Текст книги "Сказки для маленьких. Часть 2 - от "О" до "Я""

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 185 (всего у книги 187 страниц)

– Ну теперьсла ты совсем счастливсла! – сказал Тофсла.

– Еще бы! – ответил Волшебник, бережно завертывая в плащ сверкающий самоцвет.

– А теперь все букашки-таракашки и лесные крысы могут загадывать все, что только угодно! Я всю ночь буду исполнять ваши желания, но до восхода солнца я должен быть дома.

Вот тут уж пошло празднество так празднество!

Перед Волшебником выстроилась длинная очередь жителей леса, которые пищали, смеялись, ворчали, гоготали. Всем хотелось что-нибудь загадать. Волшебник был в радужном расположении духа, и кто загадывал глупо, мог перезагадать. Танцы разгорелись с новой силой, в сад выкатили новые тачки с оладьями. Хемуль без передышки бабахал свои фейерверки, а Муми-папа вынес мемуары в роскошном переплете и зачитывал вслух отрывки о своем детстве.

Никогда еще в Муми-доле не пировали с таким размахом.

Ах, как сладко все съесть, все выпить, обо всем поговорить и до того наплясаться, что усталые ноги еле несут тебя домой в тихий предрассветный час – спать, спать!

Волшебник улетит на край света, а мышь заберется под свою травяную кочку, но и тот и другой будут одинаково счастливы.

И, пожалуй, счастливей всех будет Муми-тролль, который вместе с мамой пойдет домой через сад на рассвете, когда померкнет луна и листву всколыхнет утренний ветерок с моря. В Муми-дол вступает прохладная осень, и так надо потому, что без нее не бывает новой весны.

Туве Янссон

Шнурок

Остановился как-то на улице милиционер шнурок завязать, а ему на спину кто-то прыгнул, и глаза его ладошками прикрыл, мол, угадай.

Ну, думает, сослуживцы шалят, кричит: "Чипига, ты что ли?" "Нет, не Чипига, – отвечает,– а лесной человек шишига. Щас в лес меня отвезёшь, а иначе съем". И так лязгнул над ухом зубьями, что ясно – нешуточно.

"Что ж, – думает милиционер,– посмотрим, на милиции много кто хотел прокатиться, да она сама кого хошь взнуздает". Ну и потрусил он под этим лешим потихонечку в лес, а сам случая подходящего ждёт.

Милицейский народ смекалист, море прорешетит. "А что, – спрашивает он у шишиги, – ты, небось поесть не прочь? Да и мне не грех подкрепиться, чтоб бежать было шибче – лес-то ещё далече. Может по куриной шаверме навернём? У меня тут Ахметка аж вдвойне крутит".

Ну что, кто ж задарма пожрать неохочь? Она хоть и нечисть, а шаверма своим запахом любую сатану с ума сведёт (грешники-то поди куда гаже пахнут, хоть и тоже – жарятся). "Эх, – говорит шишига,– ну давай что ли".

Подъезжают к ларьку. Шишиги слюна милиционеру аж зашиворот льётся, так вкусно. А милиционер дверь на кухню отпер, да спиною к печке, да и макнул шишигу всей задницею в горячий жир, да ещё по жаровне раскалённой провёл, так что пламени языки, да шерстью палёной пахнуло.

Взвыл тут шишига, со спины соскочил, а тут и Ахметка не сплоховал; как пошёл тесаками своими мельчить – только того шишигу и видели. Переглянулись наши герои и, дав волю смеху, съели по чебуреку.

А потом милиционер, дозавязав-таки свой шнурок, двинул далее по делам службы, а Ахметка стал вновь шавермы наворачивать. И даром что нечисть лесная, а до того вкусны были, что и по второй возьмут, а один седой электрик с собой и третью запросил.

Сергей Гришунин

Штопальная игла

Жила-была штопальная игла; она считала себя такой тонкой, что воображала, будто она швейная иголка.

– Смотрите, смотрите, что вы держите! – сказала она пальцам, когда они вынимали ее. – Не уроните меня! Упаду на пол – чего доброго, затеряюсь: я слишком тонка!

