Текст книги "Золотая планета. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 114 (всего у книги 140 страниц)

  Девочки вышли, остались лишь действующие хранительницы. Смотрели на меня, ничего не говоря. Я смотрел на них.

  – Ты все понял? – нарушила молчание Оливия.

  Кивнул.

  – Мы за тобой наблюдаем. Больше не делай ошибок.

  – Какой вам в этом интерес? – усмехнулся я. – Ведь если я правильно понимаю, лично ты с удовольствием слила бы меня в канализацию.

  Она скривилась и обреченно вздохнула, дескать, какой же этот юноша непроходимо тупой.

  – Нам работать, Шимановский. Нам с тобой. В паре. И я очень хочу, чтобы у нас все получилось. Вопросы есть?

  Я отрицательно покачал головой.

  – У меня нет. Но все это актуально, только если они, – я ткнул пальцем в потолок, – больше не подложат свинью.

  – Не подложат, – довольно растянула губы хранительница. – Больше не подложат. Они достигли своих целей, больше нет смысла нагнетать обстановку. Так что теперь все, что будет происходить, на твоей совести. Ты нас понял.

  – А они не... Не того? – не нашел слов, чтоб быстро сформулировать я. Она отрицательно покачала головой.

  – Не должны. Сейчас обсуждается вопрос о переводе их в наказующие, там им будет не до тебя. Это карт-бланш, Шимановский. – Она усмехнулась. – Раз они, – палец так же вверх, – тебя взяли, значит докажи, что сделали это не зря. Иначе происходящее не имеет никакого смысла.

  Я перевел глаза на Мамочку. Та сидела с показным равнодушием на лице, но я почувствовал ее ОЧЕНЬ большую заинтересованность. Она впитывала происходящее, как губка, делая свои выводы и намереваясь сделать их еще более далекоидущими чуть позже, когда впечатление о встрече уляжется. Что ж, возможно, с нею и ее звеном мне так же придется работать, и обе девочки (как и их звенья) об этом осведомлены. А жизнь не такая скучная штука!

* * *

  Гермозатвор был поднят, створки открыты. Я заглянул внутрь, не входя – во избежание. Но нет, эмоции схлынули, в душе ее осталась одна пустота – бросаться на меня не будет.

  Катарина бродила по кабинету и складывала вещи в две большие коробки. Неспешно, прощаясь. Не "словно", именно прощаясь, ставя точку в своей многолетней здесь работе. Она не разделяла моего оптимизма по поводу своего возвращения.

  – Как ты?

  Обернулась. Глянула... Нет, не с ненавистью. И не с презрением. С тоской.

  – Уже лучше. – Кивнула. – Заходи. Бить не буду.

  Я вошел. Сел на один из стоящих в дальнем углу стульев.

  – Как себя чувствуешь?

  Покачала головой, словно отгоняя наваждение.

  – А как ты думаешь?

  – Они тебя вернут. Вот увидишь.

  Из ее груди вырвался хриплый смех. Села напротив, рядом со столом, опустила голову.

  – Эх, мальчик-мальчк!..

  Молчание.

  – Я больше не нужна им, зачем меня возвращать? Фигура отыграла, можно убрать ее в коробку.

  Я отрицательно покачал головой.

  – Не отыграла. Игра продолжается, а я слишком важный, чтобы рисковать в таких мелочах. Я слишком беспокойный и непредсказуемый, мне нужен настоящий полноценный куратор, а не "добрая тетушка". Человек, знающий подопечного как свои пять пальцев и имеющий на него реальное влияние. Кроме тебя некому.

  – Да уж, большое я имею на тебя влияние! – Она засмеялась. – Такое, что...

  – Вот только не надо себя недооценивать, – хмыкнул я. – Ты добилась многого. Слишком многого, чтобы убирать тебя в коробку.

  – Потому ты и "слил" меня, что я многого достигла? – она вновь засмеялась, но больше подошло бы "закаркала". – Избавился от влияния? А заодно отомстил за тюрьму и подвал Кампоса?

  В ней говорила злость, я ее понимал. Особенно учитывая, что она женщина, а женщины в таком эмоциональном состоянии редко говорят адекватные вещи.

