Текст книги "Республика, которую он защищает. Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 (ЛП)"

Автор книги: Ричард Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 80 страниц)

V

Четыре года конфликтов и экономической депрессии измотали Хейса. Он утверждал, что президентство – это бремя, которое он хотел бы сбросить, но оно не казалось особенно обременительным, когда он принимал Уильяма Дина Хоуэллса. Хоуэллс и его жена посетили Белый дом на шесть дней весной 1880 года. Хейс сопровождал своих гостей по столице. «Мы видели их так же постоянно, как если бы они были частными лицами», – рассказывал Хоуэллс своему отцу. В субботу они посетили Маунт-Вернон, в понедельник – Капитолий и Арлингтон. Во вторник они прокатились на карете по городу, а в среду совершили круиз на паровой яхте по Потомаку. Даже в разгар политических баталий у президентов XIX века было свободное время.[870]870
  W. D. Howells to W. C. Howells, May 17, 1880, William Dean Howells, Selected Letters, ed. George Warren Arms (Boston: Twayne, 1979), 2: 253; Lynn, 195.


[Закрыть]

В конце 1880 года, вскоре освободившись от бремени президентства и партийного руководства, Хейс выступил перед студентами Хэмптонского института в Вирджинии, основанного для обучения вольноотпущенников Юга. Вольноотпущенники надеялись получить образование, которое утвердило бы их равноправие, но образование, которое предлагал Хэмптон, не бросало вызов социальному неравенству или власти белых. Хэмптон прославился как торговая школа, хотя изначально его целью была подготовка учителей для сегрегированных школ для чернокожих на Юге.[871]871
  Джеймс Д. Андерсон, Образование чернокожих на Юге, 1860–1935 (Чапел-Хилл: Издательство Университета Северной Каролины, 1988), 33–34.


[Закрыть]

Одним из учителей в Хэмптоне был бывший студент Букер Т. Вашингтон, родившийся рабом. Он пришел в школу в 1872 году с пятьюдесятью центами в кармане. Когда он вернулся в качестве учителя в 1879 году, среди его подопечных были дети индейцев, которых лейтенант Ричард Генри Пратт, впоследствии основатель Института индейцев в Карлайле, забрал из «развращающего и деморализующего окружения» резерваций, чтобы развить в них способности, которые он считал равными способностям белых. Пратт привез их в Хэмптон, несмотря на «предубеждения» чиновников агентства (включая Пратта) против «Хэмптонского института, как цветного учебного заведения». Вашингтон, вероятно, находился в аудитории Хейса.[872]872
  Everett Arthur Gilcreast, Richard Henry Pratt and American Indian Policy, 1877–1906: A Study of the Assimilation Movement (New Haven, CT: Yale University Press, 1967), 24–38.


[Закрыть]

Хейс, не желая отказываться от своей провальной политики примирения, читал лекции о пределах, которые природа ставит перед реформами. При всех его заявлениях о политическом равенстве, он ясно давал понять, что чернокожие не имеют права на социальное равенство: «Мы не собираемся нарушать законы природы, мы не хотим изменять замысел Бога, создавшего эти различия в природе. Мы готовы к тому, чтобы эти элементы нашего населения были разделены, как пальцы, но мы хотим видеть их объединенными для любого доброго дела, для национальной обороны, едиными, как рука». Спустя годы Букер Т. Вашингтон знаменито использовал ту же метафору.[873]873
  Calhoun, Conception a New Republic, 137–68; Robert J. Norrell, Up from History: The Life of Booker T. Washington (Кембридж, Массачусетс: Belknap Press of Harvard University Press, 2009), 29–40; Hiers, 287–94; Ричард Генри Пратт, «Отчет лейтенанта Р. Х. Пратта, специального агента по сбору индейской молодежи для обучения в Институте Хэмптона, Вирджиния», ред. 45 Исполнительный документ Палаты представителей Конгресса № 1, 3 сессия, серийный номер 1850 (1878); Eugene R. Dattel, Cotton and Race in the Making of America: The Human Costs of Economic Power (Чикаго: Ivan R. Dee, 2009), 264.


