Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 80 страниц)

– Стыдить меня пришел? – огрызнулся Михаил, хотя понимал – все верно говорит Захарьин.

– Да не стыдить! – Поморщился боярин. – Совет держать.

– С кем совет? Со мной? Здесь? – Глинский обвел руками вокруг. – В мешке каменном? Много я насоветую… я уж и позабыл, как оно там, за стенами… второй десяток лет гнию… по воле князя Василия вашего!

– А ты не собачься! – спокойно взглянул на него Захарьин. – Воля княжеская сегодня одна, завтра – другая.

– Так ты от него пришел? – затеплилось вдруг что-то в груди.

– Пока что сам по себе. – Мотнул головой боярин.

– И что мне с этого? – тепло сменилось холодком разочарования.

– А то, что скоро государь наш жениться будет.

– Овдовел?

– Можно и так сказать… – кивнул Захарьин.

– Чем я-то пособлю? Дочерей на выданье нет у меня! – Глинский не понимал куда клонит хитрый боярин.

– Дочерей нет… это точно… – согласился с ним Захарьин, – а вот племянница есть!

Князь Михаил быстро поднял голову и посмотрел в глаза боярину. Захарьин едва заметно улыбался.

– Елена?

Захарьин кивнул. Задумался князь. Сколько лет-то прошло… родилась она в 1508 году, значит восемнадцатый идет девке… Вспомнил, когда в железо его заковывали лет шесть ей было, хорошенькая такая, хохотунья… Да осиротела рано, отец-то ее, старший брат Михаила Василий слаб здоровьем был, сперва слепнуть начал, отчего Темным его прозвали, а потом и вовсе скончался, правда, это уже без него было…

– Заместо отца ты ей теперь, князь… – отчетливо произнес Захарьин. – Коли государев выбор на нее падет, так и тестем великокняжеским станешь. Кто ж тебя в остроге держать будет? И почести вернешь, и имения…

– От меня, что ли, зависит выбор князя Василия? – насмешливо спросил Михаил.

– Не от тебя. – Согласился боярин смиренно. – А вот отеческое благословение, да наставления правильные, когда все свершится, потребны будут.

– С чего ты взял, что девка меня слушать будет?

– С того, что во всем вашем роду ты был главным, и тебя все слушали. Нечто племянница, которой дядя заместо отца, поперек всей родни пойдет? Ну так я передам весточку?

Думал и молчал Глинский, лихорадочно перебирая в уме, что сулит нежданное замужество племянницы. Да и Захарьин не торопил, лишь шубу соболиную плотнее запахнул – мерзли старые кости в темнице каменной.

Это был случай… тот самый, о котором мечталось иногда ночами бесконечными… гнал от себя это наваждение Глинский, да возвращалось оно надеждой… Тряхнул седой головой князь:

– Передавай!

– Ну и договорились! – Захарьин быстро поднялся со скамьи – холод донимал уже. – Думаю, князь, не за горами твоя свобода. Ежели все по-нашему свершится, встретимся на воле уже.

– Прощай, боярин! – кивнул в ответ Михаил. Ему тоже хотелось, чтоб Захарьин ушел поскорей. Тот не заставил себя ждать. Лишь совсем скоро дверь вновь отворилась, вошел стражник и кинул князю шубу богатую, пояснив кратко:

– С плеча боярского тебе!

– Нечто начинается… – Мелькнула мысль.

Глава 9. Торговля живым товаром.

Давно уже обосновался Свен Нильсон в Новгороде. Торговля удачно шла – грех жаловаться. Были и потери, и суда тонули иногда, да случалось и разбойнички морские без рода – без племени пошаливали, только все равно с прибылью оставались купцы. Несмотря на все потрясения, что испытал Господин Великий Новгород от московского князя Ивана III, решившего отобрать все вольности привычные, торговый люд быстрее всех оправился, ко всему приспособился. Когда случились погромы да бесчинства московских ратных людей, только-только собирался молодой купец Нильсон выйти из Стокгольма со своим первым товаром. Слух разнесся от купцов ганзейских, что бежали от бед новгородских. Загоревал тогда Нильсон:

– Что ж с товаром-то будет? Куда сбыть теперь?

Только бывалые купцы усмехались, (кто, конечно, потерь избежал):

– У русских такое часто бывает. Передерутся, да замирятся. Здесь, главное промеж них не оказаться.