  – Ты же знаешь, что это не так, – попробовал убедить я и обезоруживающе улыбнулся. – Просто мне больше негде было взять оружие, только и всего. Как только всё успокоится, они вернут тебя и всё будет в порядке.

  – Значит, эта катавасия только ради оружия? Ради одного единственного игольника? Ты "сливаешь" друзей, хороня устоявшиеся отношения только ради того, чтобы помахать у кого-то перед носом глупой железякой?

  – Друзей? – Я нехорошо усмехнулся, начала разбирать злость. Задумался. Затем перешел в наступление, чуть не сорвавшись на крик.

  – Вот только не надо этого разводить, пожалуйста! Про "дружбу" и "хорошие отношения"! Это твоя вина, что произошло именно так, что я избрал тебя мишенью!

  Ты спишь со мной, да, но я понятия не имел и не имею, кто ты! Друг ты мне или враг? Я понятия не имею, что ты сделаешь, если отвернусь! Понимаешь? С кем ты? Со мной или с ними? Ты отстаиваешь мои интересы, или их, используя постель лишь как средство давления на меня? Как форму контроля?

  Я почувствовал, как задрожали кончики пальцев. Давно следовало это сказать, жаль, что довелось при таких обстоятельствах.

  – Я ничего о тебе не знаю. Я ничего не могу в тебе прочесть. Ты же дистанцируешься, пытаясь усидеть на двух стульях, и с ними, и со мной. А это опасная игра, Катюша. Я никогда не подставлю своих, да, но вот своя ли ты?..

  – Я не могу так, – подвел я итог. – Я сделал это, потому, что своей не считаю. А с нимиу меня был и будет разговор короткий, с волками жить – по-волчьи выть. И этот завет, кстати, привила мне именно ты.

  – По волчьи выть... – горько потянула она. Задумалась.

  Я понял, она уже не раз раскаялась за эти дни в своей, скажем откровенно, высокомерной политике общения со мной. Катарина считала меня маленьким и глупым, а себя – взрослой и всемогущей, и неприятно удивилась, что богиней для меня не является. Что я тоже могу подставить, плевав на заслуги, регалии и достижения, руководствуясь единственным принципом, которого она сама придерживается – целесообразностью. Она ведь пыталась быть для меня другом, я видел те робкие попытки. Но раз за разом сама же строила стену, на которую натыкалась и уходила, считая, что имеющегося уровня отношений достаточно. Что форсировать их – терять авторитет, терять позиции, проявлять слабость. Потому мне ее не жалко. К сожалению, это ее жизнь и ее уроки.

  ...Но это не оправдывает того, как поступил я, не оправдывает меня. А поступил я плохо.

  – Я согласна, виновата, что так и не решилась стать "своей", – продолжила она с желчью в голосе. – Но неужели я тебе враг, Хуан? – Она гордо вскинула подбородок. – Неужели наши отношения опустились до того, что ты увидел врага? Ведь то, что ты сделал... Я врагу не желаю такого! Это жестоко, Хуан, очень жестоко! Лучше бы ты отдал меня на растерзание бандитам Кампоса, как я отдала тебя, лучше бы меня били и унижали, как тебя в тюрьме, но НЕ ТАК, Хуанито!!! – сорвалась она на крик. – Неужели я заслужила такое?

  Я молчал. Опустил голову и молчал. А что тут сказать?

  – Ты не представляешь себе, что значит... – Голос дрогнул, она отвернула голову, чтоб не показать, как увлажнились глаза. – Ты не представляешь, что значит лишиться всего. Это мой дом, понимаешь? У меня есть шикарная квартира, несколько дорогущих машин, счета в банках, связи, какие-то люди, которых я называю друзьями... Но мой дом – здесь. Здесь моя семья и близкие. ТАМ я никогда не буду чувствовать себя в своей тарелке, никогда не буду дома.

  Это конец, Хуан. Конец всему. Конец жизни. Ты не представляешь, что он означает для такой, как я.

  Ее голос снова вздрогнул, а по щекам потекли слезы.

   «Ну что, Шимановский, довел до слез саму Лока Идальгу. Как ощущения?»– съязвил внутренний голос. Если бы можно было, я бы в него чем-нибудь запустил.

