Текст книги "Сказки для маленьких. Часть 2 - от "О" до "Я""
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 102 (всего у книги 187 страниц)
Сказка о старом пледе,свече и хрустальной пепельнице
Жил был Старый Сверчок музыкант. Звали его Игрич. Он жил в маленькой квартирке на последнем этаже. Игрич любил сидеть на балкончике, завернувшись в любимый старый плед, и смотреть на звезды. Прохожие снимали шляпы и кичали ему частенько:
– Маэстро, чудесный вечерок, не так ли? Давненько мы не слышали вашей скрипки!
Тогда Игрич зажигал свечу на камине и комнатка озарялась мягким светом. Все вещи в ней вдруг оживали и на всей земле тогда не было домика уютнее. Сверчок открывал ноты и музыка прекрасная, как сон, лилась из-под его чутких пальцев. Тогда каждый слушатель вспоминал самые лучшие дни своей жизни и, как по волшебству, переносился в прошлое. Одинокие и старые вдруг оказывались в детстве. Грустные и бедные забывали о своих печалях и уносились мысленно далеко-далеко, туда, где свегда светит солнце над ласковым м щедрым морем.
Старый музыкант знал о волшебстве своей музыки. И когда его спрашивали любопытные, в чем его секрет, Игрич раскуривал трубочку и отшучивался:
– Не я это. Все дело в моем пледе, свече и вот этой хрустальной пепельнице.
– Как так? Поясните, пожалуйста, мы не понимаем.
– Посмотрите, как сверкают грани хрусталя в острых лучиках свечи. Если включить электричество, очарование сразу исчезнет, сказка испугается и убежит. Перед нами окажется обычное тусклое стекло.
– Да вы все шутите, маэстро. Мы вас серьезно спрашиваем, а вы... Ну, а зачем вам плед?
– О! Где только со мной не побывал мой пледик. Когда я был юн и беспечен, я объехал с концертами много стран. И мой стогда еще пушистый плед согревал меня вечерами. Мне случалось ночевать и на вокзале, – да-да!– если не хватало места в гостинице. Этот плед встречал со мной рассветы в горах, – о какое это зрелище! Мы с ним вместе любовались закатами над морем. Тогда я был молод и влюблен... У моей Стрекозы глаза – м-м-м-м! Яркие, огромные, фасеточные!..
– Все с ним ясно,– сложила утреннюю газету жабка – Квакша, дальня родственница Сверчка Игрича и сваха по профессии.– Так можно совсем рехнуться. Уж сколько лет от Стрекозы его ни слуху, ни духу, а он все о ней. Все о ней! Не понимаю, ну что он в ней нашел.. Женить его пора. А то помрет, не дай Бог, и поминай, как звали. Кто его оплачет? Кто пойдет за гробом? Кому в лапы попадут его: книги, свеча, пепельница, клавесин...Квартирка, наконец? А мне бы, – мне много не надо. Мне бы только этот пледик достался! Уж очень мне он нравится.
Надо сказать, что по долгу своей службы она была первая проныра и пролаза в чужие дела. Жабка вскочила на лихой трехколесный велосипедик и через минуту была уже под балкончиком Старого Сверчка. У слыхала она чудесные переливы клавесина и остановилась послушать музыку.
– Ишь, как убивается, бедолага. И все по ней, по Стрекозе своей. – утирала слезы липкой лапкой Квакша. – Ну, ничего.– Она кряхтя и ругаясь, потащилась с велосипедиком на пятый этаж. – Я знаю, кто ему нужен, – пыхтела она себе под нос, – Саранча! С ней не сосучишься – раз. Спортивная, деловая,– два. То, что доктор прописал от хандры – три. Женю! Или я не сваха. Ох. Пятый этаж.
– С этими словами она дернула за веревочку звонка. Хозяин втащил в прихожую велосипедик, потом саму Квакшу, усадил ее на табуреточку в кухне и поставил чайник.
– Чаёчку? Кофеёчку?– добродушно предложил он.
– Некогда мне чаи распивать. Читала я в газете о твоей холостяцкой жизни. Разве это жизнь? Ну, что ты видишь со своего балкончика, кроме шляп прохожих? Хорошо ли быть одному? Вон, у Сороконожек уже внуки бегают, а у тебя?