– Будто уж! – ответили пальцы и крепко обхватили ее за талию.

– Вот видите, я иду с целой свитой! – сказала штопальная игла и потянула за собой длинную нитку, только без узелка.

– Пальцы ткнули иглу прямо в кухаркину туфлю, – кожа на туфле лопнула, и надо было зашить дыру.

– Фу, какая черная работа! – сказала штопальная игла. – Я не выдержу! Я сломаюсь!

И вправду сломалась.

– Ну вот, я же говорила, – сказала она. – Я слишком тонка!

"Теперь она никуда не годится", – подумали пальцы, но им все-таки пришлось крепко держать ее: кухарка накапала на сломанный конец иглы сургуч и потом заколола ею косынку.

– Вот теперь я – брошка! – сказала штопальная игла. – Я знала, что буду в чести: в ком есть толк, из того всегда выйдет что-нибудь путное.

И она засмеялась про себя, – ведь никто не видал, чтобы штопальные иглы смеялись громко, – она сидела в косынке, словно в карете, и поглядывала по сторонам.

– Позвольте спросить, вы из золота? – обратилась она к соседке-булавке. – Вы очень милы, и у вас собственная головка... Только маленькая! Постарайтесь ее отрастить, – не всякому ведь достается сургучная головка!

При этом штопальная игла так гордо выпрямилась, что вылетела из платка прямо в раковину, куда кухарка как раз выливала помои.

– Отправляюсь в плавание! – сказала штопальная игла. – Только бы мне не затеряться!

Но она затерялась.

– Я слишком тонка, я не создана для этого мира! – сказала она, лежа в уличной канаве. – Но я знаю себе цену, а это всегда приятно.

И штопальная игла тянулась в струнку, не теряя хорошего расположения духа.

Над ней проплывала всякая всячина: щепки, соломинки, клочки газетной бумаги...

– Ишь, как плывут! – говорила штопальная игла. – они понятия не имеют о том, кто скрывается тут под ними. – Это я тут скрываюсь! Я тут сижу! Вон плывет щепка: у нее только и мыслей, что о щепках. Ну, щепкой она век и останется! Вот соломинка несется... Вертится-то, вертится-то как! Не задирай так носа! Смотри, как бы не наткнуться на камень! А вон газетный обрывок плывет. Давно уж забыть успели, что на нем напечатано, а он, гляди, как развернулся!.. Я лежу тихо, смирно. Я знаю себе цену, и этого у меня не отнимут!

Раз возле нее что-то заблестело, и штопальная игла вообразила, что это бриллиант. Это был бутылочный осколок, но он блестел, и штопальная игла заговорила с ним. Она назвала себя брошкой и спросила его:

– Вы, должно быть, бриллиант?

– Да, нечто в этом роде.

И оба думали друг про друга и про самих себя, что они настоящие драгоценночти, и говорили между собой о невежественности и надменности света.

– Да, я жила в коробке у одной девицы, – рассказывала штопальная игла. – Девица эта была кухаркой. У нее на каждой руке было по пяти пальцев, и вы представить себе не можете, до чего доходило их чванство! А ведь занятие у них было только одно – вынимать меня и класть обратно в коробку!

– А они блестели? – спросил бутылочный осколок.

– Блестели? – отвечала штопальная игла. – Нет, блеску в них не было, зато сколько высокомерия!.. Их было пять братьев, все – урожденные "пальцы"; они всегда стояли в ряд, хоть и были различной величины. Крайний – Толстяк, – впрочем, отстоял от других, он был толстый коротышка, и спина у него гнулась только в одном месте, так что он мог кланяться только раз; зато он говорил, что если его отрубят, то человек не годится больше для военной службы. Второй – Лакомка – тыкал нос всюду: и в сладкое и в кислое, тыкал и в солнце и в луну; он не нажимал перо, когда надо было писать. Следующий – Долговязый – смотрел на всех свысока. Четвертый – Златоперст – носил вокруг пояса золотое кольцо и, наконец, самый маленький – Пер-музыкант – ничего не делает и очень этим гордился. Да, они только и знали, что хвастаться, и вот – я бросилась в раковину.

