355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Сказки для маленьких. Часть 2 - от "О" до "Я" » Текст книги (страница 62)
Сказки для маленьких. Часть 2 - от "О" до "Я"
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:55

Текст книги "Сказки для маленьких. Часть 2 - от "О" до "Я""


Автор книги: авторов Коллектив


Жанр:

   

Сказки


сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 187 страниц)

Прохор

Давно то было, мхом поросло, в трясину затянуто да ряской покрылось. В сказаниях воспоминания и остались лишь, а знания те необходимы для семи палат ума своего.

В тридевятом болоте, в тридесятом торфянике жили себе, поживали, комаров глотали да о горе только по рассказам наслышаны были Лягух-Кваколевич да Лягушка-Кваколевна. И дела их грешные, междукочковые обстояли очень даже подобающе: мошкары больше, чем проглотишь, а цаплям их болото не подошло чем-то. Без лиха, с животами раздутыми, пребывавшие в лепоте квакари наплодили одной весной – не слишком-то жаркой, но и без холода – прямо-таки целое болото головастиков.

Да и сами Лягух-Кваколевич с Лягушкой-Кваколевной свою благородную икру в семейной ряске отложили. И, поплававши головастиками, ума понабравшись, явились миру к концу лета три квадевицы-красавицы – лягушачьи принцессы. Ту, которая первой из икры проклюнулась, старшую, то бишь, звали Квалена, вторую величали Ядрена, а третью, меньшенькую – Анфиса, в честь прабабки, знатной квакалки. Квадевицы вышли статные да ладные. Любуясь молодками, лягушачий выпученный взгляд так и радовался. Стало быть, замуж зеленых чудинок выдать сам квабог велел и приказывал.

И вот в один из лучших деньков, когда дождичек накрапывал да солнышко за тучами спряталось, сели Квалена, Ядрена да Анфиса на большой лист кувшинки у протоки. И начали по дедо-прадедовскому обычаю женихов себе выискивать. А обряд тот старинный знатный был да ладный – истинно лягушачий, но токмо исключительно для особ кваколевских кровей.

Состояло действо то в метании соломинок заточенных куда подалее, с целью поиска особ мужеска наполнения для серьезных отношений годных.

Первою закружилась-завертелась Квалена на листе кувшинки да и метнула соломинку куда душой велено. Упала соломинка в тривосьмом болоте прямо-таки рядом с осокой, где Головач, сын дьяка тамошнего комарам счет вёл. Вот и ладненько – справный жених для старшей принцессы.

Тогда Ядрена тож завертелась-закружилась да соломинку-гадалку метнула всю мощь лягушачью вложив. И упала соломинка в триседьмую трясину, угодила на обеденный стол Ногача, сына купца местного, в иных краях не менее известного. А чем Ногач не жених? Очень даже хороший и пригожий.

Обрадовались Лягух-Кваколевич с Лягухой-Кваколевной, что дочери старшие их счастье надежное суженое да ряженое обрели. И отправили жаб быстроходных за женихами – в путь-дороженьку собирать да гостей на пир приглашать. Квакание по всему тридевятому болоту распространилось – обсуждение событий предстоящих знатных, для ума и сердца более чем приятных.

Тут уж и Анфисе, младшенькой, очередь соломинку метать подошла. Ох уж и постаралась квадевица-зелена завертеться-покружиться, чтобы жениха себе выискать знатного-презнатного, всем на зависть, а себе на самую что ни на есть радость.

Паче бяшут, Анфиса свою соломинку метнула так метнула. И сама не поняла, где тростинка заветная упала, да и никто не углядел. За болота, за леса, за облака плакучие, лягушачьи глаза радующие, соломинка улетела, так, что и не сыскать.

Говорить просто, а делать-то что? Замуж квалягушке положено выходить только за того, на кого заветная соломинка укажет. А потому, пока старшие сестры женихов своих наилюбимейших привечали да с ними знакомились, отправилась Анфиса в дорогу дальнюю, путь неблизкий.

