Текст книги "Золотая планета. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 129 (всего у книги 140 страниц)

  Но она и не пыталась. И злилась на себя – ее чувства читались, как на ладони. Но от осознания этого легче не становилось. Мне не хотелось, чтобы она уходила так, и мне не хотелось, чтобы она уходила вообще.

  – Марина, ну ты скоро? – раздался голос со стороны входного люка. Тигренок вернулась. Всё так запущено?

  – Уходишь? – подал голос я.

  – Да. Как ты? – Голос сухой, все негативные эмоции безжалостно задавлены. Но задавлены искусственно, от этого интонация казалась какой-то похоронной. Я выдавил кислую улыбку.

  – Уже лучше. Спасибо. Спасибо за все, что для меня сделала. Я чувствую себя человеком, впервые за все эти дни.

  – Не за что, – равнодушно произнесла она, погруженная в свои мысли.

  Что, и всё? Большего я не достоин? Недостоин хотя бы знать, в чем дело и почему такой поток самобичеваний? Мы взрослые люди, отдаем отчет своим поступкам, и если напортачила – прими с гордо поднятой головой. Не уподобляйся собаке, которая скулит о содеянном. И хотя бы расскажи, в чем дело – может, помогу чем-нибудь, чем черт не шутит? Вместе чудачили – вместе и разгребем!

  Но она мои мысли, естественно, не слышала, а я был слишком неопытным психологом, чтобы найти приемлемую форму их озвучивания.

  – Марина, что случилось? – не выдержал я и пошел по самому легкому пути.

  – Ничего. – Она была непробиваема.

  – Я вижу это "ничего". Что с тобой?

  – Я ухожу. – Голос такой же сухой и безразличный.

  – Я знаю. Что с тобой такое? Что происходит? Ты сама не своя!

  Она вспыхнула, хотела что-то сказать, но в дверях показалась Тигренок, и стушевалась.

  – Хуан, не надо, отпусти ее, – укоризненно произнесла вошедшая.

  – А я держу? – воскликнул я, понимая, что ничего не понимаю. – Насильно привязал?

  Тигренок посмотрела в пол, не ответила.

  – Беатрис, выйди, – бросила Пантера сестре тоном, не терпящим возражения.

  – Но...

  – Подожди внизу! Я сейчас!

  Поняв, что спорить бесполезно, та скривилась, но подчинилась.

  – Хорошо. Давай, не долго – машина ждет.

  Когда люк за нею встал на место, Марина попыталась посмотреть мне в глаза, но не выдержала и отвернулась.

  – Мне надо идти, Хуан. У меня сегодня свадьба.

  Скажи она, что Венера сходит с орбиты, я не был бы так поражен. Скажи, что Солнце взрывается – тоже. Да скажи она, что над городом висит русская эскадра, и через час Альфа будет стерта с лица земли – я и тогда был бы ошарашен в меньшей степени!

  – ЧТО??? – отвисла моя челюсть. – Какая свадьба?

  – Моя.

  – Что значит, "моя"? Как это, "свадьба"?

  – А как это вообще бывает, "свадьба"? – вспыхнули ее глаза. – Вначале церемония в церкви. Потом банкет в ресторане. Потом... Потом брачная ночь, первая в новой жизни. Если хочешь назвать меня шлюхой – называй, мне все равно. Но мне надо идти.

  – Стой! – попытался я собрать мысли в кучу. – Но эти два дня?..

  – Это был девичник. Там, внизу, когда ты подошел. – Ее все больше и больше разбирало зло. Она буквально затряслась, сдерживаясь, чтобы не закричать и не заплакать. – Мой девичник перед свадьбой!

  По ее лицу все-таки потекли слезы. М-да, приплыли.

  – А твой жених?..

  – Его зовут Карлос. Я говорила, он из эскадрона. Мне надо идти, Хуан! Меня ждут!

  – Но зачем? Ты его не любишь! – почти крикнул я, понимая, что не просто теряю ее, а теряю СОВСЕМ.

  – Тебя это не касается, ясно?! – закричала она. – Он из эскадрона! И он защитит меня и мою семью! Что ты знаешь обо мне? Что ты вообще о жизни знаешь?

