Текст книги "Республика, которую он защищает. Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 (ЛП)"

Автор книги: Ричард Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 80 страниц)

I

Демобилизация армии дала непримиримым конфедератам свободу и уверенность. С одной стороны, правительство приняло новые законы и наделило себя новыми полномочиями, с другой – оно лишило себя большей части возможностей по их исполнению. Усилия по созданию независимости чернокожих потерпели неудачу не только из-за убежденности некоторых агентов бюро в том, что чернокожие по своей природе зависимы, но и потому, что у тех, кто стремился защитить права чернокожих, часто не хватало средств для этого за пределами городов и поселков. Агентов было слишком мало, как и солдат, которых можно было призвать для подавления насилия и оказания необходимой помощи.[148]148
  Foner, 190; Steven Hahn, A Nation under Our Feet: Black Political Struggles in the Rural South, from Slavery to the Great Migration (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2003), 155; Downs, 145; Perman, 43, 99–100, 135–36.


[Закрыть]

Бюро было типичным для административного аппарата федерального правительства после Гражданской войны. На бумаге оно было могущественным, имело широкие полномочия и правовые средства для их выполнения. На деле же оно было недоукомплектовано, недофинансировано и неспособно достичь своих целей. Хьюго Хиллебрандту, агенту Бюро по делам свободных людей в Северной Каролине, не хватало ни смелости, ни убежденности. Он родился в Венгрии, сражался с Лайошем Кошутом во время Венгерской революции, присоединился к итальянской революции Гарибальди и поступил на службу в армию Союза. Раненный при Геттисберге, в 1866 году он поступил на службу в Бюро освободителей. Он оказался практически бессилен, так как белые крали лошадей и мулов у освобожденных. Хиллебрандт командовал четырьмя солдатами без лошадей. Когда в мае 1866 года вольноотпущенница пришла в его офис в Кинстоне, чтобы сообщить об убийстве солдата Союза в девятнадцати милях от него, Хиллебрандт, предупрежденный о том, что не следует действовать без достаточных сил, не смог ничего сделать, кроме как оставить тело гнить на дороге.[149]149
  Грегори П. Даунс, Декларации зависимости: The Long Reconstruction of Popular Politics in the South, 1861–1908 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2011), 90–98.


[Закрыть]

Оккупация Юга: Посты армии США в декабре 1869 года. Карта адаптирована Джеффом МакГи из книги Gregory P. Downs, After Appomattox; Basemaps: Minnesota Population Center; National Historical Information System; Natural Earth Data.

Без войск партизаны и преступники становились все более агрессивными. В сельских районах Глубокого Юга вывод войск стал прелюдией к насилию и хаосу. Южане сжигали церкви, стреляли в изолированных солдат и убивали сотни вольноотпущенников. В ответ чернокожие беженцы бежали в гарнизонные города, а другие вольноотпущенники, особенно в тех местах, где жили ветераны Союза, организовывали самооборону. Черные докеры в Сент-Огастине, штат Флорида, вооружились и создали то, что белые называли тайной военной организацией. В другом месте, в округе Джексон, вольноотпущенники вооружились для защиты школы.[150]150
  Downs, After Appomattox, 145–46.


[Закрыть]

Перемещение чернокожих беженцев в города как во время войны, так и после нее усилило расовую напряженность и вызвало новые волны насилия. В Мемфисе столкновения между чернокожими солдатами и ирландской полицией привели к противостоянию 1 мая 1866 года, в ходе которого были застрелены двое полицейских. Полиция, пополненная в основном ирландской толпой, обрушилась на Южный Мемфис, сначала выбирая чернокожих мужчин в форме – действующих или уволенных в запас солдат, а затем убивая их без разбора. В последующие дни беспорядки распространились и на сам Мемфис. Генерал Джордж Стоунман, командовавший гарнизоном Союза, отказался вмешиваться, хотя некоторые его подчиненные сделали это, в основном безрезультатно. В течение трех дней белые толпы, основу которых составляли полицейские и пожарные, нападали на чернокожих, сжигая школы и церкви освобожденных, убивая и насилуя. Они вторглись в трущобы, где жили семьи чернокожих солдат. Погибло сорок восемь человек. Все, кроме двух, были чернокожими, а большая часть черного Мемфиса лежала в руинах. Никому не было предъявлено обвинение, никто не был наказан.[151]151
  Stephen V. Ash, A Massacre in Memphis (New York: Hill & Wang, 2013): для напряженности, 42–54, 62–86; для вспышки, 93–99; для бунта, 100–58; для количества жертв, 180–82.


