Текст книги "Моя чужая новая жизнь (СИ)"

Автор книги: Anestezya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 90 страниц)

– Как они смогли незаметно вывести тебя из села? – подозрительно прищурился Винтер.

– А это нужно у часовых спросить, как они проморгали такую толпу, – вот правда интересно, кто тогда был в карауле. – И неужели вы думаете, что я не стала бы звать на помощь если бы могла? Но с кляпом во рту особо не покричишь, да и когда тебе тычут в спину собственным пистолетом пойдешь куда угодно.

– Кстати об этом…

Я почувствовала не ко времени подступающее раздражение. Сидит понимаешь ли следователь, дымит как паровоз. Я бы сейчас тоже от сигаретки не отказалась.

– Почему твой парабеллум нашли рядом с телом Хермана?

Этот вопрос к счастью я продумала заранее. Действительно выглядит подозрительно, тем более там должна быть полная обойма. То есть сказать, что его обронили при перестрелке, я не могу.

– Мужики были со своим оружием, – спокойно ответила я. – На кой им пистолет, к которому потом не подберёшь пули? Вот и бросили демонстративно рядом с убитым врагом.

Штейнбреннер сверлил меня пристальным взглядом и наконец спросил:

– Простите за бестактность, Эрин, но почему вас не застрелили вместе с моими солдатами? Согласитесь, это выглядит странно. Они теряют время, возятся с импровизированной виселицей.

Я устало вздохнула:

– Один из мужчин – это муж девушки, которую недавно казнили. Он хотел отомстить, уничтожить всех, кто имел отношение к казни. Он знал, что я переводчица, и решил, что именно я допрашивала её, – не признаваться же немцам, что меня окрестили предательницей. – Честно, не знаю, почему он хотел меня именно повесить.

Штейнбреннер невозмутимо курил, продолжая сканировать меня вдумчивым взглядом.

– Девушка, у которой вы жили, тоже оказалась партизанкой? – это конечно был риторический вопрос. После того, как Михей с Петром едва не угробили меня, я без малейших угрызений совести использовала их для своего прикрытия, но с Ниной так поступать мне не хотелось.

– Наверное, нет, – осторожно ответила я. – Она просто хотела сбежать. Многие девушки готовы пойти на всё, чтобы избежать насилия.

– Да, я помню, вы их защищали, – лёгкая ирония промелькнула в его голосе. – И как? Убедились, что русские – неблагодарные твари?

– Безусловно, я сделала нужные выводы, – сейчас мне даже не пришлось притворяться.

Я настолько была морально раздавлена непримиримостью наших, что мой жалкий вид убедил даже этого коварного змея.

– Молодость на то и дана, чтобы приобретать жизненный опыт, – снисходительно улыбнулся он. – К сожалению, обычно при этом мало кто избегает ошибок. Эта ситуация послужит вам уроком, что на фронте не место неуместным эмоциям. Сегодня ты пожалел противника, а завтра он всадит нож тебе в спину.

Как говорится, без комментариев. Если бы все жили по принципу «человек человеку волк», человечество бы давно уничтожило себя. Я всё равно верю в то, что нельзя предавать свои принципы и становиться бездушной сволочью. Не все такие как Пётр или Громов. Паша мне поверил, Нина, отец Олеси… Пусть и осуждали, но по крайней мере не желали мне смерти.

– Герр штурмбаннфюрер, у меня срочное донесение, – прервал нас Конрад.

Штейнбреннер тут же поднялся, видимо не желая, чтобы важные новости слышали чужие уши. Вилли похоже особо не проникся мои рассказом. Смотрел всё с тем же недоверчивым прищуром. Я чувствовала себя паршивее некуда. До сих пор потрухивало то ли от нервов, то ли от холода. Горло пекло и саднило – а ну-ка столько орать на морозе. Чаю с плюшками он мне явно не предложит, придётся самой о себе позаботится.

– Мы ещё не закончили, – резко сказал он.

– Я двое суток болтаюсь на морозе, можно хотя бы чаю попить?

Вконец обнаглев, я поставила на спиртовку чайник и подцепила из открытой пачки какую-то печеньку. Оказывается как мало нужно человеку для счастья – чашка обжигающе-горячего чая. Вот теперь пусть допрашивает дальше.