[Закрыть]

Вашингтон покинул Хэмптон в 1881 году, чтобы возглавить нормальную школу Таскиги в Алабаме, и вскоре он и эта школа стали синонимами. Таскиги была впечатляющим достижением, и большая часть денег была получена благодаря усердному сбору средств Вашингтоном и труду студентов. Таскиги, как и Хэмптон, стремился к самопомощи чернокожих, культивированию доброй воли белых как на Севере, так и на Юге в эпоху, когда она была в отчаянном дефиците, и социальному разделению. Таскиги развивался по мере того, как ответственность за образование чернокожих перемещалась из государственной сферы в частную. Он отражал политику заниженных ожиданий. Стремление к однородному населению и полному равенству на Юге уступило системе, которая рассматривала существующие социальные отношения и неполноценность чернокожих как естественные и, следовательно, неизменные.

Хейс вступил в должность с республиканским видением Соединенных Штатов, вдохновленным великим демократическим триумфом Гражданской войны, в основе которого лежали свободный труд и однородное гражданство, ослабленное, но все еще целое, но во время его правления эта цель ускользала. Однородное гражданство, которое изначально было инклюзивным, снова сузилось до прав только для белых мужчин, и было оказано давление, чтобы еще больше сузить его до белых протестантов. Там, где усилия по обеспечению однородного гражданства сохранялись, они становились все более принудительными. Индейцы обнаружили, что их семьи, религии, культурные обычаи, экономика, правительства и территории подвергаются нападкам, и все это во имя подготовки их к будущей ассимиляции в качестве американцев. Видение свободного труда как нации мелких производителей, которым помогает правительство, обернулось миром, в котором крупные производители, некоторые из которых были организованы как корпорации, доминировали в важнейших частях экономики. Рост антимонополистов в обеих партиях стал сигналом того, что многие американцы считают монополию и привилегии, а не конкуренцию и всеобщее равенство, определяющими новую экономику.

10. Партия процветания

В разгар политического отступления от Реконструкции и экономической депрессии республиканцы перегруппировались, сделав ставку на свое будущее как на партию процветания. Хейс, делая акцент на «честных деньгах» и воспевая домашний очаг, пытался наполнить процветание моральным содержанием, хотя ему и не хватало нравственного величия, которое вдохновляло «Большую Реконструкцию», призывавшую к искоренению наследия рабства и возведению освобожденных в ранг равноправных граждан.

Акцент на процветании делался скорее на политику, чем на какую-то великую идеологию, например, свободный труд. Возможно, Хейс даже не осознавал более масштабных экономических и социальных последствий изменений, которым он способствовал. Программа затрагивала старые вопросы: тариф, золотой стандарт, регулирование железных дорог и межгосударственной торговли. По отдельности эти вопросы разделяли республиканцев, но в совокупности они создавали нечто большее, чем отдельные части. Республиканцы утверждали, что совокупность их политики обеспечит процветание Соединенных Штатов.

Хейс обещал процветание, чтобы спасти свое пошатнувшееся президентство. Он объехал всю страну, провозглашая грядущее экономическое возрождение, но практически каждое доказательство, которое он приводил, было либо признаком депрессии, либо способствовало ее возникновению. Процентные ставки упали, но процентные ставки часто падают в тяжелые времена, и в любом случае они оставались относительно высокими. Государственный долг сократился, но отсутствие государственных расходов, которые способствовали сокращению долга, способствовало депрессии. Инфляция снизилась, но дефляция стала благодатным источником жалоб антимонополистов. Экспорт сельскохозяйственной продукции продолжал оставаться высоким, но это происходило потому, что фермеры производили больше, чтобы компенсировать низкие цены. Разгневанные фермеры требовали инфляционных мер. Хейс пообещал, что золотой стандарт вернет страну на обетованную землю процветания.[874]874
  Ари Артур Хугенбум, Резерфорд Б. Хейс: воин и президент (Лоренс: Издательство Канзасского университета, 1995), 372–73.


[Закрыть]

Республиканская политическая экономия развивалась по частям в ответ на необходимость, события и возможности. Ее отдельные части особенно хорошо подходили для трехстороннего правительства. Конгресс взял на себя ответственность за тарифы – ключевой вопрос для тех республиканцев, которые были бывшими уигами. Он обеспечивал основной источник доходов страны и защищал ключевые отрасли промышленности. Он также продемонстрировал реальность национальных границ, сделав их эффективными плотинами на пути торговых потоков. Президент и исполнительная власть контролировали и управляли денежной массой, которая, возобновившись в 1879 году, сделала золото основой национальной валюты. Это было основополагающим для либералов. Штаты и местные органы власти имели четкие полномочия регулировать экономические вопросы в пределах своих границ, но Конгресс стремился сохранить свои полномочия в отношении межштатной торговли. Федеральные суды все чаще вмешивались, чтобы отменить постановления штатов, затрагивающие межштатную торговлю. Суды создали де-факто практически нерегулируемый национальный рынок.[875]875
  Я взял этот аргумент из книги Ричарда Франклина Бенсела «Политическая экономия американской индустриализации, 1877–1900» (Кембридж: Cambridge University Press, 2000), 4–11 и passim.


