Текст книги "Республика, которую он защищает. Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 (ЛП)"

Автор книги: Ричард Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 80 страниц)

Как публичные компании, чьи акции можно было купить на Нью-Йоркской фондовой бирже, железные дороги отличались от других фирм. В товариществах и частных фирмах стоимость компании зависела от прибыли от продажи ее продукции или от стоимости ее активов, таких как земля или здания. Стоимость корпораций также частично зависела от их прибыли и стоимости активов. Но поскольку основными активами железных дорог были бумаги, которые покупались и продавались на финансовых рынках, возможность контролировать и манипулировать стоимостью этих бумаг стала новым способом делать деньги, причем очень большие деньги. В долгосрочной перспективе стоимость этих бумаг зависела от прибыльности корпорации, но в краткосрочной перспективе инсайдеры могли наживаться на убыточных компаниях. Вместо того чтобы указывать на прибыльность корпорации, рост стоимости акций мог свидетельствовать о перенаправлении заемных средств на выплату дивидендов. В результате деньги оказывались в карманах инсайдеров, владевших первоначальными акциями, даже если это угрожало финансовому здоровью компании. Этого нельзя было допустить, но это и не требовалось. Если инвесторы считали, что дивиденды свидетельствуют о прибыльности корпорации, они поднимали цену на акции, которые инсайдеры приобрели за гроши. Затем инсайдеры продавали акции, получая прибыль. Новые инвесторы оставались с мешком убыточной и задолжавшей корпорации.

У инсайдеров были и другие способы заработать на убыточных корпорациях. Корпорации могли выплачивать большие комиссионные компаниям, принадлежащим инсайдерам, или же доходы могли уходить в другие компании, которые инсайдеры контролировали, в результате чего материнская железная дорога еще больше погрязала в долгах. Поскольку инсайдеры контролировали информацию, которая влияла на цену ценных бумаг железной дороги, они использовали ее для манипулирования стоимостью. Обладатели внутренней информации стали корпоративным классом. Они доминировали на Уолл-стрит, в советах директоров корпораций и в банках.[568]568
  Рой, 98–109; Уайт, 67–69.


[Закрыть]

Именно эти секреты позволили Гулду, а также Хантингтону, Стэнфорду и их компаньонам сколотить состояние на железных дорогах, которые не могли расплатиться с долгами. Хантингтон позже утверждал, что он и другие строители Central Pacific «получили очень мало прибыли от строительства дорог». Хантингтон считал, что жители Калифорнии не оценили бескорыстия компаньонов, которые так много работали за столь малые деньги, потому что Лиланд Стэнфорд, Марк Хопкинс и Чарльз Крокер взяли «что-то более пяти миллионов, чтобы построить три жилых дома для коммунистов и аграриев» на Ноб-Хилл в Сан-Франциско.[569]569
  Коллис П. Хантингтон – У. У. Стоу, 8 февраля 1893 г. (ошибочно датировано 1894 г.), в коллекции Коллиса П. Хантингтона, 1856–1901 гг.


[Закрыть]

Как люди, которые «мало зарабатывали», могли взять пять миллионов на строительство особняков, настолько больших, что казалось, в них могли бы уместиться небольшие деревни, казалось загадкой, но Хантингтон, возможно, ненароком, сделал важный вывод о финансировании железных дорог. Ассоциаты не получали большую часть своих денег от железных дорог Central Pacific или Southern Pacific, по крайней мере, не напрямую. Они получали деньги от Контрактно-финансовой компании, Западной компании по развитию и Тихоокеанской компании по улучшению. Банкиры из Сан-Франциско знали, что через железные дороги деньги перетекают в эти компании и далее в Ассошиэйтс. Калифорния была штатом, где акционеры несут ответственность за невыплаченные корпоративные долги, но процесс взыскания был обременительным. Банкиры, знавшие, как управляется Central Pacific, не давали ей денег в долг. В 1877 году Дэвид Колтон, последний человек, ставший ассоциированным членом, обнаружил, что банкиры Сан-Франциско не предоставляют средства Central Pacific и Southern Pacific без личных записок ассоциированных членов, гарантирующих заем.[570]570
  Колтон – К. П. Хантингтону, 23 мая 1877 г., в книге «Осьминог говорит: The Colton Letters», ed. David Douty Colton, Collis Potter Huntington, and Salvador A. Ramirez (Carlsbad, CA: Tentacled Press, 1992), 36.