  В принципе, я не думал, что ее выгонят. Что отстранят – да, разумеется, предвидел. На время. Совет же рассмотрел ее дело и вынес вердикт: "Злоупотребление полномочиями и пренебрежение обязанностями". И постановил – вышвырнуть Лока Идальгу в народное хозяйство, в ее услугах корпус телохранителей больше не нуждается. Когда я узнал об этом, уже в тюрьме, меня прошиб холодный пот, но сделать что-то было поздно. Да и теперь говорить и оправдываться нет смысла – что свершилось, то свершилось, изменить нам ничего не дано. Мы можем только сражаться за то, что будет. И я попытаюсь, обязательно попытаюсь. Поставлю всех на уши и добьюсь своего. Но это будет потом. Сейчас же мне нужно успокоить ее, хоть как-то обнадежить. Не дать остаткам наших отношений провалиться в тартарары.

  – Я встречался с девочками. Они озвучили свой вердикт – не будут трогать меня, если я не буду задевать их, – начал я. – Видишь, проблема решается. Медленно, неспешно, но прогресс налицо. Потом их заберут в службу Железной Сеньоры, и им станет не до меня. А после тебя вернут. Старое как раз забудется и замылится, нужно будет перевернуть эту страницу и назначить мне новые испытания. Учитывая, что это вряд ли будет прогулка по Малой Гаване, им понадобишься ты, и они найдут предлог изменить свое решение. Времени на притирку к новому куратору просто нет, через год я должен быть готов к началу второй фазы.

  – Второй фазы? – Она насмешливо хмыкнула. Вроде: "Ишь, куда загнул!"

  – Да. Не знаю что это, но корпус – лишь первая фаза. Как только "мозговерт" останется позади, они начнут вторую.

  Мои слова для Катарины новостью не стали, она им совершенно не удивилась. Из чего я сделал вывод, что знает она куда больше декларируемого.

  – Что будет второй фазой, ты знаешь лучше меня, не хочу даже строить предположений, – закончил я.

  Она сделала глубокий вздох, приводя себя в чувство. Встала. Обошла стол и неспешно принялась за прерванное занятие – собирание личных вещей. Оттаяла. Но ирония из нее так и лучилась, и, видно, она считала ее достаточно обоснованной.

  – Хуан, твои логические построения поражают. Они великолепны, хорошо продуманны, если принять за константу один единственный маленький фактор.

  – ???

  – Что они истинны.

  – То есть?

  – Я говорю, – она снова усмехнулась, от нее разило насмешкой взрослой воспитательницы к малолетнему шалопаю, делающему "глобальные" выводы на ровном месте, – все эти построения сработают только в одном случае – если всё происходящее будет идти так, как ты сказал. Но проблема в том, что ты не учел некоторые факторы, которыми нельзя пренебречь. Твое противостояние не окончено, проблема не решена. Это не конец интриги.

  Моя челюсть от изумления отвисла. Видя, что добилась цели, она вновь усмехнулась, на сей раз грустно.

  – Вижу, подмывает спросить, что это за фактор?

  – Думаю, ты удивилась бы, если б это было не так, – скривился я в ответ. – Ну так что, ткнешь, или заставишь гадать и мучиться, в качестве мести?

  – Да какая тут месть! – вздохнула она и присела, сложив руки. Дело не в мести. Дело в том, что я больше ни на что не могу повлиять. А потом может быть поздно. Почему, малыш, ты сразу не пришел за советом? Без этих дурацких подстав с оружием? Неужели бы мы не нашли тебе игольник?

  – Не к кому было идти! – фыркнул я. Пошли по второму кругу. Но ей было все равно.

  – Тоска. Отчаяние. Безысходность. Ты не учел вот этот фактор, – кивнула она на коробки. Поднялась и продолжила, сгребая из ящиков стола какие-то бумаги и перекладывая их в небольшую картонную коробочку, специально для бумаг. – Те, кто остался – да, присядут на пятую точку. Им не дадут распоясаться. Но той, что не с ними, все равно. Она умеет рисковать, умеет не дорожить жизнью. При этом ее нечем купить, на нее нечем надавить – никаких рычагов влияния. И с нею невозможно договориться. У тебя нет того, что надо ей, а офицеры не пойдут на уступки, ибо раз вышвырнутым за проступок дорога назад закрыта. Что остается?