– Говоришь, тебя насильно увели партизаны, – спокойно продолжил Вильгельм. – Но ранец с вещами был при тебе. Выглядит так, словно ты ушла сама.

– На то и был расчёт, – уверенно глядя ему в глаза, ответила. – Если бы вы нашли брошенные вещи, сразу бы догадались, что это явное похищение, а так мало ли, может, я дезертировала. К тому же они хотели ещё раз всё тщательно обыскать, хотя я говорила, что у меня нет ни карт, ни каких-либо документов.

Вилли вроде бы согласно кивнул, а затем выдал очередную плюху:

– Что-то мне это напоминает. Тогда тоже партизаны выкрали именно тебя. Сейчас ситуация практически один в один повторяется. Тебе самой не кажется это странным?

Ну надо же, родной, ты наконец проснулся и включил мозги! Поздравляю. Ну, а мне не привыкать отмазываться.

– Нет, не кажется. Девушки более слабы физически и нас легче запугать, чтобы выбить информацию. – И ты опять ничего не сказала, так? – чуть насмешливо спросил Вильгельм. – Хочешь сказать, русские так легко сдались? Не стали настаивать? На тебе ни царапины.

– И что? – вот тут меня накрыло. – Не у всех такая богатая фантазия, чтобы часами издеваться над пленными! И что я могла сказать? Итак очевидно, что мы движемся на Москву! Я ничего не понимаю в военных стратегиях, так что как информатор абсолютно бесполезна.

– Всё равно странно, почему тебя не забрали в лагерь для военнопленных, – Вилли закурил очередную сигарету. – Если русские, как ты утверждаешь, достаточно гуманны. Неужели не пожалели молодую девчонку, которая всего лишь переводчица?

Он был прав в своих подозрениях, и в другое время я бы даже зауважала такую дотошность, но, блин, он же сейчас припрёт меня к стенке во всех смыслах. Ну, а как известно, лучшая защита – это нападение. Тем более моё терпение уже давно самоубилось и сгинуло под напором подступающей истерики.

– Я должна оправдываться за то, что меня не прижигали калёным железом и не ломали пальцы?! Откуда я знаю, что в голове у этих русских! Что, так не терпится избавиться от меня, что не можешь подождать, пока я поговорю с Файглем? – я с психу шандарахнула чашку об пол. – Меня чуть не повесили, а ты ещё в чём-то подозреваешь! Считаешь, мало допрашивали? Ну так вперёд, огнемёт подать?

– Замолчи! – вскочил Винтер.

– Ну нет! – ещё пара стаканов звонко разлетелись об стену.

Имею я в конце концов право на полноценную истерику или как? Вилли перехватил мои руки, прорычав:

– Иди к себе и, пока не успокоишься, не смей здесь появляться!

Вот это я понимаю довести человека до белого каления. У него, по-моему, опять руки чешутся съездить мне по фейсу.

К себе… А куда? Не собираюсь я возвращаться в чужую хату, хозяйка которой больше никогда не вернётся. Я сейчас не доверяла никому. Вдруг ещё кто-то из местных явится за сатисфакцией? Или эсэсовские гады захотят выяснить подробности, что там случилось в лесу?

– Я никуда отсюда не пойду! – Вилли грозно навис надо мной, и я отпрянула подальше, практически усевшись на собственный стол. – И вообще если кому и нужно успокоиться так это тебе!

– Вам обоим стоит успокоиться, – оказывается, наши вопли уже какое-то время слушает Штейнбреннер. – Лейтенант, у вас остались какие-то вопросы? Лично мне картина вполне ясна. Эрин оказалась самой лёгкой мишенью для нападения. Вы сомневаетесь в том, что русские настолько нас ненавидят, что готовы были повесить безобидную девчонку?

– Нет, конечно вы правы, – отступил Винтер.

– Эрин, вам действительно стоит вернуться к себе и постараться отдохнуть, – почти заботливо сказал он.

Я помотала головой:

– Я… я не могу вернуться в тот дом. Если вы не против, я останусь здесь.

– И как вы себе это представляете? – улыбнулся он. – Вам надо нормально выспаться.

– После ночёвки на морозе мне уже ничего не страшно.