– А теперь мы сидим и блестим! – сказал бутылочный осколок.

В это время воды в канаве прибыло, так что она хлынула через край и унесла с собой осколок.

– Он продвинулся! – вздохнула штопальная игла. – А я осталась лежать! Я слишком тонка, слишком деликатна, но я горжусь этим, и это благородная гордость!

И она лежала, вытянувшись в струнку, и передумала много дум.

– Я просто готова думать, что родилась от солнечного луча, – так я тонка! Право, кажется, будто солнце ищет меня под водой! Ах, я так тонка, что даже отец мой солнце не может меня найти! Не лопни тогда мой глазок , я бы, кажется, заплакала! Впрочем, нет, плакать неприлично!

Однажды пришли уличные мальчишки и стали копаться в канавке, выискивая старые гвозди, монетки и прочие сокровища. Перепачкались они страшно, но это-то и доставляло им удовольствие!

– Ай! – закричал вдруг один из них; он укололся о штопальную иглу. – Смотри, какая штука!

– Черное на белом фоне очень красиво! – сказала штопальная игла. – Теперь меня хорошо видно! Только бы не поддаться морской болезни, этого я не выдержу: я такая хрупкая!

Но она не поддалась морской болезни – выдержала.

– Я не штука, а барышня! – заявила штопальная игла, но ее никто не расслышал. Сургуч с нее сошел, и она вся почернела, но в черном всегда выглядишь стройнее, и игла воображала, что стала еще тоньше прежнего.

– Вон плывет яичная скорлупа! – закричали мальчишки, взяли штопальную иглу и воткнули в скорлупу.

– Против морской болезни хорошо иметь стальной желудок, и всегда помнить, что ты не то что простые смертные! Теперь я совсем оправилась. Чем ты благороднее, тем больше можешь перенести!

– Крак! – сказала яичная скорлупа: ее переехала ломовая телега.

– Ух, как давит! – завопила штопальная игла. – Сейчас меня стошнит! Не выдержу! Сломаюсь!

Но она выдержала, хотя ее и переехала ломовая телега; она лежала на мостовой, вытянувшись во всю длину, – ну и пусть себе лежит!

Г. Х. Андерсен

Щедрое дерево

Жила в лесу дикая яблоня … И любила яблоня маленького мальчика. И мальчик каждый день прибегал к яблоне, собирал падавшие с неё листья, плел из них венок, надевал его как корону и играл в лесного короля. Он взбирался по стволу яблони и качался на её ветках. А потом они играли в прятки, и когда мальчик уставал, он засыпал в тени ее ветвей. И яблоня была счастлива… Но шло время, и мальчик подрастал, и все чаще яблоня коротала дни в одиночестве.

Как-то раз пришел мальчик к яблоне. И яблоня сказала:

– Иди сюда, мальчик, покачайся на моих ветках, поешь моих яблок, поиграй со мной, и нам будет хорошо!

– Я слишком взрослый, чтобы лазить по деревьям, – ответил мальчик. – Мне хотелось бы других развлечений. Но на это нужны деньги, а разве ты можешь мне дать их?

– Я бы рада, – вздохнула яблоня, – но у меня нет денег, одни только листья и яблоки. Возьми мои яблоки, продай их в городе, тогда у тебя будут деньги. И ты будешь счастлив! И мальчик залез на яблоню и сорвал все яблоки, и унес их с собой. И яблоня была счастлива.

После этого мальчик долго не приходил, и яблоня опять загрустила. И когда однажды мальчик пришел, яблоня так и задрожала от радости.

– Иди скорей сюда, малыш! – воскликнула она.

– Покачайся на моих ветках, и нам будет хорошо!

– У меня слишком много забот, чтобы лазить по деревьям, – ответил мальчик, – мне хотелось бы иметь семью, завести детей. Но для этого нужен дом, а у меня нет дома. Ты можешь дать мне дом?