  Я отрицательно покачал головой.

  – Ничего.

  Она вздохнула и опала, понимая, что последняя сценка была лишней.

  – И что, этот твой Карлос тебя примет? – скривился я. – После всего случившегося? Прямо из-под меня?

  – Это тоже не твое дело! – снова вспыхнула она.

  – Мое! Теперь уже мое, солнышко! Я не хочу оказаться в центре кровавой мести! – Я выдавил кривую усмешку и принялся искать глазами вещи. Таковых поблизости не обнаружилось.

  – Ты здесь ни при чем, – покачала она головой. – Это я пошла с тобой, мне он и будет мстить. Если будет. – После чего с силой швырнула туфлю, которую только что нашла, об пол.

  – И за дело будет! Так мне и надо!.. – А затем заревела.

  Мужчины не выносят вида плачущих женщин. Я – не исключение. Да, я провел полгода в королевской обители амазонок, но, во-первых, это были амазонки, совсем не слабые духом женщины, а во-вторых, даже это не дает иммунитета.

  Я встал, накинул на себя простынь, ибо после слов о свадьбе чувствовал неловкость, подошел и обнял ее. Она попыталась вырываться, но я был непреклонен.

  – Тихо! Тихо! Успокойся!..

  Девушка послушалась, обмякла, уткнулась мне в грудь. Действительно, сопротивляться мне у нее не хватит силенок, а после этих двух дней ни о каком насилии между нами речи быть не может. Мы – друзья, как минимум, и она это приняла. Слезы устремились из ее глаз мне в дружеское плечо обильным потоком, но с ними начали выходить и злость, и горечь, и отчаяние. Чего я и добивался.

  Через несколько минут она успокоилась.

  – Ты хороший!

  Я молча гладил ее волосы, не форсируя события. Чувствовал, она на пороге того, чтоб совершить главную ошибку своей жизни, но как помочь ей – не знал. Я – это всего лишь я, у меня своя судьба. А у нее – своя.

  – У него рыльце в пушку, да? – наконец, выдавил я, чувствуя непонятную злобу, граничащую с ненавистью. Она задумалась и кивнула.

  – Еще как. А я никогда ему не изменяла. Madonna, я вообще никогда никому не изменяла! – она снова расплакалась. – И не смотри на меня такими глазами, это сущая правда! Не изменяла и не собиралась! Тихая серая домашняя мышка – вот кто я! А там, внизу, решила: "А полетело оно все в космос! Почему не могу совершить хоть один безумный поступок в своей жизни?!"

  Про себя я усмехнулся – все это и так знал, чувствовал в ней. С первой минуты. И именно это мне нравилось.

  – Да, Хуан. Я сделала это назло, – продолжила изливать душу она. – Назло ему, назло всем. Потому, что завтра я стану не просто его женой, а собственностью, ходячей мебелью. Он зарежет меня, если попытаюсь сделать хоть что-то, что выходит за рамки. Ну, скажи, действительно не могу перед свадьбой, перед этим рабством, побыть немного безумной?

  – Зачем же идешь в это рабство? – усмехнулся я.

  – Потому, что иначе нельзя. У меня сестра, и у нее проблемы. И она красивая. И защитить ее никто не может. Папа – инвалид, а братьев у нас нет. А еще родителям надо как-то жить, а сам понимаешь, сколько они могут заработать? И я, у меня ведь тоже проблемы, я ведь тоже не уродина!

  Она задумалась.

  – А так всего лишь брак. И Карлос, он ведь хороший. Он не такой, как они, – вспыхнули ее глаза.

  Я притянул ее к себе, вновь уткнув в плечо. Да, девчонка, глупая девочка, что тут сказать?

  Но с другой стороны она живет совсем иной жизнью, в совсем иных условиях, и не мне ее судить. И красивая у нее, действительно, не только сестра – сама она тоже ничего. ОЧЕНЬ ничего! Такие красавицы среди латинос редкость, и многие, очень многие захотят этой красотой воспользоваться. И будет великолепно, если ее перед этим хотя бы спросят, для приличия. Как и ее сестру.

