Текст книги "Республика, которую он защищает. Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 (ЛП)"

Автор книги: Ричард Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 80 страниц)

I

Чтобы превратить свое культурное господство и свои принципы в политику, либеральные республиканцы изначально возлагали большие надежды на Улисса С. Гранта, которого многие в конце Гражданской войны считали «великим человеком дня, а возможно, и века». Он был самым известным гражданином страны. Он стремился к президентству не из-за желания получить власть или продвинуть какую-то программу, а потому что очень нуждался в общественном одобрении. Либералы ожидали, что, распространив на Юг всеобщее избирательное право, Грант сломает хребет старой южной «аристократии», завершит Реконструкцию, ограничит государственную власть, искоренит систему наживы и коррупцию, отменит протекцию и субсидии, а также введет золотой стандарт. Отчасти либералы ошиблись в оценке Гранта, но в основном они переоценили свое собственное влияние в Республиканской партии и в стране. Надежды либералов на Гранта превратились в пыль в период с 1868 по 1872 год. Его финансовая и экономическая политика, система награбленного имущества и связанная с ней коррупция, а также его внешняя политика – в частности, его желание аннексировать Санто-Доминго – все это стало причиной разочарования и отчуждения.[400]400
  Уильям С. Макфили, Грант: A Biography (New York: Norton, 1981), 169–70, 232–35, 278–84; Andrew L. Slap, The Doom of Reconstruction: The Liberal Republicans in the Civil War Era (New York: Fordham University Press, 2006), 98–111.


[Закрыть]

Либералы поклонялись золотому стандарту, который они рассматривали как решение проблем финансовой системы, порожденных Гражданской войной. Экономическая цена победы Союза была высока: инфляция, долги, отвлечение миллионов людей от производства на разрушение, потеря или искалечение сотен тысяч рабочих. Но для либералов эти проблемы меркли перед финансовой системой, основанной на фиатной валюте. Во время войны правительство выпустило гринбеки, бумажную валюту, чтобы платить солдатам и покупать припасы. По сути, это федеральные долговые обязательства, обеспеченные кредитом правительства, гринбеки не подлежали погашению ни золотом, ни серебром. К концу войны в обращении находилось около полумиллиарда долларов. Их стоимость колебалась по отношению к американским золотым монетам и к британскому фунту, но золото и обеспеченная золотом валюта всегда имели большую ценность.[401]401
  Ричард Франклин Бенсел, «Левиафан янки: The Origins of Central State Authority in America, 1859–1877» (Cambridge: Cambridge University Press, 1990), 152, 254–58; Unger, 13–16; Matthias Morys, «The Emergence of the Classical Gold Standard», Центр Исторической экономики и связанных с ней исследований в Йорке: Cherry Discussion Papers Series, Cherry DP 12/01 (2012): 14–47.


[Закрыть]

Гринбеки, наряду с банкнотами национальных банков и специями, составляли три формы денег в обращении. Происхождение национальных банковских банкнот, также не подлежащих обмену на золото или серебро, было сложным. Во время Гражданской войны республиканцы превратили государственный долг в инструмент для создания денег, создав национальную банковскую систему, которая одновременно финансировала долг и создавала первую стандартную валюту страны. Правительство обязало национальные банки держать определенный процент своих капитальных резервов в федеральных облигациях. Взамен банки могли (до определенного предела) выпускать стандартизированные банкноты национального банка, которые обращались как деньги пропорционально количеству имеющихся у них федеральных облигаций. Чтобы банки не могли отказаться от такой сделки, правительство ввело запретительный налог на банкноты, выпущенные банками, зарегистрированными в штатах, и вытеснило их из обращения. Это соглашение оказалось выгодным для национальных банков. Они покупали облигации за гринбеки, получали по ним проценты, выплачиваемые золотом, а затем использовали эти облигации для выпуска банкнот, которые давали в долг, чтобы получить дополнительные проценты. В 1875 году облигации США составляли 63 процента инвестиций национальных банков Нью-Йорка.[402]402
  Bensel, 258, 260–62, 263; Gretchen Ritter, Goldbugs and Greenbacks: The Antimonopoly Tradition and the Politics of Finance in America (Cambridge: Cambridge University Press, 1997), 66–71.


[Закрыть]

Существовала также номинальная валюта из золотых и серебряных монет (специя); номинальной она была потому, что монет номиналом в доллар было так мало, что они были незаметны в обычных сделках. Стоимость золота в монетах была выше их номинальной стоимости, поэтому, за исключением Калифорнии, они исчезли из повседневного обращения. Однако золото по-прежнему было необходимо для финансирования международной торговли и выплаты процентов по государственным облигациям.[403]403
  Риттер, 73–78.