[Закрыть]

По своим размерам, сложности, финансированию и непрозрачности железнодорожные корпорации были чем-то новым под американским солнцем. Часто в них работало больше сотрудников, чем в штатах, через которые они прокладывали свои линии. Пенсильванская железная дорога, самая мощная и самая управляемая в стране, в 1867 году имела чуть меньше тысячи миль путей, а по объему перевозок и сложности организации она была ближе к военной, чем предыдущие формы бизнеса.[571]571
  Henry V. Poor, Poor’s Manual of Railroads, ed. Henry V. Poor (New York: H. V. & H. W. Poor; [etc., etc.], 1868), 226–29.


[Закрыть]

Однако было ошибкой путать размер и власть с эффективностью. В теории Пенсильвания делала упор на централизацию, иерархию и бюрократию; в процессе работы она требовала подробной и, желательно, точной информации. Против предполагаемой невидимой руки рынка она использовала видимую руку менеджмента. Однако на практике «Пенсильвания» Тома Скотта изобиловала инсайдерскими сделками и подчиненными компаниями, которые выкачивали прибыль; большинство железнодорожных корпораций вряд ли можно назвать образцами эффективности. Железные дороги терпели крах и возрождались с большой регулярностью.[572]572
  Альфред Д. Чандлер, «Видимая рука: The Managerial Revolution in American Business» (Cambridge, MA: Belknap Press, 1977), 104–21.


[Закрыть]

На Юге приход железных дорог и корпораций представлял еще более серьезную опасность. Железные дороги, первоначально осуждаемые белыми южанами за предоставление возможностей для свободного труда чернокожих, привели к появлению новых форм принудительного труда. О силе американской народной культуры свидетельствует тот факт, что память о Джоне Генри сохранилась надолго после смерти Коллиса П. Хантингтона и Тома Скотта. Джон Генри был чернокожим, но не вольноотпущенником. Он был родом из Нью-Джерси и, по-видимому, перебрался в Виргинию вместе с армией в качестве солдата или рабочего. Хантингтон, будучи старым аболиционистом, по-прежнему болезненно относился к чернокожим, насилию на Юге и железным дорогам. Спустя годы Хантингтон вспоминал о себе как о борце за расовую справедливость. Он утверждал, что использовал ресурсы железной дороги для преследования убийцы чернокожего рабочего, работавшего на железной дороге Чесапик и Огайо в Кентукки.[573]573
  Коллис П. Хантингтон, рассказанный Чарльзу Нордхоффу, «Автобиографический очерк», в Collis P. Huntington Papers, 1856–1901, 61.


[Закрыть]

История Хантингтона погребена в записях к мемуарам, которые так и не были опубликованы, но история Джона Генри получила широкое распространение. Рабочие и народные песни увековечили его как «человека, гоняющего сталь», который участвовал в гонке с паровым буром при строительстве туннеля. Джон Генри выиграл гонку, но «умер с молотком в руке».

Образно говоря, песня была права. Паровой бур убил настоящего Джона Генри, но это была не гонка, и Генри не был гигантом. Его рост составлял 5 футов 1 дюйм, что, как выяснилось, было идеальным ростом для людей, прокладывающих туннели в Аппалачских горах. Генри был каторжником. Хантингтон нанимал осужденных из Вирджинии для работы на своих железных дорогах, в том числе на туннельных работах, настолько опасных, что свободные рабочие увольнялись или бастовали, чтобы не делать этого.[574]574
  Скотт Рейнольдс Нельсон, Steel Drivin Man: John Henry, the Untold Story of an American Legend (New York: Oxford University Press, 2006), 41–58.


