Текст книги "Сказки для маленьких. Часть 2 - от "О" до "Я""

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 95 (всего у книги 187 страниц)

Розе в этот момент показалось, что в ней совершилась какая-то перемена; точно она все время спала и только теперь очнулась и поняла, что с ней. Когда дети вынесли ее в палисадник, она с наслаждением стала пить чистую прохладную воду и извлекать пищу из мягкой черной садовой земли, а Пипочка из своей клетки весело крикнула ей: «Хорошего аппетита, госпожа роза, кушайте на здоровье.»

Розе казалось, будто только теперь она и начала жить. Внутри у нее беспрерывно поднимались все новые соки; не прошло и двух дней, как она опять стала расти, и на ней показалась новая почка. Вслед за первой почкой показалась вторая, затем и третья – теперь роза казалась неистощимой в своем стремлении доставить другим удовольствие.

И когда однажды утром бедный сапожник со своей женой и детьми переступили порог комнаты, то все четверо остановились, пораженные чудесным зрелищем: прелестная головка их любимой белой розы с материнской нежностью склонилась к двум маленьким белоснежным розочкам, которые за ночь распустились на кусте.

А роза все склонялась и кланялась, от ее лепестков исходило сладкое благоухание, превращавшее жилище бедных людей в маленький рай. Если бы они знали язык цветов, то поняли бы, что роза благодарит их за доброту и любовь.

Когда розы были выставлены в палисадник, то прохожие на улице останавливались перед ними. Это было настоящим триумфом для белой розы.

Все были рады, один только хозяин дома злился. Он никак не мог примириться с мыслью, что бедный сапожник осмелился не исполнить его желание. Поскольку злоба – опасная сорная трава, которая быстро разрастается, если сразу не вырвать ее из сердца, то хозяин с каждым днем становился все суровее и раздражительнее в обращении с бедным человеком. А в один из ненастных осенних дней вся семья сапожника сидела с озабоченными лицами и заплаканными глазами: хозяин отказал сапожнику от места, и они должны были оставить дом.

Роза при виде их горя снова почувствовала боль и раскаянье за прежнюю вину.

Снова наступила ночь, и снова розе приснился сон, но не такой, как в первый раз, а мрачный, зловещий. Не двое прелестных детей, а страшный хрипящий старик, волоча ноги, вошел в жилище сапожника и прокрадывался туда, где спали дети. Страшное мертвенно-желтое сияние окружало фигуру старика. При этом свете роза увидала, как ужасный призрак наклонился над детьми и протянул свою костлявую руку к их головкам, сразу от прикосновения румянец сбежал с их цветущих щечек, и личики их осунулись и приняли болезненный вид. Тогда розу охватило безграничное отчаянье; она подняла голову к небу и уста-лепестки ее прошептали: «Спаси их, Боже, спаси моих бедных маленьких невинных любимцев!» В этот момент из ее трепещущих уст аромат, словно облако, пронесся в комнату детей. Тогда страшный старик выпрямился, вышел из детской и сказал розе: «Не благоухай так сильно, ты не имеешь права оставаться тут. Теперь повелителем здесь я – я, Голод, Голод, Голод!»

Но роза еще раз и еще горячее взмолилась: «Господи, позволь мне отблагодарить этих бедных людей за их любовь и за все то добро, что они мне сделали. Дай мне отплатить им за это в лице тех, кто дороже всех их сердцу – в лице их детей!»

И все сильнее, все упоительнее становился ее аромат, все яростнее были взгляды, которые бросал на нее призрак. Но последний ничего не мог поделать; он не мог сопротивляться этому аромату, не мог вернуться в комнату детей, потому что сладкий аромат, словно покрывало, закрывал от него дверь в детскую комнату. И вдруг он повернулся и, шатаясь, как пьяный, вышел из жилища сапожника.

Неcколько дней спустя бедный сапожник, постоянно бегавший по городу в поисках работы, вернулся домой с радостным видом: ему удалось получить новое место.

Дом, куда он поступил швейцаром, находился, судя по его рассказом, в самом богатом предместье города и принадлежал банкиру, считавшемуся первым богачом в городе.

При этом известии роза вся встрепенулась – слова сапожника смутно наполнили ей что-то, но она никак не могла припомнить, что именно.

То был великолепный дом, в котором теперь поселилась семья сапожника, и владельцы его были очень, очень богаты.

