Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 90 страниц)

– Думаешь, раз лейтенант запрещает тебя отметелить, ты можешь позволять себе всё, что угодно? – я всё ещё безуспешно пыталась перевернуться и пнуть хоть кого-то из них. Шнайдер крепче сжал пальцы на моей шее и насмешливо мурлыкнул: – Так вот, это не помешает мне надрать тебе задницу. Раз ты у нас ещё малыш, и драться с тобой нельзя, поступим по-другому. Помнишь, как наказывают непослушных детей?

Я стиснула зубы, уже понимая, что он собирается сделать, и старалась не орать, когда на мою задницу обрушился хлёсткий удар. Пинать этих уродов бесполезно, скрутили меня качественно, на совесть. Даже обматерить не могу, тут бы не задохнуться в этой проклятой подушке. Вот же больная на всю голову скотина со скрытыми садисткими наклонностями. Хотя почему скрытыми? Уже раза три проехался солдатским ремнём по моей спине и пару раз по заднице. Благо, я одетая, видно всё-таки очкует оставлять явные следы. Хотя ведь гад рассчитал всё верно – рассказывать кому-то о таком позоре я бы не стала.

– Ну что, будешь хорошим мальчиком? Перестанешь лезть, куда не просят? – Шнайдер слегка приподнял меня за волосы, ожидая ответа. Нет уж, перед этим долбоящером я точно не буду униженно кивать и на всё соглашаться.

– Сказал же – иди на хер! – я снова попыталась лягнуть его.

– Ах ты мелкий поганец, – Шнайдер хлестнул ремнём по моей многострадальной спине.

Чувак, да тебе прямая дорога на кастинг «Пятидесяти оттенков чего-то там».

– Тихо, сюда, кажется, кто-то идёт, – подал голос новенький прихвостень.

Шнайдер крепче сжал мои волосы и, прежде чем отпустить, прошипел в ухо:

– Попробуй ещё раз перейти мне дорогу.

Они как ни в чём ни бывало рассосались по своим койкам, и к моменту, когда пришли парни, всё было чинно-спокойно. Кроме меня, конечно. Ощутимо ныли спина и пятая точка, да ещё горячее чувство унижения от такой подлой расправы никто не отменял. Блядский, тупический Шнайдер, я ещё придумаю, как тебя уделать.

– Майер, ты в караул заступать собираешься или решил лечь поспать? – привычно рявкнул Кребс.

Да иду я, иду. А то глядишь забуду о своих принципах и задушу эту скотину ночью подушкой.

– Что-то не нравишься ты мне сегодня, – окинул меня внимательным взглядом Вербински. – Пойду, пожалуй, с тобой.

Что правда? Неудивительно – я сама себе уже давно не нравлюсь. Я была дико зла сейчас на весь мир и больше всего на себя. Потакая внутренней осторожно-выжидательной амёбе, довела всё до того, что теперь давлюсь от разъедающей изнутри сокрушающе-рваной беспомощности. Что же теперь так и жить по насильно запихнутым в горло правилам? Да если бы в прежней жизни на меня осмелился поднять руку вот такой мудак как Шнайдер, он бы без рук остался. Пусть я и не умею драться, как бог, но электрошокер в сумочке ещё никто не отменял. И вообще за такие вещи в Уголовном кодексе соответствующая статья имеется, но куда уж мне качать права в смутное военное время?

К тому же грыз липкий неуютный страх, что там сейчас с синеглазкой. Уровень медицины этого времени да ещё в военно-полевом госпитале явно оставляет желать лучшего. По-хорошему его бы просветить рентгеном со всех сторон, ещё и на томограмму отправить. Если есть гематомы в мозге, и их не убрать соответствующими препаратами, так и ласты склеить можно. А ему скорее всего обработают явные раны и дадут несколько дней отлежаться.

– Всё ещё переживаешь за своего друга? – неожиданно спросил Вербински.

«Вот что тебе молча не идётся», – неприязненно покосилась я.