[Закрыть]

Либералы считали настоящими деньгами – так называемыми «твердыми деньгами» – только валюту, обмениваемую на золото. Сделать все деньги – зеленые монеты и банкноты – погашаемыми золотом стало для них единственным надежным лекарством от инфляции. Они хотели, чтобы Соединенные Штаты вслед за Великобританией перешли на золотой стандарт.[404]404
  Клаудия Д. Голдин и Фрэнк Д. Льюис, «Экономические издержки американской гражданской войны: оценки и последствия», Журнал экономической истории 35, № 2 (1975), 299–326.


[Закрыть]

Золотой стандарт разделял обе партии по практическим, идеологическим и моральным соображениям. Практические последствия вращались вокруг дефляционных последствий золотого стандарта. Теоретически, при золотом стандарте правительство могло выпустить не больше гринбеков, чем оно могло выкупить золотом, и денежная масса страны, таким образом, должна была сократиться. Однако у Конгресса уже был неприятный опыт сокращения. В 1866 году он уполномочил министра финансов президента Джонсона Хью Маккалоха, чтобы уменьшить количество гринбеков, и валюта дефлировала на 8 процентов в год. Это оказалось особенно тяжело для Юга и Запада, где на душу населения обращалось гораздо меньше денег, чем на Востоке. Когда, как и предсказывали противники ретракции, в 1866 году наступила рецессия, Конгресс замедлил ретракцию. А когда рецессия продолжилась в 1868 году, Конгресс приостановил полномочия Маккаллоха по выпуску гринбеков.[405]405
  Unger, 41–42; Richard Eugene Sylla, The American Capital Market, 1846–1914: A Study of the Effects of Public Policy on Economic Development (New York: Arno Press, 1975), 52–54; Walter T. K. Nugent, Money and American Society, 1865–1880 (New York: Free Press, 1968), 45, 92–94; Richard H. Timberlake, Jr., «Ideological Factors in Specie Resumption and Treasury Policy», Journal of Economic History 24, no. 1 (1964): 32; Richard H. Timberlake, The Origins of Central Banking in the United States (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1978), 94–97.


[Закрыть]

Финансовые маневры Айзека Шермана, ведущего либерального сторонника золотого стандарта, показали, как должники выигрывают от инфляции и проигрывают от дефляции, и почему кредиторы предпочитают золотой стандарт. Во время Гражданской войны Шерман был богатым человеком, ярым республиканцем, аболиционистом и кредитором. Он понимал, что гринбеки приведут к инфляции, которая нанесет ему ущерб. Он сетовал, что его существующие займы будут стоить всего «60 центов за доллар», а значит, «мой бык будет убит». Когда гринбеки упали в цене, и в 1864 году для покупки 100 долларов золота требовалось 289 долларов в гринбеках, Шерман понял, что появилась возможность. Политика правительства позволяла покупать облигации за дешевые гринбеки, а проценты выплачивать дорогим золотом. Если бы он купил облигации на 1000 долларов за гринбеки, а гринбеки продавались бы за треть цены золота, то процентные ставки почти втрое превысили бы номинальную ставку в 6 процентов. Он преуспел, а если бы правительство выплатило основную сумму по облигациям в более дорогих долларах в золотом эквиваленте, он преуспел бы еще больше.[406]406
  Джеймс А. Хенретта, «Исаак Шерман и испытания либерализма позолоченного века», Американская история девятнадцатого века 4, № 1 (2003): 80–83.


[Закрыть]

Шерман и другие сторонники золотого стандарта считали свою позицию чем-то большим, чем корысть. Они делали моральный выбор, и противники золотого стандарта отвечали им тем же, из-за чего дебаты о монетарной политике часто казались скорее теологическими, чем политическими. Либералы часто формулировали решение между золотом и гринбеком как выбор между грехом и спасением. Карл Шурц постоянно описывал погашение американских облигаций гринбеками – даже если они были куплены за гринбеки – как аморальное. Либеральный публицист Эдвард Аткинсон, финансируемый Исааком Шерманом, приравнивал принятие гринбеков к воровству. Он объявил обращение гринбеков преступлением и потребовал, чтобы преступления пресекались, чего бы это ни стоило. Природа требовала золота; оно, как и серебро, имело внутреннюю ценность.[407]407
  Карл Шурц, Воспоминания Карла Шурца, изд. Frederic Bancroft and William Archibald Dunning (New York: McClure, 1907), 3: 286–91; Kathryn Taylor Morse, The Nature of Gold: Экологическая история Клондайкской золотой лихорадки (Сиэтл: Издательство Университета Вашингтона, 2003), 22–23.