  – Я понимаю, Марина... Пантера... – Я вдыхал запах ее волос, борясь с искушением взять и решить вопрос просто, силой – никуда ее не пустить. – Но так нельзя, понимаешь? Нельзя так!

  – А как можно? – она отстранилась и посмотрела мне в лицо. – Как можно, Хуан?

  Я взгляда не выдержал. Опустил глаза

  – Не знаю. Не знаю, как можно. Но не хочу тебя терять.

  Я снова прижал ее, боясь отпустить, но понимая, что отпускать все же придется.

  – Ты не будешь считать меня шлюхой? – прошептала она. Я отрицательно покачал головой.

  – Главное, чтобы он не считал. А я что...

  – Мне плевать, что он считает!

  – Он вызверится на тебя после. Завтра. Или послезавтра.

  – Ты его не знаешь. Нет, он этого не сделает.

  – Может, я все же могу помочь?

  – Как? – Она снова посмотрела мне в лицо, но я глаз не поднимал – боялся встретиться с ее. – Как ты можешь мне помочь?

  Я не ответил. Тогда она встала, вздохнула, вытащила из под кровати вторую туфлю, обулась.

  – Хуан, ты мне тоже помог. Спасибо и тебе. Устроил ночь, которую я не забуду до конца жизни. Я буду знать, на что способна, и это придаст мне сил.

  Я устало кивнул. Да, придаст сил. Это будет твоей последней отрадой, глядя на ненавистного человека, которому нельзя перечить и от которого невозможно уйти. И тебе плевать, что по большому счету это детский сад. Но вслух я мысли вновь не озвучил. Да и что бы это изменило?

  – Прощай, Хуан.

  Она подошла, обняла и поцеловала. В губы, но совсем не романтично. Затем развернулась и пошла к выходу.

  – Марина! Не уходи! – догнал я ее у порога. – Пожалуйста! Не делай ошибки!

  Она обернулась. Иронично покачала головой. Затем вновь выдавила: "Прощай!", открыла люк и вышла наружу. Я развернулся и заехал кулаком в стену. Стена задрожала. Но ничего не изменилось.

* * *

  Гавана встретила меня привычной суетой, гомоном и криками разного рода зазывал, суливших райские кущи всем, кто попробует то-то и то-то или зайдет в магазин того-то и того-то. Туристическая жемчужина жила своей жизнью, ей не было дела ни до чего, кроме нее самой. Я ходил по главной аллее, рассматривал людей, изучал работы художников и ассортимент сувенирных прилавков. Отчего-то здесь я всегда успокаивался, и сегодняшний день не стал исключением.

  Особенно долго задерживался возле музыкантов, игравших на любых, даже самых экзотических инструментах самые разные стили и направления, от классики до современности. Вот девочка со скрипкой – классика. Играет хорошо, видать, большое у нее будущее. Вот этника, вьетнамцы (вроде, узкоглазых сложно определять с уверенностью) с какими-то непонятными инструментами, играющие свою дальневосточную музыку. Вот еще кто-то из азиатов, но с Востока Ближнего.

  А эти ребята привлекли внимание издалека. Есть на боковой аллее такие специальные места, закутки, где установлены небольшие помосты, на которых либо танцуют разные полупрофессиональные коллективы, либо играют более-менее приличные группы второго или даже третьего "эшелона" эстрады. Но не безграмотные самородки, а кое-что знающие и умеющие. Говорят, все эти точки находятся под контролем местной мафии, очередь на них между коллективами задолго расписана, но где в нашей стране иначе?

  Эти ребята представляли собой классическую, в смысле современную группу со стандартным подбором инструментов. Гитара, бас, ударники и акустическая гитара у вокалиста, певшего нечто лирическое душещипательное... На русском языке.

  Нет, не марсиане, слава богу. И нет, не латинос, разумеется. Но русскими назвал бы их с натягом – трое представляли собой какие-то восточные народности необъятной земной Макророссии, один, ударник – жителей Дальнего Востока, либо корейцев, либо китайцев. Я подошел ближе, вникая в исполняемый материал. Хорошо играют, стервецы, аж заслушался!

