Текст книги "Золотая планета. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 140 страниц)

«Катюша» равнодушно пожала плечами.

– А зачем они им? На четвертой-то дорожке?

Я проиграл. Как и задумывалось. И теперь целый день придется бегать по гулкому тоннелю, выжимая из себя все соки, с весом, с которым я и сто метров от магазина до дома не пойду. Но… Эта игра того стоила.

Девочки были богинями, иначе увиденное описать не могу. Они двигались так… Нет, нету эпитетов. Богини – и точка. Быстро, ловко, каждое движение отточено и выверено, ничего лишнего – как будто они всю свою жизнь только и занимались, что бегали по дорожке номер четыре. Там, где я терял драгоценные секунды на осознание опасности, на раздумывание, они шли, словно знали, что будет дальше. Нет, они не знали, реагировали на все угрозы спонтанно, на лету, вот только скорость этого «спонтанно» была такой…

И главное, что поразило – бежали все без доспехов. А ведь тренировочное трико не защищает! Любое падение – смерть! Да, без доспеха тело подвижнее, но стоит ли вот так менять защиту на подвижность? Они что, сдурели тут совсем, эти офицеры? Рисковать жизнью подопечных, ни во что ее не ставя, ради какой-то прихоти? Логика, что «трасса легкая, не сумела пройти – слабая – туда тебе и дорога», отдавала такой жутью, что мне стало дурно. И при этом вся троица офицеров спокойно сидела и взирала, а кое где даже улыбалась, не испытывая по этому поводу никакого дискомфорта.

Нет, они не люди.

Когда под показание секундомера 4:32 из тоннеля выбежала последняя девочка, ко мне, сидящему с ошарашенным видом, вновь обернулась «Вторая».

– Убедился?

Я кивнул.

– Понравилось?

Снова кивнул.

– Хочешь еще посмотреть? Трассу посложнее?

Да, хотел. Зрелище завораживало. Но девчонки… Я боялся за них, чувствовал свою вину за то, что они тут рискуют. «Вторая» поняла мои волнения и покровительственно похлопала по плечу:

– Не дрейфь, это входит в их программу. Вот так, без доспехов. Если они забывают выученные ранее уроки… Пусть лучше мы спишем их сейчас.

Да, в логике не откажешь. Дикой, первобытной логике пещерного человека, ежечасно борющегося за существование. Выживает сильнейший, это закон природы. И если бы не я с этой демонстрацией, они бы придумали девчонкам другую пакость. И постоянно придумывают, чтобы держать в тонусе, чтобы не расслаблялись. И так до тридцати пяти лет…

Меня снова передернуло. Но «Вторая» на тот момент уже отвернулась, переключая на терминале канал связи.

– Девочки, еще раз, теперь пятая дорожка. Установочное время то же – пять минут.

– Пятая? – я отошел от «спящего режима». «Первая» пояснила:

– Она не намного сложнее.

Ее напарница уже запускала механизм построения модулей, но уже на змейке с цифрой «5».

– А тебе совет: попробуй определить, в чем их преимущество.

– Во всем, – зло усмехнулся я.

– Ты низко себя ценишь! – возразила не оборачиваясь «Вторая». – Ты тоже так можешь. Не за пять минут, но за десять – запросто. Смотри, наблюдай, что и как они делают. Потом расскажешь выводы.

Это зрелище заворожило еще больше. Здесь в движениях девочек чувствовалась некая злость, борьба. Предыдущую трассу они проходили как бы с ленцой, тут же реально бодались. Я смотрел на каждую, внимательно, на каждый снаряд, как они его проходили. Девочек было восемь человек, дорожка не такая длинная, и, кажется, успел кое-что понять. Они не показывали чудеса ловкости, их скорость нельзя назвать запредельной, это было…. Просто очень быстрое принятие решений. То же самое я видел и в Норме, и в Мишель, когда она оприходовала меня на татами. Они будто чувствовали мой удар, как он будет проходить и с какой силой, будто знали, обладали даром ясновидения; здесь же появилось стойкое ощущение dйjа vu, ибо девочки делали то же самое.

Как? Как у них это получается? Как может человек так остро чувствовать опасность? Это до какой же степени нужно развить его в себе? Или дело не в чувстве опасности? Тогда в чем?