[Закрыть]

Аткинсон признал, что дефляция, безработица и банкротства последуют за немедленным возвращением к золотому стандарту: «Придёт много реальных трудностей; потому что, если мы нарушили великий экономический закон, объявив реальными деньгами то, что ими не является, невиновные должны страдать вместе с виновными, точно так же, как в случае нарушения великого морального закона преступник причиняет страдания и несчастья другим, а не себе».[408]408
  Эдвард Аткинсон, О сборе доходов, пересмотренное издание (Нью-Йорк: Американская лига свободной торговли, 1869), 20; Свен Бекерт, Монашеский мегаполис: New York City and the Consolidation of the American Bourgeoisie, 1850–1896 (Cambridge: Cambridge University Press, 2001), 163–64; Ritter, 141–42.


[Закрыть]

Чем больше богатство становилось вопросом бумаги – акций, облигаций и банковских чеков, – тем больше либералы фетишизировали золото. Золото было древним и натуральным, а не современным и промышленным. Оно было редким, его нельзя было воспроизвести, и оно сохраняло свою ценность. Бумага же, подобно валюте Конфедерации или акциям и облигациям обанкротившихся компаний, могла в один прекрасный день превратиться в целое состояние, а в другой – стать подкладкой для сундуков. Бумага грозила сделать мир хрупким, эфемерным и открытым для постоянных переговоров, что делало еще более необходимым восстановление порядка и сведение всех ценностей к золоту. Либералы рассматривали золото как богатство, которое можно потрогать – оно было настоящим, – в то время как гринбеки были фикцией, простым представлением богатства.[409]409
  Морс, 16–39; Бекерт, 226.


[Закрыть]

В действительности золотой стандарт не был ни древним, ни естественным. И международный золотой стандарт, и зависимость Америки от фиатной валюты были новыми и революционными. Британцы, официально принявшие золотой стандарт в 1819 году, были практически одиноки до 1860-х годов, когда их примеру последовали другие страны. Как и Соединенные Штаты, большинство стран ранее полагались на различные формы биметаллизма или валюты, обеспеченные серебром. Беспрецедентный рост запасов золота, начавшийся после открытий в Калифорнии и Австралии, вытеснил серебро из обращения в Европе и сделал золотой стандарт практически осуществимым. Необходимость заставила Соединенные Штаты печатать гринбеки во время Гражданской войны для оплаты товаров и услуг.[410]410
  Bensel, 152, 254–58, 294, n. 114; Unger, 13–16; Morys, 14–47. Milton Friedman and Anna Jacobson Schwartz, A Monetary History of the United States (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1963), 51–52.


[Закрыть]

Разница в стоимости между гринбеками и золотом, безусловно, создавала реальные проблемы, которые золотой стандарт устранил бы. При золотом стандарте купцы, участвующие в международной торговле, не несли бы транзакционных издержек, связанных с обращением в «золотую комнату» – нью-йоркскую биржу, предназначенную для покупки золота за валюту. Он также устранил бы более высокие процентные ставки, которые американские заемщики и продавцы облигаций вынуждены были платить за иностранный капитал. Повышая доверие иностранных инвесторов к американским ценным бумагам, золотой стандарт снизил бы процентные ставки по американским облигациям. Это также стало бы благом для банкиров, поскольку, если бы Соединенные Штаты перешли на золотой стандарт, банковские векселя стали бы погашаться золотом, что существенно повысило бы их стоимость. Такие преимущества склоняли многих банкиров к тому, чтобы стать сторонниками твердых денег. Но, как отмечали критики золотого стандарта и как показал отказ от него в 1860-х годах, за облегчение внешней торговли и стабилизацию валюты придется заплатить высокую цену, а конечным экономическим результатом может стать вовсе не стабильность.[411]411
  Алан М. Тейлор и Морис Обстфельд, «Суверенный риск, доверие и золотой стандарт: 1870–1913 годы против 1925–31 годов», серия рабочих документов Национального бюро экономических исследований, нет. Working Paper 9435 (2002): 1–6, 15–24; Morys, 34–48.


[Закрыть]

Прекращение политики сокращения гринбека беспокоило либералов в основном потому, что откладывало переход к золотому стандарту, но поначалу они были успокоены, поскольку Грант занял, по их мнению, здравую позицию как по долговому, так и по валютному вопросу. Правительство не уточнило, как будет погашаться основная сумма по облигациям военного времени. Поскольку на пике инфляции в 1864 году доллар гринбек стоил всего 34 процента от золотого доллара, погашение облигаций золотом означало утроение первоначальных инвестиций в дополнение к уже выплаченным процентам. Если бы правительство платило золотом, держатели облигаций получили бы огромную прибыль. Налогоплательщики взяли бы на себя дополнительное бремя. Однако если бы правительство выкупило свои облигации гринбеками, то никакой выгоды не было бы.[412]412
  Unger, 15–16, 22–23, 132; Nugent, 126–27; Bensel, 318–19.