– А у меня не бегают. – почесал в затылке Игрич. Действительно.
– Тебе пора жениться.
– Мне? Да я давно утратил прыгучесть.У меня бессонница. Я по ночам играю на скрипке. И потом, у меня столько вредных привычек...
– Кстати, где твой дружок-конрабасист этот, как его... Шершень-то?
– А, Старина Шер на гастролях, за морем. Все жду его, жду...
– О, я и говорю, Шер твой лопнет от зависти.
Квакша сделала губы трубочкой и шумно втянула в себя целое блюдичко сладкого крепкого чая.
– Короче. Есть у меня кандидатурка. Вот посмотри.
Она утерлась лапкой и достала из рюкзачка фотографиии. – Красотка, а?
– Так это ж Саранча. – испугался Сверчок.
– Игрич, ну, Саранча, и что ж такого? И ничего такого.
– Будь я хотябы кузнечиком, а так... мы с ней совершенно разные. Мы даже по росту не подходим друг другу. Я ей по пояс.
– Ну, разные. По-моему, так даже интересней. Противоположности притягиваются.
– А, а... можно узнать, что она любит, какие у нее интерсы?– спросил Игрич.
– Интересы, как интересы. Я не тороплю, подумай. Вот я тут ее телефончик оставляю, надумаешь – позвонишь, сам и спросишь. Я гарантирую тебе тихое семейное счастье. Семейное счастье. Понимаешь? – повторила она вкрадчивым голосом.
Сверчок Игрич не стал обижать Квакшу, поблагодарил и снес вниз трехколесный велосипедик.
Наступил вечер. Сел Сверчок на свой вертящийся стульчик, крутанулся на нем пару раз, и хотел уж было заиграть на клавесине, как обычно, но вспомнил про фотографии. Он поставил любимую пепельницу, закурил и стал всматриваться в портрет Саранчи.
– Что тут сажешь. Молодая, улыбчивая, стройная. Ладно. Женюсь!– Игрич встали и заходил по комнате взад и вперед, потирая ручки. – Я научу ее играть. Семейный дуэт – моя давняя мечта! Представляю, что скажет Старина Шер!
И Старый Сверчок снял трубку с телефона и набрал номер Саранчи.
Ее сильный, глубокий голос понравился Игричу и в эту ночь он играл так вдохновенно, что ночные мотыльки уселись на перила его балкончика, сушали не дыша и аплодировали крылышами:
– Браво, маэстро! Еще! Сыграйте нам еще!
– И окрыленный Сверчок играл им шлягеры своей молодости. Некоторые особо утонченные бабочки утирали усики и хоботки платочками.
И вот настал день, и Саранча приехала к Игричу пожить-погостить на пару недель.
– Можно просто Сара. – заявила она с порога, протянув жилистую руку.– А Нча – это моя фамилия, по мамочке.
– Игрич смутился, забегал в поисах второго тапка, засуетился на кухне, замельтешил у клавесина, стараясь понравиться невесте и показать сразу все свои таланты.
– Я так рад, так рад. Прошу! Проходите, не стесняйтесь. Чаёчку? Кофеёчку?
– Сядь.– сказала Саранча.– Расслабься.
Она обвела глазами стены и потолок квартирки и присвистнула. – Мда...Ну и дыра. Как можно работать в такой пыли? Где у вас тряпка?
– В ванной, под раковиной. – стушевался Сверчок.
– Не оригинально.
Она раздвинула тяжелые шторы, подняла жалюзи и резкий солнечный свет хлынул в дом. Поблекший на нестерпимо ярком свету язычок свечи колыхнулся раз, другой и исчез. Лишь дымок от фитилька белым платочком взмахнул на прощанье и растял. Старый Сверчок хотел поднести спичку и снова зажечь ее, но не успел. Саранча сцапала свечу и быстро унесла в чулан.
– Неумелое обращение с открытым огнем приводит к пожарам. Как маленький, ей Богу. Ну и грязища, – Саранча засучила рукава, – Ничего. Я устрою тут райское гнездышко. – Подними-ка ноги.
– Игрич послушно забрался на крутящийся стульчик с ногами, пока его невеста шуровала шваброй. Из под кровати она извлекла второй тапок и давно потерянные и столь милые сердцу Игрича камертончик и машинку для самокруток.
