Текст книги "Республика, которую он защищает. Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 (ЛП)"

Автор книги: Ричард Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 80 страниц)

1. На волне войны

В апреле 1865 года Соединенные Штаты были разделены на три части. Север доминировал в стране. Юг лежал разбитый и израненный, хотя самые непокорные южане все еще считали его по праву отдельной страной. За рекой Миссури лежал Запад, на который претендовал Американский Союз, но который почти не контролировал. Там жили независимые народы, которые называли себя навахо, лакота и десятками других имен, но которых американцы в совокупности называли индейцами. В течение четырех лет эти три части света не знали ничего, кроме войны, и жители каждой из них, подобно жителям Галлии Цезаря, имели основания считать себя храбрецами. Однако всем им предстояло ощутить на себе силу и политику расширенного федерального правительства, победоносной армии Союза и экспансивного капитализма.

Победоносный Север требовал от побежденного Юга трех вещей: признания эмансипации своих рабов, договорной свободы для всех граждан, черных и белых, и национального воссоединения. Эмансипация, свобода и воссоединение были всего лишь словами. Их значения оставались неопределенными. Образ новой страны формировался только по мере того, как вырисовывались линии, соединяющие эти идеологические точки. Как признал бывший губернатор Северной Каролины Дэвид Л. Суэйн: «Что касается эмансипации, то мы находимся в начале войны». Эта борьба за результаты и значение Гражданской войны – и за смысл свободы чернокожих – будет вестись до конца века во всех частях страны, но началась она в 1865 году на Юге с Реконструкции.[27]27
  Steven Hahn, A Nation under Our Feet: Black Political Struggles in the Rural South, from Slavery to the Great Migration (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2003), 130; Eric Foner, Reconstruction: America’s Unfinished Revolution, 1863–1877 (New York: Harper & Row, 1988), 129; David W. Blight, Race and Reunion: The Civil War in American Memory (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2001), 31.


[Закрыть]

Основы свободы чернокожих были заложены в лагерях контрабандистов и в армии Союза во время Гражданской войны. Поначалу бывшие рабы были лицами без гражданства: уже не рабы, но еще не граждане. Они зависели от федеральной помощи, но сами были полезны и как солдаты, и как рабочие. Своим трудом и службой вольноотпущенники, выражаясь языком того времени, заключали контракты с федеральным правительством, создавая социальные отношения взаимных и обоюдных обязательств, которые обозначали их независимый статус. В контрабандных лагерях и армии вольноотпущенники обменивали полезную службу на права и защиту и тем самым разрушали то, что раньше казалось непробиваемым барьером между чернокожими и возможностью получить гражданство.[28]28
  Я заимствую эту формулировку у Чандры Мэннинг, Troubled Refuge: Struggling for Freedom in the Civil War (New York: Knopf, 2016), 218.


[Закрыть]

I

Задача после войны состояла в том, чтобы упорядочить и уточнить статус освобожденных людей и заставить южные штаты принять этот новый статус. Республиканцы взялись за эту задачу после капитуляции генерала Роберта Э. Ли. В 1865 году Республиканская партия контролировала обе палаты Конгресса. Салмон Чейз из Огайо, бывший секретарь казначейства в кабинете Линкольна, стал председателем Верховного суда США. Республиканцы были партией национализма, экономического прогресса, личной независимости и, в более предварительном порядке, всеобщих прав. Сразу после войны соперничающих с ними демократов было легко представить как партию измены, отсталости, иерархии и рабства.[29]29
  Уильям Алан Блэр, «Со злым умыслом к некоторым: Предательство и лояльность в эпоху Гражданской войны» (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 271–86.


[Закрыть]

Вашингтон, округ Колумбия, столица страны, все еще имеющая неопределенное отношение к Югу, выступала в качестве центра, соединяющего три части. Вашингтон представлял собой захудалый городишко с каркасными домами, грязными улицами, открытыми пространствами и примерно семьюдесятью пятью тысячами жителей, треть из которых составляли чернокожие. Город представлял собой зарождающийся и все еще несовместимый североамериканский Рим, одновременно республиканский и имперский, одновременно величественный и убогий. Среди грязи и убожества возвышались огромные гранитные, песчаниковые и мраморные громады официальных зданий. Купол Капитолия наконец-то был достроен, но канал, идущий по краю Молла, представлял собой открытую канализацию, в которой, по словам Джона Хэя, воняло «призраками 20 000 утонувших кошек». Из Белого дома через Потомак была видна буколическая сельская местность Маунт-Вернона и Александрии, но в конце войны в центре такого вида оказался скотный двор, забитый скотом, чтобы кормить войска Союза. Рядом с ним находился неловкий обрубок – 153 фута из запланированных 600 футов Вашингтонской улицы.