[Закрыть]

Появление твердого демократического Юга укрепило позиции республиканцев. Республиканцы заплатили экономическую цену за политический успех белых южан, но целью республиканцев не было ни наказание, ни месть. Поскольку база избирателей партии на Юге уменьшилась или была уничтожена, у республиканцев было мало шансов провести выборы на большей части Юга, и поэтому им нечего было терять от навязывания политики, выгодной Северу за счет Юга. Обложение налогом южных потребителей и фермеров, которые в подавляющем большинстве были демократами, для субсидирования северных промышленников и рабочих, которые в большинстве своем были республиканцами, имело политический смысл. Так же как и введение золотого стандарта, который помогал Северо-Востоку и вредил Югу. Осложняло ситуацию то, что тариф и золотой стандарт также наносили ущерб сельскохозяйственному Среднему Западу и Западу – регионам, которые республиканцы должны были заполучить для контроля над федеральным правительством. Компенсация за это потребовала бы значительных политических маневров.

Во время правления Хейса в Конгрессе было мягкое денежное большинство, хотя в вопросах монетарной политики Хейса поддерживали Конклинг, Блейн и большинство северо-восточных республиканцев. В связи с приближающимся 1 января 1879 года, когда по Закону о возобновлении выпуска гринбеков должно было наступить время их погашения золотом, министр финансов Джон Шерман организовал продажу облигаций на сумму 77 миллионов долларов для создания необходимых золотых запасов, но Великая забастовка и антимонопольная агитация подорвали доверие инвесторов. Облигации продавались медленно. В Палате представителей антимонополисты, предпочитавшие гринбеки, в союзе с менее радикальными представителями «мягких денег» приняли законопроект Бланда, который требовал неограниченной чеканки серебра в соотношении 16:1 к золоту. Это вызывало инфляцию, поскольку рыночная цена серебра была ниже цены, которую предлагало Казначейство, что обеспечивало приток серебра в Казначейство и увеличивало денежную массу. Палата представителей также проголосовала за отмену Закона о возобновлении, но Сенат не согласился. Во время следующей очередной сессии Конгресса Сенат внес поправку в законопроект Бланда, предоставив президенту право самостоятельно определять, сколько серебра будет отчеканено. Хейс наложил вето на этот законопроект – Акт Бланда-Эллисона, но Конгресс принял его, преодолев вето. Поправки Сената к законопроекту сделали его практически бессмысленной победой тех, кто выступал за фиатную валюту; Хейс отчеканил лишь минимальное количество серебряных долларов и, при сохранении Закона о возобновлении, продемонстрировал власть, которую исполнительная власть имела над денежной массой. Министр Шерман занял 50 миллионов долларов в золоте у консорциума европейских банкиров, чтобы не останавливать продвижение к золотому стандарту. Гринбеки были обречены, и дальнейшая дефляция была практически неизбежна. Хейс приписал золотому стандарту счастливое возвращение процветания в 1879 году. Но если золото было лекарством, то почему Великобритания, принявшая золотой стандарт задолго до США, пережила тот же экономический спад?[876]876
  Bensel, 370, 377–78, 382–83; Hoogenboom, 356–60.


[Закрыть]

Либералы, по их мнению, считали золотой стандарт саморегулирующимся, но денежная система страны не могла работать на автопилоте. Министерство финансов должно было следить за торговлей, тарифами и национальными банками, чтобы убедиться, что у него всегда достаточно золота для погашения бумажной валюты и серебряных монет при их предъявлении. Неспособность сделать это означала бы, по сути, отказ страны от золотого стандарта. Учитывая сложность задачи и усилия противников по подрыву системы, страна часто оказывалась на грани дефолта.[877]877
  Bensel, 367–70.