[Закрыть]

Джон Генри был осужден за кражу. Улики против него были столь же туманны, как и детали преступления. Он был арестован в соответствии с «Черным кодексом», который превратил проступки в уголовные преступления. Генри судили в тот же день в 1866 году, что и более известного человека, обвиненного в гораздо более серьезных преступлениях: Джефферсон Дэвис обвинялся в государственной измене, пиратстве и соучастии в убийстве пятисот солдат в тюрьме Андерсонвилль. Северяне, среди которых были Хорас Грили и Корнелиус Вандербильт, внесли за Дэвиса залог. Самые влиятельные северяне потеряли аппетит к судебному преследованию. Они либо создали бы мученика, либо, в случае неудачи с осуждением, поставили бы под сомнение версию северян о войне. Судья, рассматривавший дело Дэвиса, приостановил процесс на неопределенный срок, и Дэвис вышел на свободу. Генри, родившийся в Нью-Джерси и девятнадцатилетний на момент ареста, получил срок в десять лет. Отправка бедняков в тюрьму, в то время как сильные мира сего гуляли, способствовала романтизации преступников Позолоченного века, таких как Джесси Джеймс.[575]575
  Dattel, 227; Nelson, Steel Drivin’ Man, 41–58; William Alan Blair, With Malice toward Some: Treason and Loyalty in the Civil War Era (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 245–51; Richard White, «Outlaw Gangs of the Middle Border: Американские социальные бандиты», Western Historical Quarterly 12, no. 4 (1981).


[Закрыть]

Оказалось, что Джон Генри получил смертный приговор, вынесенный хантингтонской компанией «Чесапик и Огайо». Реформаторы оправдывали сдачу осужденных в аренду корпорациям, поскольку это позволяло создать лучшие условия, чем жизнь в ветхих, переполненных и жестоких виргинских тюрьмах. Генри и еще более двухсот заключенных, нанятых на «Чесапик и Огайо», поначалу выполняли неквалифицированную работу в туннелях, пробитых в горах. Но в 1870 году новые паровые буры в туннеле Льюиса начали выходить из строя, и каторжникам пришлось вручную сверлить отверстия для взрывчатки и расчищать завалы в туннеле. Генри, вероятно, умер в 1873 году после работы в туннеле. Причиной смерти стал силикоз, туберкулез или пневмония – любое из этих заболеваний или все они были вызваны или усугублены микроскопическими кусочками песчаника и других пород, которые он и другие рабочие вдыхали после того, как буры и взрывы раздробили породу. Все, кто работал в туннеле, вероятно, умерли в течение нескольких лет. Около ста заключенных либо вернулись в тюрьму только для погребения, либо умерли вскоре после прибытия. Примерно 80 процентов из них были молодыми чернокожими мужчинами. Одним из них был Джон Генри.[576]576
  Nelson, Steel Drivin’ Man, 41–58.


[Закрыть]

Смерть Генри стала суровым напоминанием о сохраняющихся ограничениях на распространение свободного труда на Юге, и когда «Кожевник из Галены» и «Сапожник из Натика» выдвинули свои кандидатуры, в самом сердце страны уже появились трещины в идеале свободного труда. Труд заключенных был явным продолжением несвободного труда, а наемный труд, хотя и позволял рабочим приходить и уходить по своему усмотрению, не был свободным в том смысле, который когда-то представляли себе сторонники свободного труда. Новый элемент и новое глубокое разделение стали определять американское общество.

7. Паника

В 1872 году Улисс С. Грант продемонстрировал глубину и силу этнокультурной лояльности, усиленной Гражданской войной; в 1874 году он продемонстрировал ее пределы. Выступая против Гранта, либеральные республиканцы сильно ошиблись в оценке своей собственной идеологической привлекательности. Более того, они переоценили силу идеологии в американской политике и не поняли, как Гражданская война и ее последствия изменили эту политику. Либеральные республиканцы ожидали, что в 1872 году одна или обе старые партии исчезнут, и думали, что избиратели объединятся вокруг их проблем и позиций. Они ошибались во многих вещах. Это была одна из них.[577]577
  Эндрю Л. Слэп, Гибель Реконструкции: The Liberal Republicans in the Civil War Era (New York: Fordham University Press, 2006), 164–72.