[Закрыть]

Чуть более двух месяцев спустя Новый Орлеан охватило насилие. Бывшие конфедераты победили на местных выборах 1866 года, на которых чернокожие не могли голосовать. Луизианские радикалы созвали в Новом Орлеане съезд с целью предоставления права голоса чернокожим и лишения прав «мятежников». Полиция Нового Орлеана, состоявшая в основном из ветеранов Конфедерации, замышляла сорвать съезд. 30 июля полиция и белая толпа напали на шествие двадцати пяти делегатов съезда и двухсот их сторонников, в основном чернокожих ветеранов. Полиция и белая толпа были хорошо вооружены, а радикалы – нет. Когда толпа ворвалась в зал съезда, они назвали американский флаг «грязной тряпкой» и проигнорировали белые платки, которыми белые юнионисты размахивали в знак капитуляции. Они забивали до смерти или стреляли в любого чернокожего, которого могли схватить. Один ковровый баггер рассказывал, как во время перевозки трупов один из чернокожих, которого считали мертвым, поднялся на ноги, но полицейский прострелил ему голову. Генерал Фил Шеридан, отвечавший за оккупацию Луизианы и Техаса, назвал это «абсолютной резней со стороны полиции… совершенной без тени необходимости». К тому времени, когда федеральные войска оттеснили полицию, тридцать семь человек, все радикалы и тридцать четыре из них чернокожие, были мертвы. Джонсон будет защищать власти Нового Орлеана и возлагать вину за беспорядки на радикалов.[152]152
  Foner, 261–64; George C. Rable, But There Was No Peace: The Role of Violence in the Politics of Reconstruction (Athens: University of Georgia Press, 1984), 51–56; Paul Andrew Hutton, Phil Sheridan and His Army (Lincoln: University of Nebraska Press, 1985), 22–23.


[Закрыть]

Резня в Мемфисе и Новом Орлеане потрясла Север как своей кровавостью, так и тем, что бросила вызов федеральной власти. Это не были нападения ночных всадников; толпы возглавляла полиция. Правительства Юга, созданные в рамках президентской Реконструкции, казались не более чем отпрысками Конфедерации, причем детьми еще более жестокими, чем их родитель. Радикалы использовали насилие, чтобы убедить северный электорат в необходимости оккупации Юга и принятия Четырнадцатой поправки, гарантирующей гражданские права чернокожих.[153]153
  В случае с Луизианой правительство было создано в рамках Реконструкции, начатой Линкольном во время войны. Foner, 264; Perman, 209–28; Carole Emberton, Beyond Redemption: Race, Violence, and the American South after the Civil War (Chicago: University of Chicago Press, 2013), 50–51; Downs, After Appomattox, 149.


[Закрыть]

Республиканцы предложили принять Четырнадцатую поправку к Конституции, чтобы закрепить в ней Билль о гражданских правах 1866 года. Они хотели защитить его от Верховного суда и будущих конгрессов, что представляло особую опасность, поскольку конец рабства означал отказ от положения о трех пятых, что добавило бы Югу полтора миллиона человек и двадцать мест в конгрессе. Если бы чернокожие не могли голосовать, эти места, вероятно, были бы в подавляющем большинстве демократическими. С политической точки зрения республиканцам также необходимо было предложить путь к миру в качестве альтернативы апрельскому заявлению Джонсона о том, что организованное сопротивление прекратилось везде, кроме Техаса. Джонсон не отменил военное положение и не восстановил хабеас корпус. Его провозглашение было чисто политическим и риторическим.[154]154
  Foner, 253–61; Downs, After Appomattox, 127–28.