– Я бы рада, – вздохнула яблоня, – но у меня нет дома. Мой дом – вот мой лес. Но зато у меня есть ветки. Сруби их и построй себе дом. И ты будешь счастлив. И мальчик срубил ее ветки и унес их с собой, и построил себе дом. И яблоня была счастлива.

После этого мальчик долго-долго не приходил. А когда явился, яблоня чуть не онемела от радости.

– Иди сюда, мальчик, – прошептала она, – поиграй со мной.

– Я уже слишком стар, мне грустно и не до игр, – ответил мальчик. – Я хотел бы построить лодку и уплыть на ней далеко-далеко. Но разве ты можешь дать мне лодку?

– Спили мой ствол и сделай себе лодку, – сказала яблоня, – и ты сможешь уплыть на ней далеко-далеко. И ты будешь счастливым. И тогда мальчик спилил ствол, и сделал из него лодку, и уплыл далеко-далеко. И яблоня была счастлива. …Хоть в это и не легко поверить.

Прошло много времени. И мальчик снова пришел к яблоне.

– Прости, мальчик, – вздохнула яблоня. – Но я больше ничего не могу тебе дать. Нет у меня яблок…

– На что яблоки? – ответил мальчик. – У меня почти не осталось зубов.

– У меня не осталось ветвей, – сказала яблоня. – Ты не сможешь посидеть на них.

– Я слишком стар, чтобы качаться на ветках, – ответил мальчик.

– У меня не осталось ствола, – сказала яблоня. – И тебе не по чему больше взбираться вверх.

– Я слишком устал, чтобы взбираться вверх, – ответил мальчик.

– Прости, – вздохнула яблоня, – мне бы очень хотелось дать тебе хоть что-нибудь, но у меня ничего не осталось. Я теперь только старый пень. Прости…

– А мне теперь много и не нужно, – ответил мальчик. Мне бы теперь только тихое и спокойное место, чтобы посидеть и отдохнуть. Я очень устал.

– Ну что ж, – сказала яблоня, – старый пень для этого как раз и годится. Иди сюда, мальчик, садись и отдыхай.

Так мальчик и сделал. И яблоня была счастлива.

Шэл Сильверстейн

Щедрый человек

Жил когда-то в Бухаре богатый и щедрый человек. Он достиг весьма высокой ступени в духовной иерархии, за что ему был присвоен титул Президент Мира. Ежедневно к его дому толпами стекались люди, и он щедро одаривал их золотом. Для каждой категории людей – вдов, больных и т.д. – он назначал определенные дни приема, в которые они получали от него причитающиеся им милости. Но свою щедрость Президент Мира ограничивал одним условием: тот, кто произносил в его доме хоть слово, ничего не получал.

Не все люди могли хранить молчание. Однажды, когда наступила очередь законоведов, и они пришли к нему за подарками, один из них, не в силах больше сдерживать переполнявших его чувств, на все лады принялся расхваливать благодетеля.

Президент Мира ничего ему не дал. Но законовед решил добиться своего. На следующий день за милостью пришли калеки. Притворившись увечным, он явился вместе с ними.

Президент узнал его и опять ничего не дал. Тогда законовед снова изменил свое обличье и пришел уже с другими, прикрывая лицо руками. Но и на этот раз Президент Мира узнал его и прогнал прочь. Снова и снова законовед предпринимал свои попытки, он даже переодевался женщиной, но щедрый человек неизменно узнавал его и отсылал с пустыми руками.

В конце концов этот человек пошел к владельцу похоронного бюро и попросил завернуть себя в саван и положить в гроб, как мертвеца. "Когда Президент Мира будет проходить мимо, – сказал законовед, – он, вероятно, подумает, что перед ним труп, и пожертвует на похороны. Деньги мы разделим с тобой поровну".

Предприниматель сделал все, как он просил, и Президент Мира собственной рукой опустил на саван золотую монету. Законовед тут же схватил ее, опасаясь, что она может достаться предпринимателю, и воскликнул, обращаясь к Президенту: "Ты отказывал мне в своей щедрости; видишь, как я добыл ее?!"

Щедрый человек ответил ему так: "Ты ничего не сможешь получить от меня, пока не умрешь".