  Катарина выжидающе замолчала, предоставляя мне развить мысль. Я ее понял, и меня прошиб холодный пот.

  – А теперь, когда ее предали подруги, сказавшие при всех, что отказываются от мести...

  По спине замаршеровали миллионы мурашек. Кажется, я даже побледнел.

  – Ее охраняют, не переживай, – усмехнулась Катарина, прочтя мои мысли и немного разрядив атмосферу. – У нее ничего не получится. А лично мне кажется, что тебе на днях светит увольнительная – так будет проще. Но что будет потом...

  Она озадаченно покачала головой.

  – Меня даже радует, что я ухожу. Нет, честно, малыш, я рада. Где-то в глубине сознания. Сейчас ты проецируешь их "помощь" и на меня, как человека, сидящего в их лодке. А теперь я буду там, не с ними, и перед тобой останусь кристально чистой. Но мне не легче, поверь. – Она посмотрела на меня с такой теплотой и нежностью... Я даже закашлялся.

  – Все, Хуан, иди. Мне надо собираться, и лучше это сделать без тебя. Я не знаю, что будет, информацией не владею – со мной последнее время никто не делился. Потому больше ничем не могу помочь. Иди. Еще увидимся.

  – Да, увидимся... – прошептал я и на ватных ногах побрел куда глаза глядят.

  Глаза глядели в собственную оранжерею. Требовалось обдумать очень много вещей, и фон у них всех был безрадостный.

  Перед самым обедом меня вызвала Мишель, прервав цепочку моих мысленных построений о том, что делать дальше и за что хвататься.

  – Хуан, жду в кабинете, срочно.

  Голос взволнованный, и это слабо сказано. Я рассоединился и побрел к ее кабинету, чувствуя, что это не просто так. Лавина событий, которую я не учел, уже начала сход, более того почти достигла финишной точки. Но находясь в своем мирке, я благополучно проморгал саму возможность ее существования. Три дня. После памятного разговора с хранителями прошло три дня. Они собирались дважды – первый раз с моим участием, второй, в расширенном составе, на следующий день в обед, уже без меня. То есть, после окончательного принятия решения и до сего момента прошло двое суток. Двое суток тоски и боли от предательства, помноженные на отчаяние, которым веяло от Катарины, собирающейся уйти из корпуса, своего родного дома, на веки вечные. Mierda!

  Действительно, что-то случилось. Мишель лаконично указала на место напротив себя сбоку, я сел. Лицо ее было бледным даже несмотря на оттенок кожи.

  – Смотри.

  Дала в руки завихренную в планшетку капсулу. Опустив глаза я вздрогнул – там была изображена Рыба... Идущая позади моей матери. Мать шла из супермаркета в соседнем квартале, где мы впервые познакомились с Маркизой, с сумками в руках, а Алессандра неспешно, словно прогуливалась, кралась за ней. Я провел рукой по управляющему контуру, перелистывая изображение. Так и есть, моя мать у подъезда. Рыба – в нескольких десятках метрах от него, делает вид, что идет мимо. Затем еще несколько снимков. На одном из них мама с доньей Татьяной, своей лучшей подругой, куда-то идут вместе, Рыба же вдали, совершенно незаметная, сливающаяся с толпой.

  Фон изображений менялся с позднего утра до раннего вечера, сами картинки состояли из трех хронологических экспозиций, видимо, по числу выходов моей мамы из дома.

  – Мне сказали, мою мать охраняют? – вырвалось у меня. Мишель кивнула.

  – Да, конечно. С самого момента отчисления Алессандры. Даже раньше, но с того момента охрану усилили. С нею все в порядке.

  – Значит, мне скоро предстоит увольнительная?

  Белобрысая промолчала. Хотела что-то ответить, но в последний момент передумала. Ситуация гораздо сложнее простого катарининого "увольнения", понял я, но насколько – судить сложно. Впрочем, скоро все выяснится. Очень скоро. Иначе бы мне не давали смотреть эти картинки. Но не сию минуту.