Поскакала-попрыгала квадевица-красавица лесами дремучими, оврагами потаенными, полянами заветными да дорогами тележными опасными. Чуяло сердечко малое и не горячее совсем, где соломинку-гадалку искать, где суженого-ряженого выискивать. И привело её чутье хладнокровное, безошибочное в город каменный, человеческий. А там – в замок на горе да в палаты царские.

Скачет Анфиса по палатам великолепным, чует – соломинка близко совсем, а суженого-ряженого, единственного навеки, судьбой веленого, не видно нигде.

И вот припрыгала Анфиса в залу какую-то своими размерами лепую да и убранством тоже. Глянула – лежит соломинка заветная рядом с огромными сафьяновыми сапогами. А суженый-ряженый, судьбой назначенный, где?

И тут голос грубый, человечий, раздавшийся откуда-то сверху оглушил слегка и напугал немного даже квадевицу бесстрашную. Мол, здравствуй моя ненаглядная Анфисушка, давно, дескать, тебя ожидаю. Души в твоей зеленой красоте не чаю, соединены мы с тобой соломинкой в печали и радости до самого смертного гроба.

Посмотрела квадевица, откуда голос идет – от хозяина сафьяновых сапог, оказалось. Пригорюнилась немного, да делать-то нечего: от добра добра не ищут, стала знакомиться.

Оказалось, Прохором парня зовут, сын он единственный местного царя-короля, а больше рассказать о нем и нечего. Про его успехи на охоте да про подвиги ратные, как он десять полков басурманских в землю сыру положил разве только можно словечко замолвить. Да то ведь – скука-скукотищей и народу не понять болотному.

Далее глаголится: вкратце узнав подробности взаимные – а Анфисины у Прохора восхищение вызвали – отправились парень с квадевицей-красавицей в путь-дороженьку к родному торфянику.

А чтоб побыстрее дойти – разместилась квацаревна с опаскою в огромной ладони своего суженого. Впрочем, добрались полюбовники до родных краев без окаянных приключений и лихих людей не встретили.

Только в болоте им не обрадовались: человек, может, и не цапля, а тоже птица залетная.

Скромно так, без особого квакания сыграли Лягух-Кваколевич и Лягуха-Кваколевна свадьбу доченьки младшенькой с Прохором-человеком. Да и поселились молодые на самом отшибе болотном и зажили совсем по-лягушачьи. Лакомился Прохор-человек комарами, мошкарой да мальками и хватало.

Удивлялась Анфиса, мыслила: в ночи ходит тайком суженый дополнительную трапезу выискивать: грибы, ягоды, свежатинку всякую. Днем-то Прохор в болоте сидел да квакал, как старинным обрядом заведено. Только в ночи и мог желания свои нелягушачьи исполнить.

И иное начала примечать Анфиса, неладное что-то, да не к худшему, а к лучшему. Никогда над болотом столько крупных комаров не вилось, а от мошки и вовсе воздух дрожал. Лепота! И стала тогда квадевица зеленая за муженьком своим ночью приглядывать.

Вот настало время тьмы новое, квабогом веленое, Анфиса притворилась спящей, а на муженька глазок один скосила. Прохор же из болота вылез, о землю ударился да в лягуха превратился. Только одежа по траве разлеглась. Сам же Прохор-лягух страсть как хорош да пригож: глазки выпученные, лапки длинные, шкурка лягушачья блестит. Анфиса и раньше в муже своем много привлекательного находила, несмотря на диковинность его, а теперь и вовсе залюбовалась.

Прохор-лягух же поскакал к болоту да и поплыл быстро-быстро. А Анфиса, думая недолго, велению сердца поддавшись, взяла камешки острые да веточки колючие и всю человечью одежу мужнину на кусочки порвала.

Вернулся Прохор, увидел неладное – опечалился. Встретился со взглядом Анфисы выпученным и говорит, мол, что ж ты натворила, женушка моя ненаглядная. Заклятье на меня, мол, наложено, так бы я к лету навсегда обратился в лягушку, а теперь беды жди, и немалой совсем.