На самом деле девочки не были богинями. Они ошибались. Но ошибки их были какие-то незначительные, нефатальные; они легко отступали и исправляли их, двигаясь дальше. Пару раз кому-то попадало, но вскользь и несильно – в последний момент они умудрялись уйти из под основного удара. Снова это «как?».

– Ну и? – обернулась «Первая», когда последняя из восьмерки выбежала наружу.

Я лаконично поднял вверх большой палец.

– А выводы?

Я поделился. И поделился тем, что не представляю, как такого можно достичь. На мои слова вся троица лишь загадочно улыбнулась.

– Пятнадцать-четыре не прошла, – вдруг подняла руку в сторону секундомеров «Вторая». «Первая» тут же активировала внутреннюю связь.

– Девочки, незачет. Пятнадцать-четыре: пять – ноль две.

Отдыхающая невдалеке восьмерка обреченно выдохнула, кое-кто даже издал нехарактерный для хладнокровных амазонок-спартанок стон. Значит, обычные они, живые, не роботы. Я улыбнулся. Что не укрылось от внимания Катарины, которая улыбнулась в ответ:

– Как будто кому-то в этой жизни нравится учиться!

– Дело не в учении, – возразил я. – А в принуждении, в мотивации.

Она не стала спорить, лишь пожала плечами.

– Болонская система обучения благополучно провалилась. Чем жестче давление преподавателей, тем умнее, в нашем случае сильнее учащиеся.

Теперь спорить не стал я. Это попахивает долгой заумной дискуссией, а оно мне ни к чему.

– Готовы?

Это «Вторая», по связи. Девчонки закивали.

– Трасса та же. Меняем установку. Четыре с половиной минуты. Пятнадцать-один – пошла!

Как только первая из девчонок скрылась за люком гермозатвора, одновременно появившись на ставшем огромным экране визора, я забыл, что надо дышать и во все глаза смотрел, что будет дальше.

– Это тест на ускорение, – незаметно подсела сзади Катарина, дыша в затылок. – Они уже знают трассу, но время им выставили предельно маленькое.

– В чем сложность? – не понял я.

– Предел есть у всех. Предел скорости. Теперь, зная трассу, они не могут ошибаться. Одна ошибка – и задание провалено, они просто не успеют.

– Они что, так хорошо запомнили трассу, с первого раза?

Катарина отрицательно махнула черной копной.

– В том то и дело. Ошибиться может каждая.

Да, извращенки они все, в этом корпусе. Чего только не придумают!

– Вы и правда спишите их, если кто-то провалит тест?

Сеньора майор загадочно усмехнулась.

– Нет. Их – нет. Но им об этом знать не стоит.

– Слишком большие, да?

– Угу.

Девочка на экране, переходя из одного вращающегося кадра в другой, бежала, прыгала, лезла, карабкалась, ползла, кувыркалась – делала все, на что способен организм в стремлении выжить. Да, это спринт, и крайне жесткий спринт, в этом я убедился, когда она, еле стоящая на ногах, выйдя их люка прислонилась к стене, отдышаться. Она что, вообще не дышала, пока бежала?

– Видел? – вновь усмехнулась сеньора майор.

– Сколько для этого надо учиться? Чтоб так мочь?

– Минимум три года. Про тебя сказать не могу, ты не вписываешься в наши программы.

На старт вышла вторая, легким жестом вешая игломет за спину. Я еще заметил, что они закидывают оружие особым образом, что оно становится менее мобильным, не так мешает. При необходимости держать равновесие – легко прыгает в руки, а когда не нужно – с той же легкостью оказывается сзади в более жесткой, чем делал я, фиксации. И не болтается, хлопая прикладом о бочину. Взял на заметку.

Разгон, секундомер пошел…

Эта девочка как-то сразу неудачно стартовала и потеряла секунду на первом же препятствии. А секунда – это много. Затем она вообще сбилась с ритма при беге, движения ее стали резкими, обрывистыми – нервничает. Она теряла секунду за секундой, на каждом модуле, оттого переживала еще больше. Вот неудачно выходит из кувырка, вот ее задевает осью вращающегося колеса, сквозь которое надо прыгать. Еще две секунды. Затем обрыв. Она прыгает на свисающую цепочку… И не берет нужный разбег.

