего, – улыбнулась Грета. – Мы ещё соберёмся.

Она накинула меховую горжетку и царственным жестом махнула на столик с вкусняшками.

– Вы можете остаться и вдоволь попировать.

А неплохо немчики заботятся о приглашённых звёздах – бутылки французского вина, дорогие сыры, по-моему, даже фуа-гра. Ну и разумеется, фрукты, какие хочешь.

Грета таинственно склонилась к моему уху.

– Может, хотя бы ты заглянешь ко мне? У меня есть поручение передать тебе привет от давнего знакомого.

– А чего тянуть? Колись сейчас.

Есть у меня подозрения, кто у нас может оказаться общим знакомым. Наверняка она замутила с Тилике. А может, и нет.

– О нет, – игриво усмехнулась она. – Могу только сказать, что это штандартенфюрер.

– Не знаю я никаких штандартенфюреров, – пробормотала я, но Грета уже упорхнула, оставив облачко аромата «Шанели».

Яркая, экзотичная птичка, случайно попавшая сюда из другого мира. Я посмотрела на Чарли. И я, и она при желании могли бы жить почти так же беззаботно. Но тут уж каждому своё. Причём, я хотя бы относительно счастлива, а вот ей-то, по-моему, вообще не из-за чего рисковать своей головушкой. Вилли просто бесчувственный пень, и вряд ли что-то изменится в ближайшее время.

– Господи, да что с вами такое? – Фридхельм открыл новую бутылку. – Давайте действительно немного расслабимся, – он оглядел наши кислые физиономии. – Здесь столько всего, что можно пировать до утра.

– Некогда нам пировать, – Вилли нервно поправил воротник кителя. – Ты же знаешь, завтра мы отправляемся на передовую.

– И что? – не выдержала я.

Наоборот, как по мне, самое время не нажраться, конечно, но слегка прибухнуть.

– Нет, он прав, – Чарли решительно схватила какую-то корзину и начала суматошно сгребать в неё бутылки и бумажные пакеты с едой.

– Что ты делаешь? – никогда не видела её такой дёрганной.

– Там в госпитале солдаты месяцами сидят на пустом супе и каше, вот пусть они попируют, – не глядя на Вилли, она торопливо прошла к двери.

Я только мысленно завела глаза к потолку.

– Ты настоящий говнюк, – тихо сказал Фридхельм, проводив её глазами.

Прямо с языка снял. Вилли поставил пустой бокал на столик и ледяным тоном ответил:

– Проверь, всё ли готово к завтрашнему отъезду.

Глава 69 Это не роман Буковски вряд ли, В конце финала нас не станет

Я села на стул и машинально плеснула в бокал вина. Ну а что – зря добру пропадать что ли? Посидели называется. Грета по ходу воспринимает эту поездку как светское мероприятие. Вилли как всегда безбожно тупит. Ну хотя бы накануне важного боя можно же сказать любимой девушке пару нежных слов? Вы ведь возможно видитесь последний раз. Чарли, кстати, я понимаю – достало вот это «то-ли-любит-то-ли нет».

– За победу? – Фридхельм отсалютировал бокалом. Какая на хер победа? Тут молиться надо, чтобы хотя бы живы остались.

– Ты не можешь уговорить Вильгельма изменить решение? – под пули я конечно не рвусь, но сидеть в «безопасном» штабе с Штейнбреннером такая себе альтернатива.

– Это приказ генерала, – покачал он головой.

– Это наш… – я не смогла произнести «последний вечер». Никогда я не смогу привыкнуть к ощущению, что «завтра» может и не наступить. Фридхельм мягко коснулся моей руки.

– Давай сегодня больше ни слова о войне.

– Давай, – я поставила на столик пустой бокал. Эти стены словно давили, тем более прямо на меня смотрел с портрета мудацкий фюрер. – Возьмем вино и пойдем смотреть на звезды.