Монумент, строительство которого было начато семнадцатью годами ранее, но осталось лишь частично построенным после того, как закончились средства.[30]30
  Кейт Мазур, Пример для всей земли: Emancipation and the Struggle over Equality in Washington, D.C. (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2010), 146; Dorothy Kunhardt, Twenty Days: A Narrative in Text and Pictures of the Assassination of Abraham Lincoln and the Twenty Days and Nights That Followed – Nation in Mourning, the Long Trip Home to Springfield, ed. Philip B. Kunhardt (New York: Harper & Row, 1965), 111–17.


[Закрыть]

Многие общественные здания и памятники столицы, включая облаченную в тогу статую Джорджа Вашингтона, изгнанную из ротонды Капитолия в парк за его пределами, были вдохновлены классикой. В изобилии были победоносные генералы, но не было Цезаря.[31]31
  О классицизме см: Caroline Winterer, The Culture of Classicism: Ancient Greece and Rome in American Intellectual Life, 1780–1910 (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2002); Garry Wills, Cincinnatus: George Washington and the Enlightenment (Garden City: Doubleday & Company, 1984), 55, 67–74.


[Закрыть]

Авторитет и власть федерального правительства, столь заметные в Вашингтоне, были менее заметны в других местах. Юг весной 1865 года был завоеван, но лишь слегка оккупирован федеральными войсками. Ни северяне, ни южане не знали, как будет выглядеть мир, последовавший за войной и ее кровавой бойней, какую форму примет оккупация Севера и как отреагируют южане, черные и белые. Индейцы, а не белые поселенцы, все еще составляли большинство в большинстве мест к западу от 100-го меридиана. Как сложится там политика США, оставалось неясным.

Карл Шурц запечатлел яд, пропитавший американские социальные отношения на завоеванном Юге, в инциденте, произошедшем в отеле Саванны. Шурц был немецким эмигрантом и беженцем после неудачных европейских революций 1848 года. Он поселился в Миссури и стал генералом в армии Союза. Он знал, что значит проиграть революцию, и понимал, что поражение не обязательно меняет умы. В 1865 году он был радикалом, посланным президентом на Юг, чтобы доложить о положении дел там. Его не очень беспокоили молодые южане «образованного или полуобразованного» класса. Они разгуливали на площадях судов, и Шурц подслушивал их разговоры в гостиницах и на улицах. Они были своеобразны и потенциально опасны, но это не сразу обеспокоило Шурца.

Его беспокоили настроения южных женщин, к которым Шурц относился с большим уважением, чем к южным мужчинам. За общим столом в отеле он сидел напротив «дамы в черном, вероятно, в трауре. Она была средних лет, но все еще красива». Шурц сидел рядом с молодым лейтенантом Союза, одетым в форму, и дама казалась взволнованной. Во время трапезы женщина потянулась к блюду с солеными огурцами. Лейтенант с вежливым поклоном протянул ей блюдо. Она отдернула руку, как будто коснулась чего-то отвратительного, ее глаза вспыхнули огнем, и тоном яростного презрения и негодования она сказала: «Так вы думаете, что южанка возьмет блюдо с соленьями из рук, на которые капает кровь ее соотечественников?» Несочетаемость соленых огурцов и страсти позабавила Шурца, но сцена также показалась ему «очень жалкой». Она предвещала «плохое будущее для скорого возрождения общего национального духа», потому что женщины представляли собой «враждебную моральную силу неисчислимого потенциала».[32]32
  В своем первоначальном письме от 31 июля 1865 года Шурц более пренебрежительно отзывался о южных женщинах. Joseph H. Mahaffey, «Carl Schurz’s Letters from the South», Georgia Historical Quarterly 35, no. 3 (1951): 246; Carl Schurz, The Reminiscences of Carl Schurz, ed. Frederic Bancroft and William Archibald Dunning (New York: McClure, 1907), 3: 178–81.


[Закрыть]

На Севере царила такая же ненависть. Гарриет Бичер-Стоу в конце войны относилась к Югу так же враждебно, как и к рабству в 1850-х годах. В ее художественной литературе южане были не похожи на северян. Стоу ввела в обиход термин «белая шваль» для северной аудитории в своей книге «Ключ к „Хижине дяди Тома“», которую она опубликовала, чтобы продемонстрировать фактическую основу своего бестселлера. Рабство, писала Стоу, породило «бедное белое население, такое же деградирующее и жестокое, какое когда-либо существовало в самых многолюдных районах Европы». Даже когда эти белые нажили достаточно богатства, чтобы владеть рабами, рабы «во всех отношениях превосходили своих хозяев».[33]33
  Эдвард Дж. Блюм, Воссоздание Белой Республики: Race, Religion, and American Nationalism, 1865–1898 (Baton Rouge: Louisiana State University Press, 2005), 98–99; Nancy Isenberg, White Trash: The 400–Year Untold History of Class in America (New York: Viking, 2016), 135–36; Harriet Beecher Stowe, A Key to Uncle Tom’s Cabin; Presenting the Original Facts and Documents Upon which the Story Is Founded. Вместе с подтверждающими заявлениями, подтверждающими истинность произведения (Boston: J. P. Jewett & Co., 1853), 184–85.