  – С нею точно все в порядке? – снова спросил я, вложив в голос всю возможную энергию. Можно даже сказать, зарычал.

  – Да, Хуан. Можешь не переживать.

  Вот теперь поверил. Мишель оправдывалась. Сама сеньора Тьерри оправдывалась, как нашкодившая школьница. То есть, действительно, все в порядке.

  – Я могу идти?

  Она кивнула. Хотела сказать что-то еще, очень хотела. Но не сказала. Я же был не в том состоянии, чтобы что-то спрашивать.

  Кое-как добрел до столовой. Взял поднос на раздаче, заставил его разными блюдами. В камере соскучился по нормальной еде, а в столовой у нас кормят вкусно. Пошел к нашему столику. Кассандра и Мия уже сидели, забив место для остальных.

  Вообще, народу в столовой было мало, подтянулась от силы половина местных обитателей, но фонового гула, долженствующего создаваться даже таким числом людей, я не слышал. В столовой царила всеобщая подавленная атмосфера. Разговоры, если и велись, то тихо, никто не кричал, не перекликивался, как это происходит обычно. Почти гробовая тишина. Или грозовая?

  Когда я подходил, на меня начали коситься, и взгляды эти... Я не мог их понять. Ненависти не чувствовал, но общий фон взглядов колебался от сочувствующего до открыто неприязненного, в пользу последнего. И в любом случае при моем приближении разговоры на всех соседних столах замолкали.

  Еле-еле переставляя ноги, добрел до своих девчонок, которые тоже уставились на меня глазами, какими бывают у людей, если их ошпарить кипятком. Выждал несколько секунд и в лоб спросил:

  – Девчонки, что происходит?

  Мия попыталась что-то сказать, раз, другой, но у нее ничего не получалось. Тогда глаза подняла Кассандра.

  – Хуан, Перес погибла. Только что, сегодня утром. Сбой в электросистеме магнитного тоннеля.

  Я присел, пытаясь осознать, что она говорит.

  – Ее машину расплющило на большой скорости, – продолжила итальянка. – Шансов выжить не было даже теоретических. Вмяло так, что от тела ничего не осталось. Но экспертиза ДНК показала, это она.

  Я молчал, смотря вперед невидящими глазами. Рыба. Алессандра Перес, запястья которой я ломал в приступе ярости берсерка. Которую вышвырнули из корпуса частично и по моей вине. Которая, если верить снимкам Мишель, весь вчерашний день пасла мою мать...

  ...Ее больше нет. Ее машина сплющилась в тоннеле, потеряв управление из-за сбоя питания трассы...

  ...И только теперь я почувствовал заклятую все поглощающую ненависть, струящуюся из каждого уголка, из-за каждого столика этого помещения. Вот он, неучтенный фактор. Лавина дошла до финишной точки.

* * *

Январь 2448, Венера, Альфа

  – Еще раз, в качестве резюме. – Машина остановилась, девчонки снаружи засуетились, но Лана не спешила открывать люк, вновь и вновь повторяя то, что Бэль должна была знать и без подсказок. – Величие. Ты – дочь своей матери. Это с тобой от рождения, и ты не можешь уронить авторитет семьи. Кем бы ты ни была, ты в первую очередь принцесса. А принцессы не унижаются в разговорах с простолюдинами. И тем более бандитами от мира правопорядка.

  Изабелла кивнула.

  – Второе. Ничего не делать своими руками. Ты только указываешь, делаем мы. Авторитеты рук не марают.

  Вновь кивок.

  – И, наконец, следить за каждым словом. Ничего необдуманного вслух. Не знаешь, что сказать – кивай нам, мы придумаем. И кивай так, будто знаешь, что делаешь, так и задумано. Лучше мы его лишний раз стукнем для профилактики, с него не убудет, но никакой порчи имиджа. А если растеряешься – вообще молчи. Молчи и загадочно улыбайся.

  Видя, какое впечатление произвела своей лекцией, Лана успокоилась. Действительно, трудно за пять минут научить вести себя серьезно взбалмошную ветреную девчонку, каковой Бэль была до недавнего времени. Но утешало, что после памятного покушения она изменилась и отдает отчет реалиям. Она видела кровь, видела, как гибнут люди, а такое не проходит бесследно. Впрочем, в данный момент многого от нее на самом деле не требовалось, но Лана предпочитала не говорить об этом вслух – пусть учится.