[Закрыть]

Либеральные республиканцы хотели создать идеологическую партию в эпоху, когда американские политические партии не были идеологически последовательными. И демократы, и республиканцы объединяли избирателей, которые охватывали идеологический спектр по экономическим и социальным вопросам. Дебаты по поводу тарифов, золотого стандарта, корпоративных субсидий и регулирования, а также опасностей, которые неравенство в богатстве и власти представляло для республики, были постоянными, обычно интеллектуальными и широко освещались, но позиции по этим вопросам не были строго определены партией. Даже тариф, ставший фирменным вопросом северо-восточных республиканцев, не мог быть поддержан после 1874 года без голосов демократов.[578]578
  Например, Philip J. Ethington, The Public City: The Political Construction of Urban Life in San Francisco, 1850–1900 (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 249–65.


[Закрыть]

Вопросы никогда не были главным. Республиканцы выступали за активное федеральное правительство, однородное население с гарантированной государством свободой договора и государственное стимулирование экономики. Демократы оставались партией «нет»: они хотели небольшого федерального правительства, местного контроля и свободной торговли. Однако эти широкие общие позиции зависели от региона, и лишь отчасти они определяли людей.

Демократы или республиканцы. Проблемы могли привести избирателей на избирательные участки или удержать их дома, но обычно они не заставляли их покидать одну партию и голосовать за другую. Политика по-прежнему в равной степени была связана как с идентичностью, так и с вопросами.

Обе партии зависели от ассоциаций, более первичных, чем идеология или обещания честного управления. Вскормленные кровью Гражданской войны и глубокой этнической, религиозной и региональной лояльностью, партии требовали более богатой пищи, чем могли обеспечить принципы. Борьба между Союзом и Конфедерацией наделила такие слова, как верность и измена, эмоциональным смыслом, который перешел в партийную политику. Белые, родившиеся на севере, были в основном республиканцами, если только они не были копперхедами во время Гражданской войны; белые, родившиеся на юге, были в основном демократами, если только они не были юнионистами или мелкими фермерами, ненавидящими класс плантаторов. Афроамериканцы по понятным причинам были республиканцами. Католические иммигранты, особенно городские ирландцы, были демократами. Протестанты-евангелисты в подавляющем большинстве были республиканцами на Севере, но их рвение к запретам, субботним законам и искоренению всех языков, кроме английского, в школах и общественной жизни могло заставить некоторых не евангелических протестантов, особенно немцев, прогуливать выборы или иногда голосовать за демократов. Постоянно менять партию было нелегко. Однажды сформированная и подпитываемая воспитанием, ассоциациями и патронажем партийная лояльность становилась частью повседневной идентичности человека. Тех, кто предавал свою партию, считали неполноценными людьми или вообще не людьми. Сенатор Роско Конклинг, один из ведущих республиканцев, ненавидел либералов так же сильно, как они презирали его. Он принижал их мужское достоинство, называя их «мужеложцами, дилетантами и ковровыми рыцарями политики».[579]579
  Paul Kleppner, The Third Electoral System, 1853–1892: Parties, Voters, and Political Cultures (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1979), 148–197; Michael E. McGerr, The Decline of Popular Politics: The American North, 1865–1928 (New York: Oxford University Press, 1986), 13–14; Richard Hofstadter, The American Political Tradition (New York: Knopf, 1948, Vintage Books ed. 1954), 173.


[Закрыть]

Как и мышцы, партийная лояльность должна была регулярно тренироваться, чтобы оставаться сильной. Граждане публично демонстрировали свою лояльность в драматических зрелищах, от парадов до таблоидов и митингов, призванных стимулировать явку, от которой зависела победа на выборах. Голосование было публичным. Каждая партия печатала собственные легко идентифицируемые бюллетени, в которых указывались только ее кандидаты, и раздавала их избирателям, которые опускали их на избирательные участки. Если их не подавляли насилием или законами, направленными на лишение избирательных прав, избиратели в конце XIX века приходили на выборы в неизменно высоком количестве.[580]580
  Джин Х. Бейкер, Дела партии: The Political Culture of Northern Democrats in the MidNineteenth Century (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1983), 261–316; McGerr, 25–33, 64–65; Kleppner, 46–47; Ethington, 232–35.