[Закрыть]

Борьба за ратификацию Четырнадцатой поправки будет продолжаться до июля 1868 года, но решающий момент наступил весной 1866 года. Республиканцы были разделены. Стивенс хотел, чтобы поправка давала право голоса чернокожим и лишала политических прав ведущих повстанцев, но республиканцы не пришли к единому мнению ни по одному из этих вопросов. Они также разделились во мнениях относительно того, следует ли распространить избирательное право на женщин, как того требовала петиция, представленная Сьюзен Б. Энтони и Элизабет Кэди Стэнтон. Окончательно одобренная Конгрессом, поправка не включала в себя избирательное право для чернокожих, но она предусматривала цену за измену. Все конфедераты, служившие до войны в федеральных органах власти, органах власти штатов или в армии и давшие клятву соблюдать Конституцию, лишались права участвовать в политической жизни без двух третей голосов Конгресса. Предложенная поправка также торпедировала планы Юга, согласно которым Соединенные Штаты должны были взять на себя долг Конфедерации и выплачивать пенсии солдатам Конфедерации. И то, и другое теперь было бы неконституционным. В то же время она обеспечивала выплату военного долга Союза. Стивенс гарантировал, что ратификация поправки будет необходимым, но недостаточным условием для возвращения штатов Конфедерации в состав Союза. Если какой-либо штат попытается ограничить избирательное право мужчин-избирателей, за исключением преступлений или участия в восстании, то он потеряет пропорциональную долю своего представительства в Конгрессе.[155]155
  Майкл Кент Кертис, No State Shall Abridge: The 14th Amendment and the Bill of Rights (Durham, NC: Duke University Press, 1986), 83–91; Perman, 209–28; William E. Nelson, The Fourteenth Amendment: From Political Principle to Judicial Doctrine (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1988), 45–46, 57–58; Foner, 253–63.


[Закрыть]

Широкие принципы Четырнадцатой поправки были очевидны. Республиканцы стремились отменить судебные толкования Конституции, которые, во имя федерализма, ограничивали распространение единого набора прав, применимых ко всем гражданам в любом уголке Союза. По замыслу Конгресса, новая поправка должна была расширить гарантии Билля о правах, чтобы они защищали граждан от действий как штатов, так и федерального правительства. Положение о равной защите должно было гарантировать, что ни один штат не будет дискриминировать своих граждан или граждан другого штата. Поправка должна была защитить как новых чернокожих граждан, так и белых юнионистов Юга. Республиканцы хотели создать национальное гражданство с едиными правами. В конечном итоге поправка была линкольновской: она, как и Линкольн, стремилась сделать чувства Декларации независимости путеводной звездой республики. Она закрепила в Конституции широкие принципы равенства, права граждан и принципы естественных прав, провозглашенные в Декларации независимости и в республиканских идеалах свободного труда и свободы договора.[156]156
  Amy Dru Stanley, From Bondage to Contract: Wage Labor, Marriage, and the Market in the Age of Slave Emancipation (Cambridge: Cambridge University Press, 1998), 55; Pauline Maier, American Scripture: Making the Declaration of Independence (New York: Random House, 1998); Curtis, 70–77, 80–81, 86–89; Nelson, 64–90, 110–11.


[Закрыть]

Тем не менее, Стивенс был разочарован. Он считал, что эта поправка скорее исправляет «худшие части древнего здания», чем освобождает все американские институты «от всех остатков человеческого угнетения». Он считал поправку несовершенным предложением, но принял ее, «потому что я живу среди людей, а не среди ангелов». Он верил, что события развиваются в его направлении и в дальнейшем можно будет добиться большего. Военные полномочия оставались в силе, делегаты от Юга не были усажены, и следующий Конгресс мог пойти дальше.[157]157
  Downs, After Appomattox, 130; Foner, 253–55.


[Закрыть]

Насилие на Юге, которое помогло республиканцам продавить Четырнадцатую поправку, подорвало попытки Джонсона узаконить новые правительства Юга и сформировать коалицию для противостояния радикальным и умеренным республиканцам. Национальный союзный съезд, собравшийся в Филадельфии в середине августа после беспорядков, представлял собой попытку Джонсона объединить южных консерваторов с северными демократами и консервативными республиканцами, чтобы сформировать основу для новой политической партии. Но съезд лишь подтвердил разобщенность консерваторов. Никакой новой партии не будет, вместо этого присутствующие просто пообещали поддержать кандидатов от любой партии, которые поддержат Джонсона. Несмотря на провал съезда, Джонсон решил поставить свое политическое будущее на карту на выборах в Конгресс 1866 года. Он будет вести кампанию против радикалов.[158]158
  Foner, 264–68; Perman, 209–28; Downs, After Appomattox, 130–31.