  Справедливости ради надо сказать, после встречи с Катариной пришлось немного "подлечиться", и несмотря на общее ощущение адекватности, я все же был в немного измененном состоянии души, что накладывало отпечаток на восприятие. Любая музыка воспринималась острее, захватывала, тянула куда-то. Но сейчас ощущение полета просто зашкалило – я был самим чувством.

  Стоял и слушал, ловя настроение. Но минут через двадцать вдруг понял, что что-то не так, чего ребятам не хватает. И еще минут через десять понял, чего именно. У них хорошо получалось высекать слезы, особенно у чувственных сеньорит, но немного собранности, целеустремленности, брутальности их исполнению не помешало бы. Эдакого настроя на борьбу, на победу. Иногда это тоже нужно, не только сопли пускать. И когда ребята закончили, отошли на перерыв – промочить горло, я подошел и на чистом русском обратной стороны планеты поделился своими наблюдениями.

  На меня смотрели четыре пары недовольных глаз. Смотрели оценивающе, размышляя, послать или возразить, вступив в дискуссию? Я их понимал – небритый, пьяный, с ядреным запахом перегара, разглагольствую на тему высоких материй, указывая, что у них не так. Я б такого точно послал!

  Но я – не они, не послали, решили подискутировать.

  – Сам кто такой? – осторожно спросил тот, кого я мысленно держал за старшего, басист с длинными небрежно растрепанными волосами.

  – Иван. Можно Ваня. – Я протянул руку.

  Басист задумался и медленно пожал ее, градус напряженности спал. Начало хорошее.

  – Кто таков? Где играешь?

  Я пожал плечами.

  – Да нигде. Раньше учился играть, но бросил. Дела поважнее нашлись...

  Мои кулаки инстинктивно сжались – вспомнилась старая школа и необходимость вот ими доказывать свое право на что бы то ни было. Какие тут уроки музыки!

  – А чего тогда себя спецом мнишь? – усмехнулся вокалист, но не зло, скорее, с иронией.

  – А что, если не учился, значит валенок? А если я этот... Киндервуд?

  – Вундеркинд? – Ребята заржали. Я все больше и больше им нравился, входил в доверие. Значит, уроки Катюши были не напрасны. И не только ее.

  – Ага. Может, я интуитивно чувствую, просто математически выразить сложно? Ну, этими вашими нотами-закорючками. Скажете, не бывает такого?

  – Да нет, бывает, конечно! – хмыкнул басист. – Только таким не бросаются, такое доказать надобно, Ваня. Чтоб чепушилой не прослыть и не огрести. Я шучу, но намек ты понял.

  В его глазах появилась сталь, которая в свою очередь скрывала интерес. Вот он, апофеоз. Или ко мне отнесутся не просто серьезно, а как к "боевому товарищу", и не важно, что нас ничего не связывает, или прослыву "чепушилой", после чего на этой точке и в их тусовке вообще лучше не появляться. Засмеют.

  – Ну, раз ты киндервуд, напой тогда, чего узрел, чего нам там не хватает? – миролюбиво предложил ударник, ставя на процедуре знакомства логическую точку. Надо сказать, он был самым спокойным и миролюбивым в компании вообще – почти не смеялся, но зато и настороженности в его взгляде я не чувствовал. Он вообще все время дружелюбно улыбался, будто улыбка – его марка, знак качества.

  Я расслабился и начал напевать ребятам то, что скачал в свое время и "сливал" девчонкам диаспоры в корпусе, налаживая отношения. Старые-старые песни о давно минувших днях и событиях. Как и предполагал, ни одной они не узнали. Одну вроде узнал ударник, сказал, на что-то похоже, но по его глазам я понял, что сходство это шапочное.

  – Слышь, а ты спой, а? – предложил вокалист, кивая мне на сцену. – У нас перекур, пожрать хотим. А ты повесели публику, чтоб место не пустовало. Сам понимаешь, оплата почасовая, жалко. А так может, и тебе чего накидают... – перевел он глаза на одиноко возвышающийся перед сценой терминал. – А мы поделимся – не жадные!

   Остальные на него шикнули, но он махнул рукой.