И впрямь, вскоре объявили, что шведский посол да новгородский наместник вечный мир подписали, да свободу торговли вечно хранить обязались. И на том крест целовали.

Обрадовался Нильсон. В путь заторопился. Сколько лет в помощниках у купца готландского ходил, с малолетства по торговой части обретался, там и денег скопить смог – свое дело открыть решился. Прикупил товара в Стокгольме, суденышко небольшое, но по виду прочное, со шкипером договорился, хотя многие отказывались, а этот старик рукой махнул:

– Какая разница, где помереть!

Отговаривали Нильсона:

– Осень на носу!

– Лед встанет – зимовать придется!

Но выхода не было другого. А товар куда? Купцу чем быстрее сдать, тем выгоднее. Все дело в обороте.

Так и пришел впервые Нильсон в Новгород. С погодой-то повезло. Проскочили – ни штормов тебе, ни ветров противных. Город и впрямь поразил молодого купца. Волхов был главной улицей, от которой разлеглись его половинки – Софийская и Купеческая. Размеры города вызывали восхищение… что там Стокгольм, или его родная Мура на западе Швеции – деревушки. Одно удручало – слобода немецкая вся была сожжена.

– Видимо размашисто громили здесь люди князя московского… – подумал купец обеспокоенно рассматривая пепелище.

– Ничего, друг заморский, – вдруг кто-то неожиданно произнес по-шведски и хлопнул Свена по плечу. Молодой швед опешил и мгновенно обернулся, обнаружив у себя за спиной розовощекого статного молодца, в добротном кафтане, туго перепоясанном кушаком и с лихо заломленной шапкой.

– Купец новгородский! – догадался Нильсон.

– Отстроимся сами и вас, гостей, отстроим. – Продолжил новгородец и, широко взмахнув рукой, указал на уже стучавших во всю топорами плотников. – Новгородцы на всю Россию самые искусные мастера. А про то, – кивнул на пожарище, – не тужи. Ныне мы под Москву забраны. Туда же и вольность нашу вместе с колоколом вечевым свезли. Но торговать будем! – Тряхнул головой уверенно. – Князь московский посадницу нашу в темницу кинул, а нам торговать велел. А что сожгли…, завсегда так, без топора да красного петуха разобраться не могут. Да и пограбить охотников всегда набежит, свистеть не надо. А ты, друг заморский, пошли со мной, к моему двору. Про товар свой расскажешь, о цене потолкуем. – Хитро подмигнул новгородец, но тут же расхохотался, скаля ровные белые зубы. – Да не бойся ты! – Опять по плечу хлопнул топтавшегося в нерешительности шведа. – Меня Тишкой Густяком кличут. Каждая собака знает на торгу новгородском. Мой род, – ударил кулаком себя в грудь так мощно, что казалось, зазвенит сейчас, – честностью славен. На том деды наши стояли, и мы не сдвинемся.

Так и сошлись они, и почитай лет тридцать уже дружили. Почти побратимами стали. Со временем женился Свен на красавице Анните. Хорошо жили, душа в душу. Жена помощницей во всех делах была, много раз и в Новгород приезжала со Стеном. А потом и дети пошли – сперва мальчик, а затем и девочка – красавица Улла. Только Господь дал, Господь и забрал их всех у Свена. Уж пятый год шел старшему, а дочке третий, отправился Нильсон как обычно в Новгород с товарами, а тут беда и приключилась – чума, бушевавшая в Европе, докатилась и до Швеции. Умерли все. Когда вернулся Свен домой в Стокгольм в живых никого не застал. Даже где могила их неведомо. В эпидемию всех в одну яму сбрасывали.

Тяжело переживал Свен потерю близких. Опустел стокгольмский дом, пусто было и в Новгороде. Тихон, друг старинный, уговаривал жениться, да лишь отмахнулся от него Свен. Так и шли года. Постарел швед, волосы совсем выцвели, глаза видели хуже, но дело свое держал Нильсон в полном порядке. Ходил, как и прежде плечи широко развернув, голову не склоняя. А вот ноги уже подводить стали, болели, оттого прихрамывал слегка, да на посох опирался, но шаг остался прежний – размашистый, поступь твердая. Мысли о старости да кончине неминуемой посещали, конечно. Тогда задумывался Свен. Крупная складка-морщина темнела меж бровями:

– На кого дело свое оставлю? Кому добро-то передать?