[Закрыть]

Первоначально большинство республиканцев в Конгрессе согласились с мнением сенатора Джона Шермана, брата генерала Уильяма Текумсеха Шермана (но не родственника Исаака Шермана), который считал, что погашение долга в гринбеках будет равносильно бессовестному «отказу» от долга. Они выступали за погашение долга золотом. Но возникла коалиция демократов и республиканцев Среднего Запада, которая выступила против этой политики, а также против любой политики, направленной на сокращение количества гринбеков в обращении.[413]413
  Unger, 73–74; Nugent, 109–10, 121–33, 139, 185–86.


[Закрыть]

После инаугурации Гранта в марте 1869 года Конгресс принял Закон о государственном кредите, пообещав выкупить военные облигации золотом. В следующем году Конгресс разрешил рефинансирование государственного долга. Инвесторы могли обменять существующие облигации на новые, рассчитанные еще на десять-пятнадцать лет, по более низким процентным ставкам. Все они погашались золотыми монетами и освобождались от налогов. Конгресс укрепил государственный кредит, распределив выплаты на более длительный срок.[414]414
  Эрик Фонер, Реконструкция: America’s Unfinished Revolution, 1863–1877 (New York: Harper & Row, 1988), 344; Nugent, 126, 128; Bensel, 317–19.


[Закрыть]

Победа по долгу все еще оставляла нерешенным валютный вопрос, и либералы настаивали на возобновлении политики сокращения количества гринбеков в обращении, чтобы облегчить переход к золотому стандарту. Грант, потерпевший неудачу в бизнесе, похоже, не имел глубоких экономических убеждений. Вступая в должность, он выступал за сокращение экономики, но его фактическая программа, когда Джордж Бутвелл был его министром финансов, была гораздо более прагматичной. Бутвелл выполнил сложную задачу по поддержанию баланса между золотом, необходимым для внешней торговли, национальными банкнотами, выпущенными федеральными банками, и гринбеками. Все движущиеся части должны были быть хорошо смазаны, иначе финансовый механизм мог выйти из строя, как это регулярно происходило. Усилия Бутвелла по разрядке финансовых кризисов часто вызывали опасения, но они увенчались успехом. Либералы считали, что при золотом стандарте такое вмешательство было бы излишним. Восточные банкиры и финансисты хотели предсказуемости и стабильности, которых, по их мнению, Казначейство не могло добиться. Они настаивали на введении золотого стандарта, который, по их мнению, обеспечит желаемую предсказуемость и одновременно закрепит преимущества, которые уже дала им новая банковская система.[415]415
  Bensel, 254–55, 277; Unger, 165–72.


[Закрыть]

Ни Грант, ни Бутвелл, которого Генри Адамс презирал, называя его «отвратительным шутом», не проявляли энтузиазма по поводу банкротства избирателей, чтобы поддержать либеральные принципы и угодить банкирам. Бутвелл придерживался политики, позволяющей экономике «расти до денежного запаса времен Гражданской войны». Поскольку поселенцы заводили фермы на Западе, Юг восстанавливался, а северная промышленность развивалась, экономике вскоре потребовалась бы вся имеющаяся денежная масса. Стоимость гринбеков будет расти по мере развития экономики, а не за счет сокращения денежной массы, и в будущем возобновление выплат специями, то есть золотом, может пройти с меньшими потерями. По сути, именно так и произошло возобновление 2 января 1879 года, но происходило оно гораздо медленнее, чем хотелось бы либералам.[416]416
  Bensel, 291–92; Nicolas Barreyre, «Sectionalisme et politique aux Etats-Unis: Средний Запад и реконструкция, 1865–1877» (Ph.D., Высшая школа социальных наук, 2008), 319–20; Henry Adams, The Education of Henry Adams: An Autobiography (New York: Heritage Press, 1942; ориг. изд. 1918), 263–67.


[Закрыть]

Поскольку администрация Гранта не желала отказываться от гринбеков, либералы обратились в суд. В 1870 году либералы одержали частичную победу, когда Верховный суд вынес решение по делу Хепберн против Грисволда. Суд подорвал легитимность фиатной валюты, постановив, что кредиторы могут требовать специи для погашения любых обязательств, взятых до того, как закон разрешил выпуск гринбеков. Это был удивительный вердикт, который грозил обернуться хаосом, поэтому Грант немедленно назначил в суд двух новых судей. Оба они были адвокатами железнодорожных компаний и знали, что Грисволд означает, что железным дорогам придется выплачивать проценты по облигациям времен антибеллума в золоте, что значительно увеличит их расходы. В 1871 году, к гневу либералов, суд изменил свое решение в делах Нокс против Ли и Паркер против Дэвиса. По мере того как золотой стандарт, казалось, отодвигался все дальше в будущее, надежды либералов на laissez-faire становились все более недостижимыми.[417]417
  Bensel, 292–93; «Hepburn V. Griswold – 75 U.S. 603 (1869)», (1869); McFeely, 387; Timberlake, The Origins of Central Banking in the United States, 100–101.