Цепочка над пропастью. С таким модулем я еще не встречался. Хотя, вроде ничего сложного. Я бы на ее месте еще раз раскачался и прыгнул со второй попытки. Но это еще секунды четыре, и она решилась прыгать так. Я затаил дыхание.

…Нет, допрыгнула, но потеряла равновесие и свалилась на ровном месте. А вставая, не успела увернуться от резко выскочившего из стены снаряда, окрещенного мною про себя «бревно». Это тот же мешок с первой трассы, но только горизонтальный, еще более быстрый и тяжелый, а главное, менее заметный.

У меня душа ушла в пятки, я вздрогнул и не дышал, глядя, как она падает с четырехметровой высоты, переворачиваясь в полете и ударяясь о железные балки и стойки опоры. Дыхание затаили все. Пауза.

Девочка упала на спину, прямо под опору. Попыталась подняться, но бессильно опустилась назад. Жива, воздух с облегчением вылетел из груди. С ракурса камеры было видно, как она то ли кричит, то ли стонет, пытаясь оттолкнуться и встать.

– Живая! – вырвалось у меня. Обернулся к тренерам. – Живая! Скорее, ей надо помочь!

– Ее время еще не вышло, остудил меня ледяной голос Катарины.

– Как?.. – я опешил.

Прошло несколько секунд, прежде, чем я в полной мере осознал то, что она сказала.

– Как не вышло? При чем тут время?

– Ее время на трассе не закончилось, так же спокойно чеканила сеньора майор. Остальные молчали.

– Но… Но она же там все ребра переломала! Она же без доспеха!

Я подорвался встать, но железная рука «Катюши» придавила к земле.

– Сидеть.

Я обернулся. «Первая» и «Вторая» спокойными глазами смотрели на экран, не делая попыток хоть как то вмешаться или что-то сделать.

– Чего вы сидите? Она же разбилась!

– Ее время не вышло, – с такой же мертвой интонацией повторила «Первая», не оборачиваясь. – С нею все в порядке, пара переломов.

Девчонки ее взвода, почуяв неладное, подбежали и облепили терминал вокруг, смотря на напарницу. На их лицах застыла гримаса боли, но никто из них не побежал на помощь, не возразил старшим – все топтались, ломая пальцы на руках и шепча то про себя что-то матерное. И это одна из них, из тех, кто считается друг другу семьей, в беде? Да они что, поохерели тут все?

Я еще раз обернулся на визор. Девочку скрючило. Она лежала, обхватив себя руками и стонала, из глаз ее катились слезы. А таймер показывал лишь 2:48.

Я не выдержал. Нет, я не герой, это получилось на автомате, спонтанно. Просто понял, что эти изверги дадут человеку умереть, но не придут на помощь. Потому, что «так положено». Потому, что «слабая и сама виновата». А я смириться с таким постулатом не мог – и пусть меня хоть расстреляют.

Рядом с терминалом стояла аптечка, большая металлическая коробка с красным крестом на боку, в которой лежало всё, необходимое для оказания первой помощи. Я не знал, что с девчонкой, не знал, как это выяснить и что нужно делать, даже если определю повреждения. Я просто знал, что надо делать ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ. Нельзя сидеть на месте и смотреть, вот так, как они, как загибается человек. Упавший с большой высоты, несколько раз при этом ударившийся, да еще сбитый тяжелой болванкой, летящей на огромной скорости. «Если на первой дорожке мешок просто ударит, то на пятой он переломает тебе кости!». Катюша, ласточка, это твои слова, твои собственные!

Я вскочил, вывернувшись из под ее руки, и рванул вперед, на ходу хватая аптечку и игломет, забрасывая один за спину, как это делали девчонки, другую через противоположное плечо на бок, и помчался гермозатвору.

– Стоять! Стоять, я сказала! – раздался за спиной голос моей мучительницы. Но мне было плевать: я не один из них и смотреть на творящийся здесь беспредел не намерен. По крайней мере, пока я – человек.