Сам Нильсон был родом из Моры, что в центре Далекарлии шведской – край лесной, да горный, озерами да реками разукрашенный. Когда-то сбежал мальчишкой, рассказов заезжего купца понаслушавшись, да с тех пор лишь однажды домой приезжал. Постоял на погосте родительском, послушал жалобы Барбро, сестры младшей, что замужем за рыбаком местным была. Посмотрел, как пьют они вместе с бездельником-мужем, на убогость и нищету их от лени великой. Кинул монет несколько – то-то пир сразу разгорелся. Только заметил, как блеснули алчно глаза сестры, нехорошо засверкали, не по-доброму. Понял, что чувств никаких у него нет. Тут же нашел себе причину и немедля отъехал. Помнил, как клянчила сестра еще денег у него, просила не забывать, рядом ее дочка худенькая терлась, исподлобья глядела, но долго не провожали – горело видимо все внутри у Барбро, тут же в дом вернулась, где ждал ее пьяный муж. За ней и дочка побрела, часто оборачиваясь на богатого родственника.

– Ну не им же! А…, – махал рукой купец, – Тихону оставлю!

Любил Свен Новгород с его шумным торгом на правом берегу Волхова, который не заканчивался ни зимой, ни летом. Летом река наполнялась кораблями да ладьями, зимой стремительно мчались по льду сани – привозили, увозили, а начиная от берега лавки, лавки, лавки… в 42 ряда – кожевенные, котельные, серебряные, иконные, хлебные, рыбные… С запада везли – сукно, медь, свинец, олово, квасцы для дубления, вина разные – фряжские, рейнские, гишпанские… с востока – кожи выделанные, воск, меды, рыба красная, рыба черная , соль, жемчуга и, конечно, меха: соболя – сороками, белок – бочками… Всем заправляли сотни купеческие, следили строго, что торг честный шел. Шведы да немцы селились на отстроенном дворе, между Славной и Ильиной улицей. Новгородцы называли двор Немецким, а иностранцы про себя двором Святого Петра, по церкви, что была тут быстро возведена. Русским вход на Немецкий двор воспрещался, так что Нильсон всегда в гости ходил к Тихону, а не наоборот. Вот и сейчас, отдав нужные распоряжения, направился Нильсон к другу своему закадычному. Дошел неторопливо, по пути в лавки привычно заглядывая. Вот и частокол знакомый, выше Свена будет, а тот роста-то не малого, ворота широкие распахнуты:

– Знать, приехал кто-то к Тихону. – Догадался Нильссон. И правда, на дворе стояло несколько оседланных лошадей, да пара воинов в тулупы поверх доспех одетые, топтались неподалеку от привязи – морозило…

– А гости-то, кажись, незваные… – Подумал швед, и тут же из дома показался приказчик Густяка, приветственно помахал рукой истинному гостю и почти бегом бросился к нему.

– Господин Нильсон, не знаю даже, как и сказать. – Почтительно поклонился и шепотом заговорил приказчик, озираясь на стоявших во дворе воинов. – У Тихона Степановича от дворецкого самого великого князя московского люди пожаловали. Зачем – того не ведаю.

– Давно? – спросил купец.

– Да прям перед вами, господин Нильссон. – Приказчик виновато развел руками.

– Не переживай! – махнул рукой Свен. – Нам старикам спешить уже некуда. Погода ныне хорошая, морозец легкий, а шуба у меня теплая – твой хозяин позаботился. Посижу, о делах своих не торопясь поразмышляю, а там, глядишь, и Тихон освободится.

Сказано – сделано. Приказчик, спросив, не надобно ли чего, тут же испарился, а Нильсон присел на широкую лавку, закутался поплотнее в шубу, да задремал тут же по-стариковски. Снилось ему давно умершая сына Анника, сынишка да дочка-малютка Улла, только выросла она уже, а жена с Бернтом какими запомнил их, такими и остались. Все втроем они стояли на берегу моря и махали руками, а корабль со Свеном все ближе и ближе к ним. Только почему-то Аннита с сыночком становились все меньше и меньше. А дочка-то красавица, волосы света пшеницы золотистой, глаза... утонуть можно в глубине бездонной… И ветер паруса наполняет, да только никак не может корабль пристать. Матросы бегают, суетятся, шкипер покрикивает, да все бестолку. А Свену все равно, он любуется… Вот они милые, вот они родные, и кто ж небылицы рассказывал, что черная смерть их забрала…