Внизу стояли друзья и почитатели таланта Сверчка из театра музыкальной комедии – Божья Коровка и Жук Пожарник. Они пришли под окна послушать музыку, а увидели ужас что! Саранча вытащила на балкончик любимый плед их дорогого друга, страстно выбивает из него пыль. И чем!..
– Это же смычок! Что вы делаете?!-закричали наперебой возмущенные музыканты.
С балкона свесилась недобрая физиономия Саранчи.
– А вам-то что? Поберегись!– гаркнула она и вывервернула им на головы содержимое хрустальной пепельницы.
– Не будут шляться под окнами. – сказала она остолбеневшему Старому Сверчку,-Вон, всю траву вытоптали, бездари.
Она вытерла о живот натруженные лапы и принялась зажевывать сочные стебли сельдерея.
Внизу волновались друзья:
– Что с маэстро? Почему он не играет?
– Халява кончилась. Расходись по домам!– Крикнула с балкона Саранча.
– Послушай, дорогая, – Сверчок взял ее за руку, – ну зачем ты так? Выключи пылесос. Давай тихо посидим, послушаем весенюю капель. Или давай пригласим гостей, поиграем в «Угадай мелодию». Будет так весело! А ночью все вместе пойдем на пруд, слушать ночные рулады лягушек.
– Ага, щщщас. Все эти посиделки – лишние денежные расходы. Наедят, натопчут...
– Да это все не важно. Ну, хочешь, я научу тебя музыке. Мне кажется, тебе бы очень подошла губная гармоника и ударные инструменты. Представь себе, ты можешь быть саранчой оркестром, одна! Здорово? Поедем с тобой в турне с концертами, как в страродавние времена. Я покажу тебе города, где был счастлив.... Вот мы со Стрекозой и осами-близняшками...
– Что-о-о-? Избавь меня, пожалуйста, от своих воспоминаний молодости. Оркестр! Подумать только. Бегу и падаю! У меня другие задачи по жизни. Ну-ка, помоги мне вынести на помойку весь этот хлам.
– Это же мои ноты!
– Тогда не бросай их где не попадя. Положи в чулан. Полки мне нужны под флокусы-крокусы, под розы-мимозы, и под фикусы-пикусы.
– Какие пикусы?
– Дурашка. Цветы – это же еда. Они растут – а мы их едим, они растут – мы их едим. Они растут..
– Понял, понял. Мы их того, этого... едим.
– Нашим деткам нужен будет простор. Поэтому клавесин мы вынесем на балкон. Тебя и дальше слышно будет, и на поклон не надо выходить, – кивнул и наяривай дальше.
Саранча уперлась в пол крепкими ногами, навалилась на клавесин и стала двигать его на балкон.
– А с Нового года начнешь давать платные уроки музыки. Все копейка в дом. Будем копить на новую квартиру.
– Ничего не понимаю. Где обещанное Квакшей тихое семейное счастье?– думал Сверчок Игрич, провожая глазами красные листья кленов и кутаясь в плед. – Скорее бы зима. Приедет Старина Шер, расскажет о своих гастролях– думал он, щурясь от дыма своей сигарки. На балконе ему курить не запрещалось. Пока что.
– Так. Бездельничаешь.– сказала она однажды Сверчку, – Ты для чего на балконе посажен? Работать. Вот тебе метроном. Играй гаммы. Отрабатывай беглость. Или чего там у вас?
– Дорогая, ну какие гаммы? Мне это уже не интересно. Меня друзья засмеют, скажут, впал в детство наш Сверчок.
– Короче. Я лечу на море с друзьями, вернусь и займусь тобой по-взрослому. Ты будешь у меня звездой первой величины. Жди меня, мой брильянтовый, и поливай крокусы-покусы. И улетела.
Пришла зима. Одинокий Сверчок Игрич сидел на кухне и вяло решал кроссворд.
«Жизнь кончена.» – думал он, «надо посмотреть правде в глаза. » Тут свеча недовольно вспыхнула, хрустальная пепельница синим отблеском согласилась с ней, а расстроенный плед сполз на пол. Игрич очень удивился, и тут зазвонил телефон. Он снял трубку.
– Алло?