Штейнбреннер прошёл к своему столу, повернул ключ в ящике, порылся, доставая какой-то пузырёк. Я отстранённо смотрела, как он наливает в стакан воду, размешивает порошок.

– Выпейте это, – он протянул мне стакан. – К сожалению, снотворного у меня нет, но морфий тоже сойдёт.

Чего-о-о? Я не собираюсь пить эту дрянь.

– О, не стоит, я… я уже успокоилась.

– Не спорьте, пейте, – он настойчиво подтолкнул стакан. – Конрад проводит вас в мою квартиру. Это рядом со штабом, так что можете спокойно спать, зная, что вы в полной безопасности.

Так, ну от одного раза привыкания не случится, тем более в это время морфием что только не лечили. И снотворное, и обезболивающее, и даже средство от кашля. Бр-р-р, мерзость похуже любого самогона.

– Герр штурманнфюрер, я не могу позволить, что бы вы терпели неудобства. Эрин может остаться у меня, – перехватив мой скептический взгляд, он добавил: – Я всё равно собирался патрулировать село. Если русские пойдут в атаку, по крайней мере мы будем готовы.

Мне не хотелось пользоваться гостеприимством ни одного из них. Вилли, потому что бесил невероятно, Штейнбреннера, потому что… Да потому что не верю в его бескорыстные мотивы. Мало ли, ещё явится утешать, но решать что-то нужно.

– Герр Штейнбреннер, я безусловно благодарна вам за заботу, – скромно проблеяла я. – Но выгнать вас из дома мне не позволит совесть. Раз уж лейтенанту всё равно предстоит бессонная ночь, я, пожалуй, приму его предложение.

Этот змей вроде как понимающе улыбнулся:

– Как хотите.

Мне пришлось подождать ещё наверное с полчаса, пока Вилли натрендится по телефону и отправит на позиции парней.

– Пойдём.

Ну наконец-то, а то я уже готова уснуть прямо здесь.

– С чего такая забота, герр лейтенант? – усмехнулась я, закрывая дверь. – Мы же оба знаем, что ты меня терпеть не можешь. Надеюсь, не надумал придушить меня по-тихому подушкой?

– Я стараюсь справиться с этим соблазном, – в тон мне ответил он.

По ходу морфий меня догнал – вроде идти всего ничего, а ощущение будто я разряжена в ноль. Голос Вилли то становился неестественно громким, то куда-то удалялся.

– … это не ненависть, Эрин. Я безумно устал… Ни с одним солдатом я столько не возился… Тебя не в чем обвинить, но ты постоянно встреваешь в какую-нибудь беду… Надеюсь, ты не передумала перевестись из моей части…

Моя злость постепенно перегорала. Он в общем-то прав. И в том, что меня подозревает, и в том, что мне не место на фронте, да и насчёт Фридхельма тоже. Вильгельм остановился перед крыльцом, нащупывая в кармане ключи, а я словила неслабую карусель. Ощущение было как в тот единственный раз когда я перепила и всю ночь ловила вертолёты.

– Что с тобой? – нахмурился Вилли. – Тебе плохо?

Не-е-ет, мне хорошо. Штырит так, что наверное скоро радужных единорогов из волшебной страны видеть начну. Может быть всё-таки последние месяцы – это одна большая галлюцинация, и я однажды проснусь в своем мире?

* * *

…Автоматная очередь, удушливый дым клубится между разрушенных домов. Тела… Так много окровавленных тел, беспорядочно лежащих на снегу. Солдаты продолжают расстреливать всех, кто пытается убежать, скрыться. Крики, стоны, хохот. Я держу в руках пистолет и тоже стреляю – молодой парень падает как подкошенный. Я медленно перевожу взгляд на свои руки, словно не веря, что только что застрелила беззащитного человека, и вижу, как с пальцев струйками стекает кровь. Я отбрасываю пистолет, давясь немым криком, пытаюсь вытереть кровь хотя бы об снег, но её все больше. Кровавые ручейки пачкают шинель, стекают на белоснежный снег, а дикая вакханалия продолжается.....

Сон был настолько реальным, что проснувшись я какое-то время тупила, пытаясь понять, где нахожусь. Последним, что я запомнила, была обалдевшая мордаха Вилли, когда я без предупреждения отключилась у него на пороге. Ну чё, молодец. В постельку уложил, одеялком укрыл. Представив, как он чертыхался, стягивая с меня шинель и сапоги, я улыбнулась.

Я поискала глазами часы. Ничего себе, проспала почти сутки! Пить хочу дико, да и поесть бы не помешало. Не говоря уже о том, что бы умыться и как-то привести себя в порядок. Мой ранец обнаружился на ближайшем стуле, и по пути к умывальнику я заметила на столе пол-булки хлеба и кувшин с молоком. Да уж, ответственность у Винтера видимо идёт встроенным девайсом.

Снова укутавшись как капуста, я выползла на крыльцо. Наверное надо явиться в штаб, узнать, что в мире делается, но в штаб я не дошла. Замерла на пороге, не в силах сделать ни шагу. Главная улица деревни была усеяна телами. Мужчины, женщины, дети. Что здесь произошло, и где все? Я медленно пошла по истоптанному окровавленному снегу и отшатнулась, наступив на тряпичную куклу. Чуть дальше лежала женщина, прижимая к себе маленькую девочку, а рядом тяжело привалился к забору старик. На его груди виднелись кровавые пятна, взгляд открытых глаз был устремлён в небо. Вскрикнув, я заметила подружек Нины. Девушки обнялись в напрасной попытке защититься от пуль.

– Фройляйн? – я вздрогнула, почувствовав, как на плечо легла чья-то рука.

– Что здесь случилось? – прохрипела я. – Почему всех гражданских расстреляли? Тут же дети.

– Успокойтесь, фройляйн, – незнакомый солдат подхватил меня под руку. – Давайте пройдём в штаб.

Штейнбреннер хмуро кивнул мне.

– Что происходит, герр штурмбаннфюрер? Где лейтенант Винтер?

– Ночью русские пересекли линию фронта, – коротко ответил он. – Мы готовимся к масштабной атаке.

– А эти люди? – не выдержав, спросила я.

– Здесь каждый второй связан с партизанами, я больше не могу рисковать, – он пожал плечами. – И потом, как там говорится… Око за око? Хотя конечно даже сотня этих жалких крыс не стоит моих лучших солдат.

Я молча смотрела, как он надевает шинель, фуражку, убирает в ящик бумаги. Теперь я ясно слышала где-то вдалеке залпы орудий. А вот наверное и историческая битва за село.

– Оставайтесь в штабе, Эрин, это пока самое безопасное место.

Он вышел, а я снова едва не разревелась. Это же какой идиоткой надо было быть, чтобы считать, что я смогу смыться «под шумок»? Если я сейчас сунусь в самый замес, меня пристрелят свои или немцы. Да и плутать по лесу, как показывает практика, чревато. Нарваться можно на кого угодно. Снова рискнуть и в случае неудачи расстаться с жизнью? Или сидеть, дожидаясь, пока Красная армия погонит отсюда немчиков, и сгинуть с ними?

Глава 27 То самое Рождество

Фридхельм

Штурм Москвы не удался. Наоборот, это русские выбили нас из Ершово, отбросив на много километров назад на Запад. Как можно было быть такими самоуверенными? Ведь Союз – огромная страна и на её защиту готов встать каждый. Мужчины, женщины, даже дети. Наши генералы планировали завершить эту войну за несколько месяцев и явно не учли, что мы абсолютно не готовы к русской зиме. На градуснике постоянно минус сорок, вода замерзает буквально за секунды. Нам пришлось бросить почти всю технику, которая просто не осилила сугробы высотой почти в человеческий рост. Вместо возвращения домой мы зарылись в мёрзлую землю, как дикие звери. Неизвестно как мы переживём эту зиму. Русские вывели из строя железную дорогу, и тёплое обмундирование, похоже, привезут нам не скоро. Стыдно признаться, но мы дошли до того, что рыскали по домам в разрушенных деревнях в поисках тёплых вещей. Рукавицы, валенки, даже шапки-ушанки – всё, что может помочь уберечься от обморожения. Штурмбаннфюрер увёл остатки своего отряда дальше, мы же получили приказ от Файгля не отступать любой ценой. Нас и так отогнали километров на сто. Линия фронта меняется каждую неделю. Основной состав вместе с нашим гауптманом расположились в паре километров. Им кажется даже удалось сохранить несколько машин и кое-что из артиллерии. Возможно, нам придётся провести в землянках всю зиму. Парни старались держаться, хотя наверняка каждый задает себе вопрос: «Увижу ли я новую весну?» Этот дикий холод медленно убивал, выпивая волю к жизни. Каждый раз, когда приходилось заступать в караул или идти в полевую кухню за обедом, я мысленно собирался с духом, зная, что как только покину более-менее тёплую землянку, холод тут же начнёт пробираться под шинель, а пальцы даже в шерстяных перчатках уже через час потеряют чувствительность.

Вчера русские снова раскидали с воздуха листовки с карикатурой фюрера. Поднимать и читать их было строго запрещено. Какая глупость. Сейчас это просто бумага, которую можно пустить на растопку и немного согреться, когда сидишь часами на морозе.

Однако бдительный Кребс тут же поспешил ко мне:

– Ну-ка, что это у тебя?

Я сжал листки в руке, вспомнив, что русские в подобных случаях не церемонились с провинившимися солдатами. Неужели меня отправят в лагерь или в штрафбат за такой пустяк?

– Проверьте посты, Кребс, – я услышал знакомый голос.

Снова брат пытается прикрыть мои ошибки. Вильгельм подошёл ближе, дожидаясь, пока Кребс отойдёт. При ярком дневном свете я увидел его другими глазами. Безупречно-аккуратный, словно с картинки, молодой офицер сейчас больше походил на разбойника с большой дороги. Замотанный в какой-то тулуп, на ресницах застыл иней, небритый – впрочем, как и я – в глазах многотонная усталость. По-моему, он даже не особо злится на меня.

– Ты что с ума сошёл? – обречённо спросил он. – Не знаешь, что полагается за чтение этой гадости?

– Это всего лишь бумага, Вильгельм, – вздохнул я. – Которая может помочь хоть немного согреться.

Вильгельм потянул из моей ладони листовки, и я перехватил его взгляд. Разумеется о фюрере нельзя говорить ничего осуждающего или подвергать сомнениям его политику, но неужели он сам не видит, что происходит?

– Я не знаю, как мы будем воевать дальше. Мы просто вымерзнем без тёплого обмундирования. Мы потеряли почти всю технику. У нас нет даже маскхалатов. Рано или поздно русские нас перестреляют.

– Я отправил парней в деревню собрать простыни.

Он достал сигарету и несколько раз чиркнул зажигалкой. Даже добротная «Zippo» отказывается функционировать на таком холоде.

– И сколько по-твоему мы будем отсиживаться в этих землянках? – не выдержал я. – Когда снова пойдём в наступление?

– Я не знаю, – Вильгельм отвёл глаза. – Наверное, когда снег растает. Сейчас главное удержаться хотя бы на этих позициях.

– Превосходно, – хмыкнул я. – Эрин говорила, что в этих краях снег не тает практически до конца марта.

– Откуда ей знать, если она никогда не была в России? – недовольно поджал губы брат. – Проверь как следует периметр, прежде чем смениться.

Я не стал возражать ему, напоминая, что Эрин растила бабушка, которая как раз-таки жила именно в этих краях. Вильгельм похоже так и не смирился с моим выбором. И ладно бы ему просто по-человечески не нравилась Эрин. Так ведь нет, он всё ещё не доверяет ей. В тот день, когда она пропала, мы снова безобразно разругались.

– Вильгельм, что случилось? Тревога? – нас подняли на уши, приказав грузиться по машинам, и Штейнбреннер приказал тоже самое своим солдатам.

– Твоя ненаглядная Эрин похоже сбежала! – в бешенстве прошипел брат, оттесняя меня в сторону от остальных.

– Что? – нет, не верю, это какая-то ошибка. – Этого просто не может быть.

– Говорю же тебе, она сбежала вместе с девчонкой, у которой жила!

Я почувствовал, как сердце тяжело ухнуло вниз. Не верю, что это правда, с ней наверняка случилось что-то плохое.

– Мы же будем её искать?

– Конечно, – с издёвкой усмехнулся Вильгельм, – Штейнбреннер лично заинтересован выяснить, почему она смылась.

Бежать ей незачем, да и некуда. Нет, здесь точно что-то не то.