В этом и кроется смысл загадочного изречения "умри до своей смерти". Дары приходят к человеку только после "смерти" и не раньше. Но даже сама эта "смерть" не может придти без посторонней помощи.

Это сказание из четвертой книги «Месневи» Руми говорит само за себя. Дервиши с его помощью подчеркивают тот факт, что, хотя определенные дары и могут быть «ухвачены» хитрецами, ценности, которыми наделяет учитель, подобный Щедрому Человеку из Бухары, обладают более высоким значением, чем кажется на первый взгляд.

Это есть неуловимая сила бараки.

Сказка дервишей

Щучья копилочка

В городе Петербурге эта история произошла. В такие времена, что через реку Неву и мостов никаких не было, и были только лодочные переправы, а как встанет лёд – шла через реку деревянная мостовая. Ну, например, скажем, с Васильевского острова на Безымянный такая была. Жила на этом самом Васильевском острове семья бомбардирского капитана Васильева Данилы Петровича. Подшучивали над ним сослуживцы,

– Ты, Данила Петрович, – всему острову корень, да такой, что им вся земля эта держится. Ты гляди уж, чтоб не сорвалась, поплывём, а то.

Данила Петрович свою трубочку тогда закуривал не торопясь и, выпуская дым, улыбаясь говорил,

– Покуда жив – не сорвётся.

Была у него жёнушка добрая и трое ребятишек. С утра он на военную службу в крепость Петропавловскую ходил, а к ночи домой возвращался. Весенняя пора уже лёд ломила и голову ветерок тёплый пьянил. Скоро уж и переправу начнут разбирать мужики. Шёл как-то раз мартовским вечерком Данила Петрович по льду и, чтобы путь свой легко скоротать, табачок добрый покуривал. Вдруг видит – разламывается перед ним лёд и встаёт полынья, а из той полыньи щука рогатая на него прямо глядит. Тот, хоть и бывалый уже человек и всякие прошёл сраженья, но струхнул легонько, да и запустит ей в лоб своей трубкой так, что у той аж искры из глаз, или это горящий табак рассыпался – не до того ему было, но только трубку жаль стало в полынье той терять и от страха он перемогся, выдохнул дым – не закашлялся, и говорит,

– Здорово, тётка рогатая. Невтерпёж вижу тебе и подо льдом уж невмочь жить, да не видишь – идёт человек на раздумиях с трубкой, так снизу хоть сперва постучала. Вместе б и покурили по-доброму. Табачок мой – царский. Трубочка самим императором Петром Алексеичем жалована. Услышит он теперь такую оказию и на тебя и твоих детушек прогневается. Тебе беда, и мне – не по совести.

Смутилась щука от слов его и под воду ушла, только хвост из полыньи выставила. Обратно вынырнула и подаёт в пасти капитану Васильеву трубочку его и ещё за обиду в подарок копилку. Принял их в руки свои капитан с благодарностями, а щука кивнула ему серебряной головой и поминай как звали. Данила Петрович первым делом трубку свою проверил – цела ли, а уж после и копилку. Изящная вещь, с инкрустацией, а потряс её, так ещё и денежкой зазвенело. По-людски разошлись, хоть и рыбьих кровей существо, а сердечную теплоту разумеет. Посмеялся он, прокашлялся, да и к берегу родному двинул. В последних линиях жил, но вот уж и в окнах огни домашние. Дверь открывает – очагом потянуло и детишки к порогу спешат, на отца карабкаются, за нос и усы теребят. Перецеловал он семью, за пазуху лезет, щучью копилочку вынимает и перед всеми на стол ставит. Жена-то и спрашивает,

– Ох, неужели это царь-батюшка наш за верную службу такую красоту пожаловал?

А капитан – бравый был малый, вот и прихвастни он,

– Так точно, за доблестную бесшабашность!