– Можешь себе представить, сказал однажды отец, входя в общую комнату, – до чего богаты наши господа. Барыня вдруг велела вырвать все свои прекрасные розовые кусты, стоившие не одну тысячу, чтоб будущей весной посадить на их место одни камелии. Вот садовник и подарил мне одну из ее чайных роз: он говорит, что она больна и продать ее нельзя.

С этими словами сапожник вынул из бумаги великолепную желтую розу, при виде которой белую розу словно молнией поразило: перед ней была та самая желтая роза, с которой она вместе росла.

Желтая роза тоже узнала свою белую сестру, но могла приветствовать ее только слабой и печальной улыбкой: от дурного обращения с ней она захирела и теперь была смертельно больна.

Но когда дети, поместившие желтую розу также в цветочный горшок, поставили их рядом, и она увидела подле себя белую розу во всем блеске красоты и счастья, она обвилась вокруг нее своими ветвями и, как раньше, обе розы прижались друг к дружке головками. И желтая роза сказала:

– Когда-то ты называла меня счастливицей и позавидовала моей судьбе, но это было на заре нашей жизни. Сейчас, под конец своей жизни, я называю

счастливицей тебя и завидую твоей участи. А так как я должна уйти из этого мира, так много мне сулившего и так мало давшего, то пусть все счастье, предназначавшееся для нас обеих, достанется тебе. Живи долго и счастливо: я вижу, что ты этого заслуживаешь.

При этих словах желтая роза склонила свою прекрасную головку, а на другое утро дети, войдя в комнату, печально воскликнули:

– Увы, желтая роза умерла!

Но тут девочка схватила брата за руку и чуть слышно прошептала:

– Ах, посмотри, как огорчена белая роза – она плакала.

И действительно, в чашечке белой розы сверкали слезы.

Но тут произошло нечто удивительное: глаза мальчика вдруг широко раскрылись и засверкали. Не говоря ни слова, он впился в розу таким пристальным взглядом, словно видел ее впервые. Потом, все еще не говоря ни слова, он взял бумагу и, не спуская глаз с розы, принялся рисовать ее. А сестренка смотрела на его работу и также молчала. Так сидели они, позабыв о завтраке и обо всем, и только когда пришло время идти в школу, они поднялись с места. Мальчик спрятал свой рисунок в сумку, чтоб никто не увидел его, и ушел с таким видом, словно уносил с собой какую-то священную тайну.

Два дня спустя бедный сапожник сидел подле жены и тихо говорил ей:

– Знаешь, Марья, сегодня учитель нашего Антона говорил со мной и советовал мне хорошенько смотреть за нашим мальчиком. На днях он видел сделанный Антоном рисунок розы, и ему сдается, что из мальчугана выйдет со временем знаменитый художник. Что ты на это скажешь?

Но жена на это ничего не сказала – только глаза ее широко раскрылись.

Сапожник говорил совсем тихо, чтобы никто другой не мог слышать. Но в комнате был еще кто-то, услыхавший его слова. То была белая роза: она также не сказала ни слова, но в ней самой что-то говорило, что ее молитва дошла до неба и была услышана.

А что же стало с маленьким Антоном? – пожалуй спросит кто-нибудь из читателей. Об этом, быть может, я расскажу вам в другой раз.

мотив взят из материалов интернета

Сказка о двух снах

Жил-был сон. Добрый, веселый, разноцветный. Когда наплывала ночь, приходило время спать, сон забирался под подушки к маленьким и взрослым. И не только к ним. Сон проскальзывал под подстилки к ласковым кошкам и даже самым сердитым собакам. Заберется сон под

подушку или подстилку и начинает рассказывать разные интересные приятные истории.

Добрый сон знал множество забавных сказок и историй. Например, мамам сон рассказывал о том, что их дочки получали пятерки по рисованию, или о том, что пирожки в последнее воскресенье очень удались.

Девочкам сон дарил сказку о том, что все на свете воробьи и вороны превратились в прекрасных жар-птиц. Это было слишком ярко, но очень красиво. Веселым котятам добрый сон напоминал о том, как весело играть с бумажным бантиком, а щенятам – о вкусной косточке.

Просто невозможно вспомнить все, что знал добрый сон. Добрый сон рассказывал о заснеженных сказочных зимних деревьях, о зеленой-пре-зеленой летней траве, о ледяных сосульках, о красной землянике, а еще о веселых играх и красивых куклах.

Добрый сон, наверное, потому и был добрым и веселым, что постоянно рассказывал о приятных вещах.

Ночью все спят, а потому забот у доброго сна хватало: одному успел присниться, другому, здесь успей, там не опоздай.