[Закрыть]

Когда Сидни Эндрюс, корреспондент антирабовладельческих газет «Чикаго Трибьюн» и «Бостон Адвертайзер», отправился на юг в 1865 году, он вполне мог путешествовать по пейзажам романа Стоу. Описывая «простого жителя» белой сельской местности Северной Каролины, Эндрюс обнаружил «безразличие в его лице, нерешительность в его шаге и неэффективность во всей его повадке». Его день был «лишен достоинства и умственной или моральной компенсации». Он много болтал и мало работал, любил свой яблочный джек и еще больше любил свой табак. Для Эндрюса «вся экономика жизни кажется радикально неправильной, и нет никакой присущей ей энергии, которая обещала бы реформацию». Как армии, костяк которой составляли такие люди, удалось сдерживать Север в течение четырех лет, Эндрюс не объяснил. Да ему и не нужно было: его предрассудки совпадали с предрассудками его читателей.[34]34
  Isenberg, 178–80; подборка из книги Sidney Andrews, The South Since the War (Boston: Ticknor and Fields, 1866); Harvey Wish, Reconstruction in the South, 1865–1877: Рассказы из первых рук об американском Юге после Гражданской войны (Нью-Йорк: Farrar, Straus and Giroux, 1965), 20–21.


[Закрыть]

Однако знакомство с ними не всегда меняло мнение северян. Несмотря на некоторые проявления агрессии со стороны солдат Союза по отношению к вольноотпущенникам, многие из них стали презирать бывших конфедератов за их постоянное сопротивление, насилие, которое они применяли к вольноотпущенникам, и их нападения на отдельных солдат, агентов Бюро по делам вольноотпущенников и учителей Севера. Подполковник Нельсон Шаурман после службы в Джорджии считал грузин «самыми невежественными, деградировавшими белыми людьми, которых я когда-либо видел… Если бы не военная сила, которой они испытывают здоровый страх, здесь происходили бы сцены жестокости, которые позорят дикарей». Солдаты стремились не обратить бывших конфедератов в свою веру, а поработить их, и военные посты преуспели в этом.[35]35
  Грегори П. Даунс, После Аппоматтокса: Military Occupation and the Ends of War (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2015), 54–56.


[Закрыть]

После войны журналисты, путешественники и солдаты провели своего рода политическую рекогносцировку Юга. Джон Таунсенд Троубридж, популярный автор, путешествовавший по южным полям сражений, туманным дождливым утром сидел на железнодорожных верфях Атланты и описывал разгромленные остатки того, что когда-то было городом, вырисовывающиеся в тумане. Среди руин были разбросаны приземистые деревянные здания, возведенные в качестве временной замены. Люди генерала Уильяма Текумсеха Шермана – «неизбежные янки», как назвала их великая южанка Мэри Чеснат, – оставили «валки погнутого железнодорожного железа у колеи». Здесь были «груды кирпича; небольшая гора старых костей с полей сражений, грязных и мокрых от моросящего дождя… грязь и мусор повсюду».[36]36
  J. Т. Троубридж, Юг: Путешествие по полям сражений и разрушенным городам, поездка по опустошенным штатам и беседы с людьми (Hartford, CT: L. Stebbins, 1866), 460; Mary Boykin Miller Chesnut, Mary Chesnut’s Civil War, ed. C. Vann Woodward (New Haven, CT: Yale University Press, 1981), 780, Apr. 5, 1865.


[Закрыть]

Весной 1865 года юго-западная Джорджия была одним из тех южных уголков, которые показались северным путешественникам нетронутыми войной. Земля была зеленой и щедрой. Чернокожие пахали землю, сажали хлопок и до прихода войск Союза, которые появились только после Аппоматтокса, страдали под плетьми, как будто рабство все еще жило, а старый Юг просто дремал, а не умер. Клара Бартон, много сделавшая для облегчения страданий солдат Севера во время войны и позже основавшая Красный Крест, видела этот регион иначе. Она считала его «не вратами ада, а самим адом». Около тринадцати тысяч солдат Союза были похоронены здесь в братских могилах в тюремном лагере конфедератов Андерсонвилль.[37]37
  Стивен Б. Оутс, Женщина доблести: Клара Бартон и Гражданская война (New York: Free Press, 1994), 309–36, 368; Susan E. O’Donovan, Becoming Free in the Cotton South (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007), 111–15; Lee W. Formwalt, «The Origins of African-American Politics in Southwest Georgia: A Case Study of Black Political Organization During Presidential Reconstruction, 1865–1867», Journal of Negro History 77, no. 4 (1992).


