Текст книги "Республика, которую он защищает. Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 (ЛП)"

Автор книги: Ричард Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 80 страниц)

Это были черты либерального евангелического протестантизма, а Бичер – красивый, красноречивый и с хорошими связями – был ведущей фигурой либерального протестантизма, который был прежде всего религией дома. То, что его обвинили в совращении жены одного из его близких соратников и судили за прелюбодеяние, могло стать сенсацией. Это вряд ли было частным делом; его обвиняли в разрушении дома, нанося удар по корням протестантской Америки. Суды исходили из того, что женщины – сексуальные жертвы, а мужчины – хищники. Если имело место прелюбодеяние, то виноват был мужчина. По мнению консерваторов, религия Бичера – религия любви и чувств, а не долга и сдержанности – породила скандал, который захлестнул его. Обвинения, контробвинения, защита и свидетельские показания были дико противоречивы, но, по крайней мере, они свидетельствовали о том, что дом был местом если не прелюбодеяния, то глубокого несчастья, а мужчины, по словам Тилтона, были вовлечены во взаимное нападение на «дом и очаг».[358]358
  Коробкин, 160–66; Фокс, 1–32, 54–55, 66, 68, 75.


[Закрыть]

Бичер выступал на похоронах Горация Грили в 1872 году, и было вполне уместно, чтобы другой кандидат в президенты в 1872 году, красивая, яркая, артистичная Виктория Вудхалл, обнародовала обвинения в супружеской измене, которые до этого времени распространялись в частном порядке. Вудхалл была сторонницей свободной любви, что означало свободу мужчин и женщин следовать зову своего сердца, завязывая и расторгая отношения по мере того, как менялись их привязанности. Она и ее сестра Теннесси Клафлин стали самыми известными радикалами 1860–1870-х годов, сочетая скандальную личную жизнь с откровенными взглядами, но на самом деле они требовали лишь полной свободы договора для женщин. «Не существует, – писала Вудхалл, – ни прав, ни обязанностей, кроме как объединять – заключать – индивидуумов». Все, что утверждала свободная любовь, – это свобода договора. Брак – это договор, и он состоит из всего, о чем договариваются стороны. Как и любой другой договор, он мог быть расторгнут по взаимному согласию. Предполагалось, что женщины по своей природе являются домашними существами, которые занимаются воспитанием детей и не приспособлены к общественной жизни, выходящей за рамки домашнего очага. Вудхалл и Клафлин стали общественными деятельницами, издавая собственную газету; они не были ни домашними, ни частными. Их противники считали их неестественными и чудовищными, но они просто хотели превратить брачный контракт в такой же договор, как и любой другой.[359]359
  Фридман и Д’Эмилио, 161–65; Стэнли, 3, 176, 261–62.


[Закрыть]

Свободная любовь оказалась столь шокирующей для викторианцев не из-за того, что она охватывала сексуальность, а потому, что ставила личное удовлетворение и эмоциональные связи выше дома, в стабильности которого общество нуждалось и требовало. Бичер осуждал Вудхалл за ее взгляды, а она считала его лицемером. Она обвинила его в прелюбодеянии с Элизабет Тилтон, женой его бывшего близкого соратника Теодора Тилтона. Когда до нее дошли слухи об этом романе от Элизабет Кэди Стэнтон, с которой, по словам одного мемуариста, «секрет не был безопасен ни на час», она опубликовала их. Стэнтон услышала эту историю от самой Элизабет Тилтон; Тилтон, как до, так и после того, как история получила огласку, неоднократно повторяла ее и отказывалась от нее. Скандал привел к знаменитому судебному процессу в 1875 году.[360]360
  Лори Д. Гинзберг, Элизабет Кэди Стэнтон: An American Life (New York: Hill and Wang, 2009), 145.