А если опоздает добрый сон? Тогда – беда: его опередит сон злой. Злой, грустный сон не рассказывал веселых, добрых сказок. Все его истории были печальными или даже страшноватыми.

Например, про бабу-ягу, или про ангину, или про то, как поссорились лучшие друзья. После такого сна обязательно болит голова, плакать хочется. Потому добрый сон всегда старался прошмыгнуть под подушку раньше злого. Добрый сон всегда старался защитить нас от сна злого.

Но как ни торопился добрый сон, не каждый раз удавалось ему уберечь всех от сна злого. И тогда вот что придумал добрый сон.

– Я поговорю со злым сном. Я попрошу его не рассказывать никому своих страшных, печальных сказок,– решил добрый сон.

И вот в стране Сказок, у волшебного озера, возле елки смешинок и грустинок, встретились два сна – добрый и злой. Поговорить встретились.

– Послушай, злой сон! Зачем ты злой? Ты что молчишь? Ответь, злой сон.

А он молчит.

– Ты злишься и потому рассказываешь грустные и страшные сказки? А он молчит. И вздыхает.

– Ты что молчишь?– удивляется добрый сон.– И что вздыхаешь? А? А он вздыхает грустно-грустно.

– Послушай!– спохватился добрый сон.– Может, ты вовсе не злой? Может, ты просто грустный оттого, что не знаешь ни одной доброй сказки?

Снова вздохнул сон, тот, что то ли злой, то ли грустный. Вздохнул, но на этот раз будто с облегчением.

– Добрый сон!– сказал он.– Ах, добрый сон! Мне так грустно-прегрустно... Я очень не хочу быть злым. Но дело в том... В том дело. Я думаю, ты не поверишь, но я правда не знаю ни одной доброй сказки. Потому и рассказываю злые. Ведь я же сон, мне положено что-нибудь рассказывать.

– Неужели?! Неужели ты не знаешь ни одной доброй сказки?! Ведь их так много.

– Не знаю... Ни одной...

– Как же это вышло так, бедный грустный сон?

– Не помню...

– Что же мне с тобой делать?– совсем растерялся добрый сон.

– Не знаю...

В это время волшебная елка, под которой разговаривали сны, елка смешинок и грустинок, зашуршала своими иголками-хвоинками. Сны прислушались. Тогда елка уронила одну иголочку, потом еще одну, потом еще, и еще, и еще... Падали зеленые иголки и превращались в яркие разноцветные листы с веселыми картинками. Листочки легли один на Другой, а две последние упавшие елкины иголки превратились в замечательную зеленую обложку, и получилась книжка «ДОБРЫЕ СКАЗКИ» – вот что было написано на обложке.

– Елка! – обрадовался добрый сон.– Милая елка, ты замечательно придумала. Пусть грустный сон читает добрые сказки, тогда он перестанет быть злым. Перестанешь?

– Перестану,– согласился второй сон. С тех пор, перед тем как присниться кому-нибудь, он читает одну из добрых сказок. Прочитал уже почти всю книжку.

Некоторые сказки знает наизусть и рассказывает по многу раз. Но иногда, по старой, злой привычке, он забывается и рассказывает печальные сказки. Реже, все реже и реже так получается. Ведь он уже не злой, а наполовину добрый. Не грустный, а наполовину веселый.

Скоро сон дочитает подаренную волшебной елкой книжку добрых сказок и станет обыкновенным добрым, веселым сном.

Подождем.

Наталья Абрамцева

Сказка о знаменитом крокодиле и не менее знаменитом лягушонке

Крокодил Зубастик выполз из Мутного озера на берег и начал громко хвастаться: – Посмотрите на меня? Я самый знаменитый крокодил на свете!

Он долго кричал так. И даже охрип. Но никто не обращал на него внимания.

И только один маленький любопытный лягушонок Прыг-Скок прискакал к Зубастику и спросил:

– Интересно, почему это вы – самый знаменитый?

– А потому знаменитый, что съел на завтрак глупого лягушонка, который сам ко мне пришел – сказал крокодил и щелкнул пастью.

Но промахнулся. А лягушонок отпрыгнул в сторону и закричал:

– Вы... вы.– вы... просто обманщик? А я теперь – самый знаменитый лягушонок на свете, потому что перехитрил самого квастливого квакадила! И он весело заскакал домой.

Но с незнакомыми крокодилами маленький лягушонок Прыг-Скок почему-то никогда больше не разговаривает.

Михаил Пляцковский

Сказка о золотом петушке

Негде, в тридевятом царстве,

В тридесятом государстве,

Жил-был славный царь Дадон.