Фридхельм улыбнулся и наскоро свернул из газеты сверток, куда прекрасно поместилась бутылка вина, а еще сыр и виноград. Начинаю понимать героев Ремарка, которые накануне полного Армагеддона бухали как черти, жрали на последние деньги устриц и трахались как не в себя. Мы нашли тихую полянку у пруда и я ностальгически вспомнила первые неловкие свидания, когда еще была «Карлом». Остро пахло той неповторимой свободой, которая бывает только в юности, в чистом, не знавшем войны мире, рядом с человеком, который сам – мир, и кажется, что вся жизнь, лучшая ее часть, еще впереди. И если закрыть глаза, то можно хотя бы на время притвориться что мы просто Арина и Фридхельм, а не пешки на военном поле.

– По-моему это ковш? Сердце сжимается от болезненной нежности, когда я вижу его взгляд устремленный в ночное небо.

– Звезды, которые мы сейчас видим – их не существует, – вот не романтик я все-таки. От слова совсем. – Свет звезд до земли идет миллионы лет, скорее всего реальная карта звездного неба совсем другая.

– Когда-нибудь человек полетит в космос и мы узнаем так это или нет.

Когда-нибудь… Когда закончится война. Мне кажется что я уже никогда не увижу пресловутого «мирного неба». Этот гул самолетов и артиллерии словно навсегда въелся в мою жизнь.

– О чем ты думаешь? – Фридхельм ласково отвел волосы с моего лица.

– О том как два года назад я боялась этой войны, – я медленно отпила глоток вина, – а теперь боюсь совершенно другого…

– А я вспомнил как нелепо страдал, думая что влюблен в мальчишку новобранца…

Я почувствовала комок в горле, подумав что возможно так и не поздравлю его с годовщиной нашей свадьбы. Если кто-нибудь из нас погибнет, то не останется ничего на «карте памяти» любви. Нет «наших» мест свиданий, «нашей песни», любимой кофейни или бара. Есть лишь бесконечные авианалеты, выживание в землянках, смерти друзей… И все-таки я уже не смогла бы отказаться от этой страницы своей жизни, даже если бы у меня была кнопка перезагрузки.

– Это было одним из моих лучших решений – послушать свое сердце. Бороться за свою любовь, – Фридхельм чуть сжал мою ладонь. – Быть с тобой каждую минуту, когда мир вокруг рушится.

Мое самое трудное решение, о котором я тем не менее никогда не пожалею. Позволить себе полюбить тебя. Позволить тебе быть рядом, даже когда мне сложно. Быть с тобой сама собой. Почти…

– Наше прошлое стирается на этой войне, а будущее – есть ли оно? Порой мне кажется любовь – это единственное что реально, – я мягко переплела свои пальцы с его. – Ты нужен мне так, что порой кажется каждая минута на расстоянии медленно убивает. Я бы пережила все, что свалилось на меня еще раз потому что в моей жизни появился ты.

– Рени… – горячие губы нежно скользят ко коже, и нам больше не нужны слова. Теплая ладонь на затылке я оберегаю тебя, дрожь в пальцах я желаю тебя, мягкий отпечаток поцелуя на раскрытой ладони я дорожу тобой, откинутые волосы с шеи я доверяю тебе. Как же я люблю это… Ощущение безопасности рядом с ним. Чувство, будто с каждым его прикосновением – вот таким, кончиками пальцев к пояснице – в меня вливаются силы. Приподнимаюсь и целую отчаянно, жадно. Ладони сжимаются на груди – задыхаюсь, когда он перекатывает соски между пальцами, изворачиваюсь, чтобы поймать в поцелуе его губы, отвечает жадно и напористо. Одной рукой спускается ниже, надавливает на бедра, мягко касается пальцами – ловит ртом мой стон. Горячий язык толкнулся внутрь лаская с нежной настойчивостью. Ночной воздух неприятно холодит кожу, но я не протестую когда Фридхельм неторопливо стягивает с моих плеч блузку.