[Закрыть]

В основе осенней кампании Джонсона лежало его жесткое неприятие Четырнадцатой поправки. Он упорно добивался восстановления власти на Юге до того, как она будет ратифицирована и вступит в силу. В октябре губернатор Вирджинии запросил излишки федерального оружия для оснащения своего восстановленного ополчения, состоящего в основном из ветеранов Конфедерации. Джонсон согласился, несмотря на возражения Гранта, что еще больше отдалило Гранта и армию. Чтобы получить больший контроль над армией, Джонсон задумал отправить Гранта послом в Мексику и сместить с поста военного министра Стэнтона. Грант, Стэнтон и Джонсон боялись отвернуться друг от друга. Грант отказался ехать в Мексику и был слишком популярен, чтобы Джонсон мог его просто уволить. Стэнтон ошибочно опасался, что Грант его обманывает и предаст его, встав на сторону Джонсона. Стэнтон все больше симпатизировал радикалам и поддержал Четырнадцатую поправку, против которой выступал Джонсон.[159]159
  Hyman, 93–95; Trefousse, 257; Thomas, 499–507.


[Закрыть]

II

Когда белые в 1865 году предупреждали освобожденных людей, что между свободой и независимостью есть большая разница, они подчеркивали фундаментальную борьбу, которая бушевала с первых дней, когда бывшие рабы обрели свободу. Это была борьба мелких ежедневных сражений, которые можно упустить из виду на фоне больших политических битв Реконструкции. Контракты, которые предлагало Бюро свободных людей, были шагом вперед по сравнению с рабством, но они не были независимостью от диктата белых, которой так жаждали освобожденные люди. Контракты по-прежнему обрекали чернокожих на бандитский труд на полях, даже если, в отличие от «черных кодексов», они, казалось, делали этот труд добровольным. Бывшие рабы не получили землю, на которую рассчитывали, ни на Рождество 1865 года, ни в 1866 году, а те, кто получил землю, потеряли ее, но это не изменило их решимости избежать принудительного полевого труда, который для большинства из них был определением рабства.

Белые южане стремились заставить чернокожих работать в поле, потому что от этого зависела экономика хлопководства, а также потому, что они считали такой труд подходящим для природы чернокожих. Сразу после войны чернокожие голодали, болели, подвергались ужасному насилию – и десятки тысяч людей погибли. Белые южане и многие северяне не считали это результатом преследований южан или неудачной политики северян. Это был результат природы чернокожих людей, которые не были способны позаботиться о себе после обретения свободы.[160]160
  Джим Даунс, «Больной от свободы: African-American Illness and Suffering During the Civil War and Reconstruction» (New York: Oxford University Press, 2012), 6–8, 14–17.


[Закрыть]

Определение природы черных людей имело решающее значение для обращения с ними и выделения им ресурсов; те, кто утверждал, что способен определить якобы врожденные качества черных людей, в значительной степени определяли их судьбу. Белые южане долгое время считали, что чернокожие люди не только принадлежат им, но и определяют их. Это не изменилось после освобождения. Виргинец, сказавший северному репортеру: «Ни один негр, свободный или раб, ни в этих южных штатах, ни в любой другой части известного мира, никогда не работал и не будет работать, если его не заставить», – выразил общее мнение южан. Белые Юга по-прежнему были настроены на то, чтобы чернокожие продолжали зависеть от белых, даже если они утверждали, что конец рабства отменяет их старые патерналистские обязательства по отношению к рабам.[161]161
  Хизер Кокс Ричардсон, Смерть Реконструкции: Race, Labor, and Politics in the Post-Civil War North, 1865–1901 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001), 11; Leon F. Litwack, Been in the Storm So Long: The Aftermath of Slavery (New York: Knopf, dist. Random House, 1979), 363; Laura F. Edwards, Gendered Strife & Confusion: The Political Culture of Reconstruction (Urbana: University of Illinois Press, 1997), 33.


[Закрыть]

Юг считал плеть – великий символ принудительного труда – и даже более экстремальное насилие необходимыми инструментами порядка и процветания. Без принуждения были бы только нищета и хаос. Радикальные республиканцы, в свою очередь, ухватились за плеть как за символ продолжающегося южного варварства и неповиновения.[162]162
  Эмбертон, 40–45.