[Закрыть]

Противники золотого стандарта, особенно сторонники биметал-лизма – добеллумской практики, когда основой валюты служили и золото, и серебро, – делали все возможное, чтобы подорвать систему. Закон Бланда-Эллисона все же возымел действие. Каждый месяц правительство, согласно закону, закупало и чеканило серебряные доллары на сумму 2 миллиона долларов, и каждый месяц оно выпускало эти доллары, только чтобы подавляющее большинство быстро возвращалось в казначейство в обмен на бумагу или золото. Носить с собой серебряные доллары, которые в народе называли «валютой с крышкой от печки», было неудобно. В результате серебро поступало в казначейство, а банкноты, обеспеченные золотым запасом, уходили. Ненужные серебряные монеты накапливались. К 1880 году в хранилищах Казначейства находилось тридцать две тысячи обычных бочонков для гвоздей, полных серебряных долларов. Ситуация только ухудшалась. К 1885 году правительство отчеканило чуть больше двухсот миллионов серебряных долларов, и только четверть из них находилась в обращении. Казначейству пришлось арендовать помещения и строить новые хранилища для хранения излишков. Если бы кто-то украл все серебряные доллары, это сэкономило бы правительству деньги. Закупка серебра государством в основном была направлена на субсидирование западных рудников.[878]878
  Там же, 382, 391–92.


[Закрыть]

Ограничивая денежную массу в растущей экономике, золотой стандарт привел к дефляции, которая перевела богатство от должников к кредиторам и нанесла ущерб производителям, особенно на Юге и Западе. В период с 1865 по 1897 год цены падали примерно на 1% в год, а индекс потребительских цен снизился с 196 до 100, согласно ретроспективным расчетам (1860 = 100). Богатые кредиторы получали премии помимо процентных платежей, поскольку дефляция означала, что доллары, выплачиваемые им в виде процентов и, в конечном счете, в счет погашения основной суммы долга, всегда стоили больше, чем те доллары, которые они одолжили ранее. Денежная система переводила богатство с запада и юга стран-должников на восток, чьи банки и инвесторы контролировали деньги, которые давались в долг. Золотой стандарт также позволил гораздо более плавно интегрировать рынки капитала Нью-Йорка и Лондона.[879]879
  Дуглас В. Стиплз, Демократия в отчаянии: The Depression of 1893, ed. David O. Whitten (Westport, CT: Greenwood Press, 1998), 29; Таблица Cc1–2 – Индексы потребительских цен, для всех товаров: 1774–2003, в Исторической статистике Соединенных Штатов, с древнейших времен до наших дней: Millennial Edition, ed. Scott Sigmund Gartner, Susan B. Carter, Michael R. Haines, Alan L. Olmstead, Richard Sutch, and Gavin Wright (New York: Cambridge University Press, 2006); Bensel, 356–57.


[Закрыть]

Политика, которая вредила большинству штатов и большинству населения, выживала в демократической системе, потому что, будучи однажды установленной и сосредоточенной в исполнительной власти, ее было трудно сместить. До тех пор пока президентское кресло занимал республиканец или демократ, придерживающийся золотого стандарта, эту политику нельзя было свергнуть без большинства в две трети голосов, необходимого для преодоления президентского вето. Победа на президентском посту, а не контроль над Конгрессом, стали ключом к монетарной политике.[880]880
  Бенсел, 366–67.


[Закрыть]

Республиканский контроль над тарифами оказался более сложным. Основная тарифная политика была наследием тарифа Моррилла времен Гражданской войны. За исключением налогов на табак и алкоголь, которые продолжали приносить около трети всех федеральных доходов, тариф заменил акцизы, которые были прямым налогом на потребление и были крайне непопулярны, в качестве основного источника федеральных доходов.[881]881
  W. Эллиот Браунли, Федеральное налогообложение в Америке: Краткая история. Woodrow Wilson Center Series (Cambridge: Cambridge University Press, 2004), 36–38.


[Закрыть]

Первоначальные цели тарифа Моррилла заключались в том, чтобы собрать средства для выплаты долга за Гражданскую войну и защитить «младенческие» отрасли промышленности, в частности, черную металлургию, хлопчатобумажные изделия и мануфактуру. Пошлины обычно составляли 40 или 50 процентов от стоимости товара, но могли достигать и 100 процентов. Повышение ставок до уровня, при котором импорт не может конкурировать, делает их непомерно высокими, и такие ставки могут принести пользу не только защищаемой отрасли. Например, защита черной металлургии означала косвенное субсидирование железной руды, угля и кокса, которые сталелитейная промышленность потребляла в огромных количествах. Запретительные ставки, разумеется, не приносили никаких доходов, что препятствовало сокращению долга. Чтобы компенсировать это, Конгресс рассчитывал на доходы от других товаров. Американский спрос на сахар был настолько велик, что отечественные производители не могли его удовлетворить; тариф на сахар позволил повысить цены для отечественных производителей, но при этом разрешил импорт. Сахар принес больше доходов от тарифов, чем любой другой товар.[882]882
  Дэвид Насоу, Эндрю Карнеги (Нью-Йорк: Penguin Press, 2006), 141, 148; Brownlee, 37; Bensel, 457, 489.