– Сверчок Игрич! Привет, дружище, это я. Как поживаешь?
– Шершень Шер! Где ты? – закричал от радости себя не помня Сверчок.
– Заваривай чаечек-кофеечек, я иду к тебе, поднимаюсь по лестнице. Угадай, кто со мной?
Дверь распахнулась. На пороге стоял его верный друг – Старина Шер, собственной персоной, огромный, добрый и улыбчивый, а за его спиной трепетали прозрачные радужные крылья.
Это была она! Стрекоза выбежала из-за толстого Шера о и обняла своего Игрича.
– Ты все так же прекрасна, – сказал он, глядя в ее большие глаза, полные слез. – Ты все еще поешь мои песни, красотка?
– Я только их и пою. И поэтому за морем ты стал очень знаменит.
– Где ты была так долго? Я написал много новых мелодий для тебя!
– Неси скорее свои ноты, сыграй мне свою музыку.
Хохоча и дурачась, они втроем кое-как втащили в комнатку клавесин. Игрич полез в кладовку и достал свои пыльные черновики и водрузил на место свечу. Как ярко и весело вспыхнул её огонек на камине! Как засияли грани хрустальной пепельницы в ее свете!
Друзья всю ночь пели песни, рассказывали друг другу про свою жизнь, играли и веселились. А утром, когда пришла пора прощаться, Стрекоза сказала:
– Мне не нужен никто, кроме тебя. Никто не играет на клавесине и скрипке лучше тебя. Я не знаю музыки лучше твоей. Публика ждет тебя. Поехали с нами?
– Как в прошлом веке, по всему побережью?– спросил Сверчок
– Как в прошлом веке. По всему побережью.– ответила она.
Сверчок, не долго думая, кинулся в кладовку, достал бывалый чемодан, кинул в него любимый плед, свечу, хрустальную пепельницу, прихватил лучшие свои ноты, туда же полетели две пачки с чаечком-кофеёчком и – вот он и готов! Заперев квартирку на последнем этаже, друзья отправились на вокзал. По пути им встретился Жук Пожарник и Божья Коровка из театра музыкальной комедии. Они проводили маэстро до вокзала, сфотографировались с ним на память и пожелали счастливого пути. Только, Стрекоза, Счастливый Сверчок и толстый Шер сели в вагон и поезд тронулся, как слышат:
– А квак же свадьба? Свадьба – то квак? Люди добрые! Что ж делается на свете! Жених удирает!
Сверчок открыл окошко и выглянул, чтобы понять, что там за крик. Глядь – по перрону катит Квакша на трехколесном велике и вопит во все горло:
– Бросить невесту! Перед самым венцом! Ква-кой позор! Квак ей теперь жить-то?! Что я скажу ее родне? Они ж меня съедят!
– Скажите, что я умер.– Крикнул ей в ответ Старый Сверчок.
Но поезд издал такой торжествующий вой, что вряд ли сваха Квакша расслышала последние слова маэстро.
– Плакал мой плед – сазала Квакша – Знать, не судьба.
Сказка о том, как жила-была последняя Муха
Присказка Баю-баю-баю...
Один глазок у Алёнушки (дочь писателя. – Ред.) спит, другой – смотрит; одно ушко у Аленушки спит, другое – слушает.
Спи, Аленушка, спи, красавица, а папа будет рассказывать сказки. Кажется, все тут: и сибирский кот Васька, и лохматый деревенский пес Постойко, и серая Мышка-норушка, и Сверчок за печкой, и пестрый Скворец в клетке, и забияка Петух.
Спи, Аленушка, сейчас сказка начинается. Вон уже в окно смотрит высокий месяц; вон косой заяц проковылял на своих валенках; волчьи глаза засветились желтыми огоньками; медведь Мишка сосет свою лапу. Подлетел к самому окну старый Воробей, стучит носом о стекло и спрашивает: скоро ли? Все тут, все в сборе, и все ждут Аленушкиной сказки.
Один глазок у Аленушки спит, другой – смотрит; одно ушко у Аленушки спит, другое – слушает. Баю-баю-баю...