Ещё по такому случаю после ужина в место казённое отправился за чаркой. А за ужином копилку смотрели, потрясли хорошенько, и выпал из неё грошик медный. Посмеялись, мол, за голову отчаянную и сам хозяин её меньше даёт, да и порешили отдать копилочку на забаву Любаше, доченьке младшенькой. Пошёл до кабака Данила Петрович, хозяйством жена занялась, старшенькие ребятишки с горок убежали кататься, а Любаша на копилочку свою смотрит дарёную – не оторвать глаз. Тут вдруг с улицы послышался крик весёлого парня-разносчика,

– Кому птенцы-леденцы весенние, штучка по грошику, дюжину на пятак!

Захотелось девчушке весеннего леденца и не выдержала. Опрокинула щёлкой книзу копилочку и давай трясти. Не вытряхивается грошик. Взяла тогда она с кухни нож и в копилку засунула. Та, как пошла от неё по столу прыгать. Упала на пол и пополам раскололась. А оттуда змей со звоном в золотых монистах ползёт и чёрными глазами из-под малинового картуза на неё зыркает. Обмерла девчушка со страху, а змей говорит,

– Не бойся, хозяйка, не трону.

Спрашивает его Любаша,

– Признайся кто ты?

Завернулся кольцами звеня перед нею змей, вытянулся и, голову склонив, представляется,

– Я змей цыганский, Тимоха, всяких ловких дел мастер. Дырка во мне сквозная есть – из головы в хвост и обратно. На грош трясу, а вытрясу на пятак. Не царский подарок я – щучий. Если узнает царь, что не по правде был сказан, – уж не миновать твоему батюшке звонов кандальных.

Девахе-то жаль отца стало до слёз и спрашивает она у Тимохи,

– Как мне тебя упросить змеюшка, как мне тебя задобрить-умаслить?

Закачался, забряцал денюжкой змей цыганский и говорит,

– А откупиться. Неси мне все кольца да серьги мамкины, неси мне мошну отцовскую.

Что ж тут поделаешь, родитель-то дочке всего богатства дороже. Обошла по дому Любаша и всё до последнего грошика, до последней бусинки собрала, змею несёт и слезами заливается. В доме-то теперь хоть шаром покати – паутину лишь соберёшь. Не хочется ей черноглазому Тимохе достаток из семьи отдавать. Углядела тут девчушка в прихожей палаш отцовский, с которым он всегда на службу ходил, вытащила из ножен, у двери встала и кричит,

– Помогай-ка, Тимоха! Одной мне такой тяжести не дотащить.

Обрадовался змей, зашелестел монистой, к двери ползёт и глазищами лихо зыркает, а как высунулся за порог, то и снесла ему Любушка голову в малиновом картузе напрочь, так что под кровать она в этом картузе укатилась. Как влитой он на Тимохе сидел до погибели. Рассыпался змей цыганский золотым кладом, а тут и Данила Петрович из кабаков на порог. Глядит на богатство и глазам не верит,

– Крепка, – говорит, – нынче стала казёночка царская, чуть не по колено отсыпала.

Повинилась дочка отцу за грошик, про хитрости змеиные рассказала. Отец только крякал, да усы от слезы утирал. Сел он потом к столу, созвал всех домашних, раскурил свою трубочку и всю правду про щучий подарок поведал, а напоследок сказал,

– За чужое добро не хвастай.

Сказал так и до одной все монеты с пола собрал. Ссыпал казну в мешок, а наутро в крепости доложил царю по команде. Принял капитана Васильева Царь Пётр Алексеич, выслушал его рассказ и говорит,

– А что, Данила Петрович, видать крепко уразумил тебя табачок царский.

Выкурили они потом оба по трубочке, посмеялись, а потом велел Император Васильеву обратно на Васильевский остров идти, но уже – губернатором. Но упросил капитан Царя Петра Алексеича на такую головокружительную высоту его не ставить; ни по чину ему она, ни по разуму, ни по возраста старшинству. Подивился он на такую честность, дал капитану майора и в отпуск на всё лето выпустил, да ещё табаку приказал сколько снесёт насыпать, чтоб ещё больше ума-разума поднабрался. А денежки щучьи на сорокапушечный корабль пустили. Как раз тогда швед на страну, очертя голову, пёр.

Сергей Гришунин