Так оно и вышло. Налетели на болото аисты, подхватили Прохора да и унесли куда-то в небеса дальние. Тут бы Анфисе и тризну по мужу съеденному справить, да только чуяло сердечко её лягушачье – живой ненаглядный суженый.

И отправилась квадевица зеленая в путь-дороженьку неблизкую – единственного на всю жизнь долгую, соломинкой веленого, из беды выручать. Сколько дней да ночей странствие длилось – и самой неведомо. Захолодало, лес желтым листом покрылся.

Умаялась совсем квацаревна: по сухой земле скакала да сонными мухами редкими перебивалась. Но чуяла любовью неистовой Анфиса, куда путь держать – прискакала в местность холмистую, где аисты злые гнездо свили.

Увидела главного и заквакала грозно, мол, возвращайте моего мужа немедленно и целехоньким! Рассмеялся старый аист и отвечает, дескать, за наглость твою я тебя прощаю, а то съел бы. Мол, возвращайся в свое болото подобру-поздорову, а Прохор у нас останется – он у птенцов в прислужниках.

Но не отступилась Анфиса, а вызов бросила. Мол, выходи на бой аист окаянный. Рассердилась птица вражья, залетала-закружила над квадевицей зеленой. Только и Анфиса не сплоховала: квакнула. Зело лепо квакнула – от квакания с птицы окаянной все перья облетели. Остальные же аисты в страхе разлетелись кто куда. Тут и Прохор из гнезда выпрыгнул. Обрадовалась Анфиса на него глядючи – уж больно блестящ да пригож её ненаглядный.

Обратно до болота быстро доскакали – с легким сердцем любой путь недлинный. А по дороге рассказал Прохор Анфисе тайну свою: мать его Лягушкой-Царевной была. Заклятье её на сына передалось.

Как же до торфяника добрались, устроили пир радостный да благостный: мальков, мошки, улиток без счету – всё болото просто обквакалось.

Тут и квасказке конец, всем, кто дослушал – большого комара в рот.

А ежели кто считает, что лягушкой быть хуже, чем человеком, – я с вами не квакаю.

Рашид Полухин

Прыгающий домик

На переменке в звериной школе первоклашки знакомиться стали. Каждый из них о себе рассказывал: где живет, что любит. – Я в поле живу, – сказал Кролик. – Больше всего на свете люблю маму и... морковку.

– А моя квартира -на ветках кокосовой пальмы, – сказала Обезьянка. – И мне очень нравятся бананы.

Потом говорили Слоненок и Мышонок, Ежик и Лягушонок. Только Кенгуренок молчал, будто воды в рот набрал.

– А где ты живешь? – спросил его Кролик. – Может, ты... бездомный?

– Я не бездомный. Я живу... у мамы... в сумке... – обиделся Кенгуренок.

– В сумке? – недоверчиво покачал головой Слоненок. – А когда твоя мама прыгает-скачет, ты тоже там сидишь? – Конечно? Я в этой сумке сплю? – ответил Кенгуренок.

– Значит, ты живешь в... прыгающем домике? Вот здорово? – крикнул Ежик.

– Кваквая преквасная ква -квартира ? – проквакал Лягушонок. И все звери-первоклашки с этим согласились.

Михаил Пляцковский

Прыгуны

Блоха, кузнечик и гусек-скакунок вздумали раз посмотреть, кто из них выше прыгнет, и пригласили прийти полюбоваться на такое диво весь свет – всех, кто захочет. И вот три изрядных прыгуна сошлись вместе в одной комнате.

– Я выдам свою дочку за того, кто прыгнет выше всех! – сказал король.

Обидно было бы таким молодцам прыгать задаром!

Сначала вышла блоха. Она держалась в высшей степени мило и раскланялась на все стороны: в жилах ее текла голубая кровь, и она вообще привыкла иметь дело только с людьми, а ведь это что-нибудь да значит!