[Закрыть]

Бичер олицетворял собой христианскую мужественность. Он проповедовал, что в «реальных жизненных конфликтах люди находят больше того, что соответствует мужественности в ее основных элементах, в ее надежности, в ее верности, в ее предприимчивости, в ее широте духа, чем можно найти под любым куполом или в любом храме, или перед любым алтарем». В повседневной жизни «Бог формирует характер и делает человека благородным». Теодор Тилтон обвинил Бичера в том, что тот не выдержал испытания. Он не был мужчиной.[361]361
  «Религия в повседневной жизни», в Генри Уорд Бичер, Проповеди в Плимутской церкви, Бруклин… September 1873–March 1874 (New York: Fords, Howard, & Hulburt, 1882), 10–11, 18–19.


[Закрыть]

Эмоциональная сторона Бичера привела его к сложной близости с Теодором и Элизабет Тилтон в девятнадцатом веке. Все они действительно, но неопределенно, любили друг друга. Это привело к иску Теодора за отчуждение привязанности и к суду Бичера за прелюбодеяние; это повлекло за собой публичную борьбу между Бичером и Теодором Тилтоном и не менее публичную и скандальную борьбу между Элизабет и Теодором Тилтоном. Как резюмировал судебный процесс Э. Л. Годкин, во имя «[защиты] домашнего счастья и чистоты» Тилтоны пригласили «весь мир посмотреть, как фурии разрывают домочадцев на части». Судебный процесс закончился приговором присяжных. Нация в конечном итоге не могла смириться с мыслью о том, что Бичер мог предать свой дом, свою семью и семью Тилтонов. Как говорилось в статье в Harper’s Weekly, «дело сводится к заговору против хорошего и великого, хотя и беспечного человека». Его «чистая жизнь и благородный характер» выдержали это потрясение. Церковный совет Плимутской церкви оправдал его, отлучил от церкви тех прихожан, которые считали его виновным, и выделил ему 100 000 долларов на покрытие судебных расходов. Народные настроения поддержали его.[362]362
  Самый подробный рассказ о взаимоотношениях Тилдена и Бичера содержится в Fox, Trials of Intimacy, 225–27, цит. стр. 255; биография Бичера – Clifford Edward Clark, Henry Ward Beecher: Spokesman for a Middle-Class America (Urbana: University of Illinois Press, 1978).


[Закрыть]

IV

Обвинив Генри Уорда Бичера в подрыве домашнего очага и брака, Элизабет Тилтон заставила его вступить на самую опасную и чреватую опасностями почву американского общества. Женщины захватили «то место на небесах, которое называется домом», и они могли использовать его как базу для нападок на мужчин, которые угрожали им пьянством, домашним насилием и дезертирством. Одновременно они раздвинули границы дома далеко за пределы стен любого жилища.

Присоединяясь к движению за воздержание, женщины не столько бросали вызов существующим гендерным ролям, сколько стремились защитить дом. Социальные последствия пьянства и алкоголизма тяжело отражались на женщинах, хотя среди них было сравнительно немного пьющих. Пьяные мужья били своих жен, жестоко обращались с детьми и не заботились о доме. Они не только тратили на выпивку свои заработки, но и могли тратить заработки своих жен, поскольку по закону жена не имела права претендовать на заработки мужа, в то время как он распоряжался своими. Даже в конце века в тридцати семи штатах жены не имели никаких прав на своих детей, если уходили от мужа. Пьяный муж обнажал несправедливость социального порядка, бремя, возложенное на женщин, и отсутствие у них возможности обратиться за помощью. Женский христианский союз воздержания привлек женщин к политической деятельности, и, вступив в него, женщины расширили круг проблем WCTU, не ограничиваясь выпивкой.[363]363
  Ян Р. Тиррелл, Реформирование мира: The Creation of America’s Moral Empire (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2010), 13–15, 20–27; Ruth Birgitta Anderson Bordin, Woman and Temperance: The Quest for Power and Liberty, 1873–1900 (Philadelphia: Temple University Press, 1981), 7–9, 12–14.