С молоду был грозен он

И соседям то и дело

Наносил обиды смело,

Но под старость захотел

Отдохнуть от ратных дел

И покой себе устроить;

Тут соседи беспокоить

Стали старого царя,

Страшный вред ему творя.

Чтоб концы своих владений

Охранять от нападений,

Должен был он содержать

Многочисленную рать.

Воеводы не дремали,

Но никак не успевали:

Ждут, бывало, с юга, глядь, -

Ан с востока лезет рать.

Справят здесь, – лихие гости

Идут от моря. Со злости

Инда плакал царь Дадон,

Инда забывал и сон,

Что и жизнь в такой тревоге!

Вот он с просьбой о подмоге

Обратился к мудрецу,

Звездочету и скопцу -

Шлет за ним гонца с поколоном.

Вот мудрец перед Дадоном

Стал и вынул из мешка

Золотого петушка.

"Посади ты эту птицу, -

Молвил он царю, – на спицу;

Петушок мой золотой

Будет верный сторож твой:

Коль кругом все будет мирно,

Так сидеть он будет смирно;

Но лишь чуть со стороны

Ожидать тебе войны,

Иль набега силы бранной,

Иль другой беды незванной,

В миг тогда мой петушок

Приподымет гребешок,

Закричит и встрепенется,

И в то место обернется".

Царь скопца благодарит,

Горы золота сулит:

"За такое одолженье, -

Говорит он в восхищенье, -

Волю первую твою

Я исполню, как мою".

Петушок с высокой спицы

Стал стеречь его границы.

Чуть опасность где видна,

Верный сторож, как со сна,

Шевельнется, встрепенется,

К той сторонке обернется

И кричит: "Кири-ку-ку!

Царствуй, лежа на боку!"

И соседи присмирели,

Воевать уже не смели:

Таковой им царь Дадон

Дал отпор со всех сторон!

Год, другой проходит мирно,

Петушок сидит все смирно;

Вот однажды царь Дадон

Страшным шумом пробужден:

"Царь ты наш! Отец народа! -

Возглашает воевода, -

Государь! проснись! беда!" -

– "Что такое, господа? -

Говорит Дадон, зевая, -

А?.. Кто там?.. беда какая?"

Воевода говорит:

"Петушок опять кричит,

Страх и шум во всей столице".

Царь к окошку, – ан на спице,

Видит, бъется петушок,

Обратившись на восток.

Медлить нечего: "Скорее!

Люди, на конь! Эй, живее!"

Царь к востоку войско шлет,

Старший сын его ведет.

Петушок угомонился,

Шум утих, и царь забылся.

Вот проходит восемь дней,

А от войска нет вестей:

Было ль, не было ль сраженья -

Нет Дадону донесенья.

Петушок кричит опять.

Кличит царь вторую рать.

Сына он теперь меньшого

Шлет на выручку большого;

Петушок опять утих.

Снова вести нет от них,

Снова восемь дней проходит;

Люди в страхе дни проводят,

Петушок кричит опять,

Царь скликает третью рать

И ведет ее к востоку,

Сам не зная, быть ли проку.

Войска идут день и ночь;

Им становится невмочь.

Ни побоища, ни стана,

Ни надгробного кургана

Не встречает царь Дадон.

"Что за чудо?" – мыслит он.

Вот осьмой уж день проходит,

Войско в горы царь приводит

И промеж высоких гор

Видит шелковый шатер.

Все в безмолвии чудесном

Вкруг шатра; в ущелье тесном

Рать побитая лежит.

Царь Дадон к шатру спешит...

Что за страшная картина!

Перед ним его два сына

Без шеломов и без лат

Оба мертвые лежат,

Меч вонзивши друг во друга.

Бродят кони их средь луга,

По протоптанной траве,

По кровавой мураве...

Царь завыл: "Ох, дети, дети!

Горе мне! попались в сети

Оба наши сокола!

Горе! смерть моя пришла".

Все завыли за Дадоном,

Застонала тяжким стоном

Глубь долин, и сердце гор

Потряслося. Вдруг шатер

Распахнулся... и девица,

Шамаханская царица,

Вся сияя, как заря,

Тихо встретила царя.

Как пред солнцем птица ночи,

Царь умолк, ей глядя в очи,

И забыл он перед ней

Смарть обоих сыновей.

И она перед Дадоном

Улыбнулась – и с поклоном

Его за руку взяла

И в шатер свой увела.

Там за стол его сажала,

Всяким яством угощала,

Уложила отдыхать

На парчовую кровать.