  – А чего? Если у парня голос есть, и слух – пускай. Если нет – сгоним. Это мы завсегда успеем. Ты как, без обид, ели попросим?

  Если попросят я был без обид. Ну, не тот у меня слух и голос, чтобы со сцены петь. Кое-что слышу, чувствую, но это уровень барного караоке, а не сцены, пусть даже и местной, новогаванской. Но предложение польстило.

  – Если оригинал есть, давай в прогу загоним, сделаем тебе минус? – улыбнулся басист. – У нас всё с собой!

  Я отрицательно покачал головой.

  – Спасибо, у меня у самого такая прога есть. Сам написал. Просто там качество такое, что...

  Я вызвал главное меню навигатора перед лицом и лихорадочно заработал по нему пальцами с обратной стороны. Действительно, прогу я написал сам, когда было нечего делать после мозговерта. Суть ее в том, что скачанные записи слишком старые, к ним нужен штучный подход, стандартные программы такую только испортят. Там вообще дело очень тонкое, другая кодировка и просто ужасное качество звучания. Настолько, что сейчас, выбрав и отправив на обработку несколько вещей, удивился, как быстро, почти моментально прошел процесс, несмотря на все современные примочки, которые я прописал автоматически цеплять к каждому треку.

  – Как ваша аппаратура называется? – спросил я, включая поиск устройств.

  – "Алые паруса". Сейчас, подтвержу запрос... – Басист включил свой навигатор с намерением подтвердить мое подключение к их аппаратуре, но этого не потребовалось. Действуя на автомате, я прошел сквозь защиту, как нож сквозь масло, даже оную не заметив. Лицо басиста вытянулось.

  – Ну, нифига себе?! Что это было?

  – Прибор один волшебный. Только никому ни слова...

  Я улыбнулся, пошел к сцене, но перед лесенкой вопросительно обернулся.

  – Парни, а это...

  – Для храбрости? – Ребята заржали. Ударник вытащил из-за колонки и протянул мне початую бутылку. – Держи.

  Я подошел и приложился, как был, с горла. Без закуски, без всего – после пьянки с марсианами острой необходимости закусывать вкус спирта не чувствовал.

  – Ого, свой парень! – похлопал по плечу гитарист. – Нам оставь!

  Я крякнул, вернул ему бутылку, скривился. Почувствовал себя лучше. Затем обернулся и все-таки взошел на сцену.

  Сцена была не большой, метр с небольшим в высоту. Да и находилась на боковой аллее Малой Гаваны, среди прогуливающихся туристов. Но я не выступал и на такой, потому всячески давил в себе волнение.

  На меня смотрели, несколько зевак, слушавших группу, и я обратился к ним:

  – Сеньоры и сеньорины, а сейчас, во время небольшого перерыва, вашему вниманию представляется песня о давно минувшей и всеми забытой гражданской войне. К сожалению, люди не склонны помнить уроки прошлого, потому вынуждены периодически повторять одни и те же ошибки.

  Палец нажал на проигрывание, затем смахнул с глаз вихрь визора. Раздалась мелодия, скрипучая, но берущая за душу. Особенно меня в моем состоянии, уводя куда-то вдаль, прочь от земли. Я перестал существовать, остались лишь музыка и текст песни, который я должен был спеть так же, как чувствую, чтобы другие почувствовали то же самое. Пальцы начали медленно подрагивать, я же куда-то проваливаться, становясь генералом, воюющим за свою Родину и готовым отдать за нее всё. Над аллеей Малой Гаваны раздался какой-то знакомый, но чужой скрипучий голос со странным старинным акцентом:

Четвертые сутки пылают станицы

Горит под ногами донская земля.

Не падайте духом, поручик Голицын.

Корнет Оболенский, седлайте коня...

  Я открыл глаза. Дрожь в теле и пальцах прошла, на тело навалились усталость и отупение, какие бывают после излишнего усердствования на тренажерах. Или после нервной встряски. Но оно того стоило – если вначале песни меня слушало человек пять, да еще десяток прохожих остановились поглазеть, что там за птица такая вылезла на свет божий, то теперь перед сценой стояло около двух десятков человек, и еще с пару десятков смотрели, оценивая, не остановиться ли им.