– Ты по возрасту ещё конечно мальчишка, да только на войне быстро взрослеют, – неторопливо продолжал он. – Вы с Винтером похожи, оба максималисты, считаете, что всё должно быть по справедливости, но сам подумай. Парни, которые едва не погибли из-за него, и ты, кстати, тоже ведь ни в чём не виноваты. Если война настолько претит его принципам, пусть бы разбирался с этим сам. Он мог послать к чёрту приказы, наплевав на трибунал. Это было бы намного честнее. Или застрелился бы в сарае, если уж так охота на тот свет.

– Всё равно вы поступили, как скоты. Бить толпой одного – это нечестно. И вообще, получается, лейтенант знал, что вы это сделаете, и ничего не стал делать? – вот это пожалуй было лишним.

Вербински слабо улыбнулся:

– Знаешь, Карл, парни всё гадали, кто же ты? Версии колебались от деревенского дурачка до мальчишки из приюта, – продолжай, это уже интересно. – Только я вот уверен, что ты мелкий избалованный засранец из довольно приличной семьи.

– Что так? – я повнимательнее присмотрелась к этому доморощенному Шерлоку.

Вербински у нас немного весь в себе. Постарше парней, не сказать чтоб совсем уж идиот. Обычно не болтает попусту.

– Тебя явно баловали в семье, ведь к физическому труду ты особо не приучен, – невозмутимо продолжал он. – Умник вроде Винтера, вон даже машину водить умеешь. Парни думают, что ты сирота, но скорее всего ты просто скрываешь от семьи, что сбежал. Я прав?

– Примерно да, – неопределённо пожала я плечами.

Лень мне сейчас напрягаться, выдумывая очередную байку. В принципе ничего особо криминального он не придумал, но чем дольше я тут с ними бок о бок кручусь, тем сложнее поддерживать изначально выбранный образ глупенького мальчишки.

– Так вот я к чему это всё веду, – мы дошли к злополучному окопу, и Вербински легко спрыгнул, по умолчанию занимая позицию возле пулемёта. – Будь я твоим братом или отцом, я бы тебе тоже всыпал. Когда близкий человек творит несусветную дурь, иногда вместо нотаций только это и остаётся. И не думай плохо о лейтенанте, ему и так приходится несладко. Уж лучше допустить, чтобы брата свои проучили, чем в следующий раз отдавать его под трибунал.

Ну что ж, своя логика, как ни крути, в его словах есть.

– Ты наверное сбежал, ожидая славы и приключений, но война – это грязные окопы, кровь, въевшаяся в сапоги, и сотни смертей каждый день. И раз уж ты пришёл на фронт, оставь детские выходки и учись быть мужчиной.

– Я не уверен, что смогу стрелять в женщин и детей, – я рискнула поднять опасную тему. – А ты бы смог? Какое-то время Вербински молчал, и я уже успела сто пятьсот раз пожалеть о непродуманных словах, но вдруг услышала тихое:

– Не в моих правилах обсуждать политику. Скажу лишь так – моя семья в послевоенное время голодала. Мы питались тем, что отец добывал на охоте. Ты скорее всего не помнишь те времена, когда за пачку марок можно было всего лишь раз сытно пообедать. Найти хоть какую-нибудь работу приравнивалось к чуду. Когда фюрер пришёл к власти, мы стали жить лучше. Я смог отучиться и устроился на завод, женился. Конечно мы сделаем всё, чтобы удержать страну на плаву. То, что было вчера, мне тоже не по нраву, но скорее всего это разовая операция. Всё же мы штурмовики, а не палачи. Это прерогатива войск СС выявлять евреев. Так что делай, как сказал наш лейтенант – поменьше думай лишнего.

Я не пыталась его ни понять, ни оправдать. Вспоминала, как рассказывала мама про лихие девяностые. Пьяная пародия на президента, закрывающиеся заводы, спивающиеся мужики, реально голодающие семьи, криминальная братва, норовившая отжать у людей последнее. Я родилась в эпицентре развала страны и до сих пор не понимаю, как мама умудрилась вырастить меня и Полю. Ей приходилось и убираться в доме у богатой сучки, и торговать мандаринами в сезон, и мыть тарелки в районной тошниловке. И это не от того, что она неудачница без образования. Если что, многоопытный учитель истории, но кому нужны были её дипломы и заслуги, когда в школах годами не платили зарплату. Потом клоуна у руля сменил адекватный президент, который более-менее вытащил страну из глубокой задницы, и люди начали жить сносно.