И потом, неделю ровно,

Покорясь ей безусловно,

Околдован, восхищен,

Пировал у ней Дадон.

Наконец и в путь обратный

Со своею силой ратной

И с девицей молодой

Царь отправился домой.

Перед ним молва бежала.

Быль и небыль разглашала.

Под столицей, близ ворот

С шумом встретил их народ, -

Все бегут за колесницей,

За Дадоном и царицей;

Всех приветствует Дадон...

Вдруг в толпе увидел он:

В сарачинской шапке белой,

Весь, как лебедь, поседелый

Старый лруг его, скопец.

"А, здорово, мой отец, -

Молвил царь ему, – что скажешь?

Подь поближе. Что прикажешь?"

– "Царь! – ответствует мудрец, -

Разочтемся наконец.

Помнишь? за мою услугу

Обещался мне, как другу,

Волю первую мою

Ты исполнить, как свою.

Подари ж ты мне девицу,

Шамаханскую царицу".

Крайне царь был изумлен.

"Что ты? – старцу молвил он, -

Или бес в тебя ввернулся,

Или ты с ума рехнулся.

Что ты в голову забрал?

Я, конечно, обещал,

Но всему же есть граница.

И зачем тебе девица?

Полно, знаешь ли, кто я?

Попроси ты от меня

Хоть казну, хоть чин боярский,

Хоть коня с конюшни царской,

Хоть полцарства моего".

– Не хочу я ничего!

Подари ты мне девицу,

Шамаханскую царицу", -

Говорит мудрец в ответ.

Плюнул царь: "Так лих же: нет!

Ничего ты не получишь.

Сам себя ты, грешник, мучишь;

Убирайся, цел пока;

Оттащите старика!"

Старичок хотел заспорить,

Но с иным накладно вздорить;

Царь схватил его жезлом

По лбу; тот упал ничком,

Да и дух вон. – Вся столица

Содрогнулась, а девица -

Хи-хи-хи да ха-ха-ха!

Не боится, знать, греха.

Царь, хоть был встревожен сильно,

Усмехнулся ей умильно.

Вот – въезжает в город он...

Вдруг раздался легкий звон,

И в глазах у всей столицы

Петушок спорхнул со спицы,

К колеснице полетел

И царю на темя сел,

Встрепенулся, клюнул в темя

И взвился... и в то же время

С колесницы пал Дадон -

Охнул раз, – и умер он.

А царица вдруг пропала,

Будто вовсе не бывало.

Сказка ложь, да в ней намек!

Добрым молодцам урок.

А. С. Пушкин

Сказка о козе лупленой

Коза рухлена, половина бока луплена!.. Слушай, послушивай! Жил-был мужик, у него был зайчик. Вот и пошел мужик на' поле; тут увидал он: лежит коза, половина бока луплена, а половина нет. Мужик сжалился над нею, взял ее, принес домой и положил под сарай. Пообедав и отдохнув немножко, вышел он на огород и зайчик с ним. Тут коза из-под сарая в избу пробрала'сь и там крючком заперлась.

Вот зайчик захотел поесть и прибежал к дверям избы; хвать лапкой – дверь заперта!

– Кто там? – спрашивает зайчик.

Коза отвечает:

– Я – коза рухлена, половина бока луплена; выйду – все бока повыбью!

Зайчик с горем отошел от двери, вышел на улицу и плачет. Навстречу ему бирюк.

– Что ты плачешь? – спросил бирюк.

– У нас в избе кто-то,– сказал сквозь слезы зайчик.

А бирюк:

– Иди со мной, я выгоню!

Пришли к дверям.

– Кто здесь? – спросил бирюк.

Коза затоптала ногами и сказала:

– Я – коза рухлена, половина бока леплена; выйду – все бока повыбью!

Вот они и ушли от двери. Зайчик опять заплакал и вышел на улицу, а бирюк убежал в лес. Навстречу зайцу идет кочет:

– Что ты плачешь?

Зайчик ему сказал.

Вот кочет и говорит:

– Иди со мной, я выгоню!

Подходят к двери, зайчик, чтобы устрашить козу, кричит:

– Идет кочет на пятах, несет саблю на плечах, идет душу губить – козе голову рубить.

Вот подошли; кочет и спрашивает:

– Кто там?

Коза по-прежнему:

– Я – коза рухлена, половина бока луплена; выйду – все бока повыбью!

Зайчик опять со слезами ушел на улицу. Тут подлетела к нему пчелка, суетится и спрашивает:

– Кто тебя? О чем ты плачешь?