  – Пошли.

  Люк поехал вверх. Лана вышла первой, оглядываясь. За нею девчонка в окружении верных Мэри и Мамочки в кольце группы-один. Гвардейцы на входе вновь разинули рты и посторонились, пропуская процессию, но как-то вяло, привычно. Конечно, второй визит члена королевской семьи за день. Естественно, никаких вопросов у них не возникло, как и желания преградить дорогу.

  Вошли. Пешком поднялись на третий этаж, где располагался кабинет сеньора Жункейра. Лана огляделась на вытянутые лица обитателей этого здания и принялась отдавать приказания:

  – "Девять – два", как войдем, рассредоточиться по внутренним помещениям. Ваша задача – взятие этажа под полный контроль. Никто, ни одна муха не должна быть вне зоны ведения огня.

  На пятой линии установилось удивленное молчание. Такого никто не ждал.

  – В случае попыток агрессивных действий аборигенов, размахивания оружием, угроз или неподчинения – стрелять на поражение. "Девять два", как поняли?

  – Так точно, поняли нормально! – раздался голос командира группы-два. После недавнего приказа о ротации группы перемешались, в ее подчинении оказалось больше людей, чем находилось изначально, и Лана была уверена, взять этаж под контроль они смогут.

  – "Девять – один", ваша лестница. Пути отхода. "Девять-три" – улица. Задача ясна?

  – Так точно!

  – Так точно! – отрапортовали девчонки.

  – Пришли.

  А вот и кабинет комиссара. И он сам, с раскрасневшейся мордой бегущий наперерез с противоположной стороны.

  – Ваше высочество!.. Я!..

  Что "я" он уточнять не стал. Расшаркался и указал на дверь. Прошли приемную, предбанник с выходами сразу в несколько кабинетов, в которых уже хозяйничали девочки второй группы, вошли.

  Лана первым делом обошла кабинет кругом, выискивая возможные недостатки в безопасности. Нет, кроме окна все было нормально, как и утром. Вручную включила поляризатор, затемнила окно, выходящее на дорогу, где припарковались машины кортежа, закрыла жалюзи. Все по инструкции.

  – Присаживайтесь, ваше высочество! – потел меж тем сеньор Жункейра. Чувствовал опасность, но не мог определить, с какой стороны та должна прилететь. – Мне казалось, мы все обсудили, чем-то еще могу быть вам полезен?

  – Можете, сеньор комиссар...

  Науськанная в машине, Изабелла опустилась на стул с истинно королевской грацией, и добавила с ехидством дикой кошки:

  – Оченьполезен!..

  Комиссар опустился на свой стул, весь во внимание. Рожа его покраснела еще больше и вопросительно вытянулась.

  – Мне кажется, мы не договорили, сеньор, – усмехнулась девчонка. С пренебрежением, достойным самих Феррейра.

  – Разве? Комиссар заозирался. – А мне казалось, мы выяснили все интересующие вас вопросы?..

  – Сеньор Жункейра, попробуем заново, – хмыкнула она и поджала губы. – Итак, что произошло в день, когда моя подруга гуляла с мальчиком и на нее напали? Расскажите нам обстоятельно, кто были те отморозки, почему вы их прикрываете и кто отдал приказ об уничтожении архивной информации.

  – Сеньорита... – Комиссар усмехнулся. Он все еще чувствовал себя в своем праве, но возвращение и перевоплощение Бэль уже сбило его с толку, и прежней уверенности не было. – Сеньорита видно запамятовала, мы остановились на том, что таких данных в архивах управления гвардии нашего участка нет. Соответственно, я не могу ответить вам на вопрос "кто". А ваши слова насчет того, что кто-то приказал их стереть... Сеньорита, я понимаю, вы расстроены, но это серьезное обвинение, и я...

  – Лана, комиссар не понимает, что ему говорят. Ты можешь выяснить, он тупой или прикидывается?