Разбег. Стена. Пока самая обычная. Я помнил трассу, в общей сложности девять с половиной раз видел, как ее проходят. И примерно представлял, какая следует преграда за какой, как не потерять драгоценные секунды на их преодоление. Но с другой стороны, у меня на боку болталась тяжелая и громоздкая аптечка, мешающая передвигаться быстро и мобильно. Так что гладко пройти не получится.

Еще на мне не было доспеха, но этот эпизод я осознал много, гораздо много позже. А пока делал то, что должен – бежал по полосе смерти номер пять, рискуя жизнью, чтобы спасти жизнь другого человека, преданного своими. Потому, что иначе нельзя.

Есть, запрыгнул, подтянулся. Сразу толчок и прыжок, внизу на той стороне какая-то гадость. Приземлился. Точно, что-то сзади чернеет, но оглядываться некогда. Что там дальше? А, да, лестница, подъем наверх. Две ступеньки уже оборваны, трассу не обновили, хорошо. Залез. Бег по перекладинам – тут важна скорость. Чем быстрее перебираешь ногами, тем легче держать равновесие, главное, чтоб нога не поехала. Вот только как же мешает аптечка!

Есть, дважды чуть не упав, пробежал. Лабиринт. Можно скакать по нему, задрав оружие над головой, но я встал на четвереньки и тупо пролез по низу, лишь в двух местах цепляясь «Жалом» за металлоконструкции. На скорости его пройти, конечно, быстрее, но я с грузом. Что там далее? Полоса препятствий?

Нет, бег. А теперь полоса, классическая, какая есть даже в нашей школе. Вниз, под металлоконструкцию. Перекат. Теперь вверх, прыжок, перевал и снова вверх. Прыжок, еще прыжок. Перекат. Перепрыгнул через шатающиеся детали, двигающиеся вправо-влево – девчонки так делали. Последний «шатун» тоже перепрыгнул, и выходя из кувырка, прижался к земле.

Успел, надо мной пролетел мешок. На самом деле это не мешок, а стальная болванка, только обитая искусственной кожей, но терминологию лучше соблюдать. Этот момент – самый скользкий, почти все девчонки на нем сыпались. Если бы не видел, как его проходить, не успел бы – слишком быстрая должна быть реакция, чтоб уйти от мешка в полете. У меня такой нет.

Прополз под ним, позорно, как трус. Но я не конкурсе благородства и отваги. Вскочил, побежал.

Теперь около ста метров чистого бега, правда, то в горку, то с горки, но здесь препятствий нет. А вот и колесо. Хорошо разогнавшись, сигаю сквозь медленно вращающиеся спицы. Колесо массивное, на треть запрятано в пол, если попадешь под спицу – сломает тебе ноги. Или руки. Чем попадешь. У меня получилось – проскочил. Кувырок… А вот вышел я из него неудачно, из-за аптечки. Это трудно, придерживать и игломет, и аптечку, но я не мог бросить ни то, ни другое. Вторая нужна, чтобы спасти человека, ради нее я и затеял это гиблое дело, а первый нельзя бросить… Потому, что я – венерианин. А венериане не бросают оружие.

Встал. Захромал. Mierda! Но быстро идти можно, а большего не надо, недалеко осталось. Вот тот самый обрыв. Разогнался, прыжок…

Схватился за свисающую с потолка цепь, но не смог удержаться и заскользил вниз. Есть, зацепился!

Игломет сполз и забился о бедро, аптечка… Тоже вела себя, как непорядочная, а я висел и ругался сквозь зубы, пытаясь не рухнуть следом за той девочкой. Матов подо мною нет, высота – метра четыре, падение будет несладким. Только тут до меня дошло, что я без скафандра.

Если думаете, что прыгать на цепь – то же самое, что прыгать на канат, вы глубоко ошибаетесь. Это, как говорят на Марсе, две большие разницы. Есть, совладал с цепью, подтянулся вверх. Теперь раскачаться, сильно раскачаться, иначе не допрыгну.

Туда. Сюда. Вперед. Назад. Вперед. Назад. А девчонки как-то прыгали с первой попытки! Но вот получилось, амплитуда вроде достаточно большая. Оторвал руки, ееееее!!!

Чуть-чуть не долетел, мешали все те же аптечка с иглометом, но то, что я без скафандра, сработало на плюс – удалось поймать волшебно-исчезающий момент равновесия и не свалиться.