Зайчик сказал ей, и пчелка полетела к избе. Тут она спросила:

– Кто там?

Коза отвечала по-прежнему. Пчелка рассердилась, начала летать круг стенок; вот жужжала, жужжала и нашла дырочку, влезла туда да за голый бок и жальнула козу рухлену и сделала на боку пухлину. Коза со всего маху в дверь – и была такова!

Тут зайчик вбег в избу, наелся-напился и спать повалился. Когда зайчик проснется, тогда и сказка начнется.

Народная сказка

Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях

Царь с царицею простился,

В путь-дорогу снарядился,

И царица у окна

Села ждать его одна.

Ждет-пождет с утра до ночи,

Смотрит в поле, инда очи

Разболелись глядючи

С белой зори до ночи;

Не видать милого друга!

Только видит: вьется вьюга,

Снег валится на поля,

Вся белешенька земля.

Девять месяцев проходит,

С поля глаз она не сводит.

Вот в сочельник в самый, в ночь

Бог дает царице дочь.

Рано утром гость желанный,

День и ночь так долго жданный,

Издалеча наконец

Воротился царь-отец.

На него она взглянула,

Тяжелешенько вздохнула,

Восхищенья не снесла,

И к обедне умерла.

Долго царь был неутешен,

Но как быть? и он был грешен;

Год прошел как сон пустой,

Царь женился на другой.

Правду молвить, молодица

Уж и впрямь была царица:

Высока, стройна, бела,

И умом и всем взяла;

Но зато горда, ломлива,

Своенравна и ревнива.

Ей в приданое дано

Было зеркальце одно;

Свойство зеркальце имело:

Говорить оно умело.

С ним одним она была

Добродушна, весела,

С ним приветливо шутила

И, красуясь, говорила:

"Свет мой, зеркальце! скажи

Да всю правду доложи:

Я ль на свете всех милее,

Всех румяней и белее?"

И ей зеркальце в ответ:

"Ты, конечно, спору нет;

Ты, царица, всех милее,

Всех румяней и белее".

И царица хохотать,

И плечами пожимать,

И подмигивать глазами,

И прищелкивать перстами,

И вертеться подбочась,

Гордо в зеркальце глядясь.

Но царевна молодая,

Тихомолком расцветая,

Между тем росла, росла,

Поднялась – и расцвела,

Белолица, черноброва,

Нраву кроткого такого.

И жених сыскался ей,

Королевич Елисей.

Сват приехал, царь дал слово,

А приданое готово:

Семь торговых городов

Да сто сорок теремов.

На девичник собираясь,

Вот царица, наряжаясь

Перед зеркальцем своим,

Перемолвилася с ним:

"Я ль, скажи мне, всех милее,

Всех румяней и белее?"

Что же зеркальце в ответ?

"Ты прекрасна, спору нет;

Но царевна всех милее,

Всех румяней и белее".

Как царица отпрыгнет,

Да как ручку замахнет,

Да по зеркальцу как хлопнет,

Каблучком-то как притопнет!..

"Ах ты, мерзкое стекло!

Это врешь ты мне на зло.

Как тягаться ей со мною?

Я в ней дурь-то успокою.

Вишь какая подросла!

И не диво, что бела:

Мать брюхатая сидела

Да на снег лишь и глядела!

Но скажи: как можно ей

Быть во всем меня милей?

Признавайся: всех я краше.

Обойди все царство наше,

Хоть весь мир; мне ровной нет.

Так ли?" Зеркальце в ответ:

"А царевна все ж милее,

Все ж румяней и белее".

Делать нечего. Она,

Черной зависти полна,

Бросив зеркальце под лавку,

Позвала к себе Чернавку

И наказывает ей,

Сенной девушке своей,

Весть царевну в глушь лесную

И, связав ее, живую

Под сосной оставить там

На съедение волкам.

Черт ли сладит с бабой гневной?

Спорить нечего. С царевной

Вот Чернавка в лес пошла

И в такую даль свела,

Что царевна догадалась,

И до смерти испугалась,

И взмолилась: "Жизнь моя!

В чем, скажи, виновна я?

Не губи меня, девица!

А как буду я царица,

Я пожалую тебя".

Та, в душе ее любя,

Не убила, не связала,

Отпустила и сказала:

"Не кручинься, бог с тобой".

А сама пришла домой.

"Что? – сказала ей царица, -

Где красавица девица?"

– Там, в лесу, стоит одна, -

Отвечает ей она. -

Крепко связаны ей локти;

Попадется зверю в когти,

Меньше будет ей терпеть,

Легче будет умереть.