Старик иногда просыпался, разбуженный каким-то шумом во дворе, то лошадь заржет, то баба-кухарка ведрами прогомыхает. Приоткроет чуть веки и быстрее обратно в сон, к своим поближе…

А гости и впрямь были у Тихона Степановича серьезные. Привез таки Охрюта девку Любаву в бывший вольный, но оставшийся великим, Новгород. Потоптался на дворе у наместника князя Ивана Ивановича Оболенского, понятно, что не к его милости в гости – не по чину, так…, с дворней, да с воинами потолковать к кому из купцов сунуться, кто побыстрее поможет от товара живого избавиться. Что за товар, понятное дело, не сказывал. Языком болтать Охрюта не любил, да и хозяина своего боялся – знал, Шигона в любом деле огласки не потерпит. Девка-то была Соломониева, т.е. Сабуровых, а вторым человеком после Оболенского в Новгороде бы боярин Иван Константинович Сабуров, сродственник опальной царицы и сам в чине дворецкого.

– К Густяку иди! – уверенно подсказал ему старый дружинник, оказавшийся знакомым еще по походу на Тверь.

– К Густяку? – Переспросил Охрюта.

– К нему самому! – Утвердительно кивнул воин. – К Тихону Степановичу. Самый уважаемый купец в Новгороде.

– А где найти Густяка?

– Да, там! – Махнул рукой неопределенно дружинник, показав куда-то за забор. – На Торговой стороне. Спросишь любого – покажут.

Охрюта со двора вышел, оглянулся – не смотрел ли кто в след. В седло поднялся, своим головой мотнул – за мной, мол. Поехали.

Любава совсем сомлела от бешеной скачки. После того что случилось, того что сделали с ее ненаглядной госпожой, собственная судьба мало интересовала девушку. Одеревеневшее тело плохо слушалось, и если б Охрюта вовремя не заметил, да не приказал своим стражникам привязать ее веревкой к седлу, давно бы уже где-нибудь выпала, да разбилась. И не холод ее сковал, нет, Охрюта и здесь позаботился, хоть и щерился ненавистью из узеньких глаз, закутал, замотал в тулуп овчинный. От безразличия окоченела она.

Тихон Степанович сидел в горнице, за столом широким, погруженный в какие-то подсчеты замысловатые, что дела торговые всегда сопровождают. Шум во дворе оторвал от занятия скрупулёзного.

– Что там такое? – Подумал, а дверь уже скрипнула, и на пороге Ермей показался с готовым ответом.

– От дворецкого Шигоны великого князя Василия человек к тебе, Тихон Степанович, а с ним девка. – Молвил и затих Ермей. В комнату не вошел, так и остался в дверях, зная, что хозяин скор на решения.

Тихон хоть и нахмурился – и чего здесь забыли люди московского князя – мелькнула мысль, но вслух бросил, ждать не заставляя:

– Зови!

Приказчик кивнул и исчез.

Охрюта ввалился по-хозяйски. Прямо с порога шагнул на середину комнаты, оставляя на полу мокрые следы. За ним маячила в дверном проеме девичья фигурка. Несмотря на огромный тулуп было сразу заметно, как тонка и хрупка она:

– Имею к тебе поручение от дворецкого великого князя Василия! – Важно начал сотник, даже не удосужившись назвать себя.

– Слушаю тебя. – Спокойно отвечал ему купец. – Что за дело? Может прикупить что захотел великокняжеский дворецкий? Иль продать?

– Во-во, верно подметил, – ощерился Охрюта, – именно, продать!

– Что за товар? – Тихон был по-прежнему невозмутим.

– А вот! – обернулся сотник к Любаве. – А ну, девка, подь сюда, покажись.

Тихон видел, что девушка с трудом оторвалась от косяка и едва шевеля ногами сделала несколько медленных шагов вперед.

– Заморозил совсем, что ли, поганец… – зло подумал про сотника купец. Головой покачал:

– Не по адресу с просьбой такой, служивый… Я медом, воском, пенькой, мехами торгую, но не людьми.

