Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 80 страниц)

– Умели делать и тогда… – Пожал плечами Беннет.

– А у тебя? – Андерссон сделал шаг в сторону, обходя монаха, и посмотрел в упор на Гилберта. Юноша не шелохнулся, не отвел взгляд в сторону, и меч не протянул. Рыцарь нахмурился. Брат Беннет снова постарался встать между ними.

– Отойди, монах! – грубо сказал наместник, опять сдвигаясь. – А ты, видать в отца пошел… – Андерссон сощурился, смотрел злобно.

Гилберт молчал, лишь синева глаз приобрела отблеск стали.

– А ну-ка… – рыцарь отшвырнул старинный меч, потерянный кем-то из его потомков, ходивших покорять язычников финнов, и в мгновение ока выдернул свой длинный меч. Жалобный визг оставляемых пустыми ножен неприятно прозвучал в тишине.

– Мой господин… – Беннет так и норовил встать между ними.

– Прочь с дороги! – заревел рыцарь, ударив в грудь монаха, и устремился вперед на Гилберта, замахиваясь мечом. – Я проучу тебя, щенок!

Длинный клинок со свистом разрезал пустоту воздуха. Юноша просто чуть уклонился, и вложивший всю свою силу в удар меча, Андерссон почти упал, уткнувшись концом лезвия в землю. Лишь это спасло старого война от позорного падения. Собравшись, наместник попытался нанести удар с разворота, но вновь клинок разрезал воздух, увлекая за собой хозяина. Тяжелые доспехи делали рыцаря неповоротливым, а одетый в рясу Гилберт легко уворачивался от ударов.

Андерссон решил изменить тактику. Нанес удар сверху и чуть наискось.

– Вжих! – Скрестилась впервые сталь. Меч Гилберта был много короче оружия наместника. Ему приходилось выбирать более близкую позицию к противнику и принимать удары перекрестьем. С нарастающим волнением следил за поединком брат Беннет. Увы, помочь ничем он не мог! Сыпались искры… Обманный выпад Андерссона. Отбит. Еще! Отбит. Гилберт сам атаковал и кончик его меча чиркнул по шлему наместника. Рыцарь был в бешенстве, что какой-то мальчишка, московит, дерется на равных с ним и он, Ганс Андерссон, ничего поделать не может. Мало того, частота ударов Гилберта возрастала и уже не раз старого воина спасала лишь прочность доспехов.

– Убьет, ведь, убьет его… – судорожно думал старый новгородец, видя, как его ученик постепенно начинает загонять рыцаря. Андерссон уже тяжело дышал, было видно, как по его лицу струился пот, но его преследовала неумолимая сталь и безжалостный взгляд юного противника. Еще минута, другая… и все будет кончено…

– А-а-а! – Торжествующе вдруг взревел наместник. В сшибке треснула сталь старого доброго шведского меча, что беспощадно оставляла вмятины на дорогих рыцарских доспехах. Хрустнул, и переломился клинок. В руках Гилберта оставался лишь короткий обломок, торчащий из перекрестья… Андерссон размахнулся изо всех сил, мечтая о последнем ударе, который разрубит пополам его противника. Чудо немецких оружейников тускло блеснуло в воздухе, опустилось, и на пути клинка… оказался брат Беннет. Ошеломленный Гилберт видел, как сталь перерубая кости, входит прямо в плечо его учителя и наставника… брызги горячей крови окатили юношу с ног до головы… Брат Беннер медленно опускался на землю, увлекая своим телом врубившийся в него рыцарский клинок, который Андерссон не смог удержать в руках… И в этот момент всех оглушил крик:

– Остановить! – изо всех сил к ним несся отец Мартин. В момент последнего удара, прервавшего жизнь монаха, настоятель вошел в обитель. Таким его еще никто не видел. Глаза исторгали огненные стрелы, капюшон был заброшен за спину, он поднимал к верху руки сжатые в кулаки и продолжал кричать на наместника:

– Вон! Вон из монастыря! Святотатец! Вон!

Ошеломленный неожиданной развязкой рыцарь потихоньку начинал приходить в себя. Он еще не до конца осознавал, что произошло, но крик настоятеля, как бы встряхнул его и напомнил о том, кто он есть сам. Андерссон горделиво задрал подбородок и хотел что-то сказать, но приор не дал ему открыть даже рта.

– Вот! – Отец Мартин закинул руку за спину, выудил что-то из заплечной сумки и швырнул в лицо наместнику. – Это королевский приказ! Немедленно найти судно и отправить меня в Стокгольм! А сейчас – вон из монастыря!

– Но…

– Я сказал: королевский приказ! Или король Густав для вас пустой звук? Я передам все виденное здесь ему лично! И повторяю: Вон из моей обители.

Два стражника, что прибыли вместе с отцом Мартином из Або, испуганно жались где-то позади, не желая ни во что вмешиваться. Немногочисленная братия безмолвно окружила место поединка. Кто-то из монахов опустился на колени перед лежащим навзничь Беннетом, и шепча слова молитвы, прикрыл ему глаза.

Рыцарь было потянулся за своим мечом, но отец Мартин яростно повторил:

– Вон из обители!

Андерссон вздрогнул, распрямился и стараясь гордо нести свою голову в помятом шлеме, пошатываясь удалился. Стражники на некотором расстоянии, стараясь не громыхать по булыжникам коваными сапогами, последовали с опаской за ним.

Настоятель опустился на землю и закрыл лицо руками… Все молчали. Гильберт выпустил из рук обломок меча и то, что еще несколько мгновений назад было оружием беспомощно и жалобно звякнуло о камни. Отец Мартин отнял руки от лица, поднял голову и посмотрел на юношу:

– Гилберт Бальфор, англичанин, меня вызывают в Стокгольм, и ты поедешь со мной! – голос настоятеля звучал строго и сухо. – Я не знаю, чем закончится эта поездка, но твоя судьба теперь в руках Всевышнего и будет решаться именно там. Наместник злопамятен и будет стремиться свести с тобой счеты. А вам братья Филидор и Филипп, – приор повернул голову к монахам-аптекарям, один из которых продолжал стоять на коленях у тела погибшего, – остается лишь похоронить несчастного нашего брата Беннета. Займитесь этим скорбным делом Я уезжаю, за меня останется брат Генрих. – Высокий монах, заведовавший монастырской библиотекой, низко поклонился приору.

Глава 5. Ведьма.

Вот и не стало старого Свена Нильсона. Горько рыдала Улла-Любава, плакал, утирая струящиеся слезы, маленький Бенгт. Добрую память оставил по себе старик. Целых пять лет он оберегал и заботился о них, как о своих родных детях. Хоть и звалась Улла его женой, но никаких супружеских отношений не было. Отец и дочь! А Бенгт, сын несчастной Соломонии Сабуровой и вовсе был Нильсону внуком. Ласкал его старик, баловал гостинцами, что привозил из ставшего теперь далеким и недосягаемым Новгорода. Здесь Свен был непреклонен. Как тогда вернулись, больше Улле ездить с ним он запретил. Наотрез. Пыталась было спорить – бесполезно. Так и жили. Свен уходил с товаром в Россию, Улла распоряжалась по дому, делала закупки, заготовляла новые товары, подыскивала покупателя повыгоднее на то, что Свен привезет в очередной раз из Московии. А тут вернулся старик совсем плохой. На море просквозило его, слег еще на корабле. Матросы так и принесли на руках его в дом. Выхаживала, лечила жена-дочка, да все бестолку.

– Видно, мой час пришел… – прошептал посиневшими губами старик, как-то вечером. Тяжелые хрипы вырывались из груди. – Вон там… – показал пальцем на стол, – в верхнем ящике… возьми…

– Хорошо, хорошо… – Улла старалась успокоить больного., вытирая непрерывно катящийся пот.

– Нет! – старик был настойчив. – Возьми сейчас… при меня… пока я еще… жив… – речь давалась ему с трудом.

Улла прошла к столу и открыв верхний ящик, извлекла оттуда какую-то бумагу. Показала Свену – это, мол?

Старик закрыл глаза:

– Эта!

Девушка вернулась к умиравшему.

– Разверни и прочти! – хрипы совсем заглушали его голос.

Улла развернула. Это было завещание, по которому все движимое и недвижимое имущество купца Свена Нильсона переходило его вдове Улле Нильсон и их сыну Бенгту. Далее следовал перечень дома, склады, корабли… в конце упоминалась также церковь в Муре, которой завещатель жертвовал какие-то деньги и просил его похоронить на местном кладбище. Свен давно еще говорил Улле о том, что когда наступит этот последний день, чтоб отвезла его в Муру и похоронила рядом с отцом и матерью. Вот и пришел этот день…

– Барбро… – хрипел старик чуть слышно, – Барбро…

– Что? – Улла совсем наклонилась к нему.

– Берегись Барбро… сестры моей… – и последнее дыхание незримо покиноло тело купца.

Горько заплакала девушка. Опять она осталась одна… Господь хранил ее до сих пор, спас от неминуемой смерти от рук приспешников князя Василия, Богородица оберегала ее когда с младенцем Соломонии Любава покидала Суздаль, Никола Угодник в лице Свена перенес ее сюда в Стокгольм. И вот его не стало…

Обливаясь слезами, Улла закрыла глаза умершему спасителю своему, по православному обычаю достала припрятанную свечку, привезенную еще из Новгорода, сложила руки на груди, вставила мерцающий огарок.

– Господи, упокой душу раба твоего… – Зашептала молитву.

Старая обрюзгшая Барбро, чертыхаясь, почем свет стоит, вышла из дома:

– Где это проклятый Калле? – Оглядела двор. – Ну, конечно, где ему еще быть… Всю жизнь готов там просидеть и языком чесать… – И вперевалку отправилась в правый дальний угол двора, где находилось отхожее место.

На широких досках с большими вырубленными аккуратно топорами отверстиях сидели двое – ее муж Калле и зять Олле. Дверь в сие заведение отсутствовала, поэтому старуха тут же приметила пропавшего муженька, который сидел с краю, и его голова торчала в пустом дверном проеме.

– Два бездельника! – Обрушилась она на мужчин. – Что Господь одного дурака дал – мужа, так и дочке такого же послал.

Оба торопливо слезли со своего удобного сиденья и натягивали штаны.

– Я кому говорили отправиться за дровами? – Грозно вопросила Барбро, переводя взгляд с мужа на зятя и обратно. Мужчины быстро переглянулись, но решили промолчать. Красное, опухшее лицо старухи, стало почти фиолетовым от злости. Большой мясистый нос затрясся, рот открылся, обнажив несколько гнилых клыков – все, что оставила жизнь этой пьянчужке, казалось еще мгновение и старуха изрыгнет такое количество ругательств, которые просто смоют обоих мужчин и утопят в поганой яме, что была у них под ногами, за досками пола. Но крикнуть она не успела. Опередили!

– Мать! – раздался позади визгливый голос Илве, дочери Барбро и Калле. – Иди сюда скорее!

Старуха захлопнула свою пасть, плюнула под ноги мужчинам так смачно, что оба вздрогнули, и тяжело повернувшись на месте, шагнула на зов дочери.

– Что там еще? – пробормотала недовольно. Илва, худощавая девица с заостренным носом и прыщавым лицом, стояла посреди их двора и разговаривала с какой-то незнакомой хорошо одетой, правда во все черное, молодой женщиной. Рядом стояла повозка, запряженная парой добрых коней. На повозке что-то было загружено – старуха издалека не могла разглядеть, но узрела мальчика, лет пяти, одетого так же, как и та женщина, во все черное.

– Мать! – Опять визгливо выкликнула Илва, нервно теребя руками грязный фартук. – Ну, иди же сюда!

– Заткнись, потаскуха! Не видишь, иду! – огрызнулась Барбро родной дочери. На что та развернулась, и, уперев руки в бока, ответила:

– Своему зятьку засранцу скажи спасибо! Вместо того, чтоб женой своей заниматься, он с выжившим из ума Калле готов целый день в нужнике просиживать. Чтоб у него кишки все повылазили, коль другое никак не может!

– Заткнись, дура! – Мать еще раз осадила дочку и приблизилась вплотную к приезжим.

– Господи, куда мы попали? – С ужасом думала Улла, лицезревшая все эту дикую сцену. – Надо поскорее похоронить Свена и возвращаться. Видимо это и есть его сестра Барбро. Он говорил ее надо опасаться…

– Ну и кто это к нам пожаловал… – Выцветшие поросячьи глазки старухи уставились на Уллу из-под насупленных бровей. От Барбры сильно пахло перегаром и какими-то нечистотами, видимо от давно немытого тела. Улла даже достала небольшой белый платок и поднесла к носу. Запах был просто невыносим. Вслед за матерью теперь и Илва буравила девушку недобрым холодным взглядом. – Ну? – Старуха повторила вопрос.

– Улла Нильсон, госпожа… – Любава замялась. Ей было никак не вспомнить фамилию сестры Свена.

– Госпожа? – Удивилась старуха и вдруг захохотала, трясясь всей своей мужеподобной фигурой. Его мясистый подбородок из нескольких жировых складок, завершавший квадратное лицо, ее сизый прямой нос, с кроваво-красными прожилками, все заходило, затрепетало, изображая высшую степень веселья. Подвизгивая, ей вторила дочка, лет сорока – сплошные кости с плоским задом и совсем незаметными грудями. Ее грязный платок сбился назад, обнажая волосы, непонятного первоначального цвета, но темные от пропитавшего их сала и копоти. – Госпожа…. Ха-ха-ха….

Внезапно смех старухи прекратился, и она впилась глазами в девушку:

– Как ты себя назвала? Повтори! – Приказала.

– Улла Нильсон. – Вновь ответила.

– Нильсон? – Переспросила старуха, обходя ее кругом и рассматривая повнимательнее. – Дочка что ль, братца моего? А сам где, черт пропавший?

– Жена… – Еще тише произнесла Улла и опустила глаза вниз, мечтая о том, чтоб этот унизительный допрос поскорее закончился.

– Жена? – Ахнула изумленно старуха и быстро переглянулась с дочерью. Та открыла рот и застыла.

– А Свен умер… – не поднимая глаз, продолжила Улла, – просил похоронить его на родине, вот я и привезла его… – рукой показала на большой ящик, что был загружен на повозку.

– Значит, это… – толстый грязный палец старухи пополз вверх, – останки моего чертова братца? Сдох, что ли?

Улла кивнула головой, и не смогла произнести ни слова, лишь одинокая слеза скатилась по ее щеке.

– А это щенок? – Старуха не унималась, ее палец так и торчал в воздухе.

– Это наш сын Бенгт. – еле выдавила из себя Улла.

Старуха хмыкнула и обошла повозку, теперь разглядывая малыша.

– Ну-ка, иди сюда! – И протянув руки, почти сдернула мальчика на землю. Улла было рванулась к ним, но старуха цепко держала Бенгта в руках. Она сдернула с него аккуратную маленькую шапочку, и черные длинные кудри рассыпались по плечам малыша. Бенгт ничего не понимал и растерянно смотрел то на мать, то на странную старуху.

– Хм… – Выдохнула Барбро. – Свен, всю жизнь, сколько его помню, волосами был цвета соломы… – Рассуждала вслух старуха, – да и ты девка светлая… Отчего мальчонка то получился в воронье крыло? Рога что ль наставила моему старому дураку? Ха-ха-ха! – старуху опять затрясло в безудержном смехе.

Улла молчала, не зная, что ответить.

Посмеявшись вдоволь, старуха опять задумалась. Толстые складки пролегли по всему ее безобразному лицу. Наконец, она молвила:

– Ладно! Братца закопаем в лучшем виде. А с тобою после поговорим. Эй, потаскуха! – Мать повернулась к Илве. Та обиженно надула губы. – Не криви морду. Не видишь, родственнички пожаловали. Мертвеца нам в подарок привезли. А деньги? – Старуха вновь посмотрела на Уллу. Ее глаза алчно блеснули. – Как хоронить-то будем? Ведь не бедняком твой суженый помер, чай? – Барбро выжидающе смотрела на Уллу.

Девушка трясущимися руками достала несколько серебряных монет и протянула старухе, стараясь не прикасаться к ней. Барбро моментально выхватила их и тут же спрятала на груди. По лицу ее поползла недобрая усмешка:

– Илва! – Позвала дочь, не поворачивая головы и не сводя прищуренного взгляда с Уллы. – Отведи наверх родственников. Пусть отдохнут с дороги. Вечером продолжим. А этим двум бездельникам – Калле и Олле, скажи пусть лошадьми, да костьми моего братца займутся.

– Пошли! – Илва махнула рукой Улле, призывая следовать за собой. Девушке ничего не оставалось делать, как пойти туда, куда ее приглашали.

Подойдя к ближайшей избе, Илва стала взбираться под крышу по какой-то ужасной лестнице, представлявшей из себя две широченные доски с набитыми на нее бревнышками-поперечинами, выполнявшими роль ступеней. Улла, с трудом удерживая равновесие и прижав к себе малыша, поднималась вслед за мерно раскачивающейся задницей Илвы. Наверху оказалась крайне низкая галерея из которой можно было попасть в пару помещений, зиявших черными отверстиями без дверей.

– Выбирай любую! – кивнула на них Илва. – Здесь и расположитесь.

– У меня там вещи внизу остались… – Тихо сказала Улла, боясь переступить порог их нового временного обиталища.

– Олле принесет! – Пообещала племянница Свена, и задом вперед начала уже спускаться вниз.

Улла осторожно заглянула в черноту проема. Когда ее глаза привыкли к темноте, она обнаружила небольшое помещение с наглухо закрытым окном. Слева и справа были какие-то полати, видимо предназначенные для того чтобы на них спать. На них и на полу была разбросана полусгнившая солома.

– Хорошо, что крыс не видно! – Подумала девушка, вступая внутрь. Первым делом она подошла к окошку и постаралась его открыть.

– Помочь? – раздался сзади мужской голос. Улла испуганно обернулась. Это был Олле, на вид добродушный здоровяк, тоже около сорока лет – муж Илвы. На плече он держал нехитрый скарб, что девушка захватила с собой в дорогу.

– Если можно… – тихо попросила она его.

Олле широко шагнул внутрь комнатушки, сразу заполнив ее всю своим огромным телом. Ухватился за створки, поднатужился и с треском вырвал. Помещение хоть немного осветилось, и Улла смогла оглядеться повнимательнее.

– Спасибо! – тихо поблагодарила она.

– Ха! Спасибо, не кружка пива, горло не промочит! – Усмехнулся в ответ здоровяк, но смотрел, как и все родственники Свена настороженно и выжидающе.

Улла нащупала мелкую монету и протянула ему.

– Вот это другое дело! – Олле тут же заторопился вниз. Оставшись одна, Улла со стоном опустилась на настил полатей и прижала к себе кудрявую головку ребенка. Внезапно она ощутила себя в западне…

Внизу разгорался пир. Вся семейка была в сборе. Спиртного накупили впрок. Закусывали огромным свиным окороком, который еле дотащил могучий Олле. Мясо резали огромными кусками ножами, затем руками рвали на части и отправляли в свои утробы. Быстрее всех набрался Калле и пристраивался улечься прямо на столе. Жена тут же спихнула его голову, и муженек с грохотом растянулся на грязном полу. Впрочем, ему уже было все равно. Илва о чем-то гоготала с Олле, лишь Барбро казалась совсем не пьяной. Она сосредоточенно пыталась разжевать остатками зубов кусок окорока и о чем-то думала… Потом толкнула локтем сидящую рядом дочь, от чего та моментально прекратила смеяться и вопросительно взглянула на мать.

– Заткнись! – та рявкнула на зятя. – Думать мешаешь!

Олле, продолжая посмеиваться, ухватился за кружку и сделал еще один добрый глоток. Но, поставив ее на место, также замолчал и посмотрел на Барбро.

– А ведь она его отравила… – Как бы про себя молвила старуха.

– Кого?

– Кого…, ик, … отравила? – Не поняли Илва с Олле. Последний начал было икать. Барбро посмотрела на него уничтожающим взглядом и швырнула так и недожеванный кусок свинины. Мясо шмякнулось на стол, не долетев.

– Брата моего! Свена!

– Дядю, что ль? – Недоуменно спросила дочь.

– Его самого! – Мать тряхнула складками подбородка. – И сейчас ей все достанется. А от нас она отделается несколькими монетами… – Ее поросячьи глазки мстительно прищурились.

– Как… это? – Илва так ничего и не понимала.

– А вот, дочка! – Барбро широко развела руками в стороны. – Вот так! Все ей! А братца моего… в землю… – Всхлипнула даже, или соплю выскочившую рукавом вытерла. Кто разберет…

– А мы…? – Олле вмешался.

– А мы… – Передразнила его теща, – с пустым столом, да ветром в карманах. Не бывать этому! – Громыхнула кулачищем, что зашаталась глиняная посуда.

– А чего делать-то будем? – Дочка наклонилась к столу. К матери поближе.

– Ведьма она! – Вдруг озарило Барбро.

– Какая такая ведьма? – не поняли дочь с зятем.

– Обыкновенная! Которая порчу насылает. Мальчишку видели? – Те кивнули. – Во-о, ведьмин окрас волос. Как крыло воронье черен. Не иначе от трубной сажи! Через трубу ж они летают. – И все посмотрели на полуразвалившийся почерневший от копоти очаг их убогого жилища. – Самое время сейчас… – Прошептала мать и подала знак, что все еще ближе к ней придвинулись. Олле с женой наклонили головы.

– Нынче в Море Гуниллу судить будут… ну ту, умалишенную, что порчу насылала на детей. Где одна ведьма, там и две сойдут! Тем более, пастор сказывал из самого Стокгольма судьи едут. Монахи-инквизиторы! И ребенок опять же ведьмин, порченый значит! А монахам все едино! На костер ее отправят вместе с Гуниллой! За колдовство, да отравление моего бедного брата… – Опять, то ли всхлипнула, то ли…

– А добро-то дядино в казну не заберут? – Вдруг забеспокоилась Илва. – Король-то наш, на площади у церкви сказывали, даже колокола снимать начал. Лесорубы шумели, опять грозились восстать!

– Этим делать нечего, кроме как бунтовать! – Отмахнулась от нее мать. – Рубили бы себе, да рубили. Будут колокола, нет, какая нам-то разница. А по суду – мы наследники моего брата! Даже если в казну чего и заберут, за следствие там, за суд, палачу опять же за работу… Все едино нам что-то достанется. Король пускай церкви обирает, нам до этого дела нет!

– А как… это-то как… – Не могла объяснить словами Илва и все руки вперед совала, трясла ими.

– Что это? Что как? Не маши руками! – Мать не поняла сначала.

– Ну… это… как сказать-то… кому надо…

– А…! – Догадалась старуха. – Донос что ль?

– Да! Да! – закивали сразу и дочь и зять.

– Хм! – Усмехнулась. – А ты своему Йорану скажи! – Бросила Илве. – Зря что ль он к твоей костлявой заднице пристраивается каждый день?

– Это какому такому Йорану? Это кто… – Начал было подниматься из-за стола Олле, но мать его осадила. – Заткнись! Тебя спросить забыла! – Зять, помотав головой, послушно сел.

– Зови его сюда. С бумагой пусть приходит. Ему тоже чего-нибудь перепадет. Он сам своему преподобному и передаст. Ну и ты лишний раз не откажешь. – Захохотала мать, глядя на пристыженного зятя. Илва тоже заулыбалась. – А пока мы тут с ним потолкуем, эти два… – кивнула на Олле и на пол, где валялся ее муженек, – в нужнике посидят. Покряхтят. Им не привыкать!

Так и сделали. Олле подхватил под мышки тестя и удалился с ним в то самое место, где сегодня и начинался их день. Илва крикнула куда-то в дальний сумрачный угол комнаты:

– Андерс! Сынок, пойди сюда.

В темноте что-то зашевелилось, и к столу вышел светловолосый мальчишка лет двенадцати.

– Э-э-э… внучок мой золотой… – Старуха вытянула губы трубочкой, изображая поцелуй. Мальчишка передернул недовольно плечами.

– Сынок, – сказала Илва, – сбегай, позови Йорана, что в помощниках ходит у преподобного Хемминга. Скажи, что очень ждем.

Мальчик хмуро кивнул и выскользнул из дома, так и не произнеся ни звука.

Спустя полчаса пришел тот, за кем посылали. Лет двадцати пяти, туповатый на вид и рослый парень алчно смотрел на Илву, и недоумевал, зачем его сюда позвали в компанию, где кроме нее сидела еще и мать. Этим можно было и в сарае заняться и, понятное дело, без старухи. Барбро быстро растолковала суть вопроса. До него доходило медленно, но старуха хлопнула ладонью по столу:

– Садись, пиши!

– Кому писать-то? – Парень послушно выудил откуда-то лист бумаги, чернильницу и перышко.

– Своему преподобию! Отцу Хеммингу! – И бойко начала ему диктовать…

Улла все пыталась заснуть наверху в каморке, но сна не было. Бернт уже давно мирно сопел носом, положив ей голову на колени, и она боялась пошевелиться, чтобы не нарушить сон ребенка. Внезапно, в темноте раздался какой-то шорох. Улла испугалась, но шепотом – не разбудить бы, спросила:

– Кто там?

– Это я, Андерс. – Также шепотом ответил мальчишечий голос. – Я сын Илвы. – При свете луны показалась белокурая голова в проеме.

– Бежать вам надо! Эти там, – головой вниз показал, – что-то дурное умыслили…

– Господи! – Перекрестилась Улла. – Куда ж бежать, как среди ночи…

– Не знаю… – сокрушенно покачал головой мальчишка. – Но берегитесь их… – Голова исчезла.

Еще тяжелее стали раздумья девушки:

– Вот и Свен говорил перед смертью, чтоб опасалась его сестры… А как было не выполнить его последнюю просьбу… И мальчик туда же… Бегите… Куда? Господи, вразуми…

С рассветом все прояснилось… Четверо дюжих селян ворвались в каморку где ночевала Улла, оторвали ее от ребенка, и не смотря на отчаянное сопротивление девушки, ее крики и плач мальчика, сволокли вниз. Правда, делая это с некой опаской. На дворе кто-то уже раздобыл старые ржавые цепи, со скобами на концах. Ими пользовались на конюшне, если лошадьми овладевало какое-то беспокойство, стягивая им ноги. Оковы лязгнули и замкнулись сначала на лодыжках несчастной Уллы, потом и на запястьях. Свободные концы цепей связали и умудрились перекинуть через голову, так, что узел оказался на спине, но натяжение от ножных оков было столь велико, что девушка едва смогла сдвинуться, не говоря уже об общей тяжести железных пут. Видя ее затруднения, двое крепких парней просто подхватили за подмышки и поволокли за собой. Улла в отчаянии постоянно оборачивалась и видела, что Бенгта, вслед за ней, тащит за руку еще один из тех, кто пришел утром. Где-то в глубине двора кучкой стояли ее «родственники». Впереди сама Барбро, по-бычьи наклонив голову, широко расставив толстые ноги и грозно скрестив руки на груди, рядом с ней худой жердиной торчала дочь, а из-за их спин выглядывали головы Калле и Олле. Где-то в глубине двора стоял вчерашний белокурый мальчик – Андерс и печально смотрел на все происходившее.

Кто бросил со стороны:

– Ведьму повели!

Глава 6. Стокгольм.

Попутного судна, идущего в Стокгольм, в Улеаборге не оказалось, и отец Мартин, стремясь поскорее покинуть владения наместника Андерссона, сел на первую же попавшую посудину, отправлявшуюся в Або.

– Там Скютте сам нас переправит на тот берег. Лишь бы убраться отсюда. – думал настоятель доминиканцев.

Так и вышло. Добрались до столицы Финляндии, а буквально на следующий день, купеческий корабль, загруженный смолой, уже вез их в столицу королевства.

– А Стокгольм большой город? Сколько там людей живет? Он больше, чем Або? – Гилберт забрасывал отца Мартина вопросами. Они стояли на палубе, ближе к носу и наблюдали, как их суденышко ловко лавирует среди многочисленных островов архипелага, окружавшего подходы к финскому берегу.

– Смотря с чем сравнивать, сын мой! – Усмехнулся отец Мартин. – По мне так и вовсе маленький городишко. Хотя для шведов и финнов, возможно, он покажется и большим. Но тот, кто видел Лондон, Париж, Рим… того постигнет разочарование…

– А вы давно там были? – не унимался Гилберт.

– Лет пять или шесть назад… – задумался монах. – А может и раньше… Могу лишь сказать, что Густав Эриксон еще не был королем…

– А что за кровавая баня была в Стокгольме?

– Обычная свара промеж знати, архиепископов и королей… – Пожал плечами отец Мартин. – Неугодных казнили, привычно обвинив в ереси.

– При чем здесь ересь?

– Вот и я думаю, что не при чем. – Усмехнулся доминиканец. – Перестарался архиепископ Тролле, а это было выгодно тогдашнему королю-датчанину.

– В чем выгода-то? – Не понял юноша.

– Казнь еретиков светским судом означает конфискацию всего их имущества в пользу короля. Чего явно не хотелось архиепископу, но жажда мести над сторонниками Стуре так обуяла его, что он даже готов был пойти на эти жертвы. А выиграл король Кристиан, да немцы. – Разъяснил ему доминиканец.

– А немцы? Почему они?

– Помимо дворян казнили многих зажиточных бюргеров шведов, на их место сразу сели немецкие купцы.

– А где мы остановимся в Стокгольме? – интерес Гилберта к трагическим событиям 1520 года уже прошел.

– Я думаю, что в монастыре Черных Братьев. Это неподалеку от Южных ворот города, сразу за Железной площадью.

– А потом?

– А потом отправимся к королю…

– А что будет со мной? – Наконец, Гилберт задал вопрос, который мучил монаха все это время. Но юность беспечна, и молодой воспитанник отца Мартина особо не утруждал себя размышлениями о собственной судьбе. Все время их путешествия он даже не вспоминал о том мрачном инциденте, что заставил отца Мартина принять решение срочно вывезти Гилберта из обители. Он наслаждался настоящей свободой, жадно вдыхал свежий морской ветер и с любопытством разглядывал все вокруг.

Монах медлил с ответом. Точнее сказать, он сам его не знал.

– Увидим Густава, а там…, а там посмотрим.

Они вошли в Стокгольм засветло, как и говорил отец Мартин через Южные ворота. Шел теплый летний дождь, и вода скапливалась в черных лужах. По большим неровным булыжникам мостовой бегали многочисленные крысы.

– Да…, – протянул Гилберт, – у нас их много меньше…

– Чем больше город, тем больше в нем нечисти. – Глубокомысленно заметил доминиканец, уверенно шагавший по направлению к монастырю.

Навстречу им шло несколько вооруженных людей, при виде которых остальные прохожие жались к стенам домов или вовсе старались свернуть на боковые улицы. Гилберт с любопытством разглядывал приближающихся воинов. Однако, его еще больше поразило поведение отца Мартина. Доминиканец внезапно остановился, скинул капюшон, защищавший его от хлесткого дождя, и внимательно всматривался в человека, размашисто шагавшего во главе отряда из десятка солдат.

Это был мужчина выше среднего роста и достаточно крепкого сложения. На вид рыцарю было лет пятьдесят с небольшим. Но вся его внешность изобличала в нем человека решительного, закаленного в боях, оставившего на его теле немало рубцов и шрамов. Заметив монаха, он также внезапно остановился, из-за чего шагавшие за ним солдаты, чуть было не натолкнулись на его мощную спину. Громыхнув друг о друга доспехами, они встали, как вкопанные, в одном локте от командира. Острия копий чуть-чуть колыхнулись, и начали медленно опускаться вперед. Но командир поднял вверх руку, и все замерло.

– Черт меня побери! – Вскричал старый солдат по-английски. – Мартин? Неужто я вижу тебя, старина?

Настоятель покачал намокшей головой, с тщательно выбритой тонзурой, развел руки в сторону и ответил на том же языке:

– Кого я не ожидал увидеть здесь, в Стокгольме, так это тебя, Уорвик!

Рыцарь и монах бросились друг другу в объятья. Солдаты спокойно оперлись на свои копья и, перегородив улицу полностью, стояли улыбаясь. Не часто в шведской столице встретишь земляка!

Доминиканец и старый воин покрякивали и продолжали тискать друг друга.

– Мартин!

– Уорвик!

– Ты все в сутане?

– А ты все воюешь? – Лишь доносились вопросы, которыми они забрасывали друг друга.

– Нет! Это не дело! – Наконец, рыцарь выпустил из своих железных объятий помятого монаха, но продолжал обнимать его за плечи. – Не дело стоять старым друзьям посреди это вонючей дождливой улицы! Томас! – Позвал он ближайшего солдата, видимо, своего помощника.

– Да, сэр! – Тот немедленно отозвался.

– В этом вонючем квартале есть хоть один приличный кабак? – Спросил Уорвик, даже не поворачивая головы.

– Да, сэр. Прямо за углом «Усталый тюлень». – ответил Томас.

– Тогда следуйте дальше без меня, а мы заглянем к этому тюленю и пропустим пару кувшинов доброго вина, если оно сыщется в этой шведской дыре. – Распорядился командир.