[Закрыть]

Эти неудачи подорвали доверие либералов как к Гранту, так и к Министерству финансов США и заставили их еще больше увлечься золотым стандартом. Будучи англофилами, они склонны были доверять Банку Англии больше, чем министру финансов. Применяя золотой стандарт, Соединенные Штаты фактически передавали контроль над своими процентными ставками и денежной массой Великобритании, крупнейшей в мире стране-кредиторе. Золотой стандарт зависел от наличия у страны достаточного количества золота, чтобы выкупить свою валюту по требованию. Когда Лондон контролировал значительную часть этого золота, Великобритания и Банк Англии приобретали непомерное влияние на фискальную и экономическую политику других государств. Золотой стандарт создал то, что экономисты называют «золотой смирительной рубашкой». Страны-должники обменивали контроль над своей денежной политикой на мобильность капитала и стабильные обменные курсы. Хотя стоимость заимствований за рубежом снизилась бы, Соединенные Штаты потеряли бы возможность устанавливать внутренние процентные ставки ниже международных. Золотые доллары будут уходить за границу, если процентные ставки в других странах будут выше.[418]418
  Bensel, 293–97; Jay C. Shambaugh, Maurice Obstfeld, and Alan M. Taylor, «The Trilemma in History: Tradeoffs among Exchange Rates, Monetary Policies, and Capital Mobility», Review of Economics and Statistics 87, no. 3 (2005): 423.


[Закрыть]

Для ортодоксальных либералов свободная торговля была так же священна, как золотой стандарт, а тариф присоединился к фиатной валюте в качестве bete noire. Однако тариф обеспечивал более половины федеральных доходов в период с 1865 по 1871 год, включая золото, необходимое для выплаты процентов по облигациям. Ни одно правительство не могло его отменить, но Конгресс мог реформировать и упростить его, поскольку основную часть доходов обеспечивали относительно немногие товары – такие, как сахар и кофе. Даже такой идеолог либерализма, как Э. Л. Годкин, был ошеломлен тарифом. Он был свободным торговцем, но не решался публиковать статьи ярого свободного торговца Эдварда Аткинсона, поскольку это могло оттолкнуть от него других инвесторов «Нейшн». Тариф провел резкую черту между либералами и завсегдатаями Республиканской партии, которые ставили защиту американской промышленности в центр своей экономической политики.[419]419
  Bensel, 299; E. L. Godkin to Edward Atkinson, July 17, 1865, and «To the Nation Stockholders», Aug. 23, 1865, in The Gilded Age Letters of E. L. Godkin, ed. William Martin Armstrong (Albany: State University of New York Press, 1974), 39–40, 53; Richard Franklin Bensel, The Political Economy of American Industrialization, 1877–1900 (Cambridge: Cambridge University Press, 2000), 10.


[Закрыть]

II

Экономическая политика была лишь одним элементом, который отталкивал либералов от республиканцев. Реконструкция все больше беспокоила либералов, поскольку становилось очевидным, что одно лишь избирательное право чернокожих не избавит их от необходимости постоянного федерального вмешательства. На выборах 1870 года белые террористы нагло нападали на республиканцев, что привело к поражениям в Алабаме, Теннесси, Техасе, Северной Каролине и Джорджии, которая отправила в Конгресс главного титана Ку-клукс-клана этого штата. Но не нападения, а ответная реакция встревожила либералов.[420]420
  Gregory P. Downs, After Appomattox: Military Occupation and the Ends of War (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2015), 213–17, 220–21, 229–30, 233–34.


[Закрыть]

Либералы предпочли бы не делать выбор между такими людьми, как Уайатт Аутлоу и Клан, но они его сделали. Уайатт Аутлоу, сын матери-рабыни и белого отца, был плотником в округе Аламанс, Северная Каролина. Он также держал магазин и бар, где обслуживал железнодорожников, черных и белых. Он помог основать местную африканскую методистскую церковь и был видным лидером Лояльной республиканской лиги, многие члены которой были чернокожими железнодорожниками, обязавшимися не «мириться ни с какой социальной или политической аристократией». По меркам того времени он был мужчиной.[421]421
  Скотт Рейнольдс Нельсон, Железные конфедерации: Southern Railways, Klan Violence, and Reconstruction (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1999), 98–110.