Потом вышел кузнечик. Он был, конечно, потяжелее весом, но тоже очень приличен на вид и одет в зеленый мундир – он и родился в мундире. Кузнечик говорил, что происходит из очень древнего рода, из Египта, а потому в большой чести в здешних местах; его взяли прямо с поля и посадили в трехэтажный карточный домик, который был сделан из одних фигурных карт, обращенных лицом вовнутрь. А окна и двери в нем были прорезаны в туловище червонной дамы.

– Я пою, – сказал кузнечик, – да так, что шестнадцать здешних сверчков, которые трещат с самого рожденья и всетаки не удостоились карточного домика, послушали меня да и похудели с досады!

Таким образом, и блоха и кузнечик полагали, что достаточно зарекомендовали себя в качестве приличной партии для принцессы.

Гусек-скакунок не сказал ничего, но о нем шел слух, что зато он много думает. Придворный пес, как только обнюхал его, сказал, что он из очень хорошего семейства. А старый придворный советник, который получил три ордена за умение молчать, уверял, что гусек-скакунок наделен пророческим даром: по его спине можно узнать, мягкая или суровая будет зима, а этого нельзя узнать даже по спине самого составителя календарей.

– Я пока ничего не скажу! – сказал старый король. – Но у меня есть свои соображения!

Теперь оставалось прыгать.

Блоха прыгнула, да так высоко, что никто и не уследил, и потому все стали говорить, что она вовсе и не прыгала. Только это было нечестно.

Кузнечик прыгнул вдвое ниже и угодил королю прямо в лицо, и тот сказал, что это очень скверно.

Гусек-скакунок долго стоял и думал, и в конце концов все решили, что он вовсе не умеет прыгать.

– Только бы ему не сделалось дурно! – сказал придворный пес и снова принялся обнюхивать его.

Прыг! И гусек-скакунок маленьким прыжком наискосок очутился прямо на коленях у принцессы, которая сидела на низенькой золотой скамейке.

И тогда король сказал:

– Выше всего – допрыгнуть до моей дочери, вот в чем суть. Но чтобы додуматься до этого, нужна голова, и гусекскакунок доказал, что она у него есть. И притом с мозгами!

И принцесса досталась гуську-скакунку.

– А все-таки я прыгнула выше всех! – сказала блоха. – Но все равно, пусть остается при своем дурацком гуське с палочкой и смолой! Я прыгнула выше всех, но на этом свете надо иметь фигуру, только тогда тебя заметят!

И блоха поступила добровольцем в чужеземное войско и, говорят, нашла там свою смерть.

Кузнечик возвратился в канаву и стал думать о том, как устроен свет. Он тоже сказал:

– Фигуру, фигуру надо иметь!

И он затянул песенку о своей печальной доле. Из его песни мы и взяли эту историю. Впрочем, она, наверно, выдумана, хоть и напечатана.

Г. Х. Андерсен

Прятки

Серому как Туман Серому.

Каждую осень, а иногда и весной, Дождь и Туман играли в прятки. Где бы ни прятался Туман, Дождь его всегда находил. В дупле старого клёна, в траве возле дома, и даже вокруг фонарного столба. Вот и сейчас – только Туман спрятался под скамейку в парке, а Дождь тут как тут.

–А я тебя нашёл! От меня не спрячешься!

–Эх...– вздохнул Туман, –Так играть неинтересно. Ты меня всегда находишь.

–Не огорчайся! – стал утешать его Дождь, – Может, в следующий раз повезёт...

Но Туман уже отвлёкся, глядя на проезжающие сквозь него машины:

–Красиво.

–Ага. И фонари... – согласился Дождь.

На следующее утро Туман встал пораньше, и долго бродил по улицам, думая, где бы спрятаться на этот раз. Можно, конечно, забраться в мышиные норки, но это будет не по правилам. Так ничего и не придумав, Туман вернулся в Зелёный переулок, где друзья договорились встретиться.

–Может, не стоит сегодня в прятки? – спросил Дождь: – Ты опять быстро найдёшься и огорчишься из-за этого... Давай, может, просто побродим.

– Не волнуйся. Сегодня я спрячусь так, что ты и за неделю не найдёшь...