[Закрыть]

Во время войны на юго-западе Джорджии появились солдаты Союза, но они пришли в плен. Большинство из них умерло, и именно их кости принесли Кларе Бартон. Для многих американских семей война не была полностью завершена в Аппоматтоксе, потому что их отцы, сыновья и мужья просто исчезли. Умершие в Андерсонвилле были среди половины погибших в Союзе, которые были похоронены неопознанными или остались непогребенными на полях сражений, превратив Юг в «один огромный угольный дом».[38]38
  Дрю Гилпин Фауст, Эта республика страданий: Death and the American Civil War (New York: Knopf, 2008), 211–49, 267; Oates, 309–36, 368.


[Закрыть]

По последним оценкам, в Гражданской войне погибло от 650 000 до 850 000 человек, но разумной цифрой является примерно 752 000. Примерно 13 процентов мужчин военного возраста из рабовладельческих штатов погибли во время войны, что в два раза больше (6,1%а), чем среди мужчин, родившихся в свободных штатах или на территориях. Еще больше было нетрудоспособных. В Миссисипи 20 процентов доходов штата в 1866 году ушло на протезы для ветеранов.[39]39
  J. Дэвид Хакер, «A Census-Based Count of the Civil War Dead», Civil War History 57, no. 4 (2011): 312, 338, 342, 348; Eugene R. Dattel, Cotton and Race in the Making of America: The Human Costs of Economic Power (Chicago: Ivan R. Dee, 2009), 225.


[Закрыть]

В армии Союза имелись записи о захоронении примерно одной трети погибших. Огромные усилия победителей и побежденных по опознанию и погребению своих погибших отражали глубокие разногласия, оставленные войной, и то, как трудно будет создать единое гражданство. Мертвые провоцировали живых, чтобы сохранить старую вражду. Белые южане часто отказывались говорить о том, что им известно о местонахождении погибших в рядах Союза, а союзные партии по перезахоронению часто отказывались хоронить останки конфедератов. Бартон помог найти более двадцати тысяч погибших союзников и начал систематическую работу по их перезахоронению на национальных кладбищах. Однако предложение включить в состав национального кладбища в Мариетте, штат Джорджия, останки конфедератов привело в ужас местных женщин, которые протестовали против «беспорядочного смешения» останков конфедератов с «останками их врагов». Юг начал свои собственные частные усилия по перезахоронению своих многочисленных мертвых.[40]40
  Оутс, 309–36, 368; Фауст, 225.


[Закрыть]

Свободные люди оказались самыми полезными в поисках могил солдат Союза. В Чарльстоне, Южная Каролина, они ухаживали за могилами двухсот пленных, умерших там. 1 мая 1865 года под охраной бригады солдат Союза они почтили память погибших, что, вероятно, стало первым в стране Днем украшения. Союз и мертвые конфедераты – безымянные в грудах костей, с горечью и нежностью вспоминаемые живыми – все еще порождали ненависть и обиды, которые не собирались быстро таять с наступлением мира.[41]41
  Фауст, 211–49.


[Закрыть]

Весной 1865 года Конгресс был на каникулах, когда Конфедерация распалась после капитуляции Ли, убийства Линкольна, постепенной капитуляции других южных армий и пленения 10 мая Джефферсона Дэвиса. Определять судьбу Юга предстояло новому президенту, его кабинету, армии и южанам, как черным, так и белым.

Перед отъездом Конгресс принял Тринадцатую поправку, отменяющую рабство, но потребовался декабрь, чтобы достаточное количество штатов ратифицировало ее, и только после этого рабство было юридически ликвидировано в лояльных пограничных штатах Кентукки и Делавэр. Эмансипация по-прежнему оставалась в процессе. Прокламация об эмансипации, бегство рабов и продвижение армий Союза во время войны принесли свободу, но также принесли голод, страдания и смерть многим из тех, кто эту свободу обрел. Федеральное правительство призывало трудоспособных чернокожих мужчин в качестве рабочих и солдат, но часто отправляло их семьи в контрабандные лагеря или вовсе пренебрегало ими. Они умирали десятками тысяч. Свобода, которая сводилась не более чем к возможности продавать свой труд за ту цену, которую готов был заплатить покупатель, была более стесненной, чем представляли себе рабы.[42]42
  Джим Даунс, «Больной от свободы: African-American Illness and Suffering During the Civil War and Reconstruction» (New York: Oxford University Press, 2012), 18–64.


[Закрыть]

Весной и летом 1865 года многие южане не желали предоставлять даже такую ограниченную свободу. В значительной части внутренних районов Юга только прибытие солдат фактически положило конец рабству. Возвращающиеся повстанцы, нарушая закон, выселяли жен и семьи чернокожих солдат из их домов.[43]43
  Downs, After Appomattox, 39–44; Manning, 243; Alie Thomas to Brother, July 30, 1865, Emily Waters to Husband, July 16, 1865, in Ira Berlin, ed., Families and Freedom: Документальная история родственных связей афроамериканцев в эпоху Гражданской войны (Нью-Йорк: Нью Пресс, 1997), 131–32.