– А я и не с просьбой к тебе пришел… – угрожающе повысил голос сотник, – то приказ самого Ивана Юрьевича Поджогина Шигоны! И я, его сотник Охрюта, затем сюда и прибыл, дабы тебе это передать.

Не ответил купец, промолчал, хоть внутри полыхнуло гневом. Сдержался, подавил в себе. Посмотрел внимательно на Любаву. Девушка стояла не шелохнувшись, отреченно смотря в сторону.

– Не чисто дело! Ох, не чисто… – Заскреблись кошки на душе. – Напаскудили московские… – Догадался купец. – Теперь следы заметают.

И в подтверждение догадки Тихона Охрюта продолжил таким же уверенным тоном, посчитав, что уже запугал купца:

– И не тебе велено продать, а через тебя! И подале! Твой удел сыскать купца заморского, иноземного, дабы увез ее за моря. И поскорее!

– Поскорее не получиться! – Купец жестом показал на широкую лавку, что стояла с другой стороны стола. Сесть приглашал. Тенью мелькнул Ермей, появились кувшины, ковши и снедь нехитрая.

– Это почему ж? – Недовольно буркнул Охрюта, но охотно развалился на лавке, схватил ковш, плеснул в него из кувшина, поднес к плоскому носу, втянул ноздрями, крякнул от удовольствия и выхлебал махом. – Хорошо вино! – Рукавом утерся. – Иноземное?– Глазки хитрые раскосые снова впились в купца. – Почему же скоро не получиться? – Повторил вопрос.

– Вино фряжское… – начал пояснения Тихон, – а быстро не получиться потому, что ты ж девку за море хочешь отправить…

– Ну и… – не терпелось Охрюте. Быстро налил себе еще вина, быстро вылакал. Поцокал языком от удовольствия. – Хорошо живешь, купец, прямо, как боярин!

– Торгуем… – пожал плечами Тихон, а про себя добавил, – морда татарская. – Но вслух сказал:

– Пей вволю. Скажу – еще принесут. А за море отправить лишь по весне можно. Во льду моря ныне. – Руками развел, мол, что поделаешь.

Сотник нахмурился, обдумывая. Опять потянулся к кувшину, налил, выпил, опять налил. Мелькнул Ермей – на столе появился новый кувшин.

– Ха! – усмехнулся Охрюта, рыгнул довольно, – Эк, дворня твоя натаскана. Лишь гость подумал, а оно тут как тут, на тебе! – Пьяно вывернул ладонь, указывая на вино.

– То не дворня, – Все также спокоен был Тихон, – то приказчик мой.

– Один черт, холоп. – Сотник совсем опьянел. Вино на вкус не казалось крепким, но в голову ударило, зашумело, отяжелило, хотелось лечь и заснуть.

– Чья девка-то? Как зовут? Сколько хочешь? – хозяин внезапно забросал охмелевшего гостя вопросами.

Охрюта опешил. Не ожидал. Голова соображала туго и неумолимо клонилась к столу. Но сотник собрался с силами, поднял вверх скрюченный грязный палец, погрозил:

– Много… спрашиваешь…

– Как не спрашивать! – Тихон изобразил искреннее недоумение. – Коль есть товар, так чтоб торговать его, знать суть надобно… Где добыт, или пойман, или сделан?

– Ты… это… слышь… – Охрюта сколь мог через стол перегнулся к купцу поближе, обдал смрадом перегара и гнилых зубов, – меньше спрашивай… дело… велико… княжеское… ик… не твоего ума…

– Зовут-то как хоть?

– Да, как хочешь…, ик…, называй. – Сотник начал икать, судорожно схватился за кувшин, стал хлебать прямо из горла, стараясь заглушить судорожное дергание кадыка. Тихон смотрел чуть презрительно, как рубиновые капельки стекают по жидкой бороде татарина.

– Лю…, Любава! – Оторвался наконец от вина осоловевший Охрюта. – За море… ее… надо… – Голова неудержимо клонилась в столу, но он еще силился, – а там… назовут… как хотят… опоил… ты меня… – Сотник рухнул и захрапел.

Тихон Степанович внимательно посмотрел на девушку. Любава стояла также недвижимо, как будто происходившее в комнате ее абсолютно не касалось. Тихон медленно поднялся из-за стола, обогнул его и приблизился к ней.