[Закрыть]

Клан Аламанса также был связан с мужественностью, но в данном случае с мужественностью белых, а не черных. Их инициации, даже по стандартам XIX века, были странно гомоэротичными. Новому члену накидывали петлю на шею и частично душили, в то время как члены клана с большими рогами на голове лаяли и рычали, потираясь рогами о его тело. Клан предпочитал избивать своих жертв во дворах на глазах у их семей, чтобы продемонстрировать их бессилие и неспособность защитить дом и семью; иногда они сексуально калечили их.[422]422
  Там же, 110–12.


[Закрыть]

На выборах 1868 года округ Аламанс достался республиканцам, и Клан и Белое братство были полны решимости вернуть его себе. Когда они стали угрожать Аутлоу и его последователям, Аутлоу обратился к местным властям, а не к Лояльной лиге. Это было ошибкой, но в то же время свидетельствовало о его вере в то, что правительства, поддерживаемые чернокожими, смогут защитить дома чернокожих. Но местные власти не смогли защитить Аутлоу от ста или более белых мужчин, которые в феврале 1870 года вытащили его из постели на глазах у детей и матери и повесили перед зданием окружного суда. Они изуродовали его тело, а затем, если это не было достаточным предупреждением, прикрепили табличку: «Остерегайтесь виновных черных и белых».[423]423
  Steven Hahn, A Nation under Our Feet: Black Political Struggles in the Rural South, from Slavery to the Great Migration (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2003), 274–75; Nelson, 100–114.


[Закрыть]

Линчевание Аутлоу стало частью целой череды преступлений. В соседнем округе Касвелл был убит Робин Джейкобс, вольноотпущенник. На следующий день другого вольноотпущенника привязали к дереву, пока пятнадцать клансменов последовательно насиловали его жену. Еще одна группа белых мужчин изнасиловала другую вольноотпущенницу и «после этого вонзила свои ножи в различные части ее тела». Кульминацией насилия стало убийство белыми консерваторами сенатора-республиканца от штата и бывшего агента Бюро по делам вольноотпущенников Джона В. Стивенса. Из-за того, что Грант был чувствителен к обвинениям в том, что он военный деспот, он не решался оспаривать даже эти преступления. Он надеялся, что новые правительства Реконструкции смогут восстановить порядок. Северная Каролина попыталась это сделать.[424]424
  Грегори П. Даунс, Декларации о зависимости: The Long Reconstruction of Popular Politics in the South, 1861–1908 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2011), 123–24; Allen W. Trelease, White Terror: The Ku Klux Klan Conspiracy and Southern Reconstruction (New York: Harper & Row, 1971), 208–23.


[Закрыть]

Губернатор Северной Каролины Уильям У. Холден решительно отреагировал на убийство Уайатта Аутлоу и последовавшие за ним зверства. Отчасти он повторил действия Арканзаса, где в 1868 году губернатор мобилизовал ополчение, включая чернокожих солдат, чтобы разгромить Клан, но Холден не стал полагаться на преимущественно черное ополчение для защиты чернокожего населения или доверять белым присяжным в пострадавших районах. Холден объявил военное положение, мобилизовал преимущественно белых юнионистов западной части Северной Каролины и подавил Клан в девяти графствах. Он попытался судить своих заключенных перед военной комиссией, но заключенные подали апелляцию, требуя соблюдения процессуальных норм в соответствии с той самой Четырнадцатой поправкой, против которой они так яростно выступали. Их вернули в местные суды, которые вряд ли осудили бы белых мужчин за преступления против чернокожих.[425]425
  Trelease, 208–25; Downs, After Appomattox, 216–17, 231–32; Hahn, 283–86; Foner, 439–41; Downs, Declarations of Dependence, 125.


[Закрыть]

Холден победил Клан, но демократы выставили себя настоящими жертвами насилия, а республиканцев – политическими репрессантами железных дорог. Им удалось добиться импичмента Холдена и изгнания его с поста президента. Агрессивное и сильное федеральное правительство и обвинения во вмешательстве в дела железных дорог стали для либералов тревожным звонком, поскольку либералы боялись и того, и другого. Демократы Юга не придумали роль железных дорог в попытках подавить Клан. По мере распространения и усиления насилия в Южной Каролине многие нападения происходили в районе строящихся там железнодорожных линий. Министр внутренних дел Колумб Делано хотел защитить железные дороги, контролируемые Томом Скоттом, центральной фигурой как в Пенсильванской железной дороге, так и в новых южных системах.[426]426
  Нельсон, 112–14, 136–37; Шлеп, 113–14.