[Закрыть]

Даже после прибытия войск Карл Шурц писал, что южане по-прежнему считали, что освобожденные не будут работать без принуждения и что «черные в целом принадлежат белым в целом». Пока эти убеждения сохранялись, эмансипация привела бы к «системам, промежуточным между рабством, как оно существовало на юге, и свободным трудом, как он существует на севере, но более близким к первому, чем ко второму». Север выполнил только «негативную часть» эмансипации, покончив с системой рабства; оставалось выполнить трудную часть – создать систему свободного труда.[44]44
  Карл Шурц, Доклад о состоянии Юга, 39-й Конгресс, Senate Ex. Doc. 1st Session, No. 2, Project Gutenberg (1865).


[Закрыть]

Весной и летом 1865 года Мэри Чеснат вела хронику превращения Южной Каролины, сердца Конфедерации, в бурлящую смесь слухов, обид, самообвинений, обвинений, ярости и жалости к себе. Элита Старого Юга оказалась столь же непокорной в поражении, как и в дни славы своего восстания. Они поставили практически все на карту, пытаясь создать рабовладельческое государство, «посвященное, – как выразилась историк Стефани Маккарри, – утверждению, что все люди не созданы равными», и проиграли эту авантюру. Армия Шермана грабила и сжигала все вокруг, чтобы показать всю чудовищность катастрофы, которую они породили. Их рабы покинули их и приветствовали янки. Перед лицом всего этого друзья Чесната считали янки варварами, а своих собственных рабов – жалкими и заблуждающимися. Старая элита Юга считала себя жертвой.[45]45
  Chesnut, 792ff.; Stephanie McCurry, Confederate Reckoning: Power and Politics in the Civil War South (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2010), 1.


[Закрыть]

То, что виктимизация, которой они больше всего боялись, не состоялась, ничуть не уменьшило их чувство преследования. Прежде всего, белые боялись мести со стороны своих собственных бывших рабов. Белые южане всегда колебались между утверждением, что с их рабами обращались доброжелательно и считали их частью семьи рабовладельца, и страхом перед кипящим коллективным гневом чернокожих и индивидуальными обидами, которые нужно было сдерживать силой, чтобы они не вылились в месть и возмездие. С освобождением все их скрытые страхи перед насилием возмездия против системы, поддерживаемой плетьми и оружием, стали преследовать их. Южане провозглашали, что эмансипация приведет ко «всем ужасам Сен-Доминго» и Гаитянской революции. Но, как сообщал Шурц в 1865 году и признавали сами рабовладельцы, «переход южного негра из рабства в свободу не был омрачен никакими кровавыми делами, и опасения [по поводу насилия со стороны афроамериканцев]… оказались совершенно беспочвенными». Насилие на Юге было, но, как правило, от рук белых разбойников, кустарей и непримиримых конфедератов. Чернокожие были жертвами, а не преступниками. Их коллективная сдержанность была поразительной. Чеснат слышала о страхах Санто-Доминго, но в повседневном общении, свидетелем которого она стала, «обе стороны, белая и черная, прекрасно разговаривали». Характерно, что за красивыми разговорами она уловила нечто большее: когда бывшие рабы «увидят возможность улучшить свое положение, они пойдут дальше».[46]46
  Шурц, отчет; Чеснат, 21 мая 1865 г., 821, и 4 июля 1865 г., 834.


[Закрыть]

Весной 1865 года столкновение армий прекратилось, и Север и Юг ждали, что предпримет президент Джонсон. «Мы сидим и ждем, пока пьяный портной, правящий США, не издаст прокламацию и не определит наше аномальное положение», – писала Чеснат в своем дневнике. Фредерик Дуглас чувствовал опасность. Беглый раб, он стал одним из ведущих аболиционистов и самым известным чернокожим в Америке. Он предупреждал, что враждебность южан к чернокожим, наоборот, усилилась, поскольку афроамериканские солдаты помогли разгромить восстание. Он предостерегал северян не доверять Югу, а подождать и посмотреть, «в какой новой шкуре эта старая змея появится на свет».[47]47
  Чеснат, 814, 16 мая 1865 г., «В какой новой шкуре придет старый змей», 10 мая 1865 г., в Frederick Douglass, The Frederick Douglass Papers: Series One, Speeches, Debates, and Interviews (New Haven, CT: Yale University Press, 1979), 4: 80–85.


[Закрыть]

Теоретически победоносная армия Союза удерживала контроль, но этот контроль зависел от двух вещей. Первая – это физическая оккупация Юга. Второй – юридическое право армии управлять Югом на основании военных полномочий, что, в свою очередь, зависело от решения вопроса о продолжении войны после поражения южных армий.[48]48
  Даунс, После Аппоматтокса, 1–25.


