Текст книги "Золотая планета. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 140 страниц)

Народ вокруг заулыбался, зрителя я к себе расположил. Значит, можно бить дальше. Я вновь начал входить в раж, в состояние, подобное тому, что было в оранжерее.

– Но вот аргументы могу интересные подбросить, с этим у меня проблем нет! Такое вас устроит?

Профессор рассмеялся и махнул рукой:

– Ну, давайте попробуем послушать аргументы, сеньор Шимановский!

Я картинно прокашлялся и с напыщенным видом начал:

– Итак, окончив школу с купленным отличием, сеньор Кампос пойдёт учиться в самый престижный университет. – Я обернулся на Толстого, внимательно с прищуром меня разглядывающего. Если б взглядом можно было убить, я был бы труп. – Учиться, конечно, он будет так же, как и здесь, но в университете это гораздо легче устроить. Там цель – не учёба, нет баллов для поступления, есть лишь итоговый диплом, который тоже можно организовать при помощи шантажа и финансовых вливаний. Поэтому те четыре-пять лет станут для сеньора Кампоса непрерывным праздником, с пьянками и гулянками каждый день.

Я сделал паузу. Аудитория мысленно со мной согласилась. Да и трудно не согласиться с подобным утверждением, глядя на его поведение сейчас.

– Затем он пойдёт работать. Скорее всего, папочка сунет его в какое-нибудь хлебное место, синекуру, где ничего не надо делать и получать за это большие деньги. Параллельно подарит небольшую фирму, где тот станет генеральным директором и в которой даже не будет появляться.

Я оглядел лица ребят вокруг. Все, включая Хуана Карлоса и сучку Долорес, с интересом слушали. Это не подстава гламурных потаскух, это чистая импровизация, да ещё на одном из самых жёстких уроков с самым непредсказуемым и суровым преподавателем.

– Так и пойдёт: он будет отдыхать, хорошо проводить время, за него будут работать менеджеры низшего звена, таща на себе всю адскую рутину. Он же будет получать за это премии и бонусы.

Затем, со временем, сеньор Кампос лишится поддержки своего папочки. Не знаю, но мне кажется, что такие люди долго не живут. По крайней мере, на свободе…

В аудитории воцарилась гробовая тишина. Даже профессор перестал улыбаться. Я играл с огнём, и играл сильно. Кампос – не тот человек, с которым можно шутить.

Я имею в виду Кампоса-старшего, конечно. Мне же было всё равно, точка невозврата уже пройдена. Меня несло, и остановиться я смогу лишь в могиле.

– Или конкуренты грохнут, типа передел сфер влияния, или зарвётся, своей мафии дорогу перейдёт. Кто его в их бандитских делах разберёт! На самый худой конец, департамент безопасности всё-таки нароет на него достаточно улик, и дона Виктора закроют лет на сто двадцать – сто тридцать… – Я картинно обернулся во все стороны вокруг, вешая на себя озадаченное лицо. – А что вы все с таким удивлённым видом? Как будто не знаете, кто такой Виктор Кампос!

Мой энтузиазм никто не поддержал. Гробовое молчание тянулось, но оцепенение начало проходить. Да, мы все знаем, кто такой Кампос, конечно же. Только говорить вслух боимся. Боялись. А теперь, когда эта информация озвучена, чего нам бояться? Теперь в ней ничего страшного нет! Да, Кампос – преступник. Да, бандитский авторитет. А мы все такие смелые, когда жопой в огонь за каштанами лезть не надо, и будем это открыто обсуждать! Это же Шимановский первый сказал, вот он пусть и боится!

Эта мысль в той или иной степени отчётливости и законченности проступала на лицах всех однокурсников. Меня скривило внутри от отвращения. Дерьмо! Всё вокруг – дерьмо!

– Но его сынок к тому моменту приобретёт достаточный «опыт», – решил я вернуться к истокам темы, – и начнёт двигаться по карьерной лестнице самостоятельно. Отсидел в этом отделе? Иди замом начальника другого! Посидел замом? Иди коммерческим директором! И так далее. Ведь делать не надо ничего и нигде! Всё за тебя сделают сотрудники, подчинённые! Те, которые парились в школе, зарабатывая баллы для поступления, вкладывали в учёбу душу и всё свободное время! Кто потел и не спал ночами перед сессиями в универе, кто своим трудом достиг долгожданной корочки красного цвета… По которой их пригласят на такую высокую и хорошую должность, как подчинённый Толстого!!!