Дождь закрыл глаза и стал считать до ста. «Вокруг столба? Это уже было. На дереве? И там я недавно прятался.» Туман огляделся и увидел приоткрытое окно на первом этаже. «Странно...» – подумал Туман. «Люди обычно закрывают все окна и двери, когда мы идём гулять...» И он заглянул в комнату.

Мягко горела лампа, а за столом сидела девочка и что-то рисовала. «Здесь меня Дождь ни за что не найдет» – решил Туман, и тихонько пробрался в комнату.

– А почему ты не закрываешь окно?

– Я люблю туман и дождь. – Ответила девочка. – А ты кто?

– Я Туман. – Улыбнулся Туман. – Можно у тебя спрятаться?

– Конечно, прячься. А от кого?

– От Дождя. Нет, ты не думай ..., просто мы в прятки играем, только он меня всегда находит.

– Не волнуйся. – Успокоила Туман девочка: – Здесь не найдёт... Наверное, интересно быть туманом?

– Да, – согласился Туман, – особенно когда с дождем. И если ещё фонари...

– Ага. И фары машин... – Согласилась девочка.

– А хочешь, я тебя с Дождем познакомлю? Вместе побродим...

– Здорово... – Улыбнулась девочка. – А я вас рисовать научу. Хочешь?

– Конечно!.

Они ещё немного поболтали.., а потом Туман зевнул и сладко потянулся:

– Ты не обидишься, если я немного вздремну?

– Тебе одеяло принести?

– Нет, спасибо, я так. Мы, туманы, сами себе как одеяла. Ты разбуди меня, пожалуйста, через час...

– Хорошо. – Кивнула девочка, и склонилась над рисунком.

Не прошло и минуты, а Туман уже сладко спал, свернувшись калачиком в кресле. Девочка укрыла его одеялом – так, на всякий случай, чтобы не простудился – и тихонечко села рядом читать книжку. Час прошел, девочка стала будить Туман, но тот только ворочался и тихонько ворчал. «Ничего» – подумала девочка: «Пусть ещё полчасика подремлет.»

Тем временем Дождь исходил вдоль и поперёк все улицы, заглядывал даже в собачьи будки, но нигде не нашел Тумана, и уже начал беспокоиться, не случилось ли чего... Но тут выглянуло солнце, и Дождь поспешно нырнул под навес. «Как же я теперь вернусь домой без Тумана?» Он растерянно оглянулся, и увидел в окне девочку, которая махала ему рукой:

–Ты наверное Дождь?

Дождь согласно кивнул.

–Может это и не по правилам, но у тебя было такое грустное лицо, что я не выдержала. Туман у меня в гостях, и с ним все в порядке. Он просто сладко спит. Устал, наверно...

–Ура! – обрадовался Дождь: – Нашелся!

И тихонечко забарабанил по подоконнику. От радости.

А Туман спал и думал: «Это не страшно, что Дождь меня не нашел. Зато мы нашли нового друга...» И он легонько улыбнулся во сне.

Психея

В маленькой, узенькой улице стоял старый дом, бывший некогда храмом. В доме этом жил молодой ваятель, бедный, безызвестный... Он хотел воплотить в мраморе то чувство, которое стремилось из глубины его души вознестись к вечному и бесконечному. Но как воссоздать его, в каком образе? Мягкая глина послушно принимала под его пальцами прекрасные формы, но на другой день он, как и всегда, уничтожал созданное им накануне.

– Ты мечтатель! – говорили ему друзья. – И в этом твое несчастье! Происходит же все это оттого, что ты еще не жил по-настоящему, не вкусил жизни, не пил жадными глотками жизненный нектар.

Однажды он проходил мимо одного из многочисленных римских палаццо и увидал внутри двора садик, полный душистых роз. Перед ним промелькнуло видение – молодая девушка, дочь хозяина дома. Как она была нежна, воздушна, прелестна! Никогда в жизни не видывал он такой девушки! Ах, нет, видел в одном из римских палаццо на картине Рафаэля, в образе Психеи. Там она была написана красками, здесь явилась ему живая.