I
Как было весело летом!.. Ах, как весело! Трудно даже рассказать всё по порядку... Сколько было мух, – тысячи. Летают, жужжат, веселятся... Когда родилась маленькая Мушка, расправила свои крылышки, – ей сделалось тоже весело. Так весело, так весело, что не расскажешь. Всего интереснее было то, что с утра открывали все окна и двери на террасу, – в какое хочешь, в то окно и лети.
– Какое доброе существо человек! – удивлялась маленькая Мушка, летая из окна в окно. – Это для нас сделаны окна, и отворяют их тоже для нас. Очень хорошо, а главное – весело...
Она тысячу раз вылетала в сад, посидела на зеленой травке, полюбовалась цветущей сиренью, нежными листиками распускавшейся липы и цветами в клумбах. Неизвестный ей до сих пор садовник уже успел вперед позаботиться обо всем. Ах, какой он добрый, этот садовник!.. Мушка еще не родилась, а он уже всё успел приготовить, решительно всё, что нужно маленькой Мушке. Это было тем удивительнее, что сам он не умел летать и даже ходил иногда с большим трудом, – его так и покачивало, и садовник что-то бормотал совсем непонятное.
– И откуда только эти проклятые мухи берутся? – ворчал добрый садовник.
Вероятно, бедняга говорил это просто из зависти, потому что сам умел только копать гряды, рассаживать цветы и поливать их, а летать не мог. Молодая Мушка нарочно кружилась над красным носом садовника и страшно ему надоедала.
Потом, люди вообще так добры, что везде доставляли разные удовольствия именно мухам. Например, Аленушка утром пила молочко, ела булочку и потом выпрашивала у тети Оли сахару, – всё это она делала только для того, чтобы оставить мухам несколько капелек пролитого молока, а главное – крошки булки и сахара. Ну, скажите, пожалуйста, что может быть вкуснее таких крошек, особенно когда летаешь всё утро и проголодаешься?.. Потом, кухарка Паша была еще добрее Аленушки. Она каждое утро нарочно для мух ходила на рынок и приносила удивительно вкусные вещи: говядину, иногда рыбу, сливки, масло, – вообще самая добрая женщина во всем доме. Она отлично знала, что нужно мухам, хотя летать тоже не умела, как и садовник. Очень хорошая женщина вообще!..
А тетя Оля? О, эта чудная женщина, кажется, специально жила только для мух... Она своими руками открывала все окна каждое утро, чтобы мухам было удобнее летать, а когда шел дождь или было холодно, – закрывала их, чтобы мухи не замочили своих крылышек и не простудились. Потом тетя Оля заметила, что мухи очень любят сахар и ягоды, поэтому она принялась каждый день варить ягоды в сахаре. Мухи сейчас, конечно, догадались, для чего всё это делается, и лезли из чувства благодарности прямо в тазик с вареньем. Аленушка тоже очень любила варенье, но тетя Оля давала ей всего одну или две ложечки, не желая обижать мух.
Так как мухи зараз не могли съесть всего, то тетя Оля откладывала часть варенья в стеклянные банки (чтобы не съели мыши, которым варенья совсем не полагается) и потом подавала его каждый день мухам, когда пила чай.
– Ах, какие все добрые и хорошие! – восхищалась молодая Мушка, летая из окна в окно. – Может быть, даже хорошо, что люди не умеют летать. Тогда бы они превратились в мух, больших и прожорливых мух, и, наверное, съели бы всё сами... Ах, как хорошо жить на свете!
– Ну, люди уж не совсем такие добряки, как ты думаешь, – заметила старая Муха, любившая поворчать. – Это только так кажется... Ты обратила внимание на человека, которого все называют «папой»?
– О да... Это очень странный господин. Вы совершенно правы, хорошая, добрая, старая Муха... Для чего он курит свою трубку, когда отлично знает, что я совсем не выношу табачного дыма? Мне кажется, что это он делает прямо назло мне... Потом, решительно ничего не хочет сделать для мух. Я раз попробовала чернил, которыми он что-то такое вечно пишет, и чуть не умерла... Это, наконец, возмутительно! Я своими глазами видела, как в его чернильнице утонули две такие хорошенькие, но совершенно неопытные мушки. Это была ужасная картина, когда он пером вытащил одну из них и посадил на бумагу великолепную кляксу... Представьте себе, он в этом обвинял не себя, а нас же! Где справедливость?..