И молва трезвонить стала:

Дочка царская пропала!

Тужит бедный царь по ней.

Королевич Елисей,

Помолясь усердно богу,

Отправляется в дорогу

За красавицей душой,

За невестой молодой.

Но невеста молодая,

До зари в лесу блуждая,

Между тем все шла да шла

И на терем набрела.

Ей на встречу пес, залая,

Прибежал и смолк, играя;

В ворота вошла она,

На подворье тишина.

Пес бежит за ней, ласкаясь,

А царевна, подбираясь,

Поднялася на крыльцо

И взялася за кольцо;

Дверь тихонько отворилась,

И царевна очутилась

В светлой горнице; кругом

Лавки, крытые ковром,

Под святыми стол дубовый,

Печь с лежанкой изразцовой.

Видит девица, что тут

Люди добрые живут;

Знать, не будет ей обидно!

Никого меж тем не видно.

Дом царевна обошла,

Все порядком убрала,

Засветила богу свечку,

Затопила жарко печку,

На полати взобралась

И тихонько улеглась.

Час обеда приближался,

Топот по двору раздался:

Входят семь богатырей,

Семь румяных усачей.

Старший молвил: "Что за диво!

Все так чисто и красиво.

Кто-то терем прибирал

Да хозяев поджидал.

Кто же? Выдь и покажися,

С нами честно подружися.

Коль ты старый человек,

Дядей будешь нам навек.

Коли парень ты румяный,

Братец будешь нам названый.

Коль старушка, будь нам мать,

Так и станем величать.

Коли красная девица,

Будь нам милая сестрица".

И царевна к ним сошла,

Честь хозяям отдала,

В пояс низко поклонилась;

Закрасневшись, извинилась,

Что-де в гости к ним зашла,

Хоть звана и не была.

Вмиг по речи те спознали,

Что царевну принимали;

Усадили в уголок,

Подносили пирожок;

Рюмку полну наливали,

На подносе подавали.

От зеленого вина

Отрекалася она;

Пирожок лишь разломила,

Да кусочек прикусила,

И с дороги отдыхать

Отпросилась на кровать.

Отвели они девицу

Вверх во светлую светлицу

И оставили одну,

Отходящую ко сну.

День за днем идет, мелькая,

А царевна молодая

Все в лесу, не скучно ей

У семи богатырей.

Перед утренней зарею

Братья дружною толпою

Выезжают погулять,

Серых уток пострелять,

Руку правую потешить,

Сорочина в поле спешить,

Иль башку с широких плеч

У татарина отсечь,

Или вытравить из леса

Пятигорского черкеса.

А хозяюшкой она

В терему меж тем одна

Приберет и приготовит.

Им она не прекословит,

Не перечут ей они.

Так идут за днями дни.

Братья милую девицу

Полюбили. К ней в светлицу

Раз, лишь только рассвело,

Всех их семеро вошло.

Старший молвил ей: "Девица,

Знаешь: всем ты нам сестрица,

Всех нас семеро, тебя

Все мы любим, за себя

Взять тебя мы все бы ради,

Да нельзя, так бога ради

Помири нас как-нибудь:

Одному женою будь,

Прочим ласковой сестрою.

Что ж качаешь головою?

Аль отказываешь нам?

Аль товар не по купцам?"

"Ой вы, молодцы честные,

Братцы вы мои родные, -

Им царевна говорит, -

Коли лгу, пусть бог велит

Не сойти живой мне с места.

Как мне быть? ведь я невеста.

Для меня вы все равны,

Все удалы, все умны,

Всех я вас люблю сердечно;

Но другому я навечно

Отдана. Мне всех милей

Королевич Елисей".

Братья молча постояли

Да в затылке почесали.

"Спрос не грех. Прости ты нас, -

Старший молвил поклонясь, -

Коли так, не заикнуся

Уж о том". – "Я не сержуся, -

Тихо молвила она, -

И отказ мой не вина".

Женихи ей поклонились,

Потихоньку удалились,

И согласно все опять

Стали жить да поживать.

Между тем царица злая,

Про царевну вспоминая,

Не могла простить ее,

А на зеркальце свое

Долго дулась и сердилась;

Наконец об нем хватилась

И пошла за ним, и, сев

Перед ним, забыла гнев,

Красоваться снова стала

И с улыбкою сказала:

"Здравствуй, зеркальце! скажи

Да всю правду доложи:

Я ль на свете всех милее,

Всех румяней и белее?"