Все, дошел. Вот и приснопамятный мешок, мать его…. Глянул вниз. М-да, она там. Лежит, стонет, приложив руку к груди, другой царапает землю, безуспешно пытаясь подняться.

– Я иду! Все хорошо! – крикнул я, и схватившись за металлоконструкцию, прыгнул вниз. Повиснул. Так, теперь следующая конструкция, перебрать руками, уцепиться. Теперь балка. Какая же сложная система у этих модулей! И как эта хрень может за полминуты трансформироваться во что угодно? Придумают же такое?

Все, внизу безопасно, можно отпустить руки.

Бум.

Подбежал, опустился рядом. Ну, какой же я все-таки пентюх! Какой с меня доктор?! Я же понятия не имею, что и как надо делать!

– Привет, как дела? Все хорошо?

Она посмотрела на меня… Как на святого, не иначе. Спустившегося на Землю, чтобы помочь ей. Очевидно, вероятность увидеть здесь его и меня была приблизительно одинакова.

– Пальцы чувствуешь? Пошевели пальцами! – потребовал я, ощупывая ее ногу поверх сапога. Снимать сапог не стал.

Если не знаешь, что делать, ни в коем случае не показывай этого. Иначе начнется паника. Лучше делай вид, что все под контролем, даже если будешь нести чушь.

– Чувствуешь пальцы?

Она кивнула. И мышца под моей рукой взбугрилась. Хорошо, значит, позвоночник цел.

Больше моих знаний ни на что не хватило, потому я занялся ерундой, что-то спрашивая и что-то ощупывая, пытаясь больше привести ее в себя морально, чем совершить что-то полезное. А вот это у меня получилось: девушка перестала плакать, глаза ее наполнились огнем надежды. Когда что-то спрашивал, кивала, положительно и отрицательно, и я понял, что это тоже результат.

– Все хорошо, все будет хорошо! – приободрял ее я, открывая аптечку и пялясь в нее, как перуанец на гермозатвор планетарного шлюза. – Веришь? Все будет отлично!

Она верила.

Тут меня мягко, но очень настойчиво оттеснили в сторону, и я с радостью последовал этому приглашению.

Они были здесь все: тренеры, девчонки, Катарина, и еще две женщины в белом с повязками с красными крестами на рукавах. У них тоже были аптечки, штуки три, а девчонки несли складные носилки.

Пострадавшую окружили со всех сторон и принялись где снимать, а где срезать одежду, ощупывать, осматривать и спрашивать, но спрашивать уже по делу. Одна из медиков уже доставала ампулу и шприц из моей открытой аптечки. Ну вот, теперь точно все будет хорошо. Я облегченно вздохнул и отполз подальше, чтобы не мешаться – моя миссия выполнена.

И только отползя и успокоившись, я понял, что сам я – перуанец. Из самой высокогорной глухой перуанской деревни. Потому, что шел я сюда верхами, проходя по полосе смерти, да еще пятой, на которой ни разу не был, без скафандра и с мешающим грузом, а они все спокойно и быстро, не напрягаясь, пришли по дорожке с зеленой полосой. Резервной. Безопасной…

Я засмеялся, но тихо, чтобы не отвлекать внимание. Это был не простой смех, смех истерический. Из глаз покатились слезы, и я понял, что не могу остановиться – с ним из меня выходило всё напряжение, скопившееся внутри за две недели изнуряющих тренировок. Все эти полосы, препятствия, падения, избиения, насмешки Катарины и других офицеров, и, конечно, постоянный риск, угроза в любой момент превратиться из Хуана Шимановского в бывшего Хуана Шимановского. Особенно сегодня, здесь и сейчас. Цель, которую преследовал по дурости, рисковал жизнью из нежелания думать и ориентироваться. Рыцарь, блин!

Из состояния беспричинного смеха меня вывел пинок Катарины:

– Встать!

Я взял себя в руки и поднялся, машинально отмечая, что за ее спиной упавшей девушке что-то вкололи, и теперь аккуратно, всей толпой, перекладывают на носилки. Перевел взгляд на саму сеньору майора. Глаза той пылали бешенством. Но я ее не боялся – хватит, отбоялся свое. Все, что я испытывал к ней сейчас – это презрение. Огромное и всепоглощающее. Я почувствовал, как глаза мои наливаются кровью а губы искривляются в усмешке.