– Может молвишь сама что-нибудь пока этот пес дрыхнет? – кивнул головой н храпевшего сотника.

Любава подняла на мгновения глаза и тотчас отвела в сторону. Но вздоха глубокого утаить не смогла.

– Н-да… дела… – задумался купец. – Эка напасть! И девка-то видать хорошая… вона глаза какие чистые, искренние… спасать как-то надо…

– Сядь, – показал на лавку у окна, – в ногах правды нет. – Опустилась послушно. Купец присел рядом на краешек. Любава вдруг встрепенулась, на него посмотрела и молвила с жаром:

– Сделай все, как он говорит, добрый человек. Не спрашивай ни о чем, не накличь беду на себя и дом свой. Хватит того, что уже свершилось! – И вновь потупилась, отвернулась от него. Тихон успел заметить, как заалели щечки, да слезинка одинокая скатилась по щеке, замерла и сорвалась на пол.

– Беда с тобой! – Вздохнул тяжело купец и вернулся на прежнее хозяйское место. Покосился на разлегшегося Охрюту. Появился Ермей, отодвинул от спящего посуду, что не перебил, глянул на хозяина:

– Убрать со стола?

Густяк покачал головой:

– Не надо!

– Там Свен Нильссон тебя дожидается.

– А чего сразу не сказал? – Вскинул брови хозяин.

Ермей показал на спящего:

– Этот уже был здесь.

– Хорошо, – кивнул купец, – присмотри за ним, а я выйду.

Глава 10. Сделка.

Найдя во дворе задремавшего Нильссона новгородец опустился рядом с ним на скамью.

Проснулся и Свен. Огляделся по сторонам немного осоловело. Только было к берегу корабль подошел, только он руки протянул, чтоб обнять родных, как вдруг исчезла сначала Аннита с сыночком, а дочь еще оставалась, руки к нему протянула и… пропала. И сон улетучился. А тут и Тихон рядом.

– О, Тихон, здравствуй. – Свен, еще нахохлившийся со сна, приветствовал друга.

Густяк покачал головой, но промолчал.

– Что случилось, дружище? – Обеспокоился швед. Про сон и забыл, хотя что-то приятное, чуть щемящее осталось в груди. Но его больше сейчас озаботил вид старого друга. – Это связано с нежданными гостями? – Показал рукой на бесцельно болтающихся по двору воинов.

– Нежданный гость хуже… – Начал было Тихон, смотря прямо перед собой, а Свен подхватил:

– Знаю, знаю, хуже татарина.

– А если он еще и татарин, то хуже втройне. – Мрачно закончил купец.

– Может я пойду? В другой раз? – Предложил швед, видя, что друг не разговорчив.

– Нет, нет… – Спохватился Тихон и развернулся весь к Свену. Озарило! – Ты-то мне как раз и нужен! – Правильная мысль пришла к нему в голову. Конечно, Свен! Никто другой! – Ты то мне и поможешь!

– Конечно, помогу! – Тут же согласился купец, даже не представляя о чем пойдет разговор.

– И мне, и не только… может и себе… – Хитро вдруг заулыбался Густяк.

– Говори давай! Любите вы русские все загадками… – заулыбался в ответ швед.

– Тогда слушай! – Пригнулся к его уху Тихон. Даже воротник на шубе приподнял, лица спрятал – ни один звук не должен ускользнуть в чужие уши.

По мере рассказа мрачнел старый швед, качал головой осуждающе, порывался что-то сказать возмущенно, но Тихон не давал, знаком показывал – не перебивай!

– И что ты мне предлагаешь? – Были первые слова Нильсона после того, как он наконец дослушал до конца рассказ новгородца. – Купить человека? – Почти бесцветные брови поднялись вверх, морщины превратились в сплошную сетку, а нос угрожающе заострился и покраснел от возмущения. – Да ни в жизнь! – Замотал головой Нильсон.