[Закрыть]

Фрэнсис Уиллард изначально не была активной участницей движения за воздержанность. Она провела 1860-е и начало 1870-х годов в некотором одиночестве. Она то заключала, то разрывала брачные узы. Она сомневалась, действительно ли ей нужна карьера в сфере образования. Она завела интенсивную женскую дружбу и совершила гранд-тур по Европе и Ближнему Востоку. Она учила языки, изучала искусство и древности. Вернувшись домой, она стала президентом женского колледжа Эванстона, связанного с Северо-Западным университетом, а затем деканом женского факультета Северо-Западного университета. Она ушла в отставку в результате борьбы за свои полномочия. Преподобный Чарльз Фаулер, с которым она когда-то была помолвлена и который стал президентом Северо-Западного университета, заставил ее уйти. По ее словам, у него была воля Наполеона, а у нее – воля королевы Елизаветы.[364]364
  Ruth Birgitta Anderson Bordin, Frances Willard: A Biography (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1986), 34–53, 56–64, 87–88.


[Закрыть]

Под руководством Уиллард WCTU стремилась, по ее словам, «сделать весь мир ДОМАШНИМ», но к тому времени ее собственная борьба внесла немало нюансов в ее отношение к дому. В 1860-х годах Уиллард была еще молода и неизвестна и боролась с противоречивыми желаниями обрести независимость и собственный дом. Ее отец умирал от чахотки, как называли туберкулез – великого убийцу девятнадцатого века. Она по очереди сидела с ним, и он передавал свои последние пожелания. Он хотел, чтобы у нее был дом. Он хотел, чтобы Фрэнсис «вышла замуж за сильного, здорового, доброго человека, который сможет хорошо заботиться о вас и сделает вас счастливой». Он «обрадовался», когда она сказала ему, что порвала с мужчиной, которого, как она думала, любила, потому что он был болен.

Она не радовалась. У нее были свои конфликты между глубокой и пылкой дружбой с женщинами и более амбивалентными отношениями с мужчинами. Но она понимала, что требования мужественности ограничивают ее собственный выбор. Ее умирающий отец говорил отрывисто и часто бессвязно, но его недееспособность не ослабляла его авторитета. Она впала в депрессию, осознав, насколько «далеки от моего выбора мои нынешние условия, обстоятельства, занятия». Используя экономическую метафору для обозначения эмоциональной цены, которую мужчина требует от женщины, она впервые пришла к «трезвому суждению», что «жизнь не платит». Вся ее карьера будет вращаться вокруг того, чтобы сделать мир более «домашним», но она никогда больше не будет жить в доме, возглавляемом мужчиной. Она объединила угрозу дому и критику подчиненного положения женщин в нем в мощное оружие для проведения различных социальных реформ.[365]365
  Записи за 18 декабря 1867 года, 27 ноября 1867 года, 31 ноября 1867 года, 8 января 1868 года, 9 января 1868 года, 24 января 1868 года, Frances E. Willard, Writing out My Heart: Selections from the Journal of Frances E. Willard, 1855, ed. Carolyn De Swarte Gifford (Urbana: University of Illinois, 1995), 257–58, 259, 260–62; Bordin, Frances Willard, 34–37, 44–48.


[Закрыть]

Дом и брак было трудно освоить. Фрэнсис Уиллард так и не вышла замуж, а вот Эбигейл Скотт Дуниуэй вышла, и именно желание сохранить свой дом побудило ее выйти в свет. Абигайль Скотт родилась в бревенчатой хижине, в детстве отправилась по сухопутной тропе на запад, в Орегон, и вышла замуж за Бенджамина Дунивея, владельца ранчо и старателя. Он был добр, но оказался гораздо лучше в производстве детей, чем в их содержании. У него накопились долги. Шериф вручил повестку о выплате долгов Абигайль Дунивей, поскольку ее муж находился в Айдахо на поисковых работах, надеясь собрать деньги, чтобы спасти свою ферму. Как отметила Дунивей, «когда это обязательство было принято, я была молчаливым партнером моего мужа – юридическим лицом, не имеющим ни права голоса, ни власти для самозащиты под солнцем; но, когда набежала пеня, я стала его законным представителем». Дуниуэй, который уже преподавал в школе, чтобы помочь содержать семью, перевез детей в Портленд. Зимой в конце 1870 – начале 1871 года она отлучила от груди шестого и последнего ребенка и основала газету «Новый Северо-Запад», посвященную правам женщин и избирательному праву. Ее муж не смог обеспечить компетентность, необходимую для поддержания домашнего очага, оставив это на долю своей жены.[366]366
  Мойнихан, 1, 26–42, 53, 73–75, 82–90.