  По телу прошла волна эйфории. Не так это и страшно, как казалось! Да, алкоголь взял на себя ударную волну переживаний, я чувствовал себя расслабленным только благодаря ему... Но может это и к лучшему? Не те у меня слух и голос, чтобы выступать на сцене по трезвее. А так, глядишь, и будет что вспомнить?

  – Следующая песня, – обратился я к аудитории, а это была именно аудитория. Маленькая, но моя собственная. – ...Так же из далеких давно забытых времен, когда люди только грезили о космосе, не догадываясь, что некоторые их потомки будут жить на других планетах. Знаете что самое интересное? Они тогда, там у себя, ничем не отличались от нас. Те же проблемы, те же задачи, те же заботы и сложности, и радости. Как будто нет между нами никаких веков.

  Почувствовав, что начинает нести, я спешно включил минус второго трека. Прикрыл глаза, но открыл их не Хуан Шимановский, а вновь некое безымянное существо, живущее в своей песне, в своем мире и пытающееся донести до других свои чувства.

Если я заболею, к врачам обращаться не стану,

Обращаюсь к друзьям, не сочтите, что это в бреду:

Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом,

В изголовье поставьте ночную звезду.

  – вновь раздалось над Малой Гаваной. И люди, решавшие для себя, слушать ли юного не совсем трезвого слегка фальшивящего выскочку или идти дальше в большинстве начали склоняться к первому варианту и подходить поближе. Другие же, кто просто шел мимо, завидя толпу, спешил посмотреть, кто это там поет и ради чего собрались люди. Ведь люди не собираются просто так, и определить причину сбора – святая обязанность каждого уважающего себя человека. А затем уже можно решить, стоит ли останавливаться самому, или плевать на всех и идти дальше...

* * *

  – Ну, за дружбу! За начало хорошей и надеюсь крепкой дружбы! – потянул Хан, он же басист, поднимая рюмку. Народ радостно загудел, все принялись дружно чокаться. Выпили. Девки кривились, но водку жрали наравне со всеми. Ну, почти наравне. Теперь я понимал, что «отдыхать» с марсианами еще не самое страшное – пьянка с музыкантами ничем не лучше, несмотря на весь их творческий лоск.

  Группа эта называлась "Алые паруса" и носила ярко выраженный национальный характер – пели ребята на русском и для своей аудитории, небольшой, но верной. Играли в основном романтические слезливые вещи, которые пишет Карен, он же основатель группы, он же временный вокалист. Временный, потому, что вокальные данные его лучше моих не на много, на постоянной же основе у них был один парень, но он "не так давно свалил". Под "не так давно" подразумевался срок в полтора года, и все это время Карен "временный".

  – Так что нам нужен вокалист, братуха! – хлопал меня по плечу Хан, уговаривая выступать в их группе. – Кровь из носа нужен!

  Я отнекивался слабыми данными, отмерянными природой, на что он категорично качал головой:

  – Ваня, ты идиот, раз тему не сечешь! Ты собрал нам бабла больше, чем мы налабали без тебя! Теперь сечешь?

  Я отрицательно качал головой, понимая, что это не серьезно. Может и налабал, озвучивая старые ретро-песенки под минус на аллее туристической жемчужины. Бывает. Но пел я проверенные временем вещи, классику, на которые когда-то "настроился". Они уже выстрелили в свое время, и закономерно выстрелили теперь, в отличие от непроверенных "нетленок" Карена.

  Да и вряд ли кто меня отпустит в их группу, это вопрос, который стоит ставить на первое место. Так что всё перечисленное чисто риторические размышления. Но по большому счету мне и самому это не нужно. Хочется, есть шальная мыслишка, что может что-то получиться, раз ребята говорят, но трезвая несмотря ни на что часть моего мозга безжалостно гнала ее, как всегда гнала беспочвенные бессмысленные надежды.

  Коротко о самих ребятах. Их на самом деле трое, четвертый, который лабал на гитаре, временно приходящий, друг Карена. Пить он отказался, ушел сразу после выступления, мы с ним даже не пересеклись.