  – Да, ваше высочество. Конечно. – Лана раболепно склонила голову, изо всех сил пытаясь не рассмеяться. Комиссар недоуменно поднял на нее глаза, захлопал ими... Как говорил старшина Хохлов, поздно, батенька! Поздно!

  Хрясь!

  От удара приклада в челюсть тело этого борова, опрокинув стул, пролетело метра полтора и шмякнулось о стену.

  Лана дала несколько секунд прийти в себя – била не сильно, четверти минуты должно хватить. Затем, когда эта раскрасневшая туша поднялась и начала вопить о том, "что вы тут себе позволяете?..", заехала сапогом в бочину. А это уже посильнее.

  Комиссар захрипел. Лана, как воспитанная сеньорита, поинтересовалась:

  – Сеньор, вам плохо? Вам чем-нибудь помочь?

  Тот прошептал череду ругательств.

  – Мне кажется, с комиссаром все в порядке, ваше высочество, – "отчиталась" она. – Возможно, была временная амнезия, но, надеюсь, он вылечился.

  Как бы не так, не угадала. Боров поднялся, вновь сел за стол и глянул на Бэль с таким презрением и такой злобой, что захотелось вмазать еще.

  – Сеньорита, вы понимаете, чем вам грозит нападение... Ваших овчарок на офицера гвардии при исполнении? Отдаете отчет, что может за этим последовать?

  – Я задала вам вопрос, сеньор Жункейра, – невозмутимо продолжила девчонка. – Вы же делаете вид, что не понимаете. Я заставлю вас вспомнить. Если не пожелаете мирно – будете вспоминать болезненно. Только и всего.

  – Но вы понимаете, что ВАМ за это будет? – криво смеялся он, глаза его предвкушающее заблестели. И Лана поняла, что попали они на крепкого орешка. Он знал, что за ним сила, а перед собой видел всего лишь девчонку, не имеющей никакой власти. Все, что она может – заставить охрану дать ему в морду, а этим его не проймешь. И предвкушающее скалился, догадываясь о последствиях, что начнется после ее ухода.

  – Ваше высочество, разрешите, я сама объясню сеньору комиссару, что вам будет? – улыбнулась она. По телу начало разливаться чувство, которое она испытывала последний раз давным-давно, в прошлой жизни, на далеком Марсе. Чувство борьбы с превосходящим противником. Сильным, важным, самоуверенным. Она заставляла этих самоуверенных дрожать от страха, прятаться за любую кочку, молясь всем богам, и то же самое собиралась сделать теперь. Рука сама активировала пятую линию.

  – "Девять-два", у вас все нормально?

  – Так точно, этаж под контролем, – донеслось в ответ.

  – Держите его. Он вам сейчас понадобится.

  Кажется, комиссар от ее хищной улыбки икнул. Потому, как глаза ее блеснули, и на свет появился прятавшийся добрый десяток лет, волчонок по имени "Светлячок". До сих пор разыскиваемый марсианскими спецслужбами персонаж отгремевшей десяток лет назад войны.

  Вначале она била его прикладом. Потом повалила на землю и пинала доспешными сапогами, грубо, без жалости. Кабинет не был звукоизолированным – что вы хотите от муниципальной гвардии, и вскоре за дверью послышались окрики девчонок группы-два, кого-то о чем-то предупреждающих. Затем она схватила его тело, и, используя гидроприводы скафандра на полную мощность, швырнула в полет в сторону двери.

  Этот боров был тяжелым, большую скорость придать ему не удалось. Но благодаря массе дверь он вышиб легко и красиво. Лана спокойно подошла и дала ногой пендаля, от которого сеньор Жункейра взвыл и судорожно попытался отползти.

  Снова приподняла его, швырнула на один из стоящих в приемной столов. Стол покачнулся, но выдержал – все-таки не для банкетного зала делали. Сами сотрудники, оттесненные девочками группы-два к стенам, к слову, взирали на происходящее ошалело. Вид белоснежных фигур в глухих забралах с активированными винтовками в руках ни у кого не вызывал приступа героизма, никто не рвался спасать комиссара. Да и вряд ли бы рвался в любом случае, но перестраховаться она была обязана.