[Закрыть]

Вместо того чтобы апеллировать к белым мужчинам как к главной защите дома, WCTU неявно искала защиты для «беззащитных» женщин и детей от пьяных мужчин. Будучи искусным и популярным оратором, Уиллард в 1876 году изменила название своей стандартной лекции о воздержании на «Защиту дома». Свои ранние требования о предоставлении женщинам избирательного права она формулировала как голосование о защите дома. Это имело мало общего с индивидуализмом или индивидуальной моральной реформой. Женщины нуждались в избирательном бюллетене, потому что WCTU нуждалась в правительстве – местном, штата и федеральном – для принятия морального законодательства, необходимого для защиты дома.[367]367
  Foster, 36; Bordin, Frances Willard, 100, 110–11; Parker, 4–7, 126–27; Bordin, Woman and Temperance, 58–61.


[Закрыть]

Политическая сила женщин проявлялась не сразу. Женщины не могли сформировать важный избирательный блок, когда подавляющее большинство не могло голосовать. И хотя женщины участвовали во многих реформаторских движениях, они, как правило, не возглавляли их. Принятие большинством женщин идеи о раздельных сферах и разных мужских и женских натурах казалось гарантией общественного подчинения. Мужчины будут доминировать в публичной сфере, уступая женщинам частную сферу. Но включение темы дома и семьи в самые основные политические конфликты республики создало возможность, которой воспользовалась Уиллард. Она умела взять общепринятое убеждение о раздельных сферах для мужчин и женщин и превратить его в аргумент в пользу равенства. Отвечая за дом, семью, образование и здоровье детей, а также за нравственность, женщины не могли не распространить свою деятельность на общественную сферу. Она и другие женщины-реформаторы создали имперский дом, границы которого постоянно расширялись. Все, что затрагивало дом и семью, становилось политической заботой женщин и основанием для распространения на них избирательного права. Нападки на выпивку были частью усилий по расширению сферы того, что историк Пегги Паскоу назвала женским моральным авторитетом.[368]368
  Паскоу, xvi-xx.


[Закрыть]

V

Успех реформаторов, особенно женских, сделавших защиту дома основанием для политических действий против индейцев, мормонов, порнографов, салунщиков и других, говорил о политической силе дома, но более серьезной опасностью оставалась подрывная деятельность изнутри. Предательство дома происходило не в результате зрелищных измен, как это было на процессе Бичер – Тилтон, а в результате более тонких событий. В ходе длительной борьбы женщин за контроль над собственным телом и деторождением рождаемость неуклонно снижалась, что к концу века привело к обвинениям в том, что белые протестантские женщины не выполняют свой долг перед домом, ограничивая количество рождаемых ими детей. Эти обвинения обычно исходили от мужчин среднего и высшего класса. Но мужчины из этих же классов одновременно занимались тихим уходом из дома. Это был не уход рабочих, ищущих товарищества и облегчения в салуне, а уход в братские ложи, такие же преданные делу воздержания, как и WCTU, который стал определяющей чертой того периода.