  Далее сам Карен. Парень спокойный, рассудительный, излишне сдержанный. Но как показало время, заводящийся с пол-оборота, когда речь заходит о девушках, и конкретно о его девушке, которая, как я оценил ее со стороны, любит гульнуть. Несмотря на сопливую лирику, назвать его самого слабым ни на что не годным романтиком язык не повернется, но брутальности ему явно не хватало.

  Хан – полная противоположность. Второй человек в группе, бывший одноклассник Карена, с которым они вместе группу и основали. Музыкант, как здесь сказали, от бога, хотя последнее проверить я не смог по техническим причинам. Полное его имя то ли Алимхан, то ли Амирхан, но иначе, как просто Ханом его никто не называл. Человек эмоциональный, деятельный, легко возбудимый, но легко же отходчивый. Шума от него было едва ли не столько же, сколько от всех остальных представителей этой тусовки, с поправкой, что все они музыканты, люди от природы активные.

  Судя по тому, что половину вечера Хан обнимался с одной девочкой, половину – с другой, на женском фронте у него проблем нет, в отличие от друга, но и творческой жилки нет тоже, ибо какое творчество может быть без высоких чувств и переживаний? Я бы сказал, группа держится на нем, а не на Карене: Карен занимается творческой составляющей, Хан – организационной, и попробуй пойми, что важнее.

  Третий, барабанщик, оказался японцем. Не угадал я с национальностью, хотя был близок. Причем из тех коренных японцев, кто прилетел на Венеру в качестве колонистов почти сто лет назад и кого не репатриировали венерианские власти после оккупации Восточного сектора. Я говорил уже, таких на Венере осталось много, моя Маркиза, например, одна из них, все они по сей день стараются жить общинами, соблюдая чистоту крови, не смешиваясь с латинос. Но русские – не латинос, и к ним он отчего-то прибился.

  Зовут его то ли Наоки, то ли Наоми – врать не буду, забыл, но называли его все либо Фудзиямой, либо кратко – Фудзи. Кто когда дал ему это прозвище он не помнит, слишком давно было, а что такое прозвища и как прилипают, надеюсь, объяснять не нужно – достаточно посмотреть на наши оперативные позывные.

  Как он сказал в душевной беседе, обидно было только поначалу, и то только потому, что "Фудзияма" – "она моя", в русском языке имеет женский род; в остальном его все устраивало. Да и к этому нюансу он привык – мало ли в русском слов с двойным, тройным или вообще непонятным значением, и тем более написанием? Одно "да нет наверное" чего стоит!

  Фудзи постоянно улыбался, это был его товарный знак, его "фишка". При поразительной внутренней невозмутимости, идущей, видимо, корнями в национальность, эта улыбка временами просто бесила, являясь главным оружием его самого в борьбе со всеми, кто пытался задирать его национальность. Как спорить о чем-то с человеком, который улыбается в ответ на любую колкость?

  В общем, Фудзи мне понравился.

  – Значит, говоришь, раньше нигде не играл? – Феечка, подсевшая минут сорок назад, выиграв состязание за это право у двух других делавших мне красноречивые намеки, переходила к завершающей фазе атаки, сократив дистанцию до почти неприличного минимума. Ее горячее дыхание обдавало мне ухо, вводя в состояние эйфории предвкушения, грудь же, прижимавшаяся к моему локтю и плечу, довершала разгром, подавляя все мысли о сопротивлении. И несмотря на то, что все ее невербальные сигналы просто кричали о желании спариться, отталкивать эту девочку я не хотел – потому, что была искренняя. Да-да, в отличие от корпуса, где я был всего лишь трофеем, она хотела меня потому, что я – это я, такой, какой есть, а не из-за статусных или политических заморочек. И рука не поднималась отпихнуть ее, как я обычно поступаю со шлюхами.

  – Значит, ты в поисках? – продолжала мурлыкать она, кладя подбородок мне на плечо, доводя прикосновениями груди до неистовства. И это меня, спящего в одной каюте с пятью голыми представительницами теоретически слабого пола, не говоря об общем со всеми остальными дУше и иных прелестях жизни в корпусе! – А что, иди к ребятам, у них хорошая команда!.. И песни ничего!.. Душе-евные!..