– Тебе сказали стоять. Какого … ты поперся сюда?

Мне нечего было ей ответить.

Она заорала, резко, на весь тоннель:

– Какого … ты сюда побежал, когда тебе приказали остановиться?! Какого … ты побежал сюда по полосе?! Ты что, идиот???

Я мог бы что-то сказать, попытаться оправдаться, мол, да, идиот, да, растерялся. Но у меня не было желания это делать. Не перед ней.

Я еще больше скривил губы, показывая этим свое к ней отношение. Она не выдержала и двинула мне по лицу – резко, сильно, с большим замахом.

…Я поднялся. Из носа и вниз, заливая рот и губы, и дальше по подбородку текла соленая теплая красная жидкость. Я попытался вытереть ее рукой, но только развез по всему лицу и футболке. Естественно, дышать я мог только ртом, носа не чувствовал.

– Встать! – раздалось сверху. Холод и железо. Железный тон и холодный взгляд. Она дошла до такой степени ярости, когда эмоции отключаются.

Я встал во весь рост. Сзади нее все еще возились с пострадавшей, но большинство девчонок смотрело на нас, как и оба тренера.

Снова удар, на сей раз слабее и по скуле. Будь он чуть сильнее, я бы отправился домой через челюстно-лицевое отделение больницы.

На сей раз упал на живот и чуть бок, и тут же попытался снова встать, но мне под ребра заехал металлический доспешный белый сапог. Я завыл.

– Ты слышал приказ! Почему ослушался?

Я взял себя в руки, вновь усмехнулся и выдавил, страшно гундося:

– Та пошла ты!…

И снова получил сапогом в живот. Уже сильнее. Сложился в три погибели. Тварь! Мразь! Падаль! Паскуда!

– Я тебя спрашиваю! Отвечать! Почему полез не в свое дело, когда тебе запретили?!

Я лежал и пытался побороть в себе боль. Сука! Стерва! Гнида! Ненавижу!

Вновь удар, но не такой сильный.

– Подняться! Я сказала подняться!

Я приподнялся. Она дернула меня вверх, не боясь испачкаться в крови, и двинула кулаком в солнечное сплетение.

Я лежал, безуспешно ловил ртом воздух и вспоминал Толстого. И понимал, что он – ягненок по сравнению с некоторыми. Да, он прессует титуляров и кое-кого из платников. Да, он живет по собственному праву сильного. Но тогда, в фонтане, он первым делом кинулся к своему, вытаскивая его из воды на бортик. Он подонок, жестокий, беспринципный, но он никогда не оставит в беде друга или подчиненного. Хоть в каких целях. Он пес, в его стае жестокие, даже беспощадные порядки, но стая никогда не бросит своего слабого. Эти твари – бросят.

– Какого … ты не подчинился приказу? – разорялась надо мною «Катюша». Я поднял голову. Глаза бешенные, полные злобы и…

Даже не знаю, как это сказать. Отвращения? Да, отвращения к себе. Она ненавидела себя, а срывала за это злость на мне. Нет ничего хуже понимать, что ты – говно. И я понял, что сильнее ее. Сильнее их всех. Да, они крутые, они убийцы, они способны на такое, что….

Но я – над. Потому, что я – человек.

– Что улыбаешься? Чего скалишься? – орала Катарина, и в ее голосе не было ничего человеческого.

А еще в нем отчетливо слышался страх. Я почувствовал его и начал подниматься – он придал мне силы.

– Ну, бей! Бей, паскуда! Ты же это хорошо умеешь делать! – заораля я на нее. Она отступила.

– А лучше убей меня! Давай! Сразу! Что мелочится? У тебя же это хорошо получается! Раз, бабах, и все! За здорово живешь! Ну, давай, что стоишь?!

Я пер на нее, она отступала, шаг за шагом.

– Да, протупил я! По верху побежал! Только вот я ПОБЕЖАЛ, а вы все, падлы сидели там, говно жевали!

И тут я сорвался, крича до хрипоты, что все находящиеся в тоннеле, даже медики сжали головы в плечи.