Я специально сказал прозвище, но никто не обратил на это внимания. Слишком живую, актуальную тему я поднял. Ту, что касается всех, здесь сидящих. Я указал им, что они – быдло, только быдло высокооплачиваемое. В смысле, станут в будущем. Стоит ли говорить, что гнетущая тишина продолжилась, но взгляды, бросаемые на меня, приобрели ярко негативный характер?

– Так зачем же ему напрягаться? – Я снова обвёл взглядом присутствующих, внимательно вглядываясь в глаза каждому. Многие опускали головы. Большинство просто отворачивалось. Ведь все мы здесь, или почти все, потенциально те самые «менеджеры» – сотрудники, рабочие лошадки, которыми будут командовать бездельники кампосы. За редким исключением. И эта тема тоже никогда в этих стенах не поднимается. – А если произойдёт косяк, система даст сбой – всегда можно подставить вместо себя кого-то из подчинённых! Их вон ведь сколько: один уйдёт, другой придёт – какая разница?

Так через много-много лет сеньор Кампос будет иметь большой дом в престижном районе, приличный счёт в канадском банке, красавицу жену, которую ему сосватают компаньоны, считающие его перспективным, несколько молодых любовниц, с которыми он будет весело прожигать жизнь, шестидюзовую «эсперансу» в гараже и все-все атрибуты успешного человека. А также сытую должность, на которой по-прежнему ничего не надо делать, свою фирму, а то и не одну, и целую кучу знакомых во всех сферах общества. Разве это не уважаемый человек?!

Я замолчал, позволяя аудитории ощутить полный эффект от своих слов. Правда глаза колет, все мои сокурсники предпочитают не говорить на тему социальной несправедливости, а она существует даже здесь, в одном из самых престижнейших учебных заведений планеты. Каждому присутствующему уже сейчас, за много лет до окончания университета, отведено определённое место в жизни, и у платников, и тем более у титуляров. Каждый знает его и давно с этим смирился. От самих нас зависит не много: будем ли выше на две-три позиции или ниже.

Для всех это – норма жизни. А я вот, негодяй, взял да и вскрыл затянувшийся уже нарыв, выпустив гной! Меня сегодня возненавидит много людей, и не потому, что они на стороне Кампоса. Наоборот, они лучше, чем кто бы то ни было, понимают, что я прав, но не в силах изменить положение вещей. Сам того не желая, я обвинил присутствующих в трусости, в нежелании менять что-то в этой идиотской коррумпированной системе под названием «общество». Да-да, это будет их следующей мыслью – трусость. Они придут к неутешительному выводу, что пусть уж лучше всё останется по-прежнему, ведь так проще. Легче. Привычнее.

Трусость? Да, трусость! А что может быть ужаснее в этом мире, чем уличение в трусости?

Они ничего не сделают с кампосами и давно свыклись с этой мыслью. Но вот маленький выпендрежник Шимановский, мелкая противная зудящая сошка, – хороший объект для вымещения злости! Злости на самих себя! Я прочитал эту мысль на неприветливых лицах сокурсников и сокурсниц, смотрящих виновато, жалостно, но с зачатками неприязни в глазах, которой только предстоит вырасти в стойкую антипатию ко мне и мне подобным. И желание продолжать спектакль резко пропало.

– А вы говорите: «теорема Лагранжа», сеньор профессор! – подвёл я итог. – Да сдалась она ему, с его-то перспективами?!!