– Я думаю, что этот папа совсем лишен справедливости, хотя у него есть одно достоинство... – ответила старая опытная Муха, – он пьет пиво после обеда. Это совсем недурная привычка!.. Я, признаться, тоже не прочь выпить пива, хотя у меня и кружится от него голова... Что делать, дурная привычка!
– И я тоже люблю пиво, – призналась молоденькая Мушка и даже немного покраснела. – Мне делается от него так весело, так весело, хотя на другой день немного и болит голова. Но папа, может быть, оттого ничего не делает для мух, что сам не ест варенья, а сахар опускает только в стакан чаю. По-моему, нельзя ждать ничего хорошего от человека, который не ест варенья... Ему остается только курить свою трубку.
Мухи вообще знали отлично всех людей, хотя и ценили их по-своему.
II
Лето стояло жаркое, и с каждым днем мух являлось всё больше и больше. Они падали в молоко, лезли в суп, в чернильницу, жужжали, вертелись и приставали ко всем. Но наша маленькая Мушка успела сделаться уже настоящей большой мухой и несколько раз чуть не погибла. В первый раз она увязла ножками в варенье, так что едва выползла; в другой раз, спросонья, налетела на зажженную лампу и чуть не спалила себе крылышек; в третий раз чуть не попала между оконных створок, – вообще приключений было достаточно.
– Что это такое: житья от этих мух не стало!.. – жаловалась кухарка. – Точно сумасшедшие, так и лезут везде... Нужно их изводить.
Даже наша Муха начала находить, что мух развелось слишком много, особенно в кухне. По вечерам потолок покрывался точно живой двигавшейся сеткой. А когда приносили провизию; мухи бросались на нее живой кучей, толкали друг друга и страшно ссорились. Лучшие куски доставались только самым бойким и сильным, а остальным доставались объедки: Паша была права.
Но тут случилось нечто ужасное. Раз утром Паша вместе с провизией принесла пачку очень вкусных бумажек, – то есть они сделались вкусными, когда их разложили на тарелочки, обсыпали мелким сахаром и облили теплой водой.
– Вот отличное угощение мухам! —говорила кухарка Паша, расставляя тарелочки на самых видных местах.
Мухи и без Паши догадались сами, что это делается для них, и веселой гурьбой накинулись на новое кушанье. Наша Муха тоже бросилась к одной тарелочке, но ее оттолкнули довольно грубо.
– Что вы толкаетесь, господа? – обиделась она. – А впрочем, я уж не такая жадная, чтобы отнимать что-нибудь у других. Это, наконец, невежливо...
Дальше произошло что-то невозможное. Самые жадные мухи поплатились первыми... Они сначала бродили, как пьяные, а потом и совсем свалились. Наутро Паша намела целую большую тарелку мертвых мух. Остались живыми только самые благоразумные, а в том числе и наша Муха.
– Не хотим бумажек! – пищали все. – Не хотим...
Но на следующий день повторилось то же самое. Из благоразумных мух остались целыми только самые благоразумные. Но Паша находила, что слишком много и таких, самых благоразумных.
– Житья от них нет... – жаловалась она.
Тогда господин, которого звали папой, принес три стеклянных, очень красивых колпака, налил в них пива и поставил на тарелочки... Тут попались и самые благоразумные мухи. Оказалось, что эти колпаки просто мухоловки. Мухи летели на запах пива, попадали в колпак и там погибали, потому что не умели найти выхода.
– Вот теперь отлично! – одобряла Паша; она оказалась совершенно бессердечной женщиной и радовалась чужой беде.
Что же тут отличного, посудите сами? Если бы у людей были такие же крылья, как у мух, и если бы поставить мухоловки величиной с дом, то они попадались бы точно так же... Наша Муха, наученная горьким опытом даже самых благоразумных мух, перестала совсем верить людям. Они только кажутся добрыми, эти люди, а в сущности только тем и занимаются, что всю жизнь обманывают доверчивых, бедных мух. О, это самое хитрое и злое животное, если говорить правду!..
Мух сильно поубавилось от всех этих неприятностей, а тут новая беда. Оказалось, что лето прошло, начались дожди, подул холодный ветер, и вообще наступила неприятная погода.