[Закрыть]

Радикальные республиканцы – черные и белые – полагали, что у чернокожих и белых людей общая природа и что столетия рабства, разрушения и хаос долгой войны, страдания голодных и больных, и отчаявшиеся люди сгинули бы, как утренний туман, если бы чернокожие мужчины могли быть мужчинами. Быть мужчиной – это просто биология; быть мужчиной – значит защищать и поддерживать жену, семью и дом. На рисунке Томаса Наста, превращенном в литографию типографией King and Baird в Филадельфии в 1865 году, запечатлена иконография черной свободы, черной мужественности, дома и реальных желаний освобожденных людей. Наст противопоставил сцены рабства и свободы, которые он чередовал по границам литографии, но центральное место, наложенное на меньший портрет Линкольна, занимала домашняя семья, неотличимая, за исключением цвета кожи ее обитателей, от портретов белых семей. Чернокожий отец сидел в окружении жены, детей и матери. Предположительно, это был тот самый отец, который изображен на границах картины в качестве солдата и наемного работника.

В книге «Эмансипация» Томас Наст позиционирует дом как цель и награду для бывших рабов после Гражданской войны. Рисунки на полях прослеживают историю рабства и свободы чернокожих; в центре – награда, черный дом. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-pga–03898.

Литография Наста, кажущаяся такой клишированной и сентиментальной, на самом деле опровергает множество простых предположений об американцах Позолоченного века, черных и белых. В большей степени, чем это оценили более поздние американцы, они мыслили категориями коллективов, а не индивидуумов. Они представляли себе свое общество состоящим из семей, общин, широкого спектра добровольных организаций, которые массово участвовали в похоронных процессиях Линкольна. Они оценивали успех экономики и жизни скорее по способности производить дома, чем по способности производить богатство. Американцы относились к дому как к женскому пространству, но они также бросали вызов мужественности с помощью очень простого теста: способности содержать и защищать семейный очаг.

Вопрос, о котором спорили и южные белые, и вольноотпущенники, и северные белые, заключался в том, было ли такое изображение, как у Наста, глупой выдумкой или зарождающейся реальностью. Были ли вольноотпущенники на самом деле мужчинами? Вольноотпущенники утверждали свою мужественность, но Джордж Фицхью, ведущий интеллектуал Юга, выступавший от имени Юга, отрицал это. До войны Фитцхью был одним из самых крайних, эффективных и умных защитников рабства, и он умело атаковал вольноотпущенников, нападая на Бюро вольноотпущенников, которое он называл «негритянским питомником». Он утверждал, что республиканцы признают то, что давно известно рабовладельцам: «Мы говорили им, что дарки – это взрослые дети, которым нужны опекуны, как и всем детям». Заставляя вольноотпущенников работать и заботясь об их нуждах, агенты бюро всего лишь заменили старых хозяев. Чтобы стать гражданами, утверждал он, вольноотпущенники «должны сначала стать людьми, а Бюро – это практическое признание и утверждение того, что они не люди».[163]163
  Emberton, 65; Downs, Sick from Freedom, 72–74, Downs, Declarations of Dependence, 1–14.


[Закрыть]

Атака Фицхью сыграла на страхах как северян, которые считали, что вольноотпущенники по природе своей зависимы, так и вольноотпущенников, которые подозревали, что агенты бюро в то время действовали так, будто они заменили старых хозяев, принуждая черных к зависимости. Бюро часто впитывало в себя оскорбления белых южан. Принуждение чернокожих к полевому труду стало главной задачей сотрудников бюро, которых беспокоила зависимость чернокожих от федеральной помощи. Настоящая эмансипация подразумевала свободу от безделья и бродяжничества, которую мог обеспечить только труд.[164]164
  Paul A. Cimbala, The Freedmen’s Bureau: Reconstructing the American South after the Civil War (Malabar, FL: Krieger, 2005), 40–44, 64; Edwards, 25, 45–54, 66–67.