Через силу усмехнувшись, замолчал. Минута. Другая. Все смотрели кто на меня, кто в стороны, и молчали тоже. Наконец Хуан Карлос уронил крышку от своей информационной капсулы, и щелчок её падения вывел всех из состояния ступора. Профессор прокашлялся и сухим нейтральным голосом обратился ко мне:

– М-да, сеньор Шимановский, с фантазией у вас всё хорошо! Я учту это, когда буду спрашивать вас на экзамене. – Его глаза были серьёзными, но ненависти в них не было. Этот человек никого не боялся и смелых людей уважал. Но на экзамене мне действительно придётся туго. За всё хорошее. Он не бросает слов на ветер, тем более в таких ситуациях. – А вы, сеньор Кампос, экзамен вообще не сдадите, если будете неуважительно относиться к моему предмету… – перевёл он взгляд на Толстого. Теперь в его глазах засверкали яркие искры презрения. – И вообще никому не сдадите. Я смогу вам это организовать. Думаю, МОЕЙ фантазии на такое хватит. Итак, продолжим. Мы остановились на том, что…

Я облегчённо откинулся на спинку кресла и увидел в козырьке, переведённом на время в зеркальный режим, отражение перекошенной рожи Бенито. Кажется, сегодня вечером что-то будет.

Спина покрылась мелким липким потом. Я не боялся. Я просто трезво оценивал свои шансы.

В столовой, перед последней парой, я стал центром внимания. Весть о том, как я «опустил» Долорес, только-только облетела все три курса, вызвав ажиотаж, смешки и пересуды, а тут вдогонку пошла новая информация, мой монолог про Кампоса и то, кто и как устроится в этой жизни при помощи папочек. Эта тема была актуальна и тоже распространялась со скоростью молнии. Мне кивали, меня хлопали по плечу, шутливо бросали «Ну, ты, император!» и прочее. Знакомые девчонки весело щебетали, что-то выспрашивая и уточняя про случай в оранжерее (эти были из группировки, находящейся на ножах с группировкой Долорес), смеялись над моими новыми комментариями… В общем, было весело.

Но я отдавал себе отчёт, что это – веселье перед бурей. Если со стороны Эммы и её подруг каверз можно не ждать, то Толстый настроился крайне решительно. Его не было ни в столовой, ни в ведущих к ней коридорах и рекреациях. По крайней мере, я его не видел. Его и всех членов банды, а их в школе более десяти человек на всех курсах, не только в нашей группе. И это плохо.

Уйти с последней пары? Спрятаться? Сбежать? Я уже вышел из того возраста, когда это помогает. Лет в двенадцать этот финт мог спасти от неприятностей, но сейчас будет лишь отсрочкой от неизбежного. Толстый найдёт меня где угодно, надо будет – и на районе выцепит. Только там уже показным избиением я не отделаюсь. Там будет капитально выпускаться пар, методично и целенаправленно. Так что лучше встретить судьбу лицом к лицу, сегодня, здесь, после занятий. Так будет дешевле для здоровья, да и трусом не прослыву. Поэтому я веселился, шутил, кивал и смеялся, понимая, что это ненадолго.

Так и вышло. Они ждали меня в десяти метрах от административной границы школы. То есть за территорией, на которой за драку могут исключить. Десять метров и – бах! Уже не могут. За этой линией драка – проблема гвардии, а не школы.

На последней паре ни Толстого, ни его прихвостней тоже не было. Это о многом говорило, и я настроился. Рюкзак с формой оставил в шкафу, пиджак оставил там же (он больших денег стоит, мы на этот костюм еле-еле денег наскребли), чтобы уцелел. За первозданную сохранность брюк и рубашки не сомневался – после общения с «друзьями» они вряд ли выживут. Жалко, но альтернативы нет: пойду в спортивной форме – засмеют. Козырек навигатора с двумя отражателями-визорами, свою последнюю обновку (которой по праву гордился – вещица не из дешевых!), тоже оставил в шкафу. Галстук. И его можно снять, пятьдесят империалов стоит. Вроде всё. Можно идти.

Вокруг собиралась толпа зрителей. Люди, как бы между прочим, останавливались неподалеку от границы, возле которой кружком стояла бригада Толстого (во весь голос что-то обсуждая и ржа), и «делали свои дела», бросая на банду и на выход из школы нетерпеливые взгляды.

К моему подходу собралось уже человек тридцать. Немного. Однако я вышел одним из первых, не задерживался, иначе было бы больше. Но мне плевать на зрителей, плевать на их количество. Плевать и на уговоры Хуана Карлоса: дескать, иди через чёрный ход, через другой выход. Это не избавит от встречи, а сидеть запершись дома до конца жизни я не могу – как он не может этого понять?

– Удачи, чувак! – На прощание почти тёзка хлопнул меня по плечу, и я пошёл.

Ему драться вместе со мной? Типа друзья? Увольте! Это не та драка, в которой он мне поможет. Нас замесят и вдвоём, и втроём, и вчетвером. (Хотя четверо – перебор, я не смогу собрать такого количества сочувствующих, столько в нашей школе не наберётся.) Так зачем требовать от него бессмысленных жертв? Да и отношения у нас, так сказать… Мы дружим только в школе, и только потому, что больше дружить не с кем. Я не могу сказать, что это товарищ, с которым пойдёшь в разведку, в бой, которому доверишь свою спину. Просто «рабочий друг», приятель по общению и интересам. Хороший пацан, но… Не более.

Так что я, как и в детстве, как и всегда, один против всего мира.

Я смело перешагнул хорошо заметную (хотя и невидимую) черту, разделяющую зоны ответственности. Разговоры вокруг смолкли. Банда развернулась, растягиваясь в цепь, как бы перегораживая путь. Да не собираюсь я бежать, родные! Не собираюсь! Некрасиво это! Можете расслабиться!

Они меня послушались, беря в полукольцо. За спиной оставался единственный выход – вернуться в школу. Но для меня он был неприемлем.

А ещё я молился. Молился богам – покровителям планеты, молился христианскому Богу, в которого верит мать, призывал на помощь Священный Круг – всех, кого только можно, чтобы послали мне мою ярость…

…Я не рассказал о себе главного. То, что я способный, учусь в престижной школе за грант, у меня подвешен язык – это всё мелочи по сравнению с главной моей особенностью. Я – берсерк.

Ярость, безудержная, сметающая всё на своём пути, – моя вечная спутница, моё проклятие и благословение. Проклятие, потому что во время приступа я не контролирую себя, могу сотворить всё, что угодно, а благословение, потому что, подобно берсеркам Древней Скандинавии, иду в бой ничего не чувствуя и не ощущая, на одних звериных инстинктах.

Звериные инстинкты – страшная вещь. Они заложены в каждом человеке, но просыпаются только под действием страшнейшего стресса, шока, и то не полностью, а частично – слишком велики барьеры, выстроенные вокруг них нашим сознанием. Ведь перегрызть обидчику горло, вырвать сердце в пылу битвы голыми руками – это тоже инстинкт. От таких инстинктов надо защищаться как только можно.

У меня нет сдерживающих факторов. Вообще. Когда начинается приступ, я ничего не чувствую, не понимаю, действую, согласно собственной установке, которую даю перед этим. Я пытаюсь достать и достаю противника, невзирая на град ударов в мой адрес, невзирая на физическое состояние. Боль для меня не существует, существует лишь цель.

Это одна из главных причин, почему от меня отстали. Я не сдаюсь, не прогибаюсь… Толстый не из тех людей, которые спускают такое. Он – беспредельщик, для него задавить меня – дело чести, без этого он стал бы в глазах банды посмешищем. Подонки никогда бы от меня не отстали, пока не добились своего, но в порыве последней крупной драки, когда меня месили скопом за то, что я начал вылавливать их поодиночке (и отправлять в больницу), у меня началось ЭТО.

Самый жестокий приступ из всех, какие помню. Точнее, ничего не помню. Лишь себя, придавленного к земле несколькими телами подонков, бьющегося в конвульсиях; окровавленное лицо одного из них со свисающими лоскутами кожи и мяса, разодранного голыми руками. Ещё одного, всего в крови сплошным слоем, воющего от боли так, как… Даже сравнения с чем-либо не могу придумать, но это было СТРАШНО! Я так и не узнал, что сделал с ним, но моё лицо и рот были в крови.

Ещё бледное лицо третьего, стоящего на четвереньках напротив, через силу, со свистом впускающего в себя воздух, смотрящего вперёд отсутствующим взглядом. И испуганные лица остальных, включая самого Толстого, когда они меня отпустили и ретировались. Да, так и было, отпустили и, пятясь задом, ушли.

Больше меня не трогали.

* * *

Я не знаю, сколько денег мать отстегнула за то, чтобы скрыть мою болезнь, что я даже смог учиться в престижной школе. Она русская, хоть и полячка. О поляках в имперском секторе мало кто имеет представление. Для них мы все – русские, так же как они для нас – латиносы, хотя по отношению друг к другу могут быть венесуэльцами, бразильцами или, скажем, перуанцами, а русские умеют договариваться. Конечно, я серьёзно подозреваю, что ей кое-кто помогал, но это уже другая история, об этом позже. А пока я благодарен ей за то, что она столько лет скрывала мой недуг, и скрывала успешно.

Кстати, тогда подонки ничего никому про приступ не сказали. Видимо, испугались огласки о том, что сама банда великого и могучего Кампоса наделала в штаны и сбежала от какого-то русского. Для них это смерти подобно, ведь меня всего лишь исключат, а их позор остаётся на всю жизнь.

Но сейчас я жаждал такой же ярости, как тогда. Я хотел порвать Толстому горло голыми руками. Я хотел его смерти. Его и его дружков, кого достану. И пусть потом вылечу отсюда, пусть никуда не смогу устроиться, буду работать дворником и грузчиком, состоять на учёте в дурке… Я готов! Но эту гниду я сделаю!

…Если только моя единственная и самая лучшая подруга явится…

– Слышь, император! – Вперёд вышел сам Толстый. Ба, какими судьбами? – Слышь, ты! Мы тебя предупреждали, чтобы вёл себя тихо и не выпендривался?

– А кто ты такой, чтобы предупреждать, что мне делать, а что нет? – занял я позицию «рогом в землю». Пока сойдёт.

– Слышь, ты! Русская сволочь! – начал один из холуев, – Чё, приступ немотивированной храбрости?..

Но Кампос его резко одёрнул:

– Тихо! – и уставился на меня пронизывающим взглядом.

Толстый, в отличие от своих тупоголовых дружков, дураком не был. Да, его поведение насквозь пронизано быковатостью, но это – единственный стиль поведения, доступный ему, он с детства привык к нему. Сам же по себе он человек умный и рассудительный. Относительно умный, конечно. Но это вдвойне страшно, учитывая претензии. Он подражает улице, подражает криминалу, оставаясь внутри прохаванным интеллигентом, талантливым управленцем без стыда и совести. Иначе бы не учился в этой школе.

– Слышь, Шиманьский, ну и чего тебе нормально не жилось? Чего тебя всё время на подвиги тянет? – тихим голосом спросил он, оставив в стороне «уличную» браваду.

– Не люблю, когда всякие уроды меня жить учат, Бенито! – честно ответил я, нахально улыбаясь.

Теперь дуэль. Кто не выдержит первым. Проиграю в любом случае я, но цель – дать в рожу Толстому – того стоит.

Я не выдержал. Просто знал, что будет дальше, и потому прыгнул первый. Так у меня есть преимущество первого удара – бью куда хочу и как хочу, правда, при этом теряю моральное право утверждать, что это не я начал драку, ведь получается, что её начал именно я… Но в задницу это право!

Я промахнулся. Удар получился слабее, чем хотелось. На роже у Кампоса останется всего лишь небольшой синяк, да и тот быстро пройдёт. Дальше на меня навалились. Со всех сторон. Я ещё успел нанести несколько ударов, не глядя, в разные стороны, а потом…

…Потом меня долго-долго месили. Били не сильно, не зря же у них был «военный совет» вместо пары. Всё предусмотрели и рассчитали! Но месили колоритно. Ногами, с шикарным замахом. Если бы такие удары проводить в полную силу, я бы уже давно был трупом. Тоже играют на публику, скоты!

Но и так пришлось несладко. Лицо затекло, на губах явственно ощущался привкус чего-то липкого и солёного. Толстый, как и положено лидеру, стоял рядом и что-то говорил «мне». Для толпы, естественно, я его просто не слышал.

…Ярость пришла тогда, когда понял, что проваливаюсь в беспамятство. Но это была совсем не та ярость. По ощущениям она напоминала мне котёночка. Я чувствовал себя эдаким маленьким злым задиристым котёночком, тогда как в день, когда они отступили, был грозным тигром. Даже в беспамятство не провалился – так, немного взревел, вскочил, бросился на Кампоса…

…И повис на руках его дружков.

Они снова навалились – скрутили, вывернули руки, не давая пошевелиться. Я ревел и выл ещё минут пять, что-то орал, но двигаться не мог. И лишь тогда, когда ярость ушла, оставив после себя трясущиеся в судороге конечности и ощущение полного опустошения в душе, когда я безвольно повис на руках, в голос плача, вперёд вышел Толстый:

– Вот видишь, Шиманьский, и на тебя управа нашлась! И ничего ты больше нам не сделаешь! – Он с силой ударил под дых.

Я судорожно задвигал ртом, пытаясь вдохнуть воздуха, но ничего не получалось.

– Ай-ай-ай! Наш великий император плачет! – обратился он к публике. Я чувствовал, как слёзы текли и текли по лицу безостановочно. Сами по себе, я их не контролировал. – Как работать языком – он герой! Император! А как отвечать за базар – сразу нюни пустил!

Снова удар.

– Может, попросишь прощения? Извинишься? За плохое поведение? А? Я тебя прощу! Чего молчишь?

Толстый подошёл вплотную и наклонился к моему лицу. Дружки ослабили хватку, давая мне возможность наконец-то вдохнуть.

– Давай, Шиманьский, извиняйся! Мы все тебя слушаем! – Затем встал и отошёл в сторону, всем своим видом показывая, в каком он нетерпении.

Унизить меня решил? А вот не выйдет, парниша! Я, превозмогая боль во всем теле, смог выдавить:

– Идддиии наааахх…

Толстый взревел, словно раненый бык. Удар. Ещё удар.

Удары посыпались на меня градом! Он бил меня кулаками, как грушу, по корпусу, по лицу!.. Остервенело, осатанело, вымещая накопившуюся злость…

* * *

…Очнулся я на земле, лежа на спине. Надо мной нависал, заслоняя «дневной» свет, Кампос. Вокруг стояли дружки, как бы пресекая возможную попытку убежать. Я же не мог шевелиться, какой там бегать! Даже ползти не мог!

Бенито имел серьёзный вид, серьёзнее некуда. На его лице не было привычной насмешки над поверженным противником. Да, он сегодня победил, но всё ещё меня опасался. Типа уважал, как достойного соперника? Скорее всего. А это хуже, чем если бы презирал, – последствия иные. Медленно, растягивая слова, проговорил:

– Значит, слушай сюда, Хуанито! – Последнее слово он выплюнул с издёвкой. – Я сегодня добрый. Живи. Но учти, это – последнее предупреждение. – Он тоже сделал паузу, обернувшись к публике, которой скопилось уже человек шестьдесят. – Ещё один косяк с твоей стороны, и ты больше не будешь здесь учиться! Я слов на ветер не бросаю. Всё понял?

Я многозначительно молчал, показывая этим своё к нему отношение.

– Я тебя предупредил! Всё, пойдём.

Он махнул рукой и пошёл в сторону города. Его дружки, перебрасываясь ехидными шуточками, направились следом.

Толпа, стоявшая вокруг, потопталась ещё некоторое время, глазея на избитого меня, а затем медленно начала расходиться. Через четверть часа вокруг никого не осталось.

Я нашёл в себе силы доползти до стены и облокотился, переводя дух, пытаясь прийти в себя.

– Ну сколько тебе говорить, Хуанито, да не связывайся ты с ними! – Рядом, тяжело вздыхая, присел Хуан Карлос. – Как маленький! Что, трудно было промолчать?

– Ненавижу уродов! – только и смог выдавить я. Объяснять что-то такому приспособленцу, как он, бессмысленно. Тем более сейчас.