[Закрыть]

Разница в цене, связанная с тарифом, для отдельного потребителя может быть небольшой, но совокупный эффект для всех потребителей был значительным. Десятки миллионов людей, платящих немного больше при каждой покупке, создавали фонд, который приносил выгоду очень небольшому числу производителей, сосредоточенных в одной части страны. Эти производители утверждали, что тариф также повысил заработную плату их рабочих, но это было не так просто доказать, особенно в период бурных рабочих волнений. Тариф не понравился не только либеральным свободным торговцам, но и фермерам Юга, Запада и Среднего Запада, которые облагали его налогом, чтобы субсидировать восточных промышленников.[883]883
  Бенсел, 458, 462–63, 466–67.


[Закрыть]

Тариф создавал как политические проблемы, так и возможности для республиканцев. Главная проблема заключалась в том, что тарифное законодательство разрабатывалось Палатой представителей, а поскольку большинство демократов выступало за свободную торговлю, их контроль над Палатой после 1874 года представлял угрозу для интересов республиканцев в случае необходимости пересмотра тарифа в связи с изменением экономических условий. Республиканцы приспособились к ситуации, разработав тариф. Основная защита железа, стали и отдельных отраслей промышленности осталась и составила ствол тарифной елки, но Конгресс создал многочисленные ветви, которые отдельные конгрессмены украсили бесконечными пошлинами и специальными правилами в качестве льгот для местных избирателей. Все это составляло мишуру и украшения тарифа, которые служили для укрепления политической поддержки в Палате представителей. Звездой, венчающей елку, был тариф на шерсть, который обеспечивал необходимую поддержку Запада. Повышение цен на шерсть вредило производителям ковров, поэтому для них были установлены более высокие тарифы, чтобы защитить их от иностранного импорта. По мере того как Палата представителей украшала елку, она теряла экономическую последовательность, но аляповатая пастиша была прекрасна для глаз республиканцев. Ее политическая функция стала столь же важной, как и экономическая. Византийская и витиеватая тарифная сетка предлагала многим избирателям компенсацию за их боль.[884]884
  Brownlee, 36–38; Bensel, 488, 490–92.


[Закрыть]

Однако если бы не последний блестящий штрих, тариф, вероятно, стал бы непосильной политической обузой для республиканцев. Он не только повышал потребительские цены, но и создавал излишки, которые скапливались в казне, усугубляя нехватку денежной массы. Генри Блэр, сенатор от Нью-Гэмпшира и ярый протекционист, предложил решение. Потратив излишки, полученные от тарифа, на создание федеральной системы социального обеспечения, он уменьшил излишки, расширил сферу деятельности федерального правительства и создал мощные группы избирателей, которые будут поддерживать и тариф, и республиканцев. Закон о задолженности, подписанный президентом Хейсом в 1879 году, оказался одним из самых известных законодательных актов в американской истории. Он расширял пенсионную систему США, призванную заботиться об иждивенцах солдат армии Союза, погибших во время войны, а также о солдатах-инвалидах. Расходы Бюро по выплате пенсий достигли своего пика в середине 1870-х годов и пошли на спад. Закон о задолженности стимулировал новый рост, а президент Хейс связал расходы по этому закону с домашним хозяйством: «Посмотрите на сделанное добро. В каждом графстве Севера есть небольшие, но уютные дома, построенные солдатами из своего жалованья».[885]885
  Theda Skocpol, Protecting Soldiers and Mothers: The Political Origins of Social Policy in the United States (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 1995), 116.


[Закрыть]

Придав пенсионным выплатам обратную силу с даты увольнения солдата, а в случае с иждивенцами – с даты смерти солдата, а не с даты одобренного заявления, Закон о задолженности создал благоприятные условия для ветеранов и их семей. Все получатели получали чек на причитающуюся им «задолженность», а все, кто подал заявление на новую пенсию до июля 1880 года, также получали выплату, охватывающую период с даты увольнения. Средний размер первой выплаты с учетом задолженности в 1881 году составил около 1000 долларов, в то время как годовой заработок несельскохозяйственных работников составлял около 400 долларов. В период с 1879 по 1881 год общая сумма выплат на пенсии увеличилась примерно вдвое, а в 1880-е годы рост был еще более резким. Пенсии по случаю Гражданской войны стали главной статьей расходов правительства США. Республиканцы использовали их для обоснования высоких тарифных ставок.[886]886
  Дэниел П. Карпентер, Формирование бюрократической автономии: Reputations, Networks, and Policy Innovation in Executive Agencies, 1862–1928 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2001), 50, 59–60; Skocpol, 114–23.