  Ее губы прошли в миллиметрах от моих. Пришлось приложить усилие, чтобы дать им разминуться, но и я, и она понимали, что это временно.

  – Н-не спеши, – все-таки оттолкнул я ее, беря паузу. – Куда спешишь? Успеем же!

  Она расплылась в улыбке – действительно, успеем.

  – Может, еще выпьем?

  – На брудершафт! – поддержала она, лукаво сверкнув глазами.

  Пел я долго, больше часа. Спел все запланированные вещи, после чего сошел со сцены и сделал паузу, побродив по окрестностям. Но затем снова вернулся, и ребята опять отправили меня отдуваться – сказали, им «нужно отлить».

  Так я кривлялся еще час. Выдохся совершенно! После чего закономерно уснул прямо на лавочке, невдалеке от сцены, под завывания Карена.

  После выступления парни меня растолкали и почти насильно повели с собой. Сопротивляться не видел смысла – уже настал вечер, я прохмелел и чувствовал, что готов к новым подвигам, а идти было особо некуда. Домой не хотелось, а возвращаться на базу – тем более. Затем мы дружно, вчетвером, грузили оборудование в подошедший прямо к сцене фургон. Тогда и познакомились поближе: как сказал полосатый кот из одной маминой книжки, работа – она сближает.

  Ребята были довольны итогами выступления, словоохотливы, и информация об их коллективе обрушилась огромным потоком – кто, где, почем, когда, как давно и так далее, только успевай запоминать. Тогда они и заговорили в первый раз об участии в их группе на правах вокалиста.

  – Ты не понимаешь, Ванек, – распинался Хан, – голос мы тебе подтянем. Не мы, у нас есть очень хороший знакомый, который все организует. Специалист высшего профиля! И будет все ништяк!

  – И будет то, что я запорю вам первое же более менее серьезное выступление, – усмехнулся я. – Ладно, голос. У меня еще и со слухом проблемы!

  – Ты себя недооцениваешь, – покачал головой Карен. – Да нам и не нужно петь, как эти, которые стотысячные залы собирают. У нас маленькая тусовка, свои фаны, сойдет и так. Зачем выше головы прыгать? А еще мы в "Натюрморте" играем, по пятницам. Слышал про такой ресторан?

  Я неопределенно пожал плечами.

  – Там тоже свои, диаспора, и тоже всем пофигу, – расплылся в улыбке Хан. – Зато когда хороший вечер, знаешь, сколько на брата выходит?

  Мне было не интересно, сколько – я не собирался подрабатывать лабухом в ресторане. Ребята поняли и отстали, правда, на время – пока трезвые.

  После же отъезда фургона в неизвестном для меня направлении, мы дружно отправились праздновать. На вопрос, "что именно", я получил ответ: "Удачный день" – и сотрясание терминала, через который им зачисляют деньги зрители. Но когда пришли на место, оказалось, что там уже собралось много народу, и мы последние – то есть празднование планировалось независимо от того, насколько день будет удачный.

  Это была небольшая трехкомнатная квартирка в одном из близлежащих районов. Район не бедный, почти центр, потому "небольшая" не по моим меркам, а по местным. Кто ее хозяин я так и не выяснил, вероятно, в этот день таковой отсутствовал, потому отрывались ребята на полную катушку.

  Собралось здесь человек десять пацанов, не считая меня, поголовно имеющих отношение к музыке, и восемь или девять девиц, не обремененных нормами морали. Нет не проститутки, и не шлюхи, которых таскают на подобные мероприятия, не подумайте. Они были частью тусовки, друзья, просто сами нравы здесь царили весьма и весьма раскованные. Были здесь и парочки, включая явно тяготящегося этим Карена, но большинство феечек все-таки находились в "свободном плавании", что подогревало градус вечеринки.

  Это была именно тусовка, группа по интересам, обособленная от "массы" – остальной части общества. Но определяющий фактор обособленности был даже не мир музыки, а язык, принадлежность к национальному меньшинству. Общались все исключительно на русском, пели русские песни и говорили на острые политические темы русского сектора. Эдакий культурный локомотив молодежи диаспоры.