В 1800 году уровень рождаемости в Соединенных Штатах был выше, чем в любой европейской стране, но в течение столетия он резко и последовательно снижался. Общий коэффициент рождаемости, то есть среднее количество детей, которых рожает женщина до наступления менопаузы, к 1900 году упал на 50%. Если в 1800 году средняя женщина рожала 7,04 ребенка, то в 1900 году – только 3,56. По более поздним меркам этот показатель был высоким, примерно соответствуя бэби-буму середины XX века, но он привел Соединенные Штаты в соответствие с другими странами XIX века. К концу века уровень рождаемости в США сравнялся с Великобританией и лишь немного превысил показатели Швеции. Эти тенденции были наиболее очевидны среди коренных уроженок среднего класса, гораздо менее заметны среди иммигранток и католичек, но сильны среди дочерей иммигрантов. Чтобы спад был таким резким, он должен был охватить все общество как в городах, так и в сельской местности.[369]369
  Мириам Кинг и Стивен Рагглс, «Американская иммиграция, рождаемость и расовое самоубийство на рубеже веков», Журнал междисциплинарной истории 20, нет. 3 (1990): 348, 352–53, 360–61; Klein, 124–25; Carl N. Degler, At Odds: Women and the Family in America from the Revolution to the Present (New York: Oxford University Press, 1980), 180–82.


[Закрыть]

Причины этого спада в целом ясны, но несколько озадачивают сроки. В целом за столетие сокращение соответствовало движению в города, где детей было дорого растить и где их труд, по крайней мере среди среднего и высшего классов, был ненужным. Но в сельской местности спад начался задолго до того, как стали расти города. Там он был теснее связан с неспособностью родителей обеспечить своих детей землей. В городах в конце XIX века снижение рождаемости коррелировало со снижением трудовой активности и повышением уровня образования детей. Среди рабочих меньшие семьи коррелировали с более высоким уровнем жизни. Однако это снижение не было четко связано с младенческой и детской смертностью, которая снизилась после, а не до снижения рождаемости. Женщины снижали уровень рождаемости, вступая в брак позже и отдаляя детей друг от друга по мере роста семьи. Промежутки между детьми могли быть достигнуты путем прерывания полового акта, так называемого метода ритма, или непрерывного полового акта, особенно после первых лет брака, но к 1870-м годам широко рекламировались и использовались презервативы, диафрагмы, спринцевания и народные средства. Если противозачаточные средства не помогали, оставался аборт – самопроизвольный или хирургический. Цифры неясны, но современники оценивали количество абортов как один на каждые пять или шесть живорождений в 1850-х годах. По оценкам Мичиганского совета здравоохранения в 1880-х годах, одна треть всех беременностей заканчивалась абортом. Несмотря на все неопределенности, признаки указывают на то, что женщины добровольно контролировали свою рождаемость.[370]370
  Дэниел Скотт Смит, «Дифференциальная смертность в Соединенных Штатах до 1900 года», Журнал междисциплинарной истории 13, нет. 4 (1983): 735–36; Freedman and D’Emilio, Intimate Matters, 58–66; Michael R Haines and Barbara Anderson, «New Demographic History of the Late 19th-Century United States», Explorations in Economic History 25 (1988): 345–46, 348, 353–54; Degler, 124–25, 182–83; John F. McClymer, «Late Nineteenth-Century American Working-Class Living Standards», Journal of Interdisciplinary History 17, no. 2 (1986): 392–95; Klein, 107–9, 111–12, 118–26.


[Закрыть]

Контроль рождаемости и уменьшение размеров семей привели к росту напряженности между реформаторами-евангелистами (как женщинами, так и мужчинами), растущей медицинской профессией и практикой американских женщин. Союз между Комстоком и женщинами-реформаторами никогда не был тесным. Они шли по параллельным путям, а не ехали в одном поезде. К 1883 году в WCTU был создан отдел по борьбе с нечистой литературой, но он и другие женские группы в итоге стали критиковать Комстока и его методы. Трения усиливались по мере того, как Комсток вел войну против контроля рождаемости и абортов, а также против того, что он считал непристойной литературой. Многие врачи, встревоженные снижением рождаемости, присоединились к атаке на аборты. Они расширили определение абортов, подвергнув нападкам веру в зарождение, согласно которой женщина не считала, что действительно носит ребенка до того момента, когда она почувствует шевеление плода в своей утробе, обычно примерно в три месяца. До этого момента женщина, у которой произошел выкидыш, не делала аборт, поскольку еще не считалась носителем ребенка. В период с 1860 по 1890 год сорок штатов и территорий объявили аборты вне закона, при этом большинство из них отвергли доктрину быстрого зарождения.[371]371
  Freedman and D’Emilio, Intimate Matters, 146–47, 159–60; Parker, 24, 36, 39–40, 129.