[Закрыть]

Перед выборами в Конгресс 1870 года Конгресс принял Закон о принуждении к исполнению закона, согласно которому два или более человека действовали совместно или под прикрытием, чтобы лишить любого человека права или привилегии гражданства или наказать его за их осуществление. Президент мог использовать вооруженные силы Соединенных Штатов для обеспечения соблюдения закона. Однако, за исключением Кентукки, Грант не использовал Закон об исполнении закона.[427]427
  Foner, 454–56; Downs, After Appomattox, 223–28; Trelease, 385–87.


[Закрыть]

По причинам, которые выходили далеко за рамки железных дорог, Клан вызвал недовольство генерального прокурора Амоса Т. Акермана, северянина, который переехал в Джорджию еще до Гражданской войны и остался там жить. Он призвал Гранта вмешаться. Расследование Сенатом насилия на Юге в 1871 году привело к принятию второго Закона о принуждении, а специальная сессия Конгресса весной того года – к принятию Закона о Ку-клукс-клане, который давал президенту право приостанавливать право на хабеас корпус и использовать федеральные войска для подавления попыток лишить граждан их гражданских прав. Грант все еще колебался.[428]428
  Trelease, 385–98; Foner, 457–58.


[Закрыть]

В октябре 1871 года Грант наконец-то начал действовать. Клан практически захватил Йорк и близлежащие графства Южной Каролины. Там уже находились три отряда Седьмой кавалерии, того самого полка, который Шеридан использовал в Техасе, а Хэнкок – против шайенов на Великих равнинах. Они помогали маршалу США в проведении арестов. Клан разрушил железную дорогу, чтобы помешать федеральным силам. Сотни людей бежали, еще сотни – так называемые «пукеры» – дали признательные показания. Они дали показания против почти двухсот лидеров и наиболее жестоких членов Клана.[429]429
  Lou Falkner Williams, The Great South Carolina Ku Klux Klan Trials, 1871–1872 (Athens: University of Georgia Press, 1996), 40–59; Nelson, 136–37; Trelease, 362–80.


[Закрыть]

Судебный процесс превратился в соревнование между нынешними и бывшими генеральными прокурорами США. Реверди Джонсон, который, будучи генеральным прокурором Джеймса Бьюкенена, выступал в Верховном суде против Дреда Скотта, был главным адвокатом защиты. Ему помогал Генри Стэнбери, который был генеральным прокурором Эндрю Джонсона. Генеральный прокурор Акерман, решив разгромить Клан, руководил обвинением издалека. Он считал ликвидацию Клана правильной и необходимой для сохранения Республиканской партии на Юге.[430]430
  McFeely, 370–74; Williams, 54–55.


[Закрыть]

Вина подсудимых по обвинению в сговоре почти не вызывала сомнений, но более серьезные конституционные вопросы касались значения Четырнадцатой поправки. Распространяется ли она только на действия федерального правительства или также на действия штатов, частных лиц и ассоциаций? И может ли федеральный суд в рамках преследования за федеральное преступление рассматривать дела о преступлениях по общему праву, таких как убийство, традиционно относившихся к компетенции судов штатов? Эти вопросы лежали в основе идеи республиканцев о расширении федеральной власти и создании национального гражданства. Вопросы были поставлены, но на данный момент суды не выносили по ним решений. Когда первые подозреваемые были осуждены, как правило, чернокожими присяжными, остальные признались в обвинениях в заговоре. Наказания были настолько же мягкими, насколько ужасными были преступления, скрывавшиеся за обвинениями в сговоре – убийства, изнасилования, пытки и увечья. Самый длительный срок заключения составлял пять лет. Правительство уничтожило Клан в Южной Каролине, но многие лидеры Клана бежали и избежали наказания.[431]431
  Trelease, 399–408; Williams, 19, 46–61, 81, 100, 107–12; Foner, 454–56.


[Закрыть]

Генеральный прокурор Акерман продемонстрировал действенность сочетания даже небольшого количества кавалерии и преследования по законам об исполнении законов, но, хотя он выиграл битву в Южной Каролине, он проиграл междоусобные сражения внутри кабинета Гранта. Государственный секретарь Гамильтон Фиш выступал за снисходительное отношение к Клану и Югу. Акерман отказался одобрить спорные земельные гранты на Западе компаниям, контролируемым Джеем Гулдом и Коллисом П. Хантингтоном, одним из компаньонов Central Pacific и Southern Pacific. Они хотели отстранить Акермана от должности. Министр внутренних дел Делано изменил свою позицию. То, чего хотели Гулд и Хантингтон, хотел и Делано. Он присоединился к Фишу, чтобы оказать давление на Гранта и заставить его уволить генерального прокурора. Грант подчинился, а затем, под давлением либеральных республиканцев, начал проводить политику помилования и смягчения наказания для клансменов. Акерман вернулся в Джорджию.[432]432
  Уильямс, 125–27; Макфили, 368–73.