[Закрыть]

Когда Ли капитулировал, на Юге почти не было армии, а рабство было уничтожено лишь частично. Почти 75% порабощенных оставались в рабстве. Отмена рабства началась силой, и только сила могла полностью покончить с ним. В апреле армия Союза удерживала около восьмидесяти городов и поселков, но в других местах армии либо проходили, оставляя после себя разрушения, либо вообще не появлялись. Захват Юга означал контроль над территорией размером с Западную Европу – примерно восемьсот графств, расположенных на площади 750 000 квадратных миль, где проживало девять миллионов человек. К сентябрю армия насчитывала 324 гарнизона и не менее 630 аванпостов того или иного рода, но реальное число их могло быть гораздо больше, поскольку отчетность была несистематичной. Но ни у высшего командования, ни у офицеров и солдат не было особого желания долго оккупировать Юг. Выиграв войну, солдаты в добровольческих частях – подавляющая часть армии – были готовы к увольнению, а большинство офицеров не желали участвовать в оккупации.[49]49
  Там же, 14, 23–25, 41–42, 47–48, 89–97; James E. Sefton, The United States Army and Reconstruction, 1865–1877 (Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1967), 7–8.


[Закрыть]

Оккупация Юга: Посты армии США в декабре 1865 года. Карта адаптирована Джеффом МакГи из книги Gregory P. Downs, After Appomattox; Basemaps: Minnesota Population Center; National Historical Information System; Natural Earth Data.

Даже когда армия расширялась по всему Югу, ее численность уменьшалась. И Север, и Юг использовали риторику о доме – возможно, главный символ эпохи – для оправдания Гражданской войны, а после окончания боевых действий солдаты Союза жаждали вернуться домой. Что еще более важно, страна не могла позволить себе содержать миллионную армию. Непродолжительная финансовая паника в марте 1865 года заставила правительство тайно вмешаться и покупать собственные облигации для поддержания цен. Проблема была парадоксальной. С уверенностью в победе Союза цена на золото упала, а поскольку правительство зависело от продажи облигаций, проценты по которым выплачивались золотом, доходность облигаций упала, и рынок для них сократился. Казалось, что правительство не сможет выполнить свои обязательства. Кризис убедил чиновников в необходимости быстро сократить расходы и выплатить долг. Север демобилизовался как раз в тот момент, когда армейские офицеры осознали, какие требования предъявит к армии оккупация Юга.[50]50
  Даунс, После Аппоматтокса, 92–93, 97–99.


[Закрыть]

Занавесом для армии Союза, победившей в Гражданской войне, стал Большой смотр 23 и 24 мая в Вашингтоне, где в течение двух дней армии генерала Джорджа Мида и генерала Шермана проходили парадом по городу. Грант, который в качестве главнокомандующего командовал обеими армиями, сомневался, что «когда-либо удавалось собрать вместе равное количество людей любой нации, взять их как мужчин, так и офицеров…» Это был праздник демократии в армии. По словам газеты Philadelphia North American, только демократия могла доверять такой массе вооруженных людей в столице. «Разве это не великая дань свободному правительству, которую когда-либо платили?» И это было признаком ограниченности этой демократии: черные полки, которые так долго и так хорошо сражались, были исключены.[51]51
  Улисс С. Грант, Личные мемуары У. С. Гранта (Нью-Йорк: C. L. Webster & Co., 1886; переиздание Dover, 1995), 454. Стюарт Макконнелл, Славное довольство: The Grand Army of the Republic, 1865–1900 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1992), 4, 8.


[Закрыть]

Поскольку полки расформировывались, а самые долгоживущие увольнялись первыми, Грант передал пятьдесят тысяч оставшихся солдат под командование Филипа Шеридана и перебросил их к мексиканской границе, которая, как и все американские границы, оставалась пористой, и индейцы, теханос, нуэво мексиканос, сонорцы и калифорнийцы двигались в обоих направлениях. Шеридан начал Гражданскую войну в чине лейтенанта и стал одним из самых доверенных генералов Гранта. Линкольн описывал Шеридана ростом в пять футов и пять дюймов как «смуглого, коренастого малого, с длинным телом, короткими ногами, недостаточной шеей, чтобы его подвесить, и такими длинными руками, что если у него чешутся лодыжки, он может почесать их, не опускаясь». Отправка Шеридана свидетельствовала о серьезности американских опасений по поводу границы.[52]52
  Что касается западной части американо-мексиканской границы, то Рейчел Сент-Джон, Линия в песке: A History of the Western U.S.-.Mexico Border (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2011), 1–89; Andrew R. Graybill, The Red and the White: A Family Saga of the American West (New York: Norton, 2013), 113. Ясный обзор границ и установления границ можно найти в книге Tamar Herzog, Defining Nations: Immigrants and Citizens in Early Modern Spain and Spanish America (New Haven, CT: Yale University Press, 2003), 1–23.