[Закрыть]

Национальные вопросы, связанные с Реконструкцией, будоражили политику до начала 1870-х годов, но партии и кампании оставались сугубо местными. Партии представляли собой союзы, и успех партии часто зависел от подавления раскольнических вопросов, особенно связанных со спиртным, религией и государственными школами, которые могли их расколоть. Национальные партии, в свою очередь, состояли из объединений партий штатов, и лишь слабые центральные организации удерживали их вместе. В 1872 году Республиканский национальный комитет работал из трех маленьких комнат в нью-йоркском отеле. Харизма кандидатов в президенты не объединяла партии. Американские кандидаты в президенты, казалось, похоронили харизму вместе с Линкольном и не собирались ее выкапывать до конца века. И даже если претенденты на пост президента были более убедительными фигурами, избиратели считали публичную агитацию кандидатов в президенты неприличной.[581]581
  Stephen Skowronek, Building a New American State: The Expansion of National Administrative Capacities, 1877–1920 (Cambridge: Cambridge University Press, 1982), 19–21, 26, 28–31; McGerr, 25–33.


[Закрыть]

Вскоре стало очевидно, что Грант не знает, что делать с грандиозной победой, которую он одержал в 1872 году; он отдалил многих своих друзей, пытаясь примирить врагов, как либералов, так и южан. В ожидании второго срока президент проводил время за назначениями, как важными, так и незначительными. Он пытался приспособить партийные фракции и сбалансировать государственные машины. Его второй кабинет министров был столь же неразличим, как и первый, и не мог дать стоящего совета, даже если бы Грант был готов к нему прислушаться. Гранту предстояло переделать Верховный суд, но его назначения, несколько из которых провалились либо из-за того, что кандидаты отказали ему, либо из-за того, что Сенат отказался их утвердить, были странными. Без какого-либо четкого метода или намерения он создал суд, который помог бы уничтожить законодательную базу Реконструкции. В основном он назначал на должности посредственностей, хотя Моррисон Ремик Уэйт, ставший председателем суда (сменив на этом посту Салмона П. Чейза, умершего в 1873 году), был компетентен, хотя и малоизвестен за пределами кругов Республиканской партии.[582]582
  Уильям С. Макфили, Грант: A Biography (New York: Norton, 1981), 384–94.


[Закрыть]

Грант медлил, пока надвигались политические и экономические бури. Многие выборы 1872 года на Юге оказались спорными, с явными доказательствами мошенничества и коррупции, связанными с южными железными дорогами и республиканской политикой. Это не было ни назидательным, ни удивительным. Более крупный скандал и большая опасность заключались в запоздалом наследстве от администраций Линкольна и Джонсона, которое долгое время оставалось бездействующим и опасным.[583]583
  Марк В. Саммерс, The Ordeal of the Reunion: A New History of Reconstruction (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 327–35.


[Закрыть]

Газета Чарльза Даны New York Sun разразилась скандалом вокруг Credit Mobilier в разгар президентской кампании 1872 года. В то время как республиканцы боролись со слухами о коррупции, это было не то, что нужно партии. Sun провозгласила Credit Mobilier «королем мошенничества». Королем он стал потому, что связал частную коррупцию железнодорожных корпораций с государственной коррупцией: «Конгрессмены, ограбившие народ, теперь поддерживают национального грабителя». Пресса так и не смогла разобраться в финансовых деталях, но это и не требовалось: попытки конгресса замять скандал, наоборот, поддерживали его жизнь. Репортеры могли сосредоточиться на сокрытии, пока Конгресс был вынужден проводить расследование.[584]584
  Мори Клейн, Union Pacific (Garden City, NY: Doubleday, 1987), 291; Ричард Уайт, Railroaded: The Transcontinentals and the Making of Modern America (New York: Norton, 2011), 63–64.