– Хочу запомнить тебя такой, – тихо шепчет он. Влажные поцелуи на груди сводят с ума. Запускаю ладони в его волосы, прижимая его ближе к себе, когда он обводит сосок языком, втягивает его в рот. Желание горячими стрелами от его прикосновений устремляется к низу живота, закручивается в узел, срывает с губ стоны. Его губы опускаются еще ниже – по животу, по ткани белья, к бедру. От каждого его вздоха, взгляда из-под полуопущенных ресниц внутри что-то обрывается. Телом сгораю от того, что он делает, от того, как целует, поглаживает, трогает меня, а сердцем понемногу умираю от того, как это сильно, как люблю его, как он нужен. Нетерпеливо выгибаюсь ему навстречу, когда он скользит языком по внутренней поверхности бедра.

– Ты слишком одет, так нечестно. Фридхельм отстраняется чтобы снять рубашку, а затем опускается на песок, стягивает с меня трусики, разводит мои колени и дразнит легкими поцелуями по внутренней стороне бедра.

– Теперь честно, – выдыхает он, прежде чем накрыть меня губами. Зарываюсь пальцами в песок, откидываю голову назад, отдаваясь каждому поцелую. Рассыпаюсь от каждого искусного движения языка, когда он толкает меня ближе и ближе к грани, за которой от удовольствия дрожит все тело – от низа живота до кончиков пальцев. Наслаждение разливается по венам загустевшим медом, но мне мало этой неполной близости. Приподнимаюсь на локтях:

– Фридхельм…

Он без слов понимает чего я хочу и входит в меня – медленно, горячо, сладко. Прогибаюсь, вжимаясь в него, и он замирает – с глубоким выдохом мне на ухо, сжимая пальцы на шее чуть сильнее. Жарко – от его кожи, от того, что делают его руки, от прижимающихся к уху губ и хриплого дыхания. Будто время застывает, пока я еле ощутимо вздрагиваю в его руках, прежде чем он отстраняется и снова насаживает меня на себя. Это движение и следующее, и другое, после него, пронизывает насквозь, отдается ударами сердца во всем теле. Он движется во мне плавно, глубоко и сильно. Прижимаюсь еще ближе, хочу слиться с ним в одно целое. Все теряет смысл – предстоящая битва, стоящие между нами тайны, долбаные эсэсманы которые преследуют меня зловещей тенью разоблачения. Просто забываю, что в мире есть что-то еще, кроме тяжелого дыхания Фридхельма и моих стонов, что-то еще, помимо разливающегося по телу жара. Что вообще что-то может иметь значение, кроме того, как он опускает руку, касаясь меня, как его пальцы сплетаются с моими.

***

Мне снова снится сон, который я часто видела с тех пор как попала в гребаный сорок первый год. Сон навязчивый, повторяющийся до мельчайших деталей. Я снова и снова проживала последний день своей настоящей жизни. Снова ехала на завод, сидела в офисе над отчетом, попутно прикидывая планы на выходные. Снова и снова медленно подходила к переходу и, дождавшись зеленого, шагала на зебру. Визг тормозов, тяжелый удар, жуткая боль в боку, а затем – провал… Мягкий солнечный свет, незнакомые стены, судя по интерьеру больничной палаты и слезы на глазах мамы.

– Аришенька, ты очнулась…

И я плачу вместе с ней – от облегчения, что это все закончилось и от дикой, почти звериной тоски.

Просыпаюсь, в первые секунды пытаясь понять что есть сон, а что реальность. Реальность конечно же не порадовала – все та же деревянная изба, на отрывном календаре – второе июля. Через несколько дней начнется второй «Сталинград». Фридхельм, прикрыв глаза, стоял перед иконой висящей в углу. Суеверный страх царапнул что-то глубоко внутри. Если бы я могла верить как он, я бы наверное тоже сейчас молилась. Он обернулся и, перехватив мой взгляд, немного смущенно улыбнулся.

– Я знаю ты не веришь, но мне хочется надеяться, что там что-то есть… Что, если я не вернусь, то смогу тебя еще когда-нибудь увидеть.