И ей зеркальце в ответ:

"Ты прекрасна, спору нет;

Но живет без всякой славы,

Средь зеленыя дубравы,

У семи богатырей

Та, что все ж тебя милей".

И царица налетела

На Чернавку: "Как ты смела

Обмануть меня? и в чем!.."

Та призналася во всем:

Так и так. Царица злая,

Ей рогаткой угрожая,

Положила иль не жить,

Иль царевну погубить.

Раз царевна молодая,

Милых братьев поджидая,

Пряла, сидя под окном.

Вдруг сердито под крыльцом

Пес залаял, и девица

Видит: нищая черница

Ходит по двору, клюкой

Отгоняя пса. "Постой,

Бабушка, постой немножко, -

Ей кричит она в окошко, -

Пригрожу сама я псу

И кой-что тебе снесу".

Отвечает ей черница:

"Ох ты, дитятко девица!

Пес проклятый одолел,

Чуть до смерти не заел.

Посмотри, как он хлопочет!

Выдь ко мне". – Царевна хочет

Выйти к ней и хлеб взяла,

Но с крылечка лишь сошла,

Пес ей под ноги – и лает,

И к старухе не пускает;

Лишь пойдет старуха к ней,

Он, лесного зверя злей,

На старуху. "Что за чудо?

Видно, выспался он худо, -

Ей царевна говорит: -

На ж, лови!" – и хлеб летит.

Старушонка хлеб поймала:

"Благодарствую, – сказала. -

Бог тебя благослови;

Вот за то тебе, лови!"

И к царевне наливное,

Молодое, золотое,

Прямо яблочко летит...

Пес как прыгнет, завизжит...

Но царевна в обе руки

Хвать – поймала. "Ради скуки

Кушай яблочко, мой свет.

Благодарствуй за обед".

Старушоночка сказала,

Поклонилась и пропала...

И с царевной на крыльцо

Пес бежит и ей в лицо

Жалко смотрит, грозно воет,

Словно сердце песье ноет,

Словно хочет ей сказать:

Брось! – Она его ласкать,

Треплет нежною рукою;

"Что, Соколко, что с тобою?

Ляг!" – и в комнату вошла,

Дверь тихонько заперла,

Под окно за пряжу села

Ждать хозяев, а глядела

Все на яблоко. Оно

Соку спелого полно,

Так свежо и так душисто,

Так румяно-золотисто,

Будто медом налилось!

Видны семечки насквозь...

Подождать она хотела

До обеда; не стерпела,

В руки яблочко взяла,

К алым губкам поднесла,

Потихоньку прокусила

И кусочек проглотила...

Вдруг она, моя душа,

Пошатнулась не дыша,

Белы руки опустила,

Плод румяный уронила,

Закатилися глаза,

И она под образа

Головой на лавку пала

И тиха, недвижна стала...

Братья в ту пору домой

Возвращалися толпой

С молодецкого разбоя.

Им на встречу, грозно воя,

Пес бежит и ко двору

Путь им кажет. "Не к добру! -

Братья молвили: – печали

Не минуем". Прискакали,

Входят, ахнули. Вбежав,

Пес на яблоко стремглав

С лаем кинулся, озлился,

Проглотил его, свалился

И издох. Напоено

Было ядом, знать, оно.

Перед мертвою царевной

Братья в горести душевной

Все поникли головой,

И с молитвою святой

С лавки подняли, одели,

Хоронить ее хотели

И раздумали. Она,

Как под крылышком у сна,

Так тиха, свежа лежала,

Что лишь только не дышала.

Ждали три дня, но она

Не восстала ото сна.

Сотворив обряд печальный,

Вот они во гроб хрустальный

Труп царевны молодой

Положили – и толпой

Понесли в пустую гору,

И в полуночную пору

Гроб ее к шести столбам

На цепях чугунных там

Осторожно привинтили

И решеткой оградили;

И, пред мертвою сестрой

Сотворив поклон земной,

Старший молвил: "Спи во гробе;

Вдруг погасла, жертвой злобе,

На земле твоя краса;

Дух твой примут небеса.

Нами ты была любима

И для милого хранима -

Не досталась никому,

Только гробу одному".

В тот же день царица злая,

Доброй вести ожидая,

Втайне зеркальце взяла

И вопрос свой задала:

"Я ль, скажи мне, всех милее,

Всех румяней и белее?"

И услышала в ответ:

"Ты, царица, спору нет,

Ты на свете всех милее,

Всех румяней и белее".

За невестою своей

Королевич Елисей

Между тем по свету скачет.

Нет как нет! Он горько плачет,

И кого ни спросит он,