– Сволочи вы! Сволочи! Все вы! Вы не люди! Нелюди, звери! Звери! Не могут так люди, не должны так делать! А вы делаете!

Шмары высокомерные!

Звери вы! Звери! Звери! Звери!…

Я бросился на нее, но был сбит с ног. Я особо и не сопротивлялся – начался приступ.

Меня скрутили, все те же девчонки, оторвавшись от носилок, а кто-то из медиков сделал успокоительный укол из «моей» же аптечки.

Потом помню плохо. Но хорошо запомнил глаза тренеров. Они проходили мимо, вместе с носилками, и в отличие от удивленных и испуганных, даже ошарашенных глаз девчонок, старательно отводили свои в сторону.

Катарину я так и не увидел, даже не помню, куда она делась. Помню только, что останавливать и отмывать кровь мне помогала Августа, которая Норма. Она что-то говорила мне, непрерывно щебетала, рассказывала какую-то ерунду, а я ее не слышал. Но ее тон, монотонное бурчание, успокаивало, чего она в принципе и добивалась. И еще, она была единственным человеком в их паскудном заведении, которого я смог бы перенести рядом с собой. Она же и отвезла меня домой, поставив в этой долгой скверной истории большую жирную точку.

ЧАСТЬIV. КАНДИДАТ

Интуиция дана женщине для того, чтобы угадывать у мужчины намерения, о которых он не догадывается

Жан Делакур

Глава 8. Заговор

Крышка люка поехала вверх. Из-за нее тут же вырвались стоны и громкое сопение – звуки, не требующие двоякого осмысления. Заинтересованная, она вошла.

Хозяйка кабинета сидела на своем месте и расслабленно читала нечто, написанное на виртуальной планшетке, сверяя данные с показаниями большого рабочего визора, завихренного на столе. Ноги ее покоились на соседнем стуле, снятые сапоги стояли рядом. То есть, она не ждала посторонних и беседа будет приватной.

В противоположном конце кабинета, во всю стену, вихрился экран, показывающий довольно пикантную сцену, как раз и облагораживающую помещение эротическими звуками: мужичок лет пятидесяти нелатинской внешности с залысиной на макушке и довольно дряблым телом со спущенными штанами драл сидящую на столе черноволосую девочку-куколку латинос лет тридцати, одетую только в расстегнутую блузку. Девочка сладко постанывала, но это было натуральное, не постановочное постанывание, что вкупе с низким качеством плоского изображения все это свидетельствовало о скрытой съемке.

– О, Ласточка прилетела! – подняла голову хозяйка кабинета. – Проходи, садись.

Шутница. Катарина скривилась.

Ей не нравились подобные шутки, хотя к прозвищу она давно уже относилась спокойно. Если забыть о моменте, за который его дали, оно довольно красивое и… Приятное. По сравнению с некоторыми, даваемыми здесь, она счастливица. Но унижение, испытанное тогда, в детстве, живо до сих пор. Выражения «Ласточка прилетела» и «Ласточка улетела» для нее и сейчас звучат, будто ножом по сердцу. Чем некоторые стервы нагло пользуются.

– Все развлекаешь себя? – усмехнулась она, кивая на визор и следуя приглашению. – Да, тяжело, когда муж где-то летает по полгода, тяжело… – Она деланно-сочувствующе вздохнула.

Мишель никак не отреагировала на выпад, лишь отстраненно заметив:

– Зато у меня муж есть!

Эта перепалка могла продолжаться сколько угодно, обе они считали себя равными в достаточной степени, чтобы открыто говорить на личные темы, колоть друг друга и не обижаться, но Катарина понимала, что она здесь не за этим, а потому промолчала.

Мишель намек поняла, развернулась и принялась надевать сапоги.

– Поздравляю, моя милая! Ты своего таки добилась! Грамотно сработанно, не придерешься!

– Это была случайность, – возразила вошедшая, стараясь держать голос ровным. – Подстроить ту ситуацию с девочкой… Кем ты меня считаешь?

Хозяйка кабинета застегнула второй сапог и поднялась.