[Закрыть]

Столкновения между женщинами и все более влиятельными мужчинами-медиками по поводу репродукции и абортов были признаками того, что разделение дома, в котором мужчина выступает в роли защитника и кормильца, а женщина – в роли хозяина расширяющегося домашнего пространства, становится все более неустойчивым. Вдоль домашних границ разгорелась партизанская война по гендерному признаку. Мужские братские организации сопротивлялись расширившимся претензиям на женский моральный авторитет.

К 1896 году примерно 5,5 миллиона из 19 миллионов взрослых мужчин страны состояли в одной или нескольких братских ложах. Самая крупная из них, Odd Fellows, насчитывала 810 000 членов, а самая влиятельная, Freemasons, – 750 000. Братские организации не были сплоченным братством; большинство из них были расово сегрегированы, а различные ложи отражали четкие классовые различия. Среди масонов, которые устанавливали стандарты респектабельности и имели самые высокие взносы, было больше всего бизнесменов, торговцев, профессионалов и более высокооплачиваемых клерков. В середине находились «Одд Феллоуз», а под ними – «Рыцари Пифии», в основном представители рабочего класса. В самом низу находились иммигрантские и черные братства и общества взаимопомощи.[372]372
  Марта Ходс, «Оплакивая Линкольна» (Нью-Хейвен, КТ: Издательство Йельского университета, 2015), 162–63; Энтони Д. Фелс, «Квадрат и компас: San Francisco’s Freemasons and American Religion, 1870–1900» (Ph.D. diss., Stanford University, 1987), 67–70; David G. Hackett, That Religion in Which All Men Agree: Freemasonry in American Culture (Berkeley: University of California Press, 2014), 127, 129, 130, 271.


[Закрыть]

Братство, как и дом, захватило большую часть Позолоченного века, которая выходила за рамки индивидуализма и собственных интересов. Он не столько отвергал стремления, сколько направлял их в русло мужских ритуалов и званий, которые подчеркивали братство и заботу о других. Если мужественность подразумевала отказ «ни при каких обстоятельствах не зависеть от кого-либо, кроме себя, в содержании своей семьи», то братские ордена смягчали требования мужественности и признавали невозможность такой крайней независимости. Когда из-за ранения (на войне или на работе), болезни или невезения мужчины не могли содержать свои семьи, им иногда требовалась помощь братьев. Мужчины не попрошайничали, но обязательства между «братьями», добровольно принятые и признанные, могли обеспечить помощь. Одд Феллоуз требовали от своих членов «дружбы, веры и милосердия».[373]373
  Макконнелл, 88.


[Закрыть]

Братские ложи отличались от солнечного христианства среднего класса либеральных евангелистов. Они признавали человеческую слабость и смертность и прославляли сдержанность. Несмотря на то, что они возникли из тех же социальных корней, что и их соседи-евангелисты, судя по статистике из Сан-Франциско, большинство из них не были связаны с какой-либо церковью, хотя и требовали веры в Бога. Масоны, имевшие религиозную принадлежность, чаще всего были епископалами или принадлежали к другим литургическим конфессиям, которые ставили ритуал между христианами и их Богом. Братские ордена провозглашали, что истинное знание не приходит из непосредственных личных отношений с Богом, а возникает в процессе изучения, символизма и ритуалов, многие из которых были взяты из Библии. Они заявляли о своей близости к христианству, но вычеркивали упоминания о Христе и заменяли христианские ритуалы теми, которые, несмотря на все их библейские отсылки, были их собственного изготовления. По сути, они секуляризировали религиозные ритуалы и утверждали, что мораль и искупление могут быть достигнуты с помощью человеческого разума.[374]374
  Fels, 254–56, 315, 439; Mark C. Carnes, Secret Ritual and Manhood in Victorian America (New Haven, CT: Yale University Press, 1989), 46.


