Текст книги "Республика, которую он защищает. Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 (ЛП)"

Автор книги: Ричард Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 80 страниц)

II

Великая забастовка на Юго-Западе стала крупнейшей в стране, но центром Великого переворота стал Чикаго. Трудовые волнения там включали в себя все элементы, волновавшие рабочих в середине 1880-х годов: приток новых членов в профсоюз «Рыцари» (который, как никакой другой профсоюз, олицетворял благородную, хотя иногда и губительную позицию, что ущерб одному – это ущерб всем), борьбу за контроль над работой, опасности и увольнения, связанные с распространением механизации, и возобновление борьбы за восьмичасовой день. Все это приобрело политический характер.

Политика Чикаго приняла критический оборот как раз в тот момент, когда Великое потрясение набирало обороты. В 1885 году способность мэра Картера Харрисона завоевать голоса рабочего класса и сохранить социальный мир рухнула. Свою роль в этом сыграли Фрэнсис Уиллард и ВКТУ. Активизировавшаяся кампания за умеренность стала сигналом к возвращению евангелического среднего класса в чикагскую политику. И хотя WCTU и его союзникам не удалось добиться принятия в городе желаемого закона о воздержании, они добились от штата законопроекта о лицензировании, который закрыл многие небольшие салуны города, повысил цены на алкоголь и дал Чикаго новые налоговые поступления. Противодействие Харрисона ограничениям на продажу спиртного и другим законам, регулирующим личные расходы по моральным соображениям, а также его обходительность и обаяние обеспечили ему голоса немцев и ирландских католиков. Законопроект о лицензировании вырвал у него из рук сумилитарное законодательство и лишил его точки опоры, на которой держалась его коалиция. Это не могло произойти в худшее время. Обвинения в мошенничестве против Демократической машины стоили ему голосов немецких либералов и сделали его уязвимым для давления со стороны элитной Лиги граждан. Бизнесмены успешно настаивали на том, чтобы город использовал новые доходы от продажи спиртного для найма большего числа полицейских. В 1880-х годах число полицейских на душу населения в Чикаго увеличилось с одного на 1033 жителя до одного на 549. Город стал примером общенациональной тенденции.[1293]1293
  Green, 119–22; Schneirov, 162–68; Montgomery, Citizen Worker, 70–71.


[Закрыть]

Полиция, состоящая в основном из ирландских католиков и представителей рабочего класса, по природе своей не была на стороне работодателей, но Харрисон, желая противостоять возрождающейся Лиге граждан, поставил во главе полиции людей, симпатизирующих бизнесу. Главным среди них был капитан Джон Бонфилд, ирландец, но республиканец, способный, но жестокий. Бонфилд прославился, жестоко разогнав забастовку трамвайщиков, которая парализовала город в 1885 году. Компания, которую ненавидели как клиенты, так и работники, спровоцировала забастовку, уволив людей за принадлежность к профсоюзу. Толпы людей сначала блокировали пути, останавливая поезда, в которых ехали рабочие, и время от времени забрасывая их и полицию камнями. 3 июля Бонфилд развязал руки полиции, чтобы очистить улицы. Он подал пример, проломив череп семидесятилетнему мужчине. Под дубинками оказались девочка-подросток, торговцы овощами и газетами, копатели канав, чинившие газопровод, а также забастовщики. Полицейские били дубинками всех, кто медленно двигался, включая детей, и нападали на тех, кто называл их крысами. Они арестовали еще сотни человек. Харрисон защитил Бонфилда, согласившись с его утверждением, что дубинки сегодня предотвращают стрельбу завтра. Это ознаменовало поворот от полицейских сил, которые часто неохотно вмешивались в столкновения между забастовщиками и рабочими. Поддержка Харрисоном Бонфилда ослабила, но не положила конец его союзу с рабочими, поскольку мэр также вынудил компанию пойти на некоторые уступки.[1294]1294
  Тимоти Мессер-Крузе, Хеймаркетский заговор: Transatlantic Anarchist Networks (Urbana: University of Illinois Press, 2012), 138–39; Schneirov, 168–73; Nelson, 184–85.