[Закрыть]

Железные дороги пришли в Конгресс, предлагая акции, облигации и землю, и политики слетелись как мухи. Люди, управлявшие Union Pacific, продавали акции Credit Mobilier, строительной и финансовой компании, использовавшейся для перекачки прибыли инсайдерам, по ценам ниже рыночных влиятельным политикам. В скандале оказалось замешано руководство железной дороги Union Pacific, включая конгрессмена Оукса Эймса, а также Шуйлер Колфакс, действующий вице-президент Соединенных Штатов, конгрессмен Джеймс А. Гарфилд, Джеймс Г. Блейн, спикер Палаты представителей, и множество ведущих сенаторов и представителей. Некоторые из них будут уничтожены, большинство же только запятнаны. Чтобы потопить политического деятеля Позолоченного века, требовался тяжелый груз скандала.[585]585
  Там же, 64–65.


[Закрыть]

Среди откровенных, но не слишком мудрых защит, предложенных Оуксом Эймсом, была та, что подаренные акции не были взятками, потому что взятки давались quid pro quo, а предложения купить акции Credit Mobilier были обменом между друзьями, уже готовыми оказать друг другу услугу. Акции не могли быть взяткой, утверждал он, поскольку их стоимость была ниже цены голоса в конгрессе. Эймс проводил различие, важное для политики позолоченного века. Union Pacific и другие железные дороги различали своих друзей и тех, кого нужно было подкупить. Те, кто получил акции Credit Mobilier, уже считались друзьями. Дружба была предпочтительным способом формулировки связей между бизнесменами и политиками. Для того чтобы быть другом, не обязательно нравиться кому-то на самом деле; достаточно было обязательств и взаимности. У лидеров корпораций было много друзей в прессе, в судах и в других компаниях, но прежде всего они дружили с политиками. На вопрос о секрете политического успеха Джон Моррисси, «призовой боец, профессиональный игрок и член Конгресса… ответил: „Держитесь своих друзей и не стесняйтесь своих денег“». Как сказал один из законодателей репортеру Джорджу Альфреду Таунсенду: «Меры жили или умирали в дружбе». Иметь друзей было не просто хорошо – это было необходимо.[586]586
  Этот рассказ взят из моей книги Railroaded, 93–133; Mark W. Summers, The Era of Good Stealings (New York: Oxford University Press, 1993), 109.


[Закрыть]

Дружба подразумевает взаимность; предлагать взятку другу было ненужно и оскорбительно. Объяснения Эймса о различиях между взяткой и дружбой при обмене частных услуг на общественные блага не особенно помогли вернуть веру населения в своих представителей. Конгресс вынес порицание республиканцу Эймсу за предложение взятки и лидеру демократов Джеймсу Бруксу за ее получение, но больше никто не был наказан, а деньги не были возвращены. Это сделало скандал еще более смертоносным и долгоиграющим. Как можно было наказать Эймса за то, что он предлагал взятки за поддержку, когда никто, кроме Брукса, не был наказан за их получение?[587]587
  Уайт, 65–66.


[Закрыть]

Скандалы, однако, мало чем помогли либералам; вместо этого они породили другое реформаторское движение, антимонополизм, которое вскоре стало гораздо более масштабным, чем либерализм, с которым оно имело общие корни. В начале 1870-х годов антимонополизм только формировался в форме грейнджеризма. Купцы, а не фермеры, провели первые законы о железных дорогах в верхней части долины Миссисипи, но законы, регулирующие железные дороги, были известны как законы Грейнджера отчасти потому, что Гранж – Покровители мужеводства – назвали их своими, а также потому, что либералы вроде Годкина стремились представить западное регулирование железных дорог как аграрное наступление на собственность.[588]588
  Герберт Ховенкамп, Предпринимательство и американское право, 1836–1937 (Кембридж, MA: Harvard University Press, 1991), 156–58; Джордж Х. Миллер, Железные дороги и законы Грейнджера (Мэдисон: University of Wisconsin Press, 1971), 164–65.


[Закрыть]

Гранж возник как фермерское кооперативное движение, направленное на повышение уровня и благосостояния фермеров, особенно на Западе и Юге. Оливер Х. Келли, работавший в Министерстве сельского хозяйства США, основал организацию в 1867 году. Укрепившись в республиканском сердце Иллинойса, Айовы, Висконсина и Миннесоты, Гранж неуклонно рос, а в 1873 году, когда в стране появилось 8667 новых отделений, его численность возросла до 10 029. Членами организации стали более семисот тысяч человек. Республиканцы не могли отмахнуться от этого движения, но политическая опасность казалась вполне преодолимой.[589]589
  Miller, passim, особенно 161–68; Thomas A. Woods, Knights of the Plow: Oliver H. Kelley and the Origins of the Grange in Republican Ideology (Ames: Iowa State University Press, 1991), 150–51.