Интересно, а если бы он в своё время воспользовался моментом и промыл народу мозг? Ну, допустим, предложил идти мочить китайцев, мол, всё зло от них. Вполне возможно и убедил бы. Люди во все времена создавали себе идолов среди хаоса. Так что для немчиков сейчас Гитлер – спаситель и вообще отец родной. Бесполезно доказывать обратное, да и опасное это дело.

* * *

Я уже приучилась не ждать ничего хорошего от каждого наступившего дня. Вот и сейчас скорее всего предстоит какая-нибудь особо пакостная хрень. Кребс снова велел загружать задницы по машинам, и нас повезли в город. После ночного дежурства я чувствовала себя вымотанной напрочь и на какие-то полчаса просто отключилась.

– Просыпайся, соня, – тормошил меня Каспер. – Приехали.

С трудом разлепив глаза и пытаясь спросонок сообразить, с какого чёрта меня окружают солдаты в немецкой форме, я наконец сообразила, в чём дело. Хмуро потопала с остальными в очередной двор-колодец, куда уже прибыли эсэсовцы. И этот ублюдок штурмбаннфюрер тоже здесь. Заявил Винтеру, что наша задача провести вместе с его людьми зачистку от презренных евреев. Я чувствовала, как кровь тяжело стучит в висках, и пыталась затолкать куда подальше сковывающее нервное напряжение. Какое-то грёбанное дежавю. Полицаи, разбежавшиеся по подъездам, надрывный плач женщин, грубые приказы солдат… Моё внимание привлёк уже знакомый рослый хохол. Что за…? Он грубо тащил к остальным недавно спасённого мной мальчишку.

– Стой! – рявкнула я, привлекая внимание эсэсовцев.

Штурмбаннфюрер с кровожадной заинтересованностью в глазах выразительно приподнял брови:

– Что ещё?

– Простите, – я пыталась вспомнить положенные военным уставом приветствия. – Но разве этот мальчишка тоже еврей?

Ребёнок был светленький, голубоглазый, как по мне, так стопроцентно славянской внешности. Садюга эсэсовец вроде как внимательно прислушался к моим словам и кивнул полицаю:

– Здесь же нет ошибки?

Винтер красноречиво смотрел на меня, взглядом требуя заткнуться и убраться подальше, больше не отсвечивая. Я позволила себе роскошь гордо проигнорировать его предупреждение. Полицай заговорил на корявом немецком:

– Нет никакой ошибка, господин офицер. Этого еврея должны быть расстрелять ещё с прошлой партией, но он как-то уцелеть и прийти прятаться к тётке.

– Да? Интересная история, – мужик явно ловил кайф от ситуации.

Наверное, просто пачками убивать людей уже тупо скучно. Я и молчать не смогла, и в то же время понимала, что ребёнка уже никто не отпустит. И хоть морально готовилась к тому, что дальше ничего хорошего быть не могло, реальность превзошла все страшные ожидания.

– На них донести соседка, ещё вчера прийти к нам в штаб, – продолжал мужик.

Мальчишка изловчился и укусил его за руку, тут же попытавшись выскользнуть из крепкой хватки. Тварина-немец кивком подозвал своих подопечных и с насмешливым презрением сказал:

– Позавчера кто-то из вас плохо выполнил свою работу. Видите? – кивнул на мальчика, который хоть и вырвался, но теперь стоял неподвижно, а куда побежишь, если вокруг стеной стоят «доблестные» солдаты?

– Так вот я хочу знать, кто в моей части стреляет мимо цели. Давайте, покажите ваши умения, – он кивнул на мальчишку.

От такого неприкрытого садизма накатило дикое отчаяние, заставляющее безгласно орать. За что мальчишке выпало дважды заглянуть в лицо смерти? И какой же криповатой поганью надо быть, чтобы так изощрённо казнить ребёнка? Хотелось закрыть глаза, закрыть уши, бежать отсюда сломя голову, но нет. Я достаточно прятала голову в песок. Если уж ребёнок стоит сейчас без единой слезинки в глазах и презрительно шепчет врагам пожелания сдохнуть, то пора и мне наконец стать сильной. Первый выстрел попал мальчишке в грудь, окрашивая кровавыми дорожками старенькую кофтёнку, второй угодил в висок, третий… На третьем я сломалась и отвела взгляд.