– Давай, вспоминай, может, она случайно проболталась, есть ли у неё здесь родственники или друзья? – прикрикнул брат.

Я покачал головой, прекрасно помня наши разговоры. Я сердцем чувствовал, что Эрин мне не лгала. Горечь одиночества в её глазах сыграть невозможно.

– Ты просто ослеп от своей любви! С самого начала я чувствовал, что она чего-то недоговаривает! Почему ты так уверен, что она не сбежала к своим? Ведь она на четверть русская! – он замолчал, заметив, что к нам направляется штурмбаннфюрер.

– Не говори ему ничего, прошу, – я вцепился в его рукав, чувствуя, как брат пытается освободиться. – Хотя бы до тех пор, пока мы не выясним, что случилось.

Вильгельм посмотрел на меня со смесью злости и жалости и прошипел:

– Ты просто идиот, если думаешь, что ей удастся выкрутиться из этой истории. Я ничего не смогу для неё сделать, когда его солдаты поймают её.

– И что, позволишь этим ублюдкам сжечь её из огнемёта? – я слышал, что они сделали с русской партизанкой, и представлять на её месте Эрин было невыносимо.

– Заткнись! – грубо рявкнул Вильгельм и, оттащив меня в сторону, быстро заговорил: – Я не позволю ему лезть в дела моей роты, но мне придётся расстрелять Эрин. Конечно я сначала выясню, почему она сбежала, но на этом всё! И не смей лезть с геройскими выходками, иначе я…

– Иначе что? Неужели ты думаешь, что меня остановит угроза трибунала?

Никогда не забуду, что я пережил, пока мы искали её. Я оказался прав. Эрин не сбегала, русские снова едва не угробили её. Когда я увидел, как этот мужик возится с самодельной виселицей, у меня похолодело всё внутри. Следом пришла ярость – бесконтрольная, острая. Я понимал, что у русского нет причин быть милосердным со своими врагами. Каждый день наши солдаты убивают их близких, и эта мразь сейчас без всяких сожалений задушит Рени. Я никогда не чувствовал удовлетворения или какой-то гордости, когда стрелял в своих врагов. Поначалу вообще казалось диким то, как можно отнять жизнь у человека потому, что тебе приказали это сделать. Потом просто делал то, что мне навязывал долг. Не настолько я смелый, чтобы умирать за свои убеждения, но тогда я впервые почувствовал какую-то мрачную радость. Ублюдок, который посмел причинить боль моей любимой, мёртв.

* * *

Дорогая мама, жаль, что мы не увидимся на Рождество. Дороги завалило снегом, и похоже мы застряли здесь до весны. Прошу тебя, не волнуйся, с нами всё в порядке, военные действия сейчас приостановлены.

Какая чушь… Хотя мама бы поверила, ведь она ждёт от меня хотя бы какой-то весточки, но разве могу я ей написать правду? Что не знаю, вернёмся ли мы вообще домой? Что меня разрывают сомнения, стоит ли война всех этих жертв? Что так, как раньше, больше никогда не будет? Её любимые мальчики больше не те дети, которых она воспитывала, учила быть честными, справедливыми. Я уже не помню скольких русских пришлось убить за эти полгода. Вильгельм ещё осенью строго карал за мародёрство, а теперь мы, отступая, подчищаем попадающиеся деревни. Продукты, тёплая одежда… Берём всё, иначе нам просто не выжить. Я сам не далее как вчера, обходя периметр, наткнулся на закоченевший труп какого-то русского и не испытывал ни угрызений совести, ни брезгливости, когда стягивал с него маскхалат и тёплые валенки. Война медленно – капля за каплей – ломает, стирая всё, во что верил, убивает мечты и надежды.

Я смотрел на своих товарищей. Похоже, многих терзало похожее уныние. Кох тоскливо причитал, что застрял на Рождество в какой-то паршивой землянке в то время, как домашние объедаются колбасой и пирогами. Бартель постоянно ноет, что его вот-вот доконает русский мороз. Крейцер до сих пор переживает смерть друга. Гюнт один из первых погиб при отступлении из Ершово. И не он один. Я сам порой ищу глазами Вербински, который всегда умел парой фраз подбодрить или веско вмешаться в горячий спор.