[Закрыть]

Зависимость была реальной. Страдания вольноотпущенников после войны сделали многих из них зависимыми от федеральной помощи, но в этом они ничем не отличались от белых беженцев. Тем не менее, это была благотворительность, а для многих чиновников бюро зависимость от благотворительности была формой рабства, поскольку ставила ее получателей в зависимость. Несмотря на то что в некоторых местах, например в Алабаме в 1865 и 1866 годах, белые получали от бюро гораздо больше пайков, чем черные, и несмотря на то что за время существования бюро примерно треть всех пайков доставалась белым южанам, агенты бюро были зациклены на зависимости черных.[165]165
  Downs, Declarations of Dependence, 75–100; Cimbala, 42–43; Noralee Frankel, Freedom’s Women: Black Women and Families in Civil War Era Mississippi (Bloomington: Indiana University Press, 1999), 153–54; Michael W. Fitzgerald, The Union League Movement in the Deep South: Politics and Agricultural Change During Reconstruction (Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1989), 18–19.


[Закрыть]

Худшие контракты бюро действительно лишали независимости и представляли собой скрытое отрицание мужественности чернокожих, но еще больший вред такие контракты наносили женщинам, особенно одиноким женщинам с детьми. Одной из мучительных трагедий рабства было разделение семей через продажу родителей или детей; свобода обещала положить этому конец, но вместо этого разлучение матерей и детей приняло новые формы. Во времена рабства хозяева приветствовали черных детей так же, как жеребят и телят, – как знак будущего богатства. Но в постбеллумскую эпоху, если только не удавалось получить на них завещание с помощью Черного кодекса, работодатели рассматривали детей, приходящих с домашней прислугой, как помеху. Они либо вообще отказывались брать их в дом, либо заставляли матерей отсылать их к родственникам.[166]166
  Frankel, 153–54; Downs, Sick from Freedom, 132.


[Закрыть]

Чернокожие женщины, замужние или незамужние, наиболее остро осознавали, что новый порядок не был однозначным выбором между независимостью и зависимостью. Вольноотпущенники утверждали свою мужественность тем же способом, что и белые мужчины: владением своими женами и своим трудом. Они бросали вызов расовому порядку Юга, в то же время принимая и укрепляя его гендерную структуру власти. Вольноотпущенники уловили суть брачного договора и проницательно изложили ее. «Я считаю ее своей собственностью», – сказал один вольноотпущенник из Северной Каролины о своей жене. А вольноотпущенник из Теннесси заявил о своей жене: «Я женился на ней, чтобы она ждала меня». Бюро вольноотпущенников обычно разрешало женатому вольноотпущеннику заключать трудовые контракты на жену и детей, поскольку замужние вольноотпущенницы не могли заключать контракты. Вольноотпущенницы, по понятным причинам, часто не воспринимали это как свободу. Феминистка Фрэнсис Гейдж, выступавшая против рабства, рассказывала, что вольноотпущенницы говорили ей: «Вы даете нам номинальную свободу, но оставляете нас под пятой наших мужей».[167]167
  Стэнли, 48–50.


[Закрыть]

Чернокожим женщинам часто приходилось выбирать только между конкурирующими патриархами, но на Юге времен Реконструкции признание привилегий чернокожих мужчин давало им и их детям некоторую защиту. Чернокожие мужчины стали заключать контракты с владельцами плантаций для отряда или компании, обычно состоящей из родственников. Плантаторам приходилось идти на уступки, на которые они не шли с отдельными людьми. В отрядах могли быть и женщины, но замужние женщины старались отказаться от постоянного труда в поле. Они стремились посвятить большую часть своей работы созданию собственного дома и воспитанию детей. Когда чернокожие женщины делегировали ведение переговоров о своих трудовых контрактах чернокожим мужчинам, чтобы избежать условий, навязанных белыми мужчинами, они все равно часто осознавали опасность такой зависимости.[168]168
  Джули Сэвилл, Работа Реконструкции: From Slave to Wage Laborer in South Carolina, 1860–1870 (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 103–10; Hahn, 66–73, 83; Thavolia Glymph, Out of the House of Bondage: The Transformation of the Plantation Household (Cambridge: Cambridge University Press, 2008), 168–71, 179; Susan E. O’Donovan, Becoming Free in the Cotton South (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007), 162–207; Edwards, 24–65, 145–83; полное обсуждение черных семей, сексуальных отношений и гендерных отношений см. в Frankel, 79–118, 146–54.