– Да послушай, ты меня! Только мы сейчас с тобой можем спасти ее! Только ты и я! Ежели этот пес московский к другим пойдет? И нам житья не будет, и девка пропадет ни за грош. Для них она тьфу, монета стертая. Или вовсе ножом, да под лед. Ты морду этого татарина увидишь, сам поймешь – ему человека прирезать, что муху. А девка-то добрая, – шептал горячо, – по глазам ее вижу… в беде она… К себе заберешь, помощницей будет, а на Немецком дворе кто ее потом тронет? Сам говорил – купцы в Стекольну писали, вскорости посол ваш приедет на Москву, новый договор заключать, а ваш двор вне русских земель будет, дабы от распрей временных, что меж государствами случаются, торговым людям убытка не было. Весна придет, с тобой в Швецию и отъедет. А там, вольна себе… отпустишь на все четыре стороны… спасать ее надо, душа-то чистая, христианская… ну, Свен, решайся…

Швед опустил голову задумался… сон почему-то давешний вспомнил… Уллу, дочку свою светловолосую.

– Давай, старче, соглашайся, – настаивал Тихон, – пес этот скоро очнется…

– Ладно, – нехотя мотнул головой Свен, шапку снял, встряхнул волосами густыми цвета снега пушистого, – согласен!

– Вот и молодец! Вот и чудесно! – Обрадовался новгородец. – Дай обниму тебя, друг мой закадычный. – Старики обнялись и почему-то оба прослезились. Так и сидели рядком, по спинам друг дружку похлопывая. Даже пробегавшие по двору приказчики Густяка останавливались, засматривались – чего это старики вздумали обниматься, и даше спешили по делам своим торговым.

– Только торг я держать буду! – твердо заявил Густяк, оторвавшись от друга своего.

– Это почему же? – удивился Свен. – А я что хуже имею?

– Да не хуже, старина! – усмехнулся Тихон, – Может даже лучше моего, но для татарина, ты сделаешь вид, что по-русски не гу-гу. Говорить будешь по-шведски, а я переведу всё! Как от него избавимся, так и с девкой поговорим. Не пожалеешь! – Заметил в конце, видя промелькнувшее в глазах шведа сомнение.

– Тихон Степанович! – вырос перед ними Ермей. – Этот, – головой в сторону дома показал, – заворочался…

– Видать просыпается… вино-то крепко шибает, да не очень долго… – Пояснил Свену Тихон, – значит, пора и нам идти торговаться. Пойдем, что ли?

Свен кивнул, и старики помогая друг другу, д крякнув пару раз, поднялись со скамейки и к крыльцу направились. Ермей, забегая вперед, дверь распахнул.

Любава все также неподвижно сидела у оконца на лавочке, как оставил ее Тихон. Охрюта распластался на столе. Спал еще, но беспокойно. Ворочался, кому-то грозил…

Старики, друг дружку поддерживая за локти, к Любаве сначала подошли. Девушка даже не шелохнулась, смотрела куда-то в одну точку. Тихон слегка подтолкнул друга – смотри, мол. А Свен остолбенел прямо. Перед ним сидела его … Улла, что во сне он видел. Старик даже позвать ее захотел, но горло предательски сжалось, и выдавить смог один лишь звук:

– У-у-у… у-у-у, – и нечего больше.

Тихон посмотрел на него обеспокоенно.

– Что это с ним? Часом не плохо? – и повел, повел в сторонку, на другую лавку, чтоб татарин не особо разглядывал кому девку-то пристроим сейчас. Усадил Свена, головой покачал – старик-то не мог глаз оторвать от девушки. Видно было, как тяжело дышит, а глаза-то загорелись… Жарко стало Свену, шапку скинул, ворот тяжелый распахнул. Ермей выскользнул, ковш с квасом подал. Свен не отводя взора, выпил жадно. Потом к стене откинулся, но все смотрел на нее и смотрел.

Вздохнул Тихон, но делать нечего, надо татарина будить, да побыстрее сладить с ним.

– Эй, сотник! – Толкнул его в плечо раз, другой. Охрюта зашевелился, промычал что-то, но голову поднял, обвел всех помутненным глазом. – Вставай давай, просыпайся. – Тихон опять потрепал его за плечо. Сотник мотнул головой, плечами повел, как бы руку пытаясь сбросить. – Нашел я тебе покупателя! – торжествующе объявил ему Густяк.

– А? Что? Кого? – Не мог никак вникнуть татарин. Взглядом с трудом обшаривал комнату. Наконец, уткнулся в Любаву и… протрезвел вмиг – Шигону вспомнил, зачем послали его сюда.

– А? – повторил, – Кто? Кто покупатель? – на Тихона теперь смотрел.

– Да, вот! – Новгородец рукой в другую сторону показал – Купец истинный из земли свейской к нам прибыл. Скоро назад пойдет, с ним она и поедет.