– Парни, налетайте пока суп не остыл, – окликнул нас Каспер.

Питались мы сейчас в основном консервами из пайка. За более существенной едой приходилось шагать к полевой кухне чуть ли не километр через непролазные сугробы, а потом размораживать контейнеры с супом или кашей.

– Эрин, пойдём, – я убрал недописанное письмо в ранец и слез с верхнего яруса примитивных нар. Да, мы снова вместе, как тогда в лагере, хотя не могу сказать что счастливы.

– Не хочу.

Последние дни меня очень беспокоило её состояние. После битвы в Ершово она практически не разговаривала. Почти не выходила на улицу, а теперь вот ещё и есть отказывается. Конечно нам всем сейчас нелегко, а она ещё и оказалась на волосок от смерти. Но мне кажется, тут другое. Я знаю, когда она бывала напугана, и это не то. Даже в самые тяжёлые моменты, когда она была вымотана тренировками в лагере, у неё не было такого потухшего, обречённого взгляда. Конечно девушки существа хрупкие, но она на фронте не первый месяц и видела уже достаточно. Она всегда была сильной, что заставило её сломаться именно сейчас?

– Рени, так же нельзя, – я осторожно потянул её за плечо. – Не хватало только заболеть в таких условиях.

– Заболеть? – усмехнулась она. – А какой смысл себя беречь, если не сегодня так завтра я сдохну от пули или чего похуже?

– Рени, никто не знает, что будет завтра, – меня словно обожгло холодом от отчаяния, плескавшегося в родных глазах. – Как же как и то, когда суждено умереть.

Она с какой-то злой иронией ответила:

– Ну да, судьба, фатализм и прочая хрень. Только у меня с костлявой особые отношения. Эта гадина играет со мной как кошка с мышью.

– Рени…

Я пытался подобрать правильные слова, но это было сложно, ведь самого обуревали похожие чувства. Тяжело осознавать, что любой день может стать для тебя последним.

– Эй, голубки, хорош ворковать, – добродушно поддел Каспер. – Одной любовью сыт не будешь. Идите жрать, пока горячее.

– Я в порядке, – слабо улыбнулась Рени. – Ну, или скоро буду, – она накинула шинель и стала заматываться в шарф. – Иди, ешь, я немного подышу воздухом.

Я понимал, что ей иногда требовалось хотя бы несколько минут побыть в одиночестве. Нам всем здесь этого не хватало. Из окопа вылезти она не рискнёт, максимум пройдётся немного и выкурит пару сигарет.

– Хорошо, но всё равно будь осторожна.

Я вернулся за стол. Парни настороженно посматривали на меня, наконец Каспер спросил:

– Что с ней? Последнее время как в воду опущенная ходит.

Мне нечего было им ответить. Как ей помочь, я и сам не знал. Точнее знал, но это было невозможно.

– А чего тут гадать? – хмыкнул Шнайдер. – Я всегда говорил, что бабам на войне не место. А ей ещё к тому же везёт как утопленнику: то в болото провалилась, то партизаны чуть не повесили.

– К тому же и нам не сахар ютиться здесь, а она же девушка, – добавил Кох.

– Да уж, точно не сахар, – разнылся Бартель. – Я уже забыл, когда последний раз нормально мылся. Скоро завшивеем как собаки.

– Она ещё неплохо держится, – усмехнулся Крейцер. – Не ноет, как обычно любят делать девчонки. Я должен быть сильным, это Рени может позволить себе хандрить. Пусть я не всегда могу оказаться рядом в минуту опасности, но я могу поддерживать её и заботиться.

* * *

Лес был красив какой-то дикой, зловещей красотой. Огромные ели, припорошенные снегом, звенящая тишина и слепящее яркое солнце. Несмотря на то, что здесь за каждым деревом могли скрываться враги, я рискнул забрести довольно далеко. Завтра наступит Рождество. То самое, которое мы с Вильгельмом наивно рассчитывали встретить в кругу семьи и друзей. Я до малейших деталей помнил, какая суматоха всегда царила дома в эти дни. К нам обычно приезжала тётя Марта с кузинами, а ещё раньше, когда мы были маленькими, родители увозили нас на Рождество в деревню. Бабушка запекала окорок, мама возилась с яблочным штруделем, дедушка с притворной строгостью спрашивал, были ли мы с Вильгельмом хорошими мальчиками. Гора подарков, которые с восторгом находишь утром под огромной ёлкой. Непередаваемая беззаботная атмосфера праздника, когда ждёшь чудес сколько бы лет при этом тебе ни было. Прошло полгода, вроде бы не так уж и много, а по ощущениям целая жизнь. Сейчас всё кажется таким далёким. И лекции в университете, и вечеринки в баре, где работала Грета, и даже родной дом.