– Герр лейтенант, мы должны обыскать квартиры этих евреев, а ваши солдаты пусть сгонят их к оврагу за городом. И уберите кто-нибудь эту мерзость, – штурмбаннфюрер небрежно кивнул на окровавленное тело мальчишки.

Вот же суки, мы, значит, должны загнать этих людей на расстрел, а они отправляются шариться у них по квартирам в поисках ценных побрякушек и шмоток?

– Все слышали? – напряжённо спросил Винтер. – Мориц, Фрейтер задержитесь убрать тело. Шнайдер, Каспер, Бартель, останетесь здесь до конца операции. Майер, Вербински, Кох, отправляетесь конвоировать пленных.

А пошло оно всё в лес, полем по кривой! У каждого человека однажды возникает ощущение, когда рубикон перейдён, и жизнь резко делится на осколки «до» и «после». Так вот я не стану даже ради спасения своей жизни творить такое. Одно дело болтаться на учениях в немецкой армии и разыгрывать стрельбу по партизанам в лесу, но погнать людей на бессмысленную казнь, прикрывая свою задницу… Нет уж увольте, не буду и всё тут. Стало даже как-то легко на душе от принятого решения. О последствиях подумаю потом. Что там мне светит после трибунала? Тюремное заключение? И ладно, зато буду от войны подальше, и никто меня не заставит ломать себя.

– Майер? – Вилли вопросительно окинул взглядом, мол, чего ты завис? – Ты ведь слышал приказ. Исполняй.

Я вздёрнула подбородок, красноречиво демонстрируя взглядом презрение: «Вот что я о тебе думаю, и иди ты в задницу». Затем развернулась и потопала прочь. Я не пыталась бежать, пока что просто шла к машинам. Всё равно ведь выловят, но гордо выебнуться напоследок – это святое.

– Майер, стой, я сказал! Немедленно вернись выполнять приказ! – не на шутку разозлённый заорал Винтер.

Да хоть обкомандуйся. Я уже решила, что лучше огребу, но не возьму на свою совесть такой грех. Винтер довольно быстро нагнал меня и тяжело опустил руку на плечо, со злостью процедив:

– Ты что творишь? Совсем не думаешь о последствиях?

Я молча смотрела на него, не пытаясь ничего объяснить. Вроде не дурак, сам позавчера был в не меньшем шоке. Если у него кишка тонка отказаться от исполнения чудовищных приказов, то я вот запросто.

– Я понимаю, это всё… – кивнул в сторону дома. – Неприятно, но ты не имеешь права оспаривать мои приказы. Не только тебе тяжело, мы все выполняем свой долг. Вернись и сделай то, что от тебя требуется. Просто доставьте пленных, куда требует герр штурмбаннфюрер.

Вилли надо отдать должное. До последнего пытался дать мне шанс реабилитироваться, но отступать я была не намерена. Швырнула винтовку ему под ноги и медленно покачала головой:

– Это без меня.

Глава 13 Легко стать жертвой, но трудно быть Богом – решать, кто будет жить, а кто умрёт.

Вильгельм

Верховное Командование немецких Вооружённых Сил сообщает:

«Наряду с операциями по окружению советских армий на востоке было начато наступление на столицу Украины – Киев. После отважного прорыва сильных укреплений на западном берегу Днепра наши войска вошли в город. Над цитаделью Киева с сегодняшнего утра развевается немецкое военное знамя».

«Наступательные операции на восток от Днепра неудержимо идут вперёд. В боях за укрепления Ленинграда имеем крупные успехи…»

«Сотни бомб сброшены на порт Одессы».