– Я не верю в рай или ад. Я хочу в свои последние минуты вспоминать мгновения когда была счастлива, – что кстати абсолютно не работает, если смерть внезапная. – И тогда… тогда я навсегда смогу остаться в этих мгновениях…

– Тогда я буду все время думать о тебе, – его губы изогнулись в горько-нежной улыбке. – О том, сколько еще важного не сказал.

– Я тоже, – игнорируя ком, перекрывший мне горло, выдавила я. Возможно когда-нибудь настанет день, когда я откроюсь ему. Это оказывается сложнее, чем все. И «а если бы», уже набило кровавую мозоль в душе. Сегодня многое можно было бы сказать, но я оставлю это на потом – спустя несколько недель, если все пойдет хорошо, и никогда, если нет.

– Поцелуй меня… – он медленно склонился надо мной, – как в тот, первый раз…

– Первый поцелуй на то и первый, – я подалась ближе.

– Мне не нравится как звучит «последний»…

***

«Безопасный» штаб расположили неподалеку от Курска. Штейнбреннер живенько переложил на меня обязанности секретутки. Благодаря этому я была более-менее в курсе что происходит. Планы у немцев как всегда наполеоновские, вот только не знают они что русские опередят их с наступлением. Сердце ныло от тревоги – штурмовики ведь примут на себя первый удар. Господи, что я вообще здесь делаю? Если в роте Файгля я худо-бедно прижилась и парни стали для меня можно сказать своими, то здесь я чужая, я их всех ненавижу! Тошно слушать как Штейнбреннер расписывает на карте какие районы в первую очередь подвергнутся зачистке от «славянских крыс». Я часто думала – а если бы они реально победили? Как долго бы продержались офицерские принципы Вилли? Через сколько времени Кох бы перестал воспринимать работающих на его ферме девчонок как людей? Пришло бы им хоть раз в голову что они натворили, если бы не прошли сами ужасы войны?

– Что читаешь?

Я обернулась – Конрад пожалуй единственный здесь, кого я более-менее нормально воспринимаю. Я повернула обложку.

– Юнгер? – ну да, все руки не доходили ознакомиться.

– И как тебе?

Я неопределенно пожала плечами.

– О войне все пишут по-разному.

– Мне кажется эта книга кому угодно поднимет патриотичный дух. Умереть за свои идеи – так может писать только достойный воин, – еще один восторженный ботан. Вот только ваш Юнгер ни слова не писал о том, как генералы посылают пушечное мясо на бессмысленные сражения, как забивает мальчишкам головы ложными идеями те, кому выгодно развязывать войну, и главное – ни слова о том, с чем потом остаются солдаты.

– Как там Харальд? – из вежливости спросила я.

– По-моему он и не подозревает, что по-настоящему происходит на фронте. Ну еще бы. Пристроился в столичном штабе, бухает, да девок по углам зажимает – так воевать каждый дурак может.

– Он чуть не вылетел из штаба – как всегда не смог удержаться и охмурил очередную красотку. На его беду та оказалась женой какого-то генерала. Я же говорю – идиот. А это, как известно, не лечится. Так и вижу его в своем времени эдаким охреневшим мажором с папиной кредиткой.

– Почему-то мне кажется что он выкрутился, – фыркнула я.

– Ну как сказать, – усмехнулся Конрад. – Его отправили можно сказать в ссылку – в лагерь для военнопленных, куда-то в Тюрингию.

«Там-то уж точно не будет смазливых девушек и баров», – с легким злорадством подумала я.

– Впрочем Харальд не очень расстроен таким поворотом дел. Пишет, что его командир любимец самого Гудериана, а значит и он может далеко пойти.

– Вы такие разные, – невольно улыбнулась я.

– Почему-то принято считать что близнецы схожи во всем, – добродушно улыбнулся в ответ Конрад. – В то время как Харальда невозможно было загнать домой, я осваивал отцовскую библиотеку. В школе его любили все – мальчишки, учителя, меня же… Ну, скорее просто особо не замечали.

Это всегда так – один брат топчик, другой – лузер.