[Закрыть]

Федеральная атака на Клан стала последней каплей для либералов, обеспокоенных расширением полномочий федерального правительства, и либеральные республиканцы присоединились к демократам, выступив против федеральных действий. Сенатор Лайман Трамбулл, первоначально поддерживавший Реконструкцию, был встревожен ростом федеральной власти и перешел в оппозицию, как и Карл Шурц.

Тот же Конгресс, который принял закон о Ку-клукс-клане, принял законопроект об амнистии для большинства южан, лишенных права занимать должности в соответствии с Четырнадцатой поправкой. В следующем году он станет законом.[433]433
  Slap, 112–14; Mark W. Summers, The Ordeal of the Reunion: A New History of Reconstruction (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 270–71, 309.


[Закрыть]

Ни Шурц, ни другие либеральные республиканцы не отказывались от конституционных достижений Реконструкции; они сохранили бы Тринадцатую, Четырнадцатую и Пятнадцатую поправки, но в остальном оставили бы Юг на усмотрение местных органов власти, которые, как они надеялись, станут владением людей «имущественных и предприимчивых». Шурц, Трамбулл и Годкин считали, что теперь судьба вольноотпущенников находится в их собственных руках. «Устранение предрассудков белых против негров, – писала газета Nation еще в 1867 году, – почти полностью зависит от самого негра». У Шурца, представлявшего пограничный штат, были политически выгодные причины отойти от радикалов. Он отделился от радикалов Миссури, поддержав восстановление избирательных прав конфедератов в Миссури, а также проголосовал против закона о Ку-клукс-клане, который он считал «безумным». Он считал, что преступления Клана преувеличены и являются результатом вмешательства северян. Он всерьез полагал, что права чернокожих будут более защищены при консервативных южанах, чем при республиканских правительствах. Время скоро опровергнет это мнение.[434]434
  Фонер, 456, 498, 500; Хугенбум, 83; Макфили, 380–81.


[Закрыть]

Другие либералы проводили параллели между чернокожими избирателями на Юге и избирателями-иммигрантами на Севере. Корреспондент New York Tribune Джеймс Пайк объединил либеральные представления о коррумпированном Нью-Йорке с коррупцией на Юге времен Реконструкции. Пайк был ярым аболиционистом и министром Линкольна в Нидерландах. Вернувшись домой после войны, он написал широко цитируемую статью о Южной Каролине «Штат в руинах». Его злодеями были ковровые мешочники и вольноотпущенники, которые заслужили обрушившееся на них насилие. «Люди, которые руководят и управляют… правительством штата, – воры и злоумышленники, невежественные и коррумпированные». Они привели к обнищанию штата и вытеснению капитала. Демократия, в которой черное преобладает над белым, не может существовать.[435]435
  Адам-Макс Тучинский, Horace Greeley’s New-York Tribune: Социализм эпохи гражданской войны и кризис свободного труда (Итака, Нью-Йорк: Издательство Корнельского университета, 2009), 225–26.


[Закрыть]

Пайк был прав в двух вещах и неправ во всем остальном. Во-первых, отражая население штата, более половины мужчин, избранных на государственные и общественные должности в Южной Каролине в период с 1867 по 1876 год, были чернокожими, хотя чернокожесть делала различные оттенки цвета кожи маскировкой для весьма разношерстной и раздробленной группы людей. Во-вторых, правительство было коррумпировано, но оно не было особенно коррумпированным, если сравнивать его с другими правительствами той эпохи. Он ошибался, видя в чернокожих политиках податливые инструменты белых, ошибался, не признавая значительных демократических достижений законодательного собрания Южной Каролины, и ошибался в отношении источника насилия в штате. Как утверждает историк Томас Холт, оно проистекало из «почти религиозного крестового похода за восстановление господства белых».[436]436
  Томас К. Холт, Черное над белым: Negro Political Leadership in South Carolina During Reconstruction (Urbana: University of Illinois Press, 1977), 1–5, и passim.


[Закрыть]

Пайк написал статью, ставшую основным элементом реакционного фольклора, не побывав в штате. Его источником был сенатор Уильям Спрэг из Род-Айленда, который вложил значительные средства в Юг и проиграл. Нападки на реконструкцию и коррупцию стали двумя ножками либеральной табуретки, а Пайк осветил и третью: иммигрантов и городские политические машины, которые они поддерживали. Нью-Йорк отталкивал Пайка. Ему не нравилась его «вонь», и ему не нравились его люди: «те, кто не немцы, – ирландцы, те, кто не ирландцы, – китайцы, а те, кто не китайцы, – черномазые».[437]437
  Тучинский, 225–26.


[Закрыть]