[Закрыть]

Ритуалы ложи перекликались с более ранним кальвинизмом. Чтобы стать братом ложи, по словам историка Марка Карнеса, нужно было «завязать глаза, связать их и привести к эмблеме смертности». Евангелическая реформа и сильное антимасонское движение перед Гражданской войной оказали влияние на послевоенные ложи. Они отказались от прежней приверженности простому общению и дружбе, запретили спиртные напитки и приняли меры предосторожности. В то же время они настаивали на своей мужской исключительности как на необходимой стене между ними и феминизированным евангелическим христианством и феминизированным домом. Все это имело большую привлекательность. Число их членов резко возросло.[375]375
  Карнес, 26–28, 54–61, 76–79.


[Закрыть]

Мужчины заводили всевозможные полезные связи в своих ложах, оказывали помощь, благотворительность и страховали членов, но не было необходимости в сложных ритуалах, званиях и костюмах, которые составляли повседневную деятельность ложи, если ложи стремились достичь только этого. Не было необходимости разыгрывать роли – каменщиков, индейцев, лесников, священников или рыцарей, – якобы пришедшие из более древних, простых и общинных обществ, чтобы получить страховку на погребение. Члены Великой армии Республики были солдатами, но их организация выросла только тогда, когда отказалась от военной иерархии и приняла форму братского ордена.[376]376
  Макконнелл, 31, 38, 45.


[Закрыть]

Никто из тех, кто не хотел быть оттесненным на задворки американского общества, не мог отречься от дома, и братские ложи, конечно, этого не делали. Вместо этого они выступали контрапунктом гендерного евангелического дома, имитируя его, но очищая от женщин, и заявляя о своем уважении и поддержке этого дома. Члены ложи утверждали, что они помогают вдовам и сиротам своих членов, и делали это, но делали это изнутри ложи. Несколько вечеров в неделю ложи завлекали мужчин из «того места на небесах, которое называется домом», в гомосоциальный мир, полный придуманных ритуалов, которые подчеркивали отношения между вымышленными отцами и сыновьями, а не мужьями и женами или, тем более, реальными отцами и сыновьями. Братские ордена присвоили себе семейные отношения: отец, сын и брат, чтобы суррогатные отцы и сыновья возродились в семьях братских патриархов. Запрещая женщин, они наносили ответный удар по растущей власти женщин в доме, церкви и обществе.[377]377
  Карнс, 105, 120, 122, 126–27.


[Закрыть]

Проделав все это, члены ложи утверждали, что их целью было лишь воспитание лучших отцов, сыновей и мужей. Ритуалы последних и высших степеней масонства были направлены на создание мужчин, очищенных от мужских страстей и агрессии, способных к воспитанию и отцовским чувствам. Это не должны были быть мужчины, чья невоздержанность, амбиции или страсти угрожали дому. Они должны были стать олицетворением совершенного дома.[378]378
  Там же, 140, 149.


[Закрыть]

Все основные события Позолоченного века так или иначе проходили через двери дома, который находился на стыке политики, общественного устройства, гендерных отношений, расовых отношений, социальных реформ, экономики и воспитания детей. Конфликты 1860–1870-х годов продолжались до конца столетия, и американцы рассматривали возникающие новые конфликты как конфликты из-за дома. Они сентиментализировали дом, но при этом холодно реалистично оценивали его силу. Это была политическая и социальная основа, которую нельзя было уступать.