Татарин пытался внимательно рассмотреть о ком сейчас шла речь. Прищуривался, но кроме копны седых волос в полумраке горницы различить не мог.

Но и Тихон ему времени на раздумья не оставлял:

– Ты цену давай оглашай! Торг начнем, после купчую составим и по рукам ударим, коль сойдемся. Деньги получишь, да и путь, хозяин поди заждался.

Упоминание о Шигоне подстегнуло сотника. Чего тянуть-то, в Суздаль еще гнать надобно обратно. Шигона приказал чтоб быстро, одна нога здесь, другая там, вернуться и охранять велено опальную Соломонию.

– Ты цену-то называй! – Гнул свое Тихон. Свен сидел, прямо как и девушка, застыв в неподвижности. Густяк настороженно посмотрел на одну, потом на другого, но важнее было разобраться с татарином. Тот напряженно думал, что сказать. Как-то он раньше-то не сообразил, надо было у хозяина что ль спросить, сиди теперь, майся. Почем отдавать-то, бес его знает! Да этот еще торопит. Глазки татарина в щелки превратились, закряхтел от раздумий тяжких. Потом, была не была, брякнул:

– Пятьдесят!

– Чего пятьдесят? – быстро спросил новгородец.

– Чего-чего, – передразнил его татарин, – гривен! Вот чего!

– Гривен… – теперь пришла очередь новгородца повторить за ним изумленно.

– А что? – неуверенно произнес Охрюта. Глазки-щелки приоткрылись, настороженно смотрели на купца. Переборщил что ль…

– А то, что пятьдесят гривен это вот столько… – руками показал Тихон, – серебра. Пятьдесят гривен это пять рублей московских… Слушай-ка, – купец присел с ним рядом, стараясь не вдыхать носом тяжелый дух, исходивший от татарина, – ты, я вижу, в делах наших не силен. Твое дело воинское… – Охрюта кивнул удрученно, – но тебя-то ко мне небось почему послали? – И сам ответил:

– Потому что на весь Новгород мое имя честное известно. Так?

– Ну так! – Опять кивнул Охрюта, но смотрел настороженно.

– Тебе небось хозяин еще наказ дал, чтоб и по-быстрому, и не за дешево. Так?

Как мысли читал! Охрюта даже поразился. А купец не спускал с него внимательных глаз.

– Цена твоей девке гривна одна! Ну, две! Но, – видя, как глазки-щелки расширяться стали, добавил, – мы поступим по-другому… В купчей напишем пять гривен, а дадим шесть, одну тебе – за службу! Надо ж и себя возблагодарить? Ну? Согласен? – новгородец впился прямо в татарина.

Охрюта заерзал на лавке. Глазки забегали, с одной стороны не продешевить бы, с другой, все чин чинарем предлагает купец. Да и про имя его Охрюте на наместническом дворе верно молвили.

– По рукам? – Не отставал от него купец.

– Вот бес, привязался! – думал про него неприязненно татарин. _ Да куда деваться-то?

– А купец-то свейский? – Из последних сил уже спросил Охрюта, вспомнил еще один наказ Шигоны.

Тихон быстро повернулся к Свену и сказал по-шведски:

– Свен, быстро говори что-нибудь на своем языке! И еще я назову тебя Нильсом Свенсоном для него. Потом объясню! Ну не молчи же, Свен! – почти умолял его Густяк, видя, что старый друг еще пребывает в оцепенении. Даже Охрюта напрягся в ожидании.

Нильсон очнулся наконец и хрипло пробормотал:

– Что ему от меня надо, Тихон? Что он хочет услышать?

– Ну? Доволен? – Густяк повернулся к татарину. – Свейский купец, зовут его Нильс Свенссон. Родом с острова Готланд.

– Так свейский или с острова? – Охрюта прицепился к последнему слову.

– Какая тебе разница. Это одно и то ж. Только Готланд сейчас под датчанами, кажись, но живут там свейские купцы. Испокон века с нами торгуют. У них там то одно королевство, то два. Сами разобраться не могут. Да свейский он, свейский… – подбодрил Охрюту, видя, что тот еще колеблеться. – Ну, по рукам? – И протянул ладонь татарину с омерзением думая, что сейчас коснется его грязной лапы.