Из радиоточки постоянно доносились ободряющие вести, но с каждым днём мне всё больше не по себе. Всё и по всем фронтам идёт не так, и впервые я не чувствую уверенности в том, что делаю. Схема «получил приказ-выполнил» как-то незаметно перестала работать. Будто мало мне проблем с Фридхельмом, так ещё и этот мальчишка откуда-то взялся на мою голову. С самого начала я хотел вернуть сбежавшего малолетку домой, чувствовал ведь, что фронт – это не для него. И что мы имеем сейчас? От Карла одни проблемы: то самовольно сбежал, преследуя русскую партизанку, то умудрился попасть в плен. Как только русские идут в атаку, Кребс или я чуть ли не на руках его в окопы сносим. Я уж молчу о тех отвратительных слухах, которые ходили о них с моим братом.

Я сам однажды застал их в довольно двусмысленной ситуации – пьяный в дымину Фридхельм обнимал мальчишку и вроде как даже поцеловал. Разнос я брату устроил страшный. До сих пор остаётся под вопросом, действительно ли он по-дружески привязался к Карлу, или он всё же из тех больных, которые предпочитают однополые отношения. Карл правда настолько искренне отрицал такую версию, когда я всё же решился с ним поговорить, что стало немного стыдно. Мальчишка действительно мог даже и не подозревать, что существует такая мерзость. А после того, как он, смущаясь, стал уединяться с ладной русской девицей на сеновале, мои подозрения окончательно развеялись. Фридхельм всегда был немного не от мира сего. Мне хватает и того, что он ведёт себя на войне, как перепуганная девица, и не следит за языком, болтая лишнего. Я конечно люблю его, но как же надоело следить, чтоб он никуда не встрял в то время, когда должен сосредоточить всё внимание на боевых операциях. Но с другой стороны, что с ним было бы, если бы он попал по распределению в другую часть? Таким как он вообще по-хорошему не стоило отправляться на войну. Но как бы он смог избежать обязательного призыва? Фюреру сейчас нужен каждый солдат, и я всё ещё хочу надеяться, что Фридхельм проникнется своим долгом Родине и перестанет валять дурака.

Что касается Карла, я решил настоятельно добиваться его отправки в Германию. Пусть пройдёт квалифицированную подготовку в каком-нибудь военном училище. Если Кребсу не удается обучить его даже правильно держать винтовку, ему здесь нечего делать. Когда-нибудь рядом не окажется никого, кто его прикроет, и мальчишка погибнет бесславной смертью. Я был уверен, что проблем не возникнет, особенно после нехорошей истории с его пленом, но этому мелкому засранцу удалось предстать в глазах Файгля чуть ли не героем. Мальчишка каким-то образом толково ответил на все каверзные вопросы гауптмана и с таким искренним смущением каялся в интрижке с русской, что тот не поддержал моё решение. Тем более Карл, оказывается, неплохо водит машину, спас моих парней. Может с него и будет толк. Мальчишка, если отбросить его отвратительные успехи в стрельбе, довольно выносливый, и я по-прежнему вижу его рвение служить Родине.

А вообще давно пора уже выяснить, кто он такой. Парни болтают, что он сирота, и ведь действительно за столько времени ему не приходило ни одного письма. Да собственно, и он не писал никому. И вот ещё что странно – откуда такое рвение досрочно идти в армию, если он боится каждой атаки? Можно было бы конечно заподозрить, что он подосланный шпион, но уж слишком мал по возрасту. Чтобы грамотно маскироваться и незаметно передавать данные нужен, как ни крути, опыт, а он всего лишь подросток. Может, я и неоправданно снисходителен к нему. К чему отрицать – за это время по-своему к нему привязался. Карл с таким искренним восхищением всегда смотрит на меня. Да и опять же действительно старается всему учиться. По крайней мере, если даже и боится идти на передовую, то в отличие от Фридхельма борется со своими страхами. И постоять за себя может, это я тоже понял.

Я нашёл взглядом Карла, сидевшего на бревне, словно нахохлившийся воробышек. Сегодня, когда увидел его связанного под прицелом у русских, думал только об одном – успеть перестрелять этих чертовых партизан до того, как они убьют мальчишку. Он вообще чудом не погиб в этой перестрелке. Что же мне с тобой делать, Карл? Домой бы я его отправил охотно, но вот передать в другую часть? Не уверен, что какой-нибудь суровый командир будет снисходителен к слабенькому пареньку. Мне же не привыкать – вон за Фридхельмом глаз да глаз нужен. Ну что ж, буду присматривать за обоими. По крайней мере, хотя бы что-то полезное на войне делать он умеет. Пойду, пожалуй, обрадую Кребса, что он получает своего подопечного на усиленное обучение.

– Разве можно вот так расстреливать гражданских?

– Я слышал, евреи должны жить в специальных гетто…

– Сначала мы расстреливаем военнопленных, теперь уже и детей…

Каждое слово тяжёлым ударом отзывалось внутри меня, но я не мог подойти к парням и заставить их молчать. Ведь они правы – эта война перестала подчиняться любым правилам и законам. Что я должен сказать им? Что не смог сегодня остановить более высокого по званию командира, который расстрелял десятилетнюю девочку? Что я снова и снова отправлю их выполнять гнусные приказы? Я даже не мог обсудить это с Файглем. Подозреваю, что это бесполезно. Помнится, именно он приказал расстрелять пленного комиссара. Поэтому я молча слушал обсуждения наших дальнейших передвижений.

– До Москвы осталось пятьсот километров. Русские предпринимают последнюю попытку остановить атаку армии «Центр». Сейчас затишье, и у вас есть время подготовиться к наступлению.

Офицеры, отдав честь, начали расходиться. Я тоже повернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал спокойное:

– Лейтенант Винтер, задержитесь ненадолго. Вы с ума сошли? – укоризненно спросил гауптман. – Разве можно говорить такое штурмбаннфюреру СС?

– Он на моих глазах расстрелял ребёнка, – вряд ли Файгль поймёт меня, но всё же я до последнего отказывался верить, что офицеры могут позволить себе подобную бесчеловечность.

– Все евреи – партизаны, и мы сейчас на войне, – вкрадчиво сказал он, подходя ближе. – Это уже нельзя назвать войной, если убиваешь всех без разбора.

– Вы не правы, это война. И притом очень важная для фюрера.

– Если мы её проиграем, то никогда не сможем оправдать всё, что совершили.

Теперь он стоял совсем близко, глядя мне в глаза, словно пытаясь прощупать насколько далеко я зайду в своих выводах. Я решился продолжить:

– От нас отвернётся даже Бог. И тем более нас не спасёт фюрер.

Лёгкое смятение промелькнуло в его спокойном взгляде, и после небольшой паузы он ответил:

– Значит, мы не должны её проиграть. Вы мой лучший командир. У вас есть все возможности пойти дальше. Не портите свою карьеру.

Что ж, всё предельно ясно – ещё одну промашку мне не простят. Я кивнул и повернулся, чтобы окончательно уйти. Мне в спину донеслось:

– Вильгельм, того мира, который вы знали, больше нет. Теперь всё будет по-другому. Не все народы имеют право на будущее. Евреев в новом мире быть не должно.

Я вышел из штаба, испытывая бессильную горечь. Против существующего режима нельзя выступать – я конечно понимал это, но впервые столкнулся с необходимостью ломать усвоенные принципы. А ведь на мне лежит ответственность за солдат. Я должен как-то донести до парней, что им придётся забыть законы военного Кодекса и стать убийцами. Одно дело, когда сражаешься с равным врагом, другое – расстреливать беззащитных.

Я направился к ним, собираясь с мыслями, продумывая, что сейчас скажу. Многие потрясены бесчеловечным поступком штурмбаннфюрера. Если не переменить этот настрой, там и до бунта недалеко. Как бы ни было тяжело признавать, но для солдат лучшее – поменьше думать о приказах. Я должен убедить их исполнять без колебаний всё, что приведёт нас к победе. Мимо меня медленно проехала машина, остановившись у штаба. И что здесь делает этот ублюдок? Да ещё и явно желает со мной пообщаться.

– Лейтенант, извините за вчерашнее.

В ледяных глазах штурмбаннфюрера я не видел ни капли раскаяния. Скорее всего, Файгль постарался заочно пригасить конфликт между нами. Продолжать бунт я естественно не собирался, поэтому молча продолжал слушать.

– Это было лишним. Видите, какая коварная еврейская кровь? Она распространяется быстро, как зараза. Поэтому евреи так опасны.

Намёк был более чем ясен. Если я позволю себе ещё раз обсуждать решения Вермахта, разделю участь тех, кому посочувствовал. Я развернулся, не в силах больше смотреть на этого самодовольного козла. Краем глаза увидел, что Фридхельм, бросив недоеденный суп, резко поднялся. Как бы ни было сейчас мне тошно, я должен в первую очередь поговорить с ним, убедиться, что он не собирается наделать глупостей.

– Стой, – я едва успел перехватить его. – Ты куда?

– Я что, не имею права шагу ступить без твоего разрешения? – неожиданно огрызнулся он, посмотрел мне в глаза и нехотя добавил: – Пойду пройдусь. Я не могу спокойно слушать дерьмо, которое несёт Шнайдер.

– Нравится нам это или нет, но фюрер поставил цель очистить пространство от неугодных народов и политических режимов, угрожающих Германии.

– То есть ты спокойно позволил убедить себя в том, что произошедшее сегодня – это абсолютно нормально? – с горечью спросил он, продолжая укоряюще смотреть на меня. – Ты тоже готов стрелять в женщин и детей?

– Да! – рявкнул, понимая, что не могу ответить по-другому, и чуть не отшатнулся от пронзительной боли в родных глазах. – Если мы начнём оспаривать приказы, станем предателями. Этого я точно не допущу ни для себя, ни для тебя. – Пусти, – как-то сник он и сбросил с плеча мою руку, невесело усмехнувшись. – Не бойся, я не собираюсь дезертировать.

Я отступил. Пусть пройдётся, придёт в себя. Меня ждала другая задача – я так и не поговорил со своими солдатами. Они как раз закончили обедать и пока были все в сборе. Я не стал тянуть и подошёл к ним:

– Внимание.

* * *

Нет, он меня точно сведёт раньше времени в могилу своими выходками! Сначала я даже не понял, в чём дело. Когда русский бомбардировщик открыл огонь, я был занят тем, как отбить атаку. Благо Каспер и Шнайдер не зря учились обращаться с пулемётом. В этот раз никто не пострадал, русские лишь разнесли пару своих же изб. В суете, отдавая приказы усилить наблюдение, максимально быстро потушить пожар, я не сразу понял, на кого так возмущённо орут парни.

– Ты, сволочь, едва нас всех не угробил!

– Если выйдешь после такого сухим из воды, я лично врежу тебе и не один раз!

– Тебе не место в нашей роте!

Что за чертовщина происходит? Почему они обвиняют Фридхельма?

Ко мне подошёл Кребс, докладывая, что Фридхельм был в карауле и, как утверждает Каспер, специально не потушил сигарету, когда они заметили кружащий в небе самолёт. Каждое слово фельдфебеля каменной тяжестью ложилось на сердце. Если бы брат сделал такое по дурости, ещё ладно, я бы пережил. Но он что, действительно решил погибнуть? Не думал, что тянет за собой и остальных? И как я должен на это реагировать? Разговоры бесполезны – ничего нового я сказать ему не мог. Всё было сказано днём, да и не дурак он, всё ведь понимает. Какого же тогда чёрта вытворяет такие идиотские поступки? Если мозги не встанут на место, что будет следующим? Сорвётся и перестреляет своих же? И как я должен его защищать? Пока что знал одно – трибунала я допустить не могу.

– Этот инцидент не должен отразиться ни в одном рапорте, – я понимал, что Кребс может сейчас много чего мне возразить. – Я приму меры, и такого больше не повторится.

Кребс молчал. Сейчас всё зависит от того, смогу ли я убедить его.

– Он ещё глупый мальчишка. Он не осмелится по-настоящему устроить бунт. Это был срыв.

– Вы же понимаете, герр лейтенант, даже если я буду молчать, в роте будут недовольны тем, что он останется безнаказанным, – веско ответил фельдфебель.

Теперь молчал я. Понимая, к чему он клонит, я не решался прямо озвучить свой ответ.

– Вам придётся закрыть глаза ещё на один инцидент, – уточнил Кребс.

Я смог только кивнуть. Ведь выхода другого-то и нет. Или я официально дам делу ход, или закрою глаза на то, что парни по-свойски проучат брата. Фридхельм никогда не умел особо драться, значит, получит пару тычков и затрещин. Может, тогда поймёт, что не всегда старший брат сможет прикрывать последствия его идиотских поступков.

Как же я пожалел, что позволил эту сделку с совестью. Лучше бы унизился и просил снисхождения у гауптмана. Я думал, парни пару раз врежут и припугнут Фридхельма, но всё зашло намного дальше. Никто не признается, что там вышло, но они словно с цепи сорвались. Особенно Шнайдер. И неизвестно, чем бы закончилось эта драка, точнее избиение, если бы не Карл. Я всё же решил вмешаться после того, как испуганный мальчишка нашёл меня, наивно полагая, что я накажу виновных. Когда я увидел Фридхельма – без сознания лежащим на полу, в крови, – почувствовал себя предателем. Я же годами привык защищать его от всех, а сегодня позволил сделать такое. Карл, который имел все основания злиться, – ведь он тоже мог погибнуть вчера ночью – и то, не раздумывая, бросился на помощь. А я, родной брат тянул до последнего. Но что сделано, то сделано.

Фридхельма надо отправить в госпиталь, и в первую очередь я распорядился отнести его в машину. Со злостью посмотрел на Шнайдера. Как боец он хорош, но никогда не может вовремя остановиться. Ведь Фридхельм вряд ли бил в ответ, а у него руки чуть ли не по локоть в его крови. И я даже не могу никак его привлечь, если не хочу дальнейших ненужных разбирательств. Перехватил красноречивые взгляды, которыми обменялись Карл со Шнайдером и почувствовал новую волну злости. О драке этих двоих я тоже слышал, хотя Карл и не стал жаловаться. Я не допущу, чтобы взрослый мужчина избивал мальчишку.

– Чтоб я больше не слышал о подобных инцидентах, ясно? – я выразительно смотрел на Шнайдера, давая понять, что больше послаблений не будет.

Немного успокаивало одно – Фридхельм скорее всего в том госпитале, где работает Чарли. Она проследит, чтобы с ним всё было в порядке. Но всё равно ночью я спал плохо. Да и утро было не лучше – поступил приказ снова ехать в город для помощи СС. Как же не хочется опять сталкиваться с этим штурмбаннфюрером. Я даже удосужился выяснить его имя – Химмельштос. Очень надеюсь, в дальнейшем наши пути больше не пересекутся.

Но мы хотя бы знали, как будет проходить операция. От нас требуется заблокировать переулки, не давая евреям ускользнуть. Но видно судьбе нравится посылать мне испытания в виде своенравных мальчишек. На этот раз отличился Карл. Попытался возражать, увидев, как украинский полицай тащит какого-то мальчишку, и конечно же привлёк внимание этого куска дерьма при погонах. Химмельштос с показной заинтересованностью уточнил, действительно ли мальчик является евреем. Узнав же, что он каким-то чудом спасся после вчерашней бойни, с изощрённой жестокостью приказал его расстрелять. Мы вынуждены были смотреть, как шестеро эсэсовцев изрешетили ребёнка. Будто мало было убить его одним выстрелом. Штурмбаннфюрер невозмутимо приказал доставить пленных за город к оврагу и отправил своих солдат обыскивать квартиры евреев. Интересно получается, пока они ищут ценности, мы должны выполнять за них грязную работу? Меньше всего я хотел, чтобы моих парней привлекали к массовым расстрелам, но связываться с этим козлом себе дороже. Так что придётся перетерпеть, стиснув зубы. Со дня на день я жду приказа выдвигаться на Смоленск. Вот там уже придётся сражаться с настоящим врагом.

Стоп, что же делает этот мелкий засранец? Карл демонстративно не сдвинулся с места, игнорируя полученный приказ. Ответил на мой окрик презрительно-вызывающим взглядом, а потом и вовсе развернулся и пошёл к ближайшему переулку. Не заботясь о том, как это выглядит со стороны – офицер, гоняющийся за мальчишкой, – я быстро нагнал его.