– Неужели лето прошло? – удивлялись оставшиеся в живых мухи. – Позвольте, когда же оно успело пройти? Это, наконец, несправедливо... Не успели оглянуться, а тут осень.
Это было похуже отравленных бумажек и стеклянных мухоловок. От наступавшей скверной погоды можно было искать защиты только у своего злейшего врага, то есть господина человека. Увы! теперь уже окна не отворялись по целым дням, а только изредка – форточки. Даже само солнце – и то светило точно для того только, чтобы обманывать доверчивых комнатных мух. Как вам понравится, например, такая картина? Утро. Солнце так весело заглядывает во все окна, точно приглашает всех мух в сад. Можно подумать, что возвращается опять лето... И что же, – доверчивые мухи вылетают в форточку, но солнце только светит, а не греет. Они летят назад, – форточка закрыта. Много мух погибло таким образом в холодные осенние ночи только благодаря своей доверчивости.
– Нет, я не верю, – говорила наша Муха. – Ничему не верю... Если уж солнце обманывает, то кому же и чему можно верить?
Понятно, что с наступлением осени все мухи испытывали самое дурное настроение духа. Характер сразу испортился почти у всех. О прежних радостях не было и помину. Все сделались такими хмурыми, вялыми и недовольными. Некоторые дошли до того, что начали даже кусаться, чего раньше не было.
У нашей Мухи до того испортился характер, что она совершенно не узнавала самой себя. Раньше, например, она жалела других мух, когда те погибали, а сейчас думала только о себе. Ей было даже стыдно сказать вслух, что она думала: «Ну, и пусть погибают, – мне больше останется».
Во-первых, настоящих теплых уголков, в которых может прожить зиму настоящая, порядочная муха, совсем не так много, а во-вторых, просто надоели другие мухи, которые везде лезли, выхватывали из-под носа самые лучшие куски и вообще вели себя довольно бесцеремонно. Пора и отдохнуть.
Эти другие мухи точно понимали эти злые мысли и умирали сотнями. Даже не умирали, а точно засыпали. С каждым днем их делалось всё меньше и меньше, так что совершенно было не нужно ни отравленных бумажек, ни стеклянных мухоловок. Но нашей Мухе и этого было мало: ей хотелось остаться совершенно одной. Подумайте, какая прелесть, – пять комнат, и всего одна муха!..
III
Наступил и такой счастливый день. Рано утром наша Муха проснулась довольно поздно. Она давно уже испытывала какую-то непонятную усталость и предпочитала сидеть неподвижно в своем уголке, под печкой. А тут она почувствовала, что случилось что-то необыкновенное. Стоило подлететь к окну, как всё разъяснилось сразу. Выпал первый снег... Земля была покрыта ярко белевшей пеленой.
– А, так вот какая бывает зима! – сообразила она сразу. – Она совсем белая, как кусок хорошего сахара...
Потом Муха заметила, что все другие мухи исчезли окончательно. Бедняжки не перенесли первого холода и заснули, кому где случилось. Муха в другое время пожалела бы их, а теперь подумала:
«Вот и отлично... Теперь я совсем одна!.. Никто не будет есть моего варенья, моего сахара, моих крошечек... Ах, как хорошо!..»
Она облетела все комнаты и еще раз убедилась, что она совершенно одна. Теперь можно было делать решительно всё, что захочется. А как хорошо, что в комнатах так тепло! Зима – там, на улице, а в комнатах и тепло, и светло, и уютно, особенно когда вечером зажигали лампы и свечи. С первой лампой, впрочем, вышла маленькая неприятность – Муха налетела было опять прямо на огонь и чуть не сгорела.
– Это, вероятно, зимняя ловушка для мух, – сообразила она, потирая обожженные лапки. – Нет, меня не проведете... О, я отлично всё понимаю!.. Вы хотите сжечь последнюю муху? А я этого совсем не желаю... Тоже вот и плита в кухне, – разве я не понимаю, что это тоже ловушка для мух!..
Последняя Муха была счастлива всего несколько дней, а потом вдруг ей сделалось скучно, так скучно, так скучно, что, кажется, и не рассказать. Конечно, ей было тепло, она была сыта, а потом, потом она стала скучать. Полетает, полетает, отдохнет, поест, опять полетает, – и опять ей делается скучнее прежнего.