[Закрыть]

Грейнджеры разделились на реформистское и более консервативное крыло, но сам Грейндж, в который входили республиканцы, демократы и те, кто призывал к созданию третьей партии, должен был быть беспартийным. Хотя, по словам одного из сторонников, она стала «силой, которую ни одна партия не может позволить себе игнорировать», ее приверженцы сохранили свою партийную лояльность. Гранж выступал за образование, кооперативные закупки, магазины, элеваторы и маркетинг, чтобы бороться с монополией железных дорог и неоправданными наценками производителей и посредников, в результате чего в 1873 году жатка McCormick, стоившая 45 долларов, продавалась в розницу за 217 долларов.[590]590
  Стандартным описанием Грейнджеров остается Миллер; Edward Winslow Martin (псевд. James Dabney McCabe), History of the Grange Movement; or, the Farmer’s War against Monopolies… (Chicago: National Publishing Co., 1874), 6; Woods, 160–64; Hal S. Barron, Mixed Harvest: The Second Great Transformation in the Rural North, 1870–1930 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1997), 109–11.


[Закрыть]

Игнатиус Доннелли, видный республиканец из Миннесоты, несколько раз работавший в Конгрессе, стал лидером реформистского крыла Grange, так же как впоследствии он стал лидером антимонопольного движения. Он считал, что борьба между Севером и Югом уступила место «борьбе между Востоком и Западом»: «Это будет не конфликт оружия, а борьба идей, борьба интересов, борьба интеллектов – одна сторона защищает себя от жадности другой».[591]591
  Вудс, 148.


[Закрыть]

Грейнджеры наводили новые кошмары на либералов вроде Годкина, но антимонополизм Грейнджа имел свои собственные либеральные корни. Грейнджеры, как фермеры и потребители, были предсказуемо настроены против тарифов, и поначалу некоторые из них были сторонниками золотого стандарта. Но Грейнджеры никогда не принимали laissez-faire. Они требовали государственного регулирования железных дорог и элеваторов, а также нападали на банковскую систему, считая ее благоприятной для Востока.[592]592
  Там же, 139–49.


[Закрыть]

Люди, управлявшие железными дорогами, сначала высмеивали требования Грейнджеров о регулировании, но постепенно они стали их бояться. Главный лоббист Central Pacific Ричард Франшот писал Хантингтону в 1870 году, что Конгресс «очень сильно деморализован в отношении R.R. и страшен, как сам дьявол, и я не удивлюсь, если в любой день они забьют болт, как стадо овец». В условиях, когда «пресса страны… воет[,]… …депутаты очень слабы в отношении законодательства в пользу крупных монополий». Позднее Франшот назвал растущую оппозицию конгресса железным дорогам «спазмом добродетели», но он ошибался. Три года спустя Марк Хопкинс, один из помощников Central Pacific, отметил, что ситуация не улучшилась: «Когда мы начинали, одиннадцать лет назад, Конгресс и законодательные органы были мягкими конями. Благословите меня, как они теперь рвут и мечут».[593]593
  Марк Хопкинс – Коллису П. Хантингтону, 4 февраля 1873 г., в Collis P. Huntington Papers, 1856–1901 (Sanford, NC: Microfilming Corporation of America, 1978–79), ser. 1, р. 5; White, 109–10.