[Закрыть]

Готовность полиции к насильственным действиям также проистекала из разногласий внутри самого рабочего класса. Речь шла о религии, но разделение не было ни сектантским, ни этническим. В Чикаго процветал агностицизм; в конце концов, это была родная база «Великого агностика» Роберта Ингерсолла, который был популярен на Среднем Западе и являлся ведущим политиком-республиканцем. Но не менее заметными были иммигранты-вольнодумцы, агностики и атеисты, связанные с социализмом и анархизмом. Хотя некоторые анархисты, например Спис, использовали Библию в качестве революционного текста, большинство презирали религию. Лишь небольшое число, возможно, 5 процентов, рабочих-иммигрантов в Чикаго были вольнодумцами и атеистами, но они были громкими и заметными. Анархисты высмеивали религиозные праздники и духовенство, приводя в ярость полицейских-католиков.[1295]1295
  Брюс К. Нельсон, «Возрождение и потрясение: Религия, иррелигия и рабочий класс Чикаго в 1886 году», Журнал социальной истории 25, № 2 (1991): 233–42.


[Закрыть]

И евангелисты, и католики признавали свою слабость в среде рабочего класса. В 1890 году число людей, не связанных с организованной религией, – 43 процента населения Чикаго – превышало число католиков (30 процентов), протестантов (23 процента) и иудеев (3 процента). Неприсоединившиеся были в основном представителями рабочего класса. У церквей практически не было шансов обратить анархистов, но в 1885–86 годах они предприняли попытку религиозного возрождения, чтобы привлечь на свою сторону гораздо более многочисленных рабочих, которые были отчуждены от организованной религии, но не были вольнодумцами. В Чикаго находилась штаб-квартира Дуайта Муди, ведущего протестантского евангелиста страны, и Муди «с уверенностью ожидал… такого возрождения… …какого Чикаго не переживал уже много лет». За январским пробуждением Муди последовало пробуждение Сэма Джонса и Сэма Смолла, «двух душеспасительных Сэмов». Хотя газеты сообщали о большом количестве рабочих на обоих возрождениях, участники возрождения говорили только по-английски, а их успехи казались в подавляющем большинстве представителями среднего класса. Католики более успешно действовали в приходах рабочего класса, поскольку их священники говорили на нескольких языках. Паудерли, который оставался набожным католиком, не выступал против возрождений. Рыцари стремились получить религиозную санкцию на проведение трудовых реформ. Чикагские анархисты высмеивали и возрождения, и попытки рыцарей приспособиться к ним. Такое разделение было типичным для двух очень разных рабочих движений.[1296]1296
  Green, 110–12; Nelson, «Revival and Upheaval», 242–45.


[Закрыть]

Зимой и весной 1886 года в Чикаго прошли демонстрации и забастовки рабочих. Одни из них организовывал Центральный рабочий союз, другие возглавляли рыцари. Для сторонних наблюдателей волна забастовок, маршей и митингов рабочего класса весной 1886 года казалась единым восстанием, но оно состояло из двух потоков. Первый был связан с рыцарями, которые в июле 1886 года насчитывали 22 592 члена в Чикаго, и с квалифицированными рабочими, организованными в городскую Ассамблею торговли и труда, которая в марте насчитывала пятьдесят профсоюзов и около 20 000 членов. Эти профсоюзы, как правило, были англоязычными и состояли из коренных жителей или ирландских католических иммигрантов. Второе течение сосредоточилось в Центральном рабочем союзе (ЦРС). В него входили немецкие и богемные рабочие, многие из которых были совсем недавно иммигрировавшими, а некоторые – анархистами и революционными социалистами. Они были недовольны неспособностью братств противостоять механизации и сокращению штатов и неспокойны под руководством англоязычных квалифицированных рабочих. Как и рыцари, они выступали за организацию как неквалифицированных, так и квалифицированных рабочих. В CLU входило двадцать четыре профсоюза, в том числе одиннадцать крупнейших в городе, и 20 000 членов. Энгельс все больше разочаровывался в этих немецких социалистах, которые не могли выйти за рамки жестких сектантов и организовать более широкий рабочий класс.[1297]1297
  Green, 109–11; Messer-Kruse, 140, 145–49; Carl S. Smith, Urban Disorder and the Shape of Belief: The Great Chicago Fire, Haymarket Bomb, and the Model Town of Pullman (Chicago: University of Chicago Press, 1995), 111; Schneirov, 173–79; Moore, 17; Nelson, Beyond the Martyrs, 27–33, 48–51, 182.


[Закрыть]

Соперничающие группировки часто не хотели иметь ничего общего друг с другом. Обе группы говорили на разных языках, пели разные песни, поднимали разные знамена и даже развевали разные флаги. На обоих были изображены звезды и полосы, но на демонстрациях иммигрантов американские флаги преобладали над красным флагом социализма. Красный флаг означал революцию, за которую радикалы выступали вместо профсоюзов, но содержание этой революции оставалось туманным. Несмотря на склонность к заумным идеологическим спорам, в 1880-е годы границы между анархистами, социалистами и коммунистами не были четко очерчены. Например, те, кто называл себя анархистами, не обязательно были последователями русских Михаила Бакунина и Петра Кропоткина, чьи конкурирующие версии анархизма стали олицетворением движения. Большинство анархистов не принимали ни разговоров о бомбах, ни пропаганды дела, как называли терроризм. Их противники сводили радугу радикализма к одному оттенку, да и сами радикалы не очень понимали, что отделяет одну группу от другой. В 1882 году Иоганн Мост, один из ведущих чикагских анархистов, проиллюстрировал, почему легко запутаться: «Я следую четырем заповедям. Ты должен отрицать Бога и любить Истину; поэтому я атеист. Ты должен противостоять тирании и стремиться к свободе; поэтому я республиканец. Ты должен отвергать собственность и отстаивать равенство; поэтому я коммунист. Ты должен ненавидеть угнетение и разжигать революцию; поэтому я – революционер. Да здравствует социальная революция!»[1298]1298
  Messer-Kruse, 149–52; Nelson, Beyond the Martyrs, 156.


[Закрыть]

В этой формулировке был понятен только атеизм. Республиканство смешивало американские и европейские варианты в не вполне целостное целое. Если социализм означал отмену системы оплаты труда и кооперативное производство, то социалистами были не только анархисты и коммунисты, но и рыцари. Если же он означал отмену всякой частной собственности, то социалистами становились гораздо меньше. Революция была зажигательной фразой, но она имела американские корни, поскольку нация родилась в революции и спонсировала революции в других странах.[1299]1299
  Nelson, Beyond the Martyrs, 156–73.


[Закрыть]

Анархисты объединились в Международную ассоциацию трудящихся (IWPA), которая приняла социальную революцию и восхваляла Парижскую коммуну. Часть из них потеряла всякую надежду на то, что систему можно реформировать, не прибегая к революционным средствам, и не верила ни в какие реформы, которые сводились бы к добровольному объединению в кооперативные предприятия. Попытки профсоюзов добиться повышения зарплаты и сохранить контроль над работой они считали в лучшем случае глупыми и бесполезными, а в худшем – отвлекающими рабочих от революционных действий. Примерно двадцать восемь сотен активных анархистов и семь газет с тридцатитысячным тиражом сделали Чикаго центром анархизма, в котором сложилась своя субкультура и традиции. Типичным анархистом был квалифицированный, относительно недавно приехавший немецкий рабочий, занятый в небольшом магазине, а не на фабрике, но было и несколько анархистов, родившихся на родине, в частности, Альберт и Люси Парсонс.[1300]1300
  Там же, 81–84, 100–101; Messer-Kruse, 5–7, 86–99.


[Закрыть]

Несмотря на свою малочисленность и враждебное отношение к профсоюзам, анархисты добились значительного влияния в Центральном рабочем союзе (ЦРС). Август Спис, который в 1884 году стал редактором «Арбайтер-Цайтунг», самой влиятельной немецкой газеты в Чикаго, стал ведущим анархистом города. Как и эпатажный, эксцентричный и немного сумасбродный житель Сан-Франциско Бернетт Хаскелл (который в середине 1888-х годов был соратником и другом Джозефа Бьюкенена), Спис хотел произвести революцию в существующих профсоюзах. Ему это удалось лучше, чем Хаскеллу, который пытался внедриться в «Западные рыцари» и преобразовать их. Хаскелл признал, что потерпел неудачу, осудив рыцарей как «дремучих невежд, трусов и эгоистов», орудие политиков, «церковников и масонов». Рыцари были, по его мнению, бесполезны. Он пытался заменить их своей собственной организацией, Международной ассоциацией рабочих, но она существовала лишь в его воображении. Альберт Парсонс также присоединился к Рыцарям труда. Он отличался от большинства анархистов, которые с недоверием относились к усилиям, направленным на что-либо, кроме революции. Он был больше похож на Бьюкенена и многих социалистов, которые состояли в Рыцарях, других профсоюзах и социалистических партиях, но такие люди, как Бьюкенен и Парсонс, не могли залечить раскол. В 1885 году Чикагское собрание профсоюзов и рабочих попыталось запретить анархистам и социалистам участвовать в параде в честь Дня труда.[1301]1301
  Green, 109–11; Nelson, Beyond the Martyrs, 42–43, 46–47; Джозеф Бьюкенен попытается создать зонтичный союз под тем же названием. Messer-Kruse, 140–50; Schneirov, 171, 173–74, 177; Philip J. Ethington, The Public City: The Political Construction of Urban Life in San Francisco, 1850–1900 (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 321–22; Smith, 111.


[Закрыть]

Чикагские анархисты оказались в нужное время в нужном месте; все силы, двигавшие Великим переворотом, сошлись в их городе. Когда под давлением эффективности и капиталовложений Карнеги в Питтсбурге компания «Юнион Айрон энд Стил Компани» снизила зарплаты, устроили забастовку, которую рабочие выиграли. В гвоздильной промышленности перепроизводство привело к падению цен, затем последовали попытки снизить заработную плату, а затем забастовка и бойкот, продолжавшиеся до 1886 года. Когда производители коробок бросились сокращать расходы, они столкнулись с сопротивлением рабочих и забастовкой. Но больше всего внимания привлекли действия компании McCormick Harvester, где в 1885 году успешно бастовали квалифицированные формовщики железа и рабочие-металлисты. Компания привлекла пинкертонов; ирландские рабочие McCormick, которые питали глубокую неприязнь к пинкертонам из-за «Молли Магуайерс», напали на них и на штрейкбрехеров. Формовщики представляли собой один из последних оплотов квалифицированного труда на заводе. На работах, где в начале 1870-х годов было занято 2145 человек, теперь требовалось всего 600. После победы формовщиков компания начала планомерно увольнять квалифицированных работников. Это привело ко второй забастовке и требованию вновь нанять их, а также повысить заработную плату для неквалифицированных рабочих. В ответ компания вновь привлекла забастовщиков под защитой пинкертонов.[1302]1302
  Грин, 105–7, 116–18; Шнейров, 189–91.


[Закрыть]

Чтобы поддержать забастовщиков Маккормика и боксеров Максвелла, местные собрания рыцарей призвали к бойкоту. Бойкот связывал потребление рабочих с их производством и был эффективной тактикой против любого бизнеса, который зависел от клиентов из рабочего класса. На Западном побережье он стал основным элементом антикитайского движения, а в 1886 году Типографский союз применил бойкот, чтобы добиться закрытия цеха от антипрофсоюзной компании San Francisco Morning Call and Evening Post. Он был менее эффективен против таких компаний, как McCormick and Maxwell, которые производили товары для производителей.[1303]1303
  Этингтон, 304.