[Закрыть]

Закон о задолженности создал головоломку для демократов, которые хотели использовать растущий профицит от тарифов для снижения тарифных ставок. Как и предполагалось, закон расколол демократов Севера и Юга. Подавляющее большинство белых южан ничего не получит, но пенсии получат ветераны-северяне, многие из которых жили в сельской местности и чьи голоса были нужны республиканцам. Пенсионное бюро стало оплотом Республиканской партии. У. У. Дадли, комиссар Пенсионного бюро, тесно сотрудничал с организацией ветеранов Союза, Великой армией Республики (GAR), чтобы привлечь новых заявителей, особенно в критически важных для избирателей штатах Иллинойс, Индиана, Нью-Йорк, Огайо и Пенсильвания. В 1879 году демократы контролировали Палату представителей и могли бы заблокировать закон, но это было бы равносильно проглатыванию ядовитой пилюли. Демократы Севера почти единогласно проголосовали за закон, чтобы опровергнуть, как выразился конгрессмен-демократ из Иллинойса, «все обвинения в адрес демократической партии в нежелании считаться с интересами солдата».[887]887
  Скочпол, 115–24.


[Закрыть]

Связав пенсии с тарифом, республиканцы защитили непопулярную политику, сделав ее главной поддержкой популярной политики. Закон о задолженности омолодил GAR, которая в 1876 году превратилась в дезорганизованную братскую организацию, насчитывавшую всего 26 899 членов. В 1880-х годах она возродилась как ветеранская организация, обладающая мощным политическим потенциалом. Когда в конце десятилетия GAR выступила за создание всеобщей пенсионной системы для всех ветеранов Гражданской войны и их иждивенцев, она также косвенно лоббировала высокий тариф, который был единственным способом обеспечить налоги для оплаты этой программы.[888]888
  Там же, 124–28; Stuart McConnell, Glorious Contentment: The Grand Army of the Republic, 1865–1900 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1992), 15–32; Bensel, 462, 486.


[Закрыть]

Последняя часть экономической программы – создание национальных рынков – была оставлена на усмотрение судов, укомплектованных республиканскими назначенцами. Администрация Хейса не внесла прямых изменений. Хейс просто добавил к республиканским назначениям в суды. В период с 1881 по 1887 год весь Верховный суд состоял из судей, назначенных президентами-республиканцами. Правила (или их отсутствие), регулирующие национальный рынок, формировались постепенно, и конечное влияние решений суда возрастало по мере того, как шло столетие.

Как показали дела Грейнджера, в конце 1870-х годов суды все еще оставляли открытой дверь для значительного регулирования рынка со стороны штатов. В 1880-х годах право штатов на регулирование железных дорог, закрепленное в Мунне, не казалось под угрозой. Однако судья Верховного суда Стивен Филд атаковал Мунна в ряде влиятельных мнений меньшинства. В своих самых крайних суждениях Филд утверждал, что любое вмешательство в практику бизнеса может быть равносильно конфискации и будет признано неконституционным. К концу десятилетия ситуация изменилась. Суды отменяли законы штатов, регулирующие деятельность железных дорог, на том основании, что законы штатов нарушали либо федеральный контроль над межштатной торговлей, либо положение о надлежащей правовой процедуре, содержащееся в Четырнадцатой поправке. Назначения, сделанные Хейсом и другими президентами-республиканцами, создали условия для правовой революции, которая ограничила полномочия Конгресса по регулированию экономики.[889]889
  Herbert Hovenkamp, Enterprise and American Law, 1836–1937 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1991), 112–13, 126, 128–30, 160; George H. Miller, Railroads and the Granger Laws (Madison: University of Wisconsin Press, 1971), 172–93, особенно 188–89; Paul Kens, Justice Stephen Field: Shaping Liberty from the Gold Rush to the Gilded Age (Lawrence: University Press of Kansas, 1997), 258–59; Bensel, 329–36, 344–49.


[Закрыть]