  – Сеньор Жункейра, – нависла она над ним, – скажите, вы умный? – Вновь удар, кулаком в лицо. Не сильный, лишь бы чуток разбить нос – для пущего эффекта нужна хотя бы капелька крови. – А по мне, так дурак дураком! Ну что, скажите, что будет ее высочеству? – Вновь удар, на сей раз в корпус. Комиссар шептал что-то неразборчивое, но ей было плевать.

  – На нее напали. Понимаете? Банда отморозков напала на само ее высочество, дочь Леи Веласкес. Представляете, какой позор для семьи? – Она схватила его и швырнула лицом в столешницу. – Ее отец рвал и метал, она насилу уговорила его отдать обидчиков ей, а не расправиться с ними самому. Ей ничего не будет, поверьте. И чем суровее она расквитается, тем лучше. И мать, и отец ее только похвалят. – Удар, лбом в столешницу. Для мотивации усваиваемости. – А если по пути к торжеству справедливости... Случайно умрет один не особо умный комиссар гвардии, да еще оборотень, купленный людьми, на нее напавшими... – Лана скривилась. – Думаю, они даже не обратят на это внимание. Комиссаром больше, комиссаром меньше.

  Снова удар. Хлесткий, коварный. По почкам. Но не сильный – этот тип еще нужен.

  Комиссар завыл, захватал ртом воздух, начал медленно сползать на землю. Из глаз его потекли слезы, а под ним самим начала набегать лужа.

  Она скривилась, вновь дала ему какое-то время прийти в себя, и как только успокоился, вздернула назад, , уткнув мордой в столешницу.

  – Глупый, очень глупый комиссар! Ну, скажите, кого вы так боитесь? Какого-то криминального барона? – Метательный нож впорхнул ей в руку из-за пояса, после чего она с силой, картинным жестом вогнала его толстяку в ладонь, пригвоздив ту к пластиковой столешнице.

  Крик комиссара, наверное, был слышен на во всем здании, хотя здание большое, и гвардия занимает на нем только три нижних этажа. Гвардейцы взирали на все раскрыв рты, в священном ужасе. Все правильно, обыватели должны знать, каковы в деле ангелы семьи Веласкес. Большое упущение, что их перестали бояться, плоды чего они сегодня весь день вкушают. Вот пускай видят, усваивают, да другим расскажут.

  – А бояться надо не его, сеньор комиссар. Бояться надо меня. Ибо он там, далеко, а я здесь.

  Знаете, сеньор, как мы поступали с такими, как вы? Там, на Марсе? В гражданскую? Не знаете? ОЧЕНЬ нехорошо поступали.

  Второй нож. Размах, и вторая рука оказалась пригвозжена к столешнице. И снова этот нечеловеческий крик.

  В дверях показалась Бэль. Смысла скрывать что-то от кого-то не было, события приняли слишком лавинообразный оборот, и она указала девчонке место невдалеке, подальше от комиссара.

  Та села, не так важно, но все же достаточно величественно. Уставилась на него с самым серьезным видом, на какой была способна. Комиссар, видя, что его больше не бьют, затих.

  – Ну как, вы освежили память, сеньор? Будете говорить?

  – Да.. Да.. Да, ваше высочество... Я вспомнил... Все вспомнил!..

  – Отпусти его. – Это ей. Властно – кажется, девчонка входит во вкус. Лана улыбнулась и вытащила оба ножа, аккуратно вытерев их о форму сползшего на землю сеньора комиссара. После чего взяла недалеко стоящий стул и вежливо предложила ему, натянув на лицо слащавую улыбку.

  Тот пришел в себя, сел. Он боялся, очень боялся, страх забивал боль пораненных ладоней. Ничего, они не долго, уйдут – перевяжет, такого борова царапинами не свалить. А потом приедут медики. Но главное, она сломила его. Не ранами, не избиением, а ощущением еще большей безнаказанности, чем была у него. Он отморозок, а она показала, что еще больший отморозок – в этом мире можно только так.

  – Все вон! – властно бросила Лана, обернувшись. Понятливые служащие как можно быстрее ретировались в коридор и дальше по направлению к лифтовой площадке и лестничным маршам. Подобная суета началась и в других помещениях этажа, через минуту все вокруг опустело.