[Закрыть]

Эти переговоры, направленные на сопротивление восстановлению принудительного труда, были частью более масштабных политических и социальных усилий чернокожего населения по воссозданию на свободе комплекса родственных связей, политических практик и добровольных организаций, корни которых уходят в рабовладельческие времена. Главы семей чернокожих стремились использовать труд своих жен и детей для обработки урожая и ведения домашнего хозяйства. Сопротивление бандитскому труду не позволило владельцам плантаций собрать свои рабочие силы, но большинство представителей старой элиты удержали свои земли. Возникла новая система аренды и издольщины. Сельским хозяйством занимались издольщики, получавшие от четверти до трети произведенного ими урожая, и арендаторы, платившие фиксированную арендную плату за землю. Такие соглашения представляли собой компромисс между желанием плантаторов привязать рабочую силу к земле и стремлением освобожденных людей к собственной земле и автономии.[169]169
  Стэнли Энгерман, «Рабство и его последствия для Юга в XIX веке», в Кембриджской экономической истории Соединенных Штатов, под ред. Stanley L. Engerman and Robert E. Gallman (Cambridge: Cambridge University Press, 1996), 357. Преемственность между борьбой чернокожих за свободу и автономию в рабские и пострабовладельческие времена – тема книг Hahn, Nation Under Our Feet; Gavin Wright, Old South, New South: Revolutions in the Southern Economy since the Civil War (New York: Basic Books, 1986), 84–89, 93–94; Frankel, 64–65, 71–78.


[Закрыть]

Чернокожие издольщики и арендаторы избавились от старых пережитков рабства, но не избежали эксплуатации. Ричард Крамп, бывший раб, рассказывал об опыте многих из них: «Три года после освобождения мы выращивали урожай на паях, а потом начали арендовать. Они платили не все, что обещали. Они забрали у нас большую часть. Они сказали, что цифры не врут. Вы знаете, как это было. Тогда нельзя было оспаривать слова человека». Если раньше плантаторы были рабовладельцами, которых определяли их рабовладельческие хозяйства, то после войны они стали помещиками, которых определяли их земельные владения.[170]170
  Райт, 17–50; Литвак, 448.


[Закрыть]

Поскольку независимость оказалась труднодостижимой, вольноотпущенники все же обзавелись зависимостью, хотя и не в том смысле, который представлял себе Фицхью. То, что Бюро и армия отступали в конце 1865 и 1866 годов, не означало, что они повсюду были лишены власти, к которой вольноотпущенники могли бы обратиться за физической защитой и за принуждением к исполнению контрактов и договоров аренды. В результате возникли отношения зависимости, противоречащие идеалам свободного труда, мужественности и независимости, но очень похожие на патронаж, который определял многое в ту эпоху. В действии агенты бюро часто действовали подобно другим политикам Позолоченного века. Они помогали тем, кто мог обратиться с убедительными призывами или заявить о своих обязательствах.[171]171
  Downs, Declarations of Dependence, 2–13, 76–77, 85–86.


[Закрыть]

Трудно считать издольщину и аренду триумфом, но в первые годы Реконструкции, когда плантаторы сначала отказывались признать конец рабства, а затем прибегали к насилию, чтобы заставить освобожденных людей вернуться к бандитскому труду, они были своего рода победами. Это были не те черные дома, которые представлял себе Наст; вместо этого они были частью более сложной реальности, в которой черные семьи находились между независимостью и зависимостью как от домовладельцев, которых они боялись и обижались, так и от федеральных властей, в помощи которых они нуждались. Свободные люди и белые южане понимали, что этот мир запутанной и отчаянной борьбы не позволяет легко провести разделение между зависимостью и независимостью. В суматохе южной жизни эти различия были не так легко заметны.

На Юге развивалась система принудительного труда, которая хотя и не была рабством, но и не была свободным трудом. Она зависела от внелегального насилия, принудительных законов, обременительных долговых отношений и использования труда каторжников для ограничения альтернатив. Юг демонстрировал, что существуют пути капиталистического развития – как сельскохозяйственного, так и промышленного, – которые не зависят от свободного труда. Бенефициары этой системы – как те, кого осуждали как Бурбонов, так и те, кого превозносили как предвестников Нового Юга, – не были противниками экономического прогресса. Они принимали его; они просто понимали, что могут достичь его без свободного труда.