– Ах, как мне скучно! – пищала она самым жалобным, тоненьким голосом, летая из комнаты в комнату. – Хоть бы одна была мушка еще, самая скверная, а все-таки мушка...
Как ни жаловалась последняя Муха на свое одиночество, – ее решительно никто не хотел понимать. Конечно, это ее злило еще больше, и она приставала к людям как сумасшедшая. Кому на нос сядет, кому на ухо, а то примется летать перед глазами взад и вперед. Одним словом, настоящая сумасшедшая.
– Господи, как же вы не хотите понять, что я совершенно одна и что мне очень скучно? – пищала она каждому. – Вы даже и летать не умеете, а поэтому не знаете, что такое скука. Хоть бы кто-нибудь поиграл со мной... Да нет, куда вам! Что может быть неповоротливее и неуклюжее человека? Самая безобразная тварь, какую я когда-нибудь встречала...
Последняя Муха надоела и собаке и кошке: решительно всем. Больше всего ее огорчило, когда тетя Оля сказала:
– Ах, последняя муха... Пожалуйста, не трогайте ее. Пусть живет всю зиму.
– Что же это такое? Это уж прямое оскорбление. Ее, кажется, и за муху перестали считать. «Пусть поживет», – скажите, какое сделали одолжение! А если мне скучно! А если я, может быть, и жить совсем не хочу? Вот не хочу, – и всё тут.
Последняя Муха до того рассердилась на всех, что даже самой сделалось страшно. Летает, жужжит, пищит... Сидевший в углу Паук, наконец, сжалился над ней и сказал:
– Милая Муха, идите ко мне... Какая красивая у меня паутина!
– Покорно благодарю... Вот еще нашелся приятель! Знаю я, что такое твоя красивая паутина. Наверно, ты когда-нибудь был человеком, а теперь только притворяешься пауком.
– Как знаете, я вам же добра желаю.
– Ах, какой противный! Это называется – желать добра: съесть последнюю Муху!..
Они сильно повздорили, и все-таки было скучно, так скучно, так скучно, что и не расскажешь. Муха озлобилась решительно на всех, устала и громко заявила:
– Если так, если вы не хотите понять, как мне скучно, так я буду сидеть в углу целую зиму... Вот вам!.. Да, буду сидеть и не выйду ни за что...
Она даже всплакнула с горя, припоминая минувшее летнее веселье. Сколько было веселых мух; а она еще желала остаться совершенно одной. Это была роковая ошибка...
Зима тянулась без конца, и последняя Муха начала думать, что лета больше уже не будет совсем. Ей хотелось умереть, и она плакала потихоньку. Это, наверно, люди придумали зиму, потому что они придумывают решительно всё, что вредно мухам. А может быть, это тетя Оля спрятала куда-нибудь лето, как прячет сахар и варенье?..
Последняя Муха готова была совсем умереть с отчаяния, как случилось нечто совершенно особенное. Она, по обыкновению, сидела в своем уголке и сердилась, как вдруг слышит: ж-ж-жж!.. Сначала она не поверила собственным ушам, а подумала, что ее кто-нибудь обманывает. А потом... Боже, что это было!.. Мимо нее пролетела настоящая живая мушка, еще совсем молоденькая. Она только что успела родиться и радовалась.
– Весна начинается... весна! – жужжала она.
Как они обрадовались друг другу! Обнимались, целовались и даже облизывали одна другую хоботками. Старая Муха несколько дней рассказывала, как скверно провела всю зиму и как ей было скучно одной. Молоденькая Мушка только смеялась тоненьким голоском и никак не могла понять, как это было скучно.
– Весна, весна!..– повторяла она.
Когда тетя Оля велела выставить все зимние рамы и Аленушка выглянула в первое открытое окно, последняя Муха сразу все поняла.
– Теперь я знаю всё, – жужжала она, вылетая в окно, – лето делаем мы, мухи...
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852 – 1912), русский писатель.
Сказка о том, как жила-была последняя Муха
Из цикла «Аленушкины сказки», которые вышли отдельным изданием в 1896 г. Любимая книга писателя.
Текст приведен по изданию: Сказки русских писателей – М.: Детская литература, 1980.
Д. Н. Мамин-Сибиряк