[Закрыть]

Призыв к бойкотам прозвучал практически в то же время, когда Паудерли выпустил свой циркуляр «Не спешить», в котором советовал воздержаться от забастовок и бойкотов и приостановить организацию новых собраний. Бойкоты вызвали прилив новых членов, в большинстве своем неквалифицированных, в ряды рыцарей, а также энтузиазм в отношении новых забастовок в поддержку растущего движения за восьмичасовой рабочий день.[1304]1304
  Phelan, 187–90; Schneirov, 192–94.


[Закрыть]

К 1886 году обоснование восьмичасового дня претерпело значительные изменения. Оно возникло из убеждений свободных рабочих в республиканской мужественности и в том, что рабочий – это гражданин: рабочим нужен досуг, чтобы быть отцами и мужьями, быть информированными гражданами и заниматься самообразованием, чтобы стать более продуктивными работниками. К 1880-м годам это обоснование отошло на второй план, уступив место более сложному и парадоксальному: работая меньше, рабочие будут зарабатывать больше. Мэри Стюард, жена Айры Стюарда, одного из лидеров раннего восьмичасового движения, выразила это в двустишии: «Неважно, работаешь ли ты поштучно или по дням, / Уменьшение часов повышает оплату». Айра Стюард и другие лидеры рабочего класса обратили логику работодателей против них самих. Рабочие были, как выразился Джордж Макнилл в 1887 году, «торговцами временем», а их работодатели – потребителями времени. Макнилл и рыцари были согласны с Марксом, который утверждал, что так же, как «капиталист сохраняет свои права покупателя, когда старается сделать рабочий день как можно длиннее, рабочий сохраняет свои права продавца, когда хочет сократить рабочий день». Развивая логику, рабочие утверждали, что, сделав труд дефицитным, они повысят его стоимость. Более того, они утверждали, что в рыночных обществах в конечном счете именно потребление, а не производство будет способствовать росту заработной платы. Стоимость жизни и более высокий «американский стандарт» требуют повышения заработной платы. Восьмичасовой день, увеличивая досуг работников, повышал их желания, а более высокая заработная плата позволяла удовлетворять эти желания, повышала совокупный спрос, тем самым сглаживая последствия бумов и спадов в экономике, которая регулярно разрушалась при недостаточном спросе.[1305]1305
  Лоуренс Б. Гликман, Прожиточный минимум: American Workers and the Making of Consumer Society (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1997), 99–105; David R. Roediger, Our Own Time: A History of American Labor and the Working Day, ed. Philip Sheldon Foner (New York: Greenwood, 1989), 129–31, 152–53.


[Закрыть]

Сторонники восьмичасового дня были настолько уверены в этой логике, что требовали восьмичасовую зарплату за восемь часов работы, соглашаясь, по сути, на снижение оплаты. Меньшая оплата за меньший труд, надеялся Стюард, уменьшит сопротивление работодателей, которые опасались дать преимущество конкурентам, не уступившим восьмичасовому дню. Потеря дохода будет временной. Сокращение рабочего дня, по его мнению, повысит спрос на рабочую силу, а повышение спроса на труд позволит рабочим, особенно квалифицированным, добиться повышения зарплаты, что восстановит их прежнюю зарплату. Остальное сделает возросшее потребление рабочих.[1306]1306
  Гликман, 104–5; Шнейров, 186–87.


[Закрыть]

Во многих отраслях промышленности рабочий день был четырнадцати– и даже пятнадцатичасовым, но энтузиазм рабочих по поводу восьмичасового дня застал ведущие рабочие организации врасплох, и они не поддержали его вначале. Анархисты продолжали считать восьмичасовой рабочий день бессмысленной реформой, поскольку он ничего не давал для свержения капитализма. Но новые профсоюзные организации, особенно неквалифицированные рабочие, приняли эту идею. Чикагская профсоюзная ассамблея, представлявшая в основном квалифицированных рабочих, без энтузиазма отнеслась к движению, которое в краткосрочной перспективе снизит их зарплату, но в январе 1886 года профсоюз каменщиков добился введения восьмичасового дня в Чикаго, а профсоюзная ассамблея – восьмичасового рабочего дня.

Ассамблея постепенно поддержала движение. Столкнувшись с восстанием членов, КЛУ изменил свою позицию к началу 1886 года. Анархисты также поддержали движение, хотя их поддержка носила лишь тактический характер. Они надеялись, что работодатели будут сопротивляться введению восьмичасового дня и тем самым спровоцируют конфликт, потенциально насильственный, который приведет к революции. По мере роста движения оно снова трансформировалось, отходя от идеи Стюарда, и породило большую фракцию, которая призывала к восьмичасовому дню без снижения зарплаты.[1307]1307
  Nelson, Beyond the Martyrs, 178–79; Messer-Kruse, 149–50, 158–61. Для многих рабочих восемь часов были не только ради зарплаты или повышения зарплаты, но и ради свободы проводить свой досуг по своему усмотрению; Roy Rosenzweig, Eight Hours for What We Will: Workers and Leisure in an Industrial City, 1870–1920 (Cambridge: Cambridge University Press, 1983); Roediger, 131–34.


[Закрыть]

К апрелю в Чикаго не осталось и намека на единство рабочих; вместо этого два течения рабочего движения проводили две параллельные кампании за восьмичасовой день. Рыцари и Торговая ассамблея встретились в Кавалерийском оружейном зале. Скорее примирительно, чем конфронтационно, они требовали восьмичасового дня с восьмичасовой оплатой. Позже в том же месяце CLU и анархистская IWPA мобилизовали от десяти до пятнадцати тысяч участников и восемь оркестров на марш через центр города. Их ораторы говорили на разных языках; они пели «Марсель» там, где рыцари пели «Моя страна – это ты». Повсюду развевался красный флаг, и они требовали восьмичасового дня без снижения зарплаты. Август Спис призвал рабочих вооружаться, чтобы они могли встретить репрессии революционной силой.[1308]1308
  Messer-Kruse, 151–52, 154–55, 157, 163; Nelson, Beyond the Martyrs, 182–83.


[Закрыть]

К тревоге некоторых анархистов, работодатели в Чикаго начали уступать в конце апреля: кирпичники, производители сапог и обуви, некоторые из небольших упаковочных фабрик, литейные заводы, фабрики по производству рам для картин и многие другие согласились на восьмичасовой день. В целом по стране сорок семь тысяч рабочих перешли на восьмичасовой рабочий день, некоторые с понижением, а некоторые без понижения зарплаты. Лидеры чикагского восьмичасового движения опасались, что анархисты используют свое влияние на профсоюзы CLU, чтобы подорвать этот успех, поскольку анархисты считали, что уступки работодателей лишают движение его революционного потенциала. Рыцари, в свою очередь, осудили CLU «как организацию анархистов, находящихся вне закона, которые ложно [sic] утверждали, что являются… лидерами восьмичасового движения». Лидеры движения призвали к общенациональной всеобщей забастовке за восьмичасовой день на Первое мая 1886 года.[1309]1309
  Messer-Kruse, 165–67; Nelson, Beyond the Martyrs, 183–84; Green, 156.


[Закрыть]

Энтузиазм чикагских рабочих в отношении восьмичасового движения был продемонстрирован в субботу, 1 мая, когда по всему городу были объявлены массовые остановки работы: Богемные лесорубы; еврейские швейники, в большинстве своем женщины и девушки; местные продавцы сухих товаров, опять же в большинстве своем женщины; железнодорожники и другие присоединились к всеобщей забастовке. Настроение было бурным и праздничным. Рыцари устроили восьмичасовой бал.[1310]1310
  Грин, 160–66.


[Закрыть]

К тому времени общенациональная тенденция изменилась в пользу рабочих. Когда попытки губернаторов Канзаса и Миссури добиться от Гулда арбитражного разбирательства по делу о забастовке на Юго-Западе провалились, губернаторы осудили забастовку. Паудерли встретился с Гулдом и думал, что ему удалось достичь соглашения об арбитраже, но Гулд отказался от него, поскольку запреты федеральных судов и судов штатов укрепили его позиции. Суды запретили забастовщикам пытаться убедить других рабочих бастовать, даже мирным путем. Они арестовывали и штрафовали лидеров, которые это делали. Суды разрешали железным дорогам нанимать стрелков, которых часто назначали действовать против забастовщиков. Рыцари осуждали «золотые очки», которые Гулд надел на суды, позволяя им видеть «только права богатства».[1311]1311
  Кейс, 181–83, 188–89, 192.


[Закрыть]

Понедельник, 3 мая 1886 года, оказался мрачным днем в Чикаго. Сначала чикагские рыцари получили известие о том, что Паудерли капитулировал перед Гулдом в забастовке на Юго-Западе, а чикагские железные дороги и другие крупные работодатели ужесточили свою позицию против забастовщиков. Забастовка на заводе Маккормика по производству жнецов уже превратилась в партизанскую войну между рабочими и полицией, под руководством Бонфилда и пинкертонов, охранявших то, что забастовщики называли фортом Маккормика. Полиция нападала на линии пикетов, а забастовщики преследовали и иногда нападали на бастующих, когда те входили и выходили с территории завода. 3 мая Спис выступал на собрании бастующих богемских и немецких лесорубов в пределах видимости от завода Маккормик. Когда забастовщики покидали завод под полицейским конвоем, бастующие рабочие McCormick бросились им навстречу, началась драка, и полиция открыла огонь. Они убили шестерых рабочих. Вооруженные рабочие открыли ответный огонь. Шпионы, которые сначала пытались сдержать рабочих, а затем безуспешно убеждали заготовщиков древесины прийти на помощь бастующим Маккормика, были обвинены яростной антирабочей газетой Tribune в подстрекательстве к насилию. Газета превратила двести забастовщиков, участвовавших в первой драке, в десять тысяч и сделала их «боевыми пьяницами». Шпионы, разгневанные увиденным, поспешили обратно в редакцию Arbeiter-Zeitung и быстро подготовили циркуляр: «Рабочие, к оружию! Ваши хозяева выслали своих ищеек – полицию – они убили шестерых ваших братьев у Маккормика сегодня днем». Он перекликался с более ранними анархистскими призывами к рабочим вооружаться, подобно тому, как бизнесмены вооружают свои отряды. Чикагский коммерческий клуб купил пушку Гатлинга для финансируемой им компании ополченцев. Газета «Чикаго мейл» заявила, что Спис и Альберт Парсонс должны быть изгнаны из города.[1312]1312
  Грин, 167–71; Мессер-Крузе, 174–76.


[Закрыть]

Ни одна из сторон не обладала монополией на кровожадную риторику, но бизнес имел более свободный доступ к средствам насилия. В 1879 году штат Иллинойс объявил вне закона Lehr– und Wehr-Verein, военные и учебные общества рабочих, запретив любые марши и учения вооруженных людей, кроме уполномоченных ополченцев, которые теперь организованы в Национальную гвардию, и федеральных войск. Lehr– und Wehr-Verein не подчинился этому запрету. В идеале задача предотвращения и пресечения насилия должна была находиться в руках полиции, но рабочие рассматривали полицию при Бонфилде как агента работодателей и гораздо охотнее прибегали к насилию, чем к его пресечению.[1313]1313
  Montgomery, Citizen Worker, 98–100; Nelson, Beyond the Martyrs, 184–86.


[Закрыть]

Революционные анархисты, которые сетовали на сдержанность рабочих в апреле, решили спровоцировать насилие, которого рабочие избежали. Они проводили тайное собрание в салуне Томаса Грифа, готовя планы нападения на полицейские участки, когда пришло известие об убийствах у Маккормика. После вспышки насилия они отложили свои планы. Не было ни нападений на полицейские участки, ни сбора вооруженного ополчения. Вместо этого они созвали митинг в Хеймаркете на углу Рэндольф-стрит и Десплейн. Когда были напечатаны оригинальные листовки с призывом к рабочим «вооружиться и явиться в полном составе». Ни Спис, ни Парсонс не присутствовали на этом собрании, а Спис позже сказал, что когда он увидел листовки, то потребовал убрать слова, призывающие рабочих вооружаться, и напечатать новые. Однако несколько сотен оригинальных листовок все же разошлись.[1314]1314
  Nelson, Beyond the Martyrs, 185; Messer-Kruse, 172–73.


[Закрыть]

4 мая забастовки продолжились, а сопротивление работодателей ожесточилось. Митинг на Хеймаркете был плохо организован и оказался меньше, чем предполагалось; на нем присутствовало около трех тысяч человек. Бонфилд руководил мощным полицейским присутствием. Выступали шпионы, а также Альберт Парсонс, который привел свою жену Люси. Сообщения о том, что он также привел своих детей – явно поступок человека, не ожидавшего неприятностей, – были оспорены. Мэр Харрисон присутствовал на собрании, чтобы следить за ситуацией и контролировать полицию. К 10 часам вечера начался дождь. Но ничего не произошло. Харрисон счел речи неуместными и велел Бонфилду разогнать свои резервы. Поклонившись толпе, мэр ускакал к себе домой. Парсонс и его семья уже уехали. Примерно через пятнадцать минут, когда в толпе собралось не более пятисот человек, последний оратор, Сэмюэл Филден, заявил, что закон был разработан и приведен в исполнение угнетателями труда. Рабочие должны «подавить его. Убить его. Остановить его…» Этого было достаточно, чтобы вызвать полицию.[1315]1315
  Тимоти Мессер-Крузе, Суд над анархистами Хеймаркета: Terrorism and Justice in the Gilded Age (New York: Palgrave Macmillan, 2011), 89–91; Green, 180–81.


[Закрыть]

Почти все согласились с тем, что произошло дальше: бомба вылетела из толпы и взорвалась среди наступающей фаланги полицейских. Затем истории расходятся на рассказы полиции, рабочих и нескольких непричастных к событиям случайных прохожих. Полиция говорит, что попала под обстрел анархистов. Рабочие и случайные прохожие утверждали, что огонь вела полиция, которая в панике стреляла не только в убегающую толпу, но и в свои ряды. Погибли семь полицейских, а также по меньшей мере пять, а возможно, и больше рабочих. Десятки полицейских и рабочих были ранены.[1316]1316
  Грин, 179–84.


[Закрыть]

Эхо от взрыва бомбы звучало еще не одно десятилетие. Его непосредственный результат вызвал то, что Брэнд Уитлок, чикагский репортер, назвал «одним из самых странных приступов страха, которые когда-либо отвлекали внимание целого сообщества». Анархисты хотели поставить Чикаго на грань революции, но все, чего удалось добиться бомбардировщику, – это заставить высший и средний классы поверить, что городские рабочие находятся на грани вооруженного восстания, и одобрить практически любые репрессивные действия и приостановку гражданских свобод. Ричард Эли, экономист и сторонник «Социального Евангелия», назвал бы это время «периодом полицейского терроризма». Аресты лидеров анархистов и последующий суд над ними стали поводом для шумихи.[1317]1317
  Там же, 184–91.


[Закрыть]

Этот процесс не объединил ни чикагских рабочих, ни всю страну. Раскол, выявленный Великим потрясением, стал еще более очевидным, когда забастовки провалились и по стране прокатилась волна государственных репрессий. Как ни мечтали рыцари о единстве, они объединили квалифицированных и неквалифицированных, уроженцев и иммигрантов, католиков, евреев и протестантов, не объединив их. Рыцари также не смогли избежать своего разрушительного соперничества с братствами квалифицированных рабочих справа и анархистами слева. Паудерли никогда не верил в забастовки, и теперь ему и рыцарям пришлось столкнуться с результатами своих неудач.