– Харальд залез под юбку приглянувшейся девчонке когда ему стукнуло пятнадцать, а я, – Конрад покраснел, – я мечтал встретить свою любовь и не хотел размениваться на мимолетные увлечения.

Я почувствовала как где-то внутри знакомо отозвалась уже привычная боль. Еще один мальчишка-романтик с изломанной войной судьбой. Он мог бы прожить эту жизнь по-другому – отучиться в приличном университете, жениться на хорошенькой девчонке и припеваюче жить до старости.

– А теперь…

Ну нет, я больше не позволю себе жалеть никого из них. Этот милый мальчик третий год болтается в команде самого большого отморозка которого я знаю и уже далеко не невинная ромашка. То, что я никогда не видела как он с перекошенной мордой мочит из автомата женщин и детей еще не означает, что он так не делал.

– Теперь идет война, – жестко ответила я, – и наша жизнь уже никогда не будет прежней, как и мы сами.

– А потом наши такие – бац и фрицы все разбежались! – я не сдержала улыбки, увидев как мальчишки косплеят нынешнюю ситуацию. Хотя на самом деле не смешно – им бы играть в нормальные игры или читать какие-нибудь развивающие энциклопедии. Эти сволочи по сути отняли у них детство.

– Тише, – шикнул один из них, указав на меня.

– Так они ж все равно по-нашему не понимают, – беспечно отмахнулся его товарищ и хитро улыбнулся.

– Некоторые понимают, – с притворной строгостью сказала я, наблюдая как вытягиваются их мордахи. Боюсь даже представить что было бы, попадись они тому же Штейнбреннеру. Быстро сообразив что влипли, мальчишки бросились врассыпную.

– А ты чего не бежишь? – босоногий оборванец обреченно уставился на меня.

– Тетка не велела до вечера домой приходить.

– В смысле? – что за неадеквашка выставила в такое время на улицу пятилетнего ребенка? – А мать твоя где?

– Померла мамка еще зимой, и батя пропал без вести. Тетке пришлось забрать меня, да у нее своих пятеро, вот и гонит меня, чтоб только ночевать приходил.

Господи, а ест он что?

– Ты голодный? – глупый вопрос. – Пойдем.

Я нашла в столовой остатки обеда и зачерпнула из котелка кашу. Куда ее выложить? На подоконнике стояли несколько пустых банок из-под тушенки. Отлично.

– Держи, – мальчонка недоверчиво уставился на меня. – Держи говорю, только не ешь все сразу, а то сплохеет.

– Что вы делаете? – я повернулась, услышав голос Штейнбреннера.

– Эту кашу бы все равно выбросили, – вот урод, тебе жалко что ли?

– Дело не в этом, – холодно ответил он, – мы пытаемся приучить их в порядку. А это значит – еду можно получить только после выполнения работы. Вы же сводите на нет все наши усилия, показывая что они могут есть свой хлеб даром.

– Простите, но этому мальчишке всего пять лет, – постепенно заводилась я. – Куда я должна была отправить его работать?

– Да хотя бы чистить солдатам сапоги, – Штейнбреннер одарил меня недовольным взглядом, и прежде чем выйти, добавил. – Задержитесь сегодня, я хочу очень серьезно с вами поговорить.

Да что за хрень? Мне будут читать нотации за то, что я скормила ребенку остатки каши?

– Не обращай внимания, – примирительно сказал Конрад, – он сегодня не в духе.

– Я заметила, – проворчала я. – Кто же его так разозлил?

Конрад осторожно оглянулся и тихо сказал.

– Два часа назад русские неожиданно пошли в атаку. Мы не ожидали что они стянут столько людей.

У меня упало сердце. Ну я же знала что эта бойня начнется. И что она бы случилась скорее всего и без моего вмешательства. Но не могла отделаться от гадкого ощущения, что предала Фридхельма. Все эти дни я старалась не накручивать себя, но это было из разряда «миссия невыполнима». Блядь! А какой у меня еще был выход? Таких выродков как Гитлер, Штейнбреннер, Химмельштос нужно остановить любой ценой.