– Верю. Если бы ты подстроила то падение, я бы через час созвала совет и поставила вопрос о твоей ликвидации. Разумеется, ты не подстраивала его! Она сама упала, случайно! Но воспользовалась моментом ты умело, на все сто, этого не отнять…

Она кивнула, как бы признавая профессионализм конкурентки. Катарина посерела, внутри ее заколотило от злости, хотя внешне это выразилось слабо.

– Теперь спешу тебя обрадовать. Ты его профессионально отсюда вышвырнула – тебе его профессионально забирать назад. Делай что хочешь, придумывай что хочешь, но в ближайшие пару дней чтобы мальчишка стоял передо мной.

– Я не собираюсь больше заниматься им, – фыркнула вошедшая. – И вообще против того, чтобы брать его – неуравновешенного, безответственного, не подчиняющегося приказам. Без решения совета можешь забыть об этом, пальцем не шелохну.

Мишель назидательно покачала головой, как качают маленьким детям, выслушав их «не хочу кушать кашу».

– И все-таки, тебе придется. Причем без решения совета, по собственной воле.

Она вальяжно откинулась в кресле, закидывая ногу за ногу, достала из ящика стола сигареты с зажигалкой и неспешно подкурила. Катарина знала, Мишель гордилась своей зажигалкой. На ней стоял автограф самого Роберто Альенде, «Сумасшедшего Роберто», лучшего музыканта эпохи, когда все они были маленькими и глупыми, визжали до упаду на его концертах, а в каютах над кроватями вешали четырехмерные постеры, где тот подмигивал и перебирал струны гитары.

Их группа тогда, ведомая непоседой Леей, незаконно проникла после концерта в его гриммерку, за автографами. История почти криминальная, учитывая ранг Леи и способ проникновения. Сумасшедший Роберто не стал колотить понты, дал автограф всем, всей шестерке. К сожалению, у Мишель ничего с собою не было, на чем можно расписаться, и он оставил подпись на собственной зажигалке, которую тут же ей подарил. А та на следующий день выгравировала эту подпись у ювелира. Это не золотая зажигалка, но половина Альфы отдаст за нее душу даже сейчас, спустя годы.

– Как ты думаешь, что это? – кивнула хозяйка кабинета на лысого со стонущей куколкой. Положение на экране изменилось: куколка слезла на пол, а лысенький активно тарабанил ее, пристроившись сзади. Глаза его закатывались от перманентного счастья – он был близок к развязке.

– Любительская съемка, – пожала плечами Катарина. – Судя по тому, что на ней неизвестные мне люди, а обстановка вокруг напоминает офис, ты опустилась до того, чтобы подглядывать за обывателями. Он, скорее всего, мелкий начальник, она – секретарша. Я всегда говорила, Мишель, это не доведет до добра! Может ты договоришься с Диего и он разрешит тебе снимать мальчиков в свое отсутствие?

Мишель нервно закрутила в руках крутую зажигалку, гоняя ее между пальцами, но волну злости подавила.

– Это директор школы имени генерала Хуареса. Бывший директор. Действительно, с секретаршей. Теперь уже тоже бывшей. Съемка сделана за сутки до происшествия, которое журналисты окрестили «школьным делом».

Катарина подобралась и превратилась в слух. Надо же, эта сучка ее удивила!

– Съемку вело ведомство Алисы. В пассивном режиме. То есть, грубо говоря, никак не вело. Потому, что иначе бы «школьного дела» не возникло. Там очень отчетливо в одном моменте видно, как этот человек уничтожает улики, заминая следы преступления тех, от кого получает деньги, подставляя Хуанито. А с другой камеры, если покопаться, можно увидеть, как деньги дает он сам. Офицеру департамента. Золотом. Интересное кино?

Катарина кивнула, более подробно вглядываясь в происходящее действо. Мужик задрал голову к потолку и тихо-тихо завыл, закатывая глаза. Все, апофеоз. Но девчонку при этом он до пика не довел. Слабак!

– Я копалась в деле Шимановского и случайно обнаружила ссылку на камеры. Меня заинтересовал этот момент: почему ДБ решило устанавливать камеры в школах? И почему к этому делу не подключена Бестия, если все-таки установили? Этим шагом ведь можно было решить множество проблем, не раздувая конфликт до планетарного масштаба, как сейчас. Выяснилось, что камеры стоят только в одном проблемном заведении, и Аделия тут не при чем.