– Ладно, держи вот… – Он протянул платок. – И вот. – Из его рюкзака появилась бутылка с водой. – Это от Николь. Она сообразительная. Сбегала.

– Та девушка? – оживился я. – Новенькая?

– Забей на неё! На неё виды у Толстого! – убито ответил он, отводя в сторону глаза.

– ?!

– Потом сам всё спросишь и поймёшь. Об этом вся школа знает. – Хуан Карлос снова вздохнул. – Ладно, император, вытирайся и вставай, пошли! Мне тебя ещё до дому тащить, а это неблизко!..

Почти тёзка поднялся на ноги и отряхнулся…

Глава департамента безопасности

Её королевскому величеству

Совершенно секретно

Согласно Вашему приказу № 4211084, наблюдение за объектом 528496, кодовое имя Ангелок, продолжается.

За отчётный период новых способностей объекта не выявлено.

Все способности по-прежнему оцениваются как «выше среднего» и «отличные».

Коэффициент интеллекта 120. Замечена равно хорошая усвояемость как точных, так и гуманитарных наук. Склад ума аналитический. Прогрессируют способности быстро принимать решения, в том числе нестандартные, а также ораторские способности.

Обращаю особое внимание на то, что, несмотря на большое количество способностей с характеристикой «выше среднего», только память и две-три незначительные особенности могут уверенно характеризоваться как «отличные». И нет ни одной, претендующей на оценку «феноменальная» и «гениальная».

Внутреннее состояние объекта оценивается как стабильное, взгляды устойчивые, мировоззрение сформировавшееся. Характер твёрдый, уверенный. Несмотря на то что был замечен в акциях протеста республиканцев, чётких политических взглядов не имеет.

Ни одну из глобальных религий рьяно не исповедует, ко всем духовным течениям относится равно прохладно. Религию матери, католицизм, также не поддерживает.

Физически развит. Продолжает заниматься восточными единоборствами. Специалисты оценивают его состояние как «отличное», но перспективы «умеренные».

Взаимоотношения с окружающими сложные. С матерью – хорошие, хотя немного натянутые. Со сверстниками – неоднозначные: близкие дружеские контакты с ровесниками малочисленны, контакты с девушками с поправкой на возраст умеренные, что говорит об относительной замкнутости объекта, но в пределах порога Лоренца. Также существуют явно конфликтные взаимоотношения с агрессивной группировкой однокурсников на почве иерархии в школьном обществе. Конфликт оценивается в три балла по шкале Рихарда, дополнительных усилий для его погашения со стороны ДБ не требуется. Поведение Ангелка в конфликте оценивается как стойкое, действующего типа, что говорит о его нетолерантности, нежелании избежать столкновений при имеющихся возможностях.

Побочные последствия генетического вмешательства проявляются регулярно, но не часто и в слабой форме.

В данный момент производить вербовочные и иные мероприятия по привлечению к службе не рекомендую.

Приложение

Совершенно секретно

Сестрёнка, для чего тебе эта бездарность? Объект не подходит ни для оперативной, ни для аналитической работы. Ни по одному параметру. Никаких феноменальных способностей за восемнадцать лет так и не выявлено. Уровень хорошего клерка, не более. Считаю данный проект бесперспективным и настаиваю на закрытии.

Алиса.

Её королевское величество

Главе департамента безопасности

Совершенно секретно

Продолжать наблюдение.

Приложение

Совершенно секретно

Алиса, не лезь в чужие дела. Занимайся своими.

Лея.

Глава 3

ИНФАНТА

Хуан Карлос проводил меня до подъезда. Наверх я поднялся уже сам – тело болело, но болело терпимо.

Дома первым делом включил воду и залез в ванну – смыть с себя грязь, кровь и расслабить мышцы. И лишь через полчаса тупого лежания и созерцания потолка в голову полезли первые мысли.

Ну я и дурак! Нет, ну, на самом деле, кто меня всё время дёргает за язык? Что мне мешает жить так, как живут все? Как тот же Хуан Карлос? Ведь эти уроды уже было отстали от меня!

Я что, своим глупым трёпом могу что-то исправить? Изменить жизнь к лучшему? Хорошо, «опустил» Долорес, рассказал всем про «будущее» Кампоса. Что от этого в мире поменялось?