[Закрыть]

К 1872 году антимонопольщики в Конгрессе прекратили выдачу новых федеральных субсидий железнодорожным корпорациям, хотя попытки получить их не прекращались, а штаты и местные власти продолжали оказывать помощь. Они также начали долгую борьбу за возвращение земельных грантов тем железным дорогам, которые не выполнили условия своих грантов, и за возврат облигаций, выданных Тихоокеанской железной дороге. Скандал с Credit Mobilier, по иронии судьбы, усилил сплетение железнодорожных корпораций с правительством. С появлением антимонопольного законодательства железнодорожным корпорациям стало еще важнее иметь лоббистов в Конгрессе для защиты своих интересов. Железнодорожные лобби росли в размерах и изощрялись. Частные корпорации обзавелись влиятельными друзьями, среди которых Роско Конклинг и Джеймс Г. Блейн были двумя самыми известными. Железные дороги не всегда враждебно относились к антимонопольным реформам. Конгресс стал местом для конкуренции корпораций, и когда реформа угрожала конкретной железной дороге, ее конкуренты очень часто использовали свои лобби для продвижения этой реформы. В 1870-х годах Конгресс стал местом захватывающих законодательных баталий между «Техас энд Пасифик» Тома Скотта и «Саузерн Пасифик», чьим гением был Коллис П. Хантингтон.[594]594
  Уайт, 93–133.


[Закрыть]

Демократы оказались слабыми противниками в 1872 году, но к 1873 году республиканцам, похоже, не нужны были враги; они вполне могли нанести вред самим себе. Поскольку скандал с Credit Mobilier уже запятнал Конгресс, уходящие конгрессмены в Сорок втором Конгрессе проголосовали за повышение правительственных зарплат. Повышение зарплат, учитывая инфляцию времен Гражданской войны, было оправданным, но конгрессмены также проголосовали за повышение зарплаты задним числом, что вызвало общественный резонанс. Скандал, возмущение общественности и рост антимонополизма, который грозил расколоть Республиканскую партию по линии Восток-Запад, не были многообещающими признаками для Гранта и республиканцев. Тем не менее, казалось, что Грант сможет пережить эти бури. Выборы продемонстрировали глубокую поддержку республиканцев среди северного электората и силу голосов чернокожих на Юге. Грант выдвинул свою кандидатуру, опираясь на идею мира и процветания, и относительное спокойствие выборов 1872 года и продолжающееся процветание страны одушевляли его. У него и республиканцев были основания полагать, что они смогут укрыться от приближающихся штормов и дать им рассеяться.[595]595
  Summers, The Ordeal of the Reunion, 316, 325, 336.


[Закрыть]

Скандал с Credit Mobilier привел к появлению двух следственных комитетов Конгресса – одного в Палате представителей и одного в Сенате – которые доминировали в центре внимания американцев весной и летом 1873 года и так и не позволили администрации Гранта выйти на чистую воду. Конгресс следовал схеме, которую ранее описал Генри Адамс в расследовании «золотого угла» Гулда: «взял множество доказательств, которые не осмелился исследовать и отказался анализировать». След затухал «в тот момент, когда становился заметен любой член администрации». Расследование Credit Mobilier показало, как много было не так, но Конгресс мало что предпринял. Credit Mobilier лишь усугубил недовольство Конгресса.[596]596
  White, 62–66, 82–83; Nelson, 167–68; Henry Adams, The Education of Henry Adams: An Autobiography (New York: Heritage Press, 1942, ориг. изд. 1918), 252–53.


[Закрыть]

Банкир-республиканец Джей Кук наблюдал за развитием событий в Credit Mobilier с неподдельной тревогой. Кук хотел, чтобы Конгресс гарантировал облигации Northern Pacific так же, как он гарантировал облигации Union Pacific и Central Pacific. Скандал положил конец любой непосредственной возможности этого, но что более важно, он разрушил паутину дружбы, которая служила ему верой и правдой. Хотя иногда было трудно сказать, кто лжет в Конгрессе, противоречия, обвинения и отрицания ясно указывали на то, что кто-то лжет.[597]597
  Уайт, 65–77.


[Закрыть]

Однако даже в худшем случае Credit Mobilier казался лишь бурей. Он мог навредить политической карьере и положить конец субсидированию железных дорог, но эта политика уже была широко отвергнута. Его экономические последствия, казалось, угрожали только таким железным дорогам, как Northern Pacific и Union Pacific, которые заслуживали боли. Перспектива всеобщего экономического коллапса представляла собой гораздо большую опасность.[598]598
  Уайт, 65–66.


[Закрыть]