Мама… Я всё-таки отправил ей открытку. Не вдаваясь в подробности, написал, что у нас всё хорошо и мы приедем чуть позже. Заметив мелькнувшую впереди фигуру, я машинально вскинул винтовку, но, присмотревшись, едва не рассмеялся. Вильгельм тоже, видимо, вспомнил, что сегодня канун Рождества – тащит срубленную ель. Вряд ли конечно эта громадина влезет в нашу землянку, придётся её укоротить. Последнее время у нас, мягко говоря, натянутые отношения, но я никогда не мог на него долго обижаться, так что…

– Счастливого Рождества, Вильгельм! – он вздрогнул, как будто в него попал не снежок, а танковый снаряд.

– Традициям изменять нельзя, – улыбнулся он, кивнув на срубленную елку.

Мы медленно побрели по сугробам.

– Ты написал маме хотя бы пару строк? – с упрёком посмотрел на меня брат. – Она в каждом письме спрашивает меня как ты.

– Да, – мне не хотелось ссориться, но всё-таки не смог не спросить:

– А ты по-прежнему пишешь ей сказки, что мы вот-вот выиграем войну?

– Не обязательно писать сказки, Фридхельм, тем более я тоже терпеть не могу лгать, – он остановился, рассеянно наблюдая, как кружатся густыми хлопьями снежинки. – Матери хочется знать, что мы здоровы, не голодаем, что мы мужественно держимся и служим на благо своей стране.

– Давай сменим тему…

Как он до сих пор не поймёт, что нас обманули, навязали войну, за которую приходится расплачиваться погубленными жизнями. Я не очень разбираюсь в военных тактиках, но прекрасно вижу, что за несколько месяцев нам не достичь обещанной победы.

– Ты писал Грете или Виктору?

– Писал, но Виктор так и не ответил ни на одно письмо.

– А Чарли? – подумать только, ещё две недели назад я надеялся, что мы сможем увидеться хотя бы с ней.

– Конечно я поздравил её.

– И всё? – забавно, что бесстрашный Вильгельм боится признаться в своих чувствах девушке, которая явно от него без ума.

– Не понимаю, о чём ты, – он зашагал чуть быстрее, избегая моего взгляда.

– Всё ты понимаешь, – я догнал его. – И не делай вид, что ты не знаешь, что нравишься ей. Она только о тебе и говорила тогда осенью, – он упрямо продолжал идти вперёд. – Почему ты не скажешь ей, что любишь? – не выдержал я. – Ведь жизнь так коротка. Смотри, дождёшься, что её уведёт какой-нибудь красавчик-офицер.

Вильгельм налетел на меня, дурачась, повалил в сугроб.

– Будешь учить меня, как вести себя с девушками?

Я дёрнул его за руку, вынуждая упасть рядом и мы покатились по снегу в шутливой борьбе.

– Почему нет?

Я подмял его, и Вильгельм напрягся, пытаясь меня спихнуть. Нет уж, пусть слушает.

– Я не побоялся сказать о своих чувствах Эрин и ни разу не пожалел.

– И что в этом хорошего? – скептически посмотрел на меня брат. – Чуть что ты срываешься к ней, пренебрегая своим долгом. На фронте нужна ясная голова, а с вами приходится нянчиться как с детьми.

– Ты прекрасно знаешь, что я не хотел, чтобы она продолжала служить в нашей части.

– Посмотрим. Может, получится перевести её куда-нибудь в тыл, – Вильгельм помог мне подняться, отряхнул прилипший на шинель снег, чуть виновато заглянул в глаза. – Ты правда счастлив с ней?

– Конечно.

– Ладно, это твой выбор, – вздохнул брат.

– Звучит так, будто ты уже планируешь мои похороны.