[Закрыть]

Грант, как и многие республиканцы, считал мексиканских либералов под руководством Бенито Хуареса мексиканским эквивалентом республиканцев и предполагал выступить на стороне революционеров Хуареса против императора Максимилиана, установленного французами в 1864 году и поддерживаемого Конфедерацией. В планируемой интервенции должны были участвовать непропорционально много чернокожих солдат, поскольку чернокожие полки, сформированные позже, должны были быть позже демобилизованы. Переброска такого количества солдат в Техас вызвала осенью жалобы на недостаток войск в остальных частях старой Конфедерации. Число солдат Союза в Конфедерации сократилось с примерно 1 миллиона в апреле до 125 000 к ноябрю и 90 000 к концу января 1866 года. Те, кто остался, часто передвигались пешком, поскольку армия начала продавать лошадей, и к октябрю кавалерия в Миссисипи сократилась до менее чем 100 человек. Вдали от железных дорог пехота не могла преследовать конных ночных всадников, которые терроризировали вольноотпущенников.[53]53
  Downs, After Appomattox, 27–28, 89–90, 96; Hahn, 133; Sefton, 11–24; Gregory P. Downs, «Мексиканизация американской политики: Транснациональный путь Соединенных Штатов от гражданской войны к стабилизации», American Historical Review 117 (2012): 393–95; William A. Dobak and Thomas D. Phillips, The Black Regulars, 1866–1898 (Norman: University of Oklahoma Press, 2001), 4–5; Paul Andrew Hutton, Phil Sheridan and His Army (Lincoln: University of Nebraska Press, 1985), 20–21.


[Закрыть]

Хэмлин Гарланд впоследствии запечатлел и радость, и меланхолию возвращения солдат Союза домой в своей книге «Сын средней границы». Он писал о «солдате с мушкетом на спине, устало поднимающемся на невысокий холм к северу от ворот». Это был его отец, Дик Гарланд, вернувшийся из похода с Грантом и Шерманом. Но именно его «пустой коттедж» был в центре событий. Семья Гарландов случайно оказалась в доме соседей. Они увидели, что он приближается, и поспешили догнать его, но обнаружили, что он «печально созерцает свой безмолвный дом». Его жена, подойдя к нему, обнаружила, что ее муж «такой худой, с впалыми глазами, так изменился», что ей пришлось спросить, чтобы убедиться, что перед ней действительно Ричард Гарланд. Его дочь знала его. Его маленькие сыновья – нет. Спустя десятилетия Хэмлин Гарланд вспоминал грустный упрек в его голосе. «Неужели ты не придешь навестить своего бедного старого отца, когда он придет с войны?» Война оставила в Дике Гарланде беспокойство. Он никогда не объяснял свою грусть при виде родного дома, но ни один дом уже никогда не будет достаточным. После этого жизнь Гарландов превратилась в непрерывный водоворот.[54]54
  Хэмлин Гарланд, Сын средней границы (Нью-Йорк: Grosset & Dunlap, 1928), 1–3.


[Закрыть]

Такая неугомонность была частью наследия войны. Ветераны были «тронуты огнем», как знаменито выразился бы Оливер Уэнделл Холмс двадцать лет спустя. Испытание изменило их. Но в то время как Гражданская война одной рукой в изобилии дарила смерть, другой она открывала перед молодыми людьми новые возможности. Мужчины в возрасте двадцати и тридцати лет быстро поднимались на высокие посты в армии и правительстве. Послевоенный мир избавил большинство из них от опасности, но и ограничил их возможности. Армия сократилась, и солдаты вернулись к более спокойной жизни, но без обещаний быстрого продвижения и власти. Генри Адамс, правнук и внук президентов и секретарь своего отца, посла военного времени в Великобритании, остро ощущал это, и он передал чувство перемещения в своем знаменитом «Образовании». «Все его американские друзья и современники, которые были еще живы, – вспоминал он, – выглядели необычайно обыденно без униформы и спешили жениться и удалиться на задворки и в пригороды, пока не найдут работу». Джон Хэй, уроженец Среднего Запада и секретарь Линкольна, «годами хоронил себя во второсортных легациях». Чарльз Фрэнсис Адамс-младший, брат Генри, «скитался, имея звание бригадира, пытаясь найти работу».[55]55
  Генри Адамс, Образование Генри Адамса: An Autobiography (New York: Heritage Press, 1942, ориг. изд. 1918), 195–96.


[Закрыть]

Весной после войны растерянность и дезориентация молодых людей, участвовавших в войне и занимавших государственные посты, отражали ситуацию в самом правительстве. Президент Эндрю Джонсон был большой аномалией послевоенных Соединенных Штатов. Уроженец Теннесси и джексонианский демократ на протяжении большей части своей карьеры, он был не только одним из немногих южан у власти, но и самым могущественным человеком в стране. Линкольн назначил его вице-президентом в своем союзном билете 1864 года. Джонсон родился в бедности и в молодости работал портным, но до войны он преуспевал и владел рабами. Он никогда не забывал о своем происхождении и, несмотря на политический успех, не мог представить себя кем-то другим, кроме аутсайдера. Он часто был своим злейшим врагом. На второй инаугурации Линкольна он не оказал себе никакой услуги. Уже будучи больным, он провел предыдущую ночь, напиваясь с Джоном Форни, редактором, секретарем Сената и одним из самых коррумпированных политических фиксеров коррумпированной эпохи. Утром он снова начал пить, и болезнь и алкоголь породили бессвязную, оскорбительную инаугурационную речь, которую спасло только то, что она была практически неслышна для большей части аудитории. Он так и не пережил этого. По выражению Чесната, он был пьяным портным.[56]56
  Ганс Л. Трефусс, Эндрю Джонсон: A Biography (New York: Norton, 1989), 188–91.


[Закрыть]

Тем не менее, после убийства Линкольна он воспользовался общественным сочувствием, которое хлынуло на него, и на короткий период получил относительную свободу действий. В риторике Джонсон поначалу дышал огнем. «Измена, – заявил он, – должна стать одиозной, а предатели должны быть наказаны и обнищать. Их большие плантации должны быть конфискованы и разделены на мелкие фермы…».

Новый президент был нетерпим к удивительному предположению губернаторов и законодательных органов Конфедерации о том, что их власть не испарилась с поражением и что они продолжат занимать свои посты. Несмотря на свои последующие действия, он в основном поддерживал военную оккупацию в 1865 году и отстаивал расширение военных полномочий. Война не была закончена до тех пор, пока не прекратилось сопротивление южан, не воцарился мир и старые штаты Конфедерации не были вновь приняты в Конгресс.[57]57
  Майкл Перман, Воссоединение без компромисса: Юг и Реконструкция: 1865–1868 (Cambridge: Cambridge University Press, 1973), 43–44, 57–59; Brooks D. Simpson, The Reconstruction Presidents (Lawrence: University Press of Kansas, 1998), 68; Downs, After Appomattox, 64–65; Foner, 177.


[Закрыть]

Однако вскоре Джонсон смягчился. В политическом плане он сблизился с государственным секретарем Уильямом Сьюардом. Сьюард, раненный дома другим убийцей в ту ночь, когда Бут убил Линкольна, стал ведущим республиканцем, выступавшим за снисходительное отношение к Югу. Он беспокоился о росте могущественного центрального государства. Когда граф де Гаспарин, французский писатель и реформатор, раскритиковал правительство за то, что оно не сразу предоставило чернокожим избирательное право, Сьюард ответил, сделав акцент на ограничении федеральной власти. Он утверждал, что, кроме отказа в амнистии лидерам и сторонникам восстания и сохранения «военного контроля до реорганизации гражданской власти», федеральное правительство ничего не может сделать. Прибегнуть к принуждению было бы «политикой централизации, консолидации и империализма… противной духу индивидуальной свободы» и «неизвестной привычкам американского народа». Это было необычное заявление для страны, которая только что прибегла к четырем годам принуждения для восстановления Союза, централизовала и консолидировала федеральную власть, покончила с рабством и тем самым лишила южан собственности, а также проводила западную политику – включая будущую покупку Сьюардом Аляски – которая носила откровенно имперский характер. Позицию Сьюарда приняли многие южане, особенно те, кто изначально выступал против отделения.[58]58
  Perman, 4, 30–31; Michael Les Benedict, The Fruits ofVictory: Alternatives in Restoring the Union, 1865–1877 (Philadelphia: Lippincott, 1975), 10; Brooks D. Simpson, Let Us Have Peace: Ulysses S. Grant and the Politics of War and Reconstruction, 1861–1868 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1991), 110–11.


[Закрыть]

Пока в Конгрессе были перерывы, военный министр Эдвин Стэнтон сформировал, поначалу условно, противовес Джонсону и Сьюарду. Радикальные республиканцы, выступавшие за коренное переустройство Юга, поначалу считали, что смогут работать с Джонсоном, и пытались повлиять на него, направляя свои предложения через Стэнтона. До того как стать военным министром Линкольна, Стэнтон был успешным адвокатом из Огайо и генеральным прокурором Джеймса Бьюкенена в дни «хромой утки» этой провальной администрации. Стэнтон был злобным и угрюмым человеком. Он родился болезненным и астматиком, но не слабое здоровье испортило его. Смерть первой жены и дочери, а также самоубийство брата сначала убили его горем, а затем ожесточили. Раздраженный умным вступительным словом адвоката противной стороны, Стэнтон начал свое выступление с сарказма: «Теперь, когда этот необыкновенный поток остроумия прекратился, начну я». Другой адвокат не смог устоять перед таким открытием. «Остроумие всегда прекращается, когда вы начинаете», – сказал он. Зал суда разразился хохотом (но Стэнтон выиграл дело).[59]59
  Foner, 181; Benjamin Platt Thomas, Stanton: The Life and Times of Lincolns Secretary of War, ed. Harold Melvin Hyman (New York: Knopf, 1962), 1–92, цитата 57.


[Закрыть]