Да ничего!

Эмма не осознаёт, насколько она пала. Её группировка дур считает себя утончёнными гламурными красавицами, которым море по колено. Толстый – бандит и в будущем пойдёт по папиной дорожке. Вообще, все папенькины сыночки пойдут по пути, уготованному им папеньками. А титуляры отправятся на работу куда-нибудь на Меркурий или Луну, где не хватает квалифицированных специалистов, прогниют там несколько лет, отрабатывая контракт на обучение, затем вернутся и начнут строить новую жизнь, уже собственную. И всем хорошо, все рады.

Людям плевать на несправедливость. Это – данность. Такая же естественная, как необходимость чистить зубы по утрам и мыть руки перед едой.

Это – нормально!

«Тогда почему ты, Хуан Шимановский, не можешь этого принять и не выпендриваться? Какая муха тебя кусает всякий раз, когда видишь возможность встрять и поиздеваться над кем-то, вывести дебильные законы Системы наружу? Ткнуть людей в вещи, на которые они давно не обращают внимания?

Наверное, потому, что это будет означать смирение, что я прогнулся, принял уготованную мне судьбу, – ответило моё «я». – А я не собираюсь ничего принимать! Не собираюсь – и всё! Буду получать снова и снова и снова вставать! Пускай я не стану императором, бред это конечно же, но это не значит, что останусь гнить в тухлом болоте!»

Я выберусь! И стану… Не знаю кем, пока рано об этом, но кем-нибудь серьёзным и важным – точно! И пошли бы все Толстые куда подальше!

На этой оптимистичной ноте я вылез из ванной, переоделся в чистое и побрёл показываться матери на глаза. Та уже пришла с работы и разогревала на кухонной панели ужин.

– Опять? – сухо спросила она, бегло глянув на меня вполоборота.

– Снова! – лаконично буркнул я в ответ.

Она продолжила так же сухо, с легким налётом раздражения:

– И?..

– Разберусь! – выдавил я и сел. Мимоходом глянул в зеркало. Да, фенотип разукрашен великолепно! Будто скульпторы ваяли!

– Ничего не сломали? – В голосе ни грамма сочувствия. Мать вытащила из панели пирог, развернулась и поставила на стол. На лице её не дрогнул ни один мускул.

– Сломали бы – не сидел тут! – в том же тоне ответил я.

– Тогда ешь!

Ели мы молча. У нас с матерью какие-то странные отношения. Возможно даже, что предыдущий диалог покажется разговором двух идиотов… Но на самом деле она очень любит меня, души не чает. Но пытается воспитать из вашего покорного слуги «достойного человека». Такого, за которого ей потом не будет стыдно. В детстве меня это бесило, я плакал, убегал, кричал в лицо: дескать, ты любишь не меня, а своё отражение во мне…

…А сейчас считаю, что только так и надо. Жизнь – тяжёлая штука, и я готов в ней барахтаться только потому, что она своим отношением дала для этого толчок. Нарастила мне каменную шкуру, вложила в руки оружие, силы понять, принять и не утонуть.

Например, сейчас мои сверстники переживают некий возрастной мировоззренческий кризис – им кажется, что вокруг всё плохо, никто их не любит, жизнь – дерьмо. Слушают психотропную и мозгодробительную музыку, протестно одеваются, следуют за какими-то модными молодёжными движениями, чтобы выглядеть «не как все». Кто-то напивается до поросячьего визга, кто-то глотает НОКС (или экзотические органические наркотики, но это уже кто побогаче). А я вот так не считаю. Ну, про то, что жизнь – не очень хорошая субстанция.

Я считал так лет пять назад и тоже сильно переживал. Зато сейчас знаю это точно: жизнь – самое «оно», и меня стопроцентно никто не любит. Кроме матери. С этим я спокойно живу, не впадая в подростковую депрессию, не пишу грустных стихов и предсмертных записок, не занимаюсь прочей ерундой. Просто жизнь такая, какая есть, и мне в ней надо думать о себе, о завтрашнем дне, а не горевать, как же всё серо.