Она ярко запечатлелась в его сердце и мыслях; вернувшись в свою бедную мастерскую, он принялся лепить из глины Психею – знатную молодую римлянку, и впервые остался доволен своею работою. В ней чувствовалась жизнь, это была она!

Друзья, увидав статую, громко возликовали: в этой работе талант его выразился необычайно ярко; до сих пор его признавали только одни они, теперь его признает весь свет!

Глина прекрасно создает ощущение живого, тёплого тела, но не обладает белизной и прочностью мрамора. Психея должна была ожить в мраморе, и у художника даже имелся этот драгоценный материал…

Словно новая эра настала в бедной мастерской; в ней закипела жизнь, веселье, работа. Сияющая утренняя звезда созерцала, как работа продвигалась вперед. Сама глина, казалось, ожила и послушно принимала под рукою художника желаемые формы, передавала знакомые черты. Скоро они засияли высшею, совершеннейшею красотою.

– Теперь я знаю, что такое жить! – ликовал художник. Это значит – любить, увлекаться возвышенным, восхищаться прекрасным! То же, что называют жизнью мои товарищи, – обман, пузыри, вскакивающие на бродящей гуще, а не чистый, небесный напиток, приобщающий человека к истинной жизни!

Мраморная глыба была поднята на подставку, от нее начали откалывать кусок за куском, и мало-помалу грубая работа была выполнена, камень стал принимать формы живого тела, очертания божественно-прекрасного образа молодой девушки. Тяжелый камень превратился в воздушную, порхающую прелестную Психею, улыбающуюся небесною улыбкою, навеки запечатлевшуюся в сердце молодого ваятеля.

Звезда, сиявшая на румяном утреннем небе, видела все это и, право, поняла, что творилось в душе молодого человека, поняла и краску, вспыхивающую на его щеках, и блеск его глаз в то время, когда он воплощал в мраморе создание божье.

– Ты мастер, какие жили во времена древних греков! – говорили ему восхищенные друзья. – Скоро весь свет будет дивиться твоей Психее!

– Моей Психее! – повторил он. – Моей! Да, она и должна быть моею! И я такой же художник, как мои великие предшественники. Милосердный Господь даровал Мне талант, превознёс меня, как своего избранника!

И он упал на колени и со слезами благодарил Бога, потом опять забывал его ради нее, ради ее мраморного изображения, ради Психеи, словно вылепленной из снега и разрумяненной утренним солнцем...

Прошли столетия. Яркая звезда светила по-прежнему, все такая же светлая, крупная, какою была тысячелетия...

Однажды в саду рыли могилу; умерла молодая монахиня, и в это утро ее хотели похоронить. Вдруг заступ наткнулся на камень, сверкавший ослепительною белизною. Стали действовать заступом осторожнее, и из земли показалась женская голова, руки, ноги... Из могилы, куда хотели зарыть тело молодой монахини, извлекли при свете розовой утренней зари чудную статую Психеи, изваянную из белого мрамора. “Как она прелестна! Какое совершенство! Памятник искусства лучших времен! – говорили люди. – Кто создал ее?” Никто не знал этого, никто, кроме сияющей тысячелетия утренней звезды. Она одна знала земную жизнь творца Психеи, его испытания, его слабость и веру в человеческое достоинство. Бренная оболочка его распалась в прах, как и должно, но результат его стремлений, воплощение таившейся в нем искры божьей – Психея – осталась!.. И она никогда не умрет, она переживет самую память о своем творце, будет служить здесь на земле, проблеском его бессмертной души! И вот ее нашли, оценили и полюбили!

Ясная утренняя звезда, горевшая на румяном небе, обливала своим дрожащим светом Психею и освещала блаженно улыбавшиеся уста и глаза зрителей, созерцавших в немом восторге душу, изваянную из мрамора.

Всё земное истлевает, рассыпается в прах, забывается. Помнит о нем лишь звезда, свидетельница бесконечных времен; все же небесное само сияет и живет в памяти. Но и эта память может угаснуть, однако Психея живет вечно!

Г. Х. Андерсен


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю