Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 80 страниц)

– Я тронут вашим по истине христианским великодушием, господин пастор, но то, что касается этой девицы относится не только к преступлениям против веры, иначе ее судил бы сперва церковный суд, но сразу попадает под юрисдикцию светского суда, как уголовные преступления. Я думаю, что вас не стоит утомлять перечнем вменяемого ей. Тем более, как я обратил внимание, все это произвело тяжелое впечатление на вашу жену и она едва находится в сознании. – Фогт проявил несвойственную людям его профессии заботу. – И так благодаря этой ведьме, убийце и воровке вы потеряли достаточно много времени и вдобавок испытали не совсем, я бы сказал, приятные минуты нахождения в суде под допросом. Поэтому, не смею вас более задерживать и приношу свои извинения за необходимость привлечь вас к процедуре судопроизводства.

– Благодарю вас, господин фогт от лица всей нашей семьи. – Веттерман склонил голову, и стал подталкивать Агнес к выходу. – Помоги мне. – Шепнул он сыну, который все это время стоял, хмуро разглядывая грязные каменные плиты пола. Иоганн почти вытолкал их с матерью на улицу, задержавшись на секунду, обернулся уже от дверей и задал последний вопрос, он знал, что Агнес потом будет его спрашивать об этом:

– А что будет с этой несчастной? – Имея в виду Сесиль.

Фогт пожал плечами, как о самом обыденном:

– Ничего особенного, святой отец. Сегодня ее подвергнут пытке, потом будет вынесен приговор, а завтра состоится казнь. Если вам интересно, приходите утром на рыночную площадь. Сможете увидеть сами.

– Все позади, дорогая. – Иоганн успокаивал, как мог, рыдающую навзрыд Агнес. Ее, почти окаменевшую, отец с сыном привели в гостиницу, и здесь, наконец, ее прорвало и она смогла дать волю слезам. Женщина лежала на кровати, уткнувшись в подушку, а пастор сидел рядом и гладил по вздрагивающей спине.– Все позади…

– Это прошлое… оно не оставляет меня… оно будет вечно со мной… я проклята… вместе с матерью… Дева Мария… зачем мне оставлена жизнь… лучше умереть… – Доносилось сквозь рыданья. – Сесиль говорила мне, что уедет в Штральзунд… с моряком… я забыла… это расплата за прошлое…

– Прошлое никогда не уходит бесследно. Душу не опустишь в серную кислоту и не смоешь всего того, что было. Оно иногда напоминает о себе. Послушай меня, моя девочка, – Иоганн приподнял ее голову, оторвал от подушки и взяв залитое слезами лицо в ладони, заглянул в ее глаза, – это был наш общий грех. Твой, мой и этой Сесиль. Но мы с тобой искренне раскаялись, и Господь нас простил. Тебе оставил жизнь, мне вернул тебя, тебе Андерса и мы теперь втроем. – Сын внимательно прислушивался к словам отца, но молчал. – Он нам напомнил сегодня о прошлом в знак назидания, столкнув с ним на улице и в суде. Ведь не случайно наш жизненный путь оказался проложенным через этот город, куда, как ты сейчас вспомнила, уехала Сесиль. В чем урок? В этой несчастной, которая…

– Она говорила правду! – Устало прервала его Агнес. – И все мы об этом знаем.

– Правду? Да! Но! В чем заключается эта правда? В совершенном много лет назад грехопадении, искупленном покаянием? Ты скажешь, что так можно оправдать любое преступление, согрешил – покаялся, вновь согрешил – опять покаялся, и так до бесконечности? Но ты забыла, что главное в покаяние. В чем его искупительная суть? В его плодах! Господь воздал нам всем, ибо Он грозен, но Он и милосерден. Он увидел плоды нашего покаяния и преподал всего лишь назидательный урок. Если бы Ему было угодно, то сегодня на улице ты оказалась бы одна и твоя судьба зависела бы от фогта, но Он собрал нас всех вместе для того, чтобы убедиться насколько крепок наш союз перед лицом испытания, посланного Им.

– Ты так уверен? – Тихо спросила Агнес, с надеждой и мольбой.

– Да! – Торжественно произнес Иоганн. – Есть вещи, в которых Десница Бога узнается сразу. Во-вторых, уже все позади, ибо это Он так решил. В-третьих, завтра мы покидаем этот город, чтоб навсегда оставить в нем горечь воспоминаний о прошлом.

– Что будет с Сесиль?

– Ее сожгут. – Пастор вздохнул и отвел глаза в сторону, бросив взгляд на сына.

– Боже… – прошептала в ужасе Агнес.

– Господь не видел ее покаяния. Она осталось такой же, какой и была в твоей юности. – Вдруг подал голос Андерс. – А мы – семья, благословенная Создателем, прошедшая сквозь годы испытаний, разорванная и вновь соединенная Его волей и нашими общими молитвами. В первую очередь, отца!

– Сынок… – Это все, что смог выдавить из себя благодарный Иоганн. Горло душили спазмы.

Они покидали Штральзунд рано утром. Еще накануне, оставив выбившуюся из сил Агнес на попечение сына, Веттерман договорился с хозяином приютившей их гостиницы, что к утру у них будет повозка с возницей, на которой они отправятся дальше. Однако, судьбе или Богу было угодно, чтобы они увидели всё.

Веттерманы не успели выскользнуть из города. Рыночную площадь с близлежащими улицами уже давно заполнил народ, ожидающий с вожделением казнь. Возница, пожилой померанский крестьянин в большой суконной шляпе и таком же темном плаще, ничего поделать не мог.

– Придется ждать, пока не спалят эту ведьму. Думаю, что это произойдет быстро. Погода хорошая, дрова сухие, не то, что осенью бывает… – в его устах это звучало настолько просто и обыденно, словно речь шла не о человеческой жизни, которую должны были прервать столь ужасным способом, а о свином окороке. – Хотя, для самой ведьмы хуже, – продолжал свои рассуждения возница. Агнес вся съежилась в повозке, ее била мелкая дрожь, она закрыла уши ладонями, чтобы не слышать страшные слова. – когда дрова сырые, они обычно задыхаются от дыма, а сегодня гореть ей заживо… ну если палач не свернет ей шею из милосердия. Хотя какое тут снисхождение к той, что отравила собственного муж ради другого…

– Прекрати! – Пастор почти наорал на крестьянина. – Ведь она человек! – Неясно только кого он сейчас имел в виду – Сесиль или жену, видя состояние Агнес?

– Она? Человек? Хм! – Усмехнулся возница, обернувшись к Иоганну, но на его покрытом сплошной сеткой морщин лице не было ни следа улыбки. – Она – убийца и ведьма, а не человек! Так что все справедливо. Смерть за смерть. И гореть ей дальше в аду, как на этом костре. Разве не так, святой отец, говорит Священное писание?

Иоганн не ответил. Вся площадь была заполнена народом, окна домов распахнуты, из них тоже высовывалось множество голов любопытных зрителей. Отдельные смельчаки оседлали даже остроконечные гребни черепичных крыш. В дальнем от Веттерманов углу площади стоял высокий столб, у основания которого были навалены кучи хвороста и солома. Часы на ратушной башне пробили восемь раз. Над толпой нависла тишина. Послышался чей-то крик:

– Везут!

Толпа качнулась вперед и начала неохотно раздвигаться под ударами алебард стражников, образовывавших коридор, в который медленно втягивалась тележка с осужденной. Сесиль сидела на скамейке в длинной пропитанной серой мужской ночной рубахе, ее голова была опущена и спутанные белокурые волосы закрывали лицо. Пропустив тележку, толпа моментально смыкалась и ее возбуждение усиливалось. Отовсюду кричали:

– Ведьма! На костер ее! Сожгите!

В Сесиль летели гнилые овощи и фрукты, но она оставалась совершенно безучастной. Возле столба стражники разошлись веером, оттеснили толпу назад, образовав небольшую свободную площадку, куда въехала тележка, за ней вошли палач с помощником, священник и вчерашний судебный фогт. Сесиль очнулась и подняла голову. Толпа взорвалась новой волной улюлюканья, свиста и криками:

– Сжечь! Сжечь ведьму! В огонь ее!

Палачи подошли к повозке и принялись стаскивать Сесиль на землю. Женщина неожиданно начала отчаянно сопротивляться, несмотря на то, что одна ее рука – левая, висела плетью. «От пытки!» – догадался Веттерман. Сесиль плакала, билась, скулила, как животное, которое гонят под нож. Не обращая ровно никакого внимания на сопротивление осужденной, помощник палача ловко перехватил ее, перебросил через плечо и с размаху поставил к столбу, где уже сам мастер заплечных дел в мгновение ока опоясал стан веревкой, притянул к столбу, обмотал вокруг шеи, связал за спиной руки, окончательно закрепив тело в вертикальном положении. Толпа продолжала бесноваться от восторга, испытывая от всего происходящего удовольствие близкое к похоти.

Судебный фогт быстро зачитал приговор, заключительная часть которого вызвала новый взрыв криков одобрения собравшихся зрителей. Присутствующий священник торопливо окропил святой водой дрова, палачей и осужденную, протянул крест, к которому она прижалась губами и тут же отнял. Фогт махнул рукой, священник отступил назад, уступая место палачам. Вспыхнула сухая, как порох солома. С треском и хрустом загорелись ветки, клубами повалил белый дым. Как только появились языки пламени, толпа стихла. Из гущи дыма был слышен кашель. Сесиль закричала пронзительно и тонко:

– Илва!

Агнес вздрогнула и забилась в угол повозки. Ее взгляд был, как у кролика, попавшего в ловушку.

– Илва! – Вновь донеслось с площади. – Прости меня, Илва! – Крики Сесиль срывались на кашель и больше напоминали визг. – Умоляю, прости меня! Найди моих детей, Илва! Умоляю… А-а-а… Илва!

Пламя достигло пропитанной серой рубашки, взбежало наверх, лизало спину, грудь и руки несчастной. К отчаянному крику Сесиль добавились шипение и смрад горящей плоти. Женщина была подобна куску мяса насаженного на вертел. Палач, охваченный душевным порывом, подал знак помощнику, тот все понял, быстро дотянулся сквозь пламя до шеи Сесиль, один поворот руки и она умерла. Костер заполыхал в полную силу, веревки перегорели, тело рухнуло на землю, и в ярком свете огня отчетливо выделялись обугленные останки, в небо поднимались клубы ставшего черным дыма.

– Она покаялась… – Прошептал Иоганн, рука потянулась сотворить крестное знамение. – Упокой, Господь, ее грешную душу.

Огонь быстро проглотил свою пищу, и Сесиль сгорела дотла. Получив удовлетворение своей низменной страсти, толпа быстро расходилась. Повозка с Веттерманами смогла двинуться в путь.

Иоганн уселся рядом с Агнес, обнял ее за плечи, стараясь унять дрожь, сотрясавшую все ее тело.

– Все позади, милая… – Шептал он ей. – Все закончилось. Все осталось в прошлом.

Глава 10. Опасная исповедь.

Что может чувствовать мужчина, лишившийся любимой женщины? В тот страшный век, когда люди умирали десятками тысяч, потеря близких, становилась вещью обыденной. Божья кара! – изрекали выжившие. Но она не умерла. Ее забрал другой. Как вещь по праву сильного! Сильнее ли был этот Густав Эрикссон из рода Ваза? Выскочка, поймавший за хвост удачу, пролезший на трон, не поскользнувшись в крови лучших родов Швеции, сложивших голову во время Стокгольмской кровавой бани. Нет, его отца казнили со всеми, но клан Стуре правил этой страной несколько десятилетий, так почему Богу было угодно, что в живых не осталось в нужный момент никого из взрослых мужчин, способных повести за собой. Конечно, Густав ненавидит датчан, как и любой из шведов, но мятежи в Даларне не говорят о всеобщей любви к королю. Многим ли он отличается от Кристиана Датского? Датчанин хоть лил чужую кровь, а этот?

Но Бог с ней, с кровью. Он забрал ту, на которую Сванте молился, боготворил, и она отвечала взаимностью. Слишком велико было счастье! Влюбленные погрузились в него с головой, как в безмятежность сна, не видя, не слыша, не замечая, полагая, что счастье любви такое же огромное, как небо, а оно должно быть размером с воробышка, птахи малой, которую можно спрятать на груди, лелеять, холить, держать всегда при себе и оберегать от толстых грубых пальцев, поросших рыжими волосами, что бесцеремонно вторглись, разорвали невидимые нити, соединявшие души Маргарет и Сванте.

Сколько раз он сжимал рукоять кинжала, движимый одним желанием всадить смертоносную сталь в горло противника. Он представлял, как округляться от удивления эти наглые глаза, как хлынет пульсирующим потоком алая кровь, заливая бороду и камзол, ее брызги теплыми каплями оросят лицо самого Сванте. Он готов подставить кубок, наполнить его кровью врага и выпить, как вино своей утоленной ярости, успев поймать напоследок тускнеющий взгляд Густава.

Ярость, боль, отчаяние перемешались в душе юного Сванте. Но она… Почему согласилась? Разве не могли они бежать куда угодно? Скрыться в любом из множества германских княжеств? Страх перед погоней? Карой? Стал бы Густав посылать своих ищеек по всей Европе в поисках сбежавшей девицы? Успокоился бы с другой! Этому варвару не ведомо слово любовь! Все говорят о гибели, а не смерти первой жены Катарины… Или дело совсем в другом? В продажной сущности женщины, выбравшей трон, власть, богатство? Но Стуре не беднее этого Густава, хоть он и гребет все подряд в казну. Значит, власть, ибо власть слаще денег! Неужели Маргарет не страшит участь Катарины? Неужели она находит утешение в объятиях этого зверя, отдает ему свое тело, позволяя терзать себя, как последняя шлюха? О, как нестерпимо больно думать о своей любимой женщине в руках другого мужчины, представлять, как он вторгается в нее, и она покорно открывает ему свое лоно и дарит ему свои ласки.

Покорно ли? Да, раз она сделала этот выбор! Но как объяснить случившееся весной? Он помнил тот вечер до мельчайших подробностей. Всё: короткую записку, бешеную скачку, когда он несся в имение ее матери, дождь который хлестал в его разгоряченное лицо, молчаливых слуг, указавших ему путь…

Сванте приблизился к низенькой, мужчине по плечо, двери бани. Он почувствовал, как его сердце забилось... Сванте толкнул дверь и пригнувшись вошел в низкий проем. В трех шагах от него в сумерках пара он разглядел двух обнаженных женщин. На полке сидела ослепительная белизной своего тела Маргарет, рядом с ней стояла служанка, которая держала в руках можжевеловую шайку и выливала на нее теплую воду.

– Ты… – прошептала Маргарет. Служанка взвизгнула от неожиданности и стыда пред мужчиной, прикрывшись пустой шайкой выскользнула опрометью вон из бани, оставив влюбленных наедине. Маргарет осталась и смотрела на Сванте смущенно, пристально, медленно подняв и прикрыв руками груди. Он видел ее пылающее лицо, ее обнаженное упругое и плотное тело, светящееся белизной, неуловимо скользкое от жара, о котором мечтал, или скорее угадывал, и которое хотел, жаждал увидеть все до конца.

Маргарет передвинулась вправо, словно освобождая место рядом ему. В полумраке Сванте схватил ее, горячую и мокрую, поднял и положил обратно на полок. Он рвал с себя липкую одежду, стараясь быстрее разоблачиться. Маргарет вытянулась, подняла руки и завела их за голову. Полные груди призывно качнулись и задорно подмигнули Сванте темными зрачками отвердевших сосков. Она звала его… Будто живые, мокрые доски прогнулись под тяжестью тел. Он нашел ее рот, и целуя, почувствовал, как от ее мокрых волос жарко пахнуло можжевельником. Какое это было благоухание! Сванте радостно вторгся в нее, и, охнув, она впустила его… Он обладал своей любимой женщиной, единственной и желанной, какое это было блаженство… Потом, они лежали обнявшись в жаркой тьме и слушали тишину. Он вспомнил, что Маргарет чужая жена и осторожно спросил:

– Мы совершили грех?

Он почувствовал, как она покачала головой, ее мокрые волосы защекотали его лицо, она прижалась еще крепче и прошептала:

– С тобой – нет!

В этом удивительном успокоении тела, в душе Сванте вдруг почувствовал вспышку себялюбивого мужского дьявольского любопытства – отчего ее голос звучал так беззаботно? От любви к нему? Или из желания досадить Густаву, который так грубо вмешался в их планы, уничтожил все грезы и мечтания о счастливой жизни вдвоем? Сванте тихо спросил, несколько смущенный своим вопросом:

– А он?

Маргарет шумно вздохнула, помедлив с ответом:

– Об этом я забочусь сейчас меньше всего! Кого ты имеешь в виду? Густава? Мне все равно сейчас. А Господу не в чем меня упрекнуть! Только лишь в любви к тебе! Но я с радостью снесу его недовольство.

– Маргарет, любимая… – Сванте приподнялся на локте, стараясь в полумраке заглянуть в ее глаза, – давай сбежим от него. Уедем туда, где мы сможем быть только вдвоем, где никто будет не в силах помешать нашему счастью?

Она молча покачала головой и вместо ответа впилась горячим поцелуем в его губы, вызывая новый вихрь вожделения.

Снова и снова он переступал порог бани, где ждала его Маргарет… Сколько минуло времени с той ночи? И ни разу, ни словом, жестом, улыбкой или взглядом Маргарет не намекнула, не позвала, не подпустила больше к себе, очертив невидимый круг, словно чуралась Сванте. Может ее слова, сказанные тогда в бане, были обычным женским коварством, желанием убедиться в его любви, насладиться его страданиями и собственной властью над ним, подразнить… или это ее похоть, огонь сладострастия и обладания несколькими мужчинами сразу, и она просто порочна? Или это была ее месть Густаву, а орудием мщения избран он – Сванте? Или он не смог удовлетворить ее, как женщину и стал неприятен? Нет, она не могла притворяться! Он чувствовал, как трепетало ее тело, он ощущал те сладострастные судороги, что пробегали по ней. В ушах звучали ее стоны наслаждения и радости. Но почему она никогда не позволила приблизиться к ней? Почему отворачивается в сторону от его пристального молящего взгляда? Почему, завидев его, тут же уходит прочь, сославшись на выдуманную, (он не сомневался в этом), необходимость.

В конце прошлого года у них с Густавом родился сын. Это добавило горечи Сванте. Теперь она еще крепче связана с Эрикссоном. Теперь все надежды рухнули. Плоть рыжебородого, соединившаяся с плотью его женщины, поставила точку в любви. Точку ли? Вспыхнувшая холодная ярость не могла загасить жар его чувств. Слепой от ненависти Сванте призывал на помощь Бога и одновременно все силы ада, кощунствуя, молясь, богохульствуя, раскаиваясь, призывая проклятья на королевскую чету, и выпрашивая для себя любви Маргарет. Но можно ли быть такой жестокой? Поманить и оттолкнуть потом, как надоевшего щенка? Боже, кто поймет суть этих женщин, которые используют мужскую любовь, как поводок для собак во время охоты! Его можно сделать длиннее, за него можно подтащить к себе…

Боль утихала, сменяясь осознанием безысходности, безразличия к жизни, вспыхивала вновь, когда он видел Маргарет, уходила в глубину души, но не умирала, а таилась, чтобы выплеснуться вновь, иглой пронзить сердце в мыслях и наяву.

Она видела страдания Сванте, она сопереживала ему, но что могла Маргарет сделать, понимая всю ту смертельную опасность для нее, сестры, матери, исходящую от рыжебородого Вельзевула. Она подарила своему Сванте лишь ночь любви… А после, отворачивалась, видя страстные взгляды, прожигавшие ее спину, она унижала его, не желая этого, ей хотелось протянуть руку, обнять, поцеловать… она отталкивала его. Может зря она совершила тот опрометчивый поступок, подарив ему надежду и ожидание? Теперь ей страшнее вдвойне, втройне, потому что она знает правду о сыне… Но как, как облегчить страдания несчастного Сванте? Боже, как это опасно! Если хоть одна живая душа узнает, если это дойдет до Густава, в бешенстве король не оставит никого в живых. Погибнуть все, кто хоть как-то сопричастен к этому. Не будут пощажены даже слуги. Но если Сванте поклянется молчать, то осознание того, что ее первенец его сын утешит возлюбленного, уменьшит боль, подарит радость отцовства, даст Юхану надежного преданнейшего друга, покровителя, который сможет помочь ему даже взойти на престол. О, это должно успокоить Сванте, он будет знать, как глава клана, который правил Швецией, что вновь его род вернулся на престол. Ей жаль было Эрика, несчастного ребенка несчастной матери, но родной сын и его судьба были превыше!

Она решилась… Никаких записок, только встреча, с глазу на глаз, сердце к сердцу.

– Найди мне господина Стуре. – Приказала королева служанке. – И постарайся сделать так, чтобы никто, никто – она повторила твердо, – не помешал нашему разговору.

– А король, моя госпожа? – Прозвучал настороженный вопрос.

– Густава не должно быть в замке. Он с утра собирался на охоту, и я слышала, как он покидал Тре Крунур со своими англичанами.

С замиранием сердца Сванте переступил порог покоев королевы. Зачем она его позвала? В сумятице мыслей пробивалась главная, отрицавшая все прочие версии – он мог думать только о любви.

– Моя королева… – Молодой человек почтительно склонил голову и тут же резко вздернул вверх подбородок, впиваясь взглядом в Маргарет.

– Сванте… – Она встречала его с печальной улыбкой. В ее голосе было столько нежности, что Стуре порывисто шагнул вперед, но королева поспешно подняла руку, запрещая приближаться, и покачала головой.

– Нет, Сванте, мы должны быть очень осторожны. Не подходи ко мне.

Опечаленный верный рыцарь тяжело вздохнул. Видит Бог, как он страдает.

– Сванте, я позвала тебя с одной целью… – Голос Маргарет прерывался от волнения. Она нервно теребила кружевной платок, не избавившись до конца от сомнений – сказать или нет. – Я вижу боль в твоих глазах, она живет и в моем сердце. Я уверена, что ты считаешь меня черствой и безразличной к тебе. Я избегаю твоих взглядов, потому что от них мне становиться тоже невыносимо больно, и я боюсь не удержаться, и тогда рухнет всё. Но я, как и ты, вспоминаю ту ночь… и именно она дает мне силы жить дальше.

– Но, моя королева…

– Помолчи, еще чуть-чуть мой дорогой и любимый, иначе… иначе я не решусь сказать тебе главное.

«Мой дорогой и любимый…» – звучала в ушах нежнейшая мелодия.

– Та ночь… Она повторила в задумчивости, рассматривая что-то в окне и представляя, что со следующими словами она рухнет в ту бездну, из которой возврата уже не будет.

Юноша с трепетом внимал и ждал. Сердце его ликовало: «Она помнит о той ночи!».

– Та ночь… – Она в третий раз произнесла эти два слова. – … сделала нас с тобой, Сванте, отцом и матерью. – Она решилась! Жребий был брошен и Рубикон перейден! Королева резко повернулась к молодому человеку и теперь напряженно всматривалась в изменившееся лицо возлюбленного. – Только так, Сванте, я могла тебе доказать свою любовь, которую никто был не в силах забрать у меня. И теперь я прошу, умоляю, заклинаю до гробовой доски хранить эту тайну.

Стуре хотел было открыть рот, но Маргарет нетерпеливо мотнула головой – не перебивай!

– Юхан – твой сын! И теперь ты должен забыть про все, про чувства, про любовь ко мне, про угрызения совести, унижения, про ненависть и презрение ко мне, что иногда проскальзывают в твоих глазах. Они справедливы – твои упреки. Я их заслужила. – Юноша стыдливо потупился. – Я сделала все, что смогла, что может еще сделать женщина, чтоб доказать мужчине свою любовь. Это все, что отпущено Создателем и природой для простой смертной. Я подарила тебе сына, как знак своей любви. Ты знаешь, что будет, если тайна раскроется. Умрут все! И наш маленький Юхан в первую очередь. Поклянись мне собственным сыном, что ты скорее умрешь, но сохранишь эту тайну. Ты сделаешь все и чтобы никто не узнал, и чтобы когда-нибудь наш Юхан стал королем. Если это произойдет, возможно, мы и откроем ему нашу тайну, а может и нет. Она уйдет вместе с нами в могилу.

– Маргарет… – Прошептал Сванте, ошеломленный свалившимся на него счастьем.

Молодой человек, не владея собой, бросился вперед и упал перед ней на колени, обхватив руками талию. Дверь распахнулась и в покои вошел… Густав. Вот именно сейчас Маргарет поняла, что летит в пропасть. В такие секунды, похожие на помешательство, человеческий разум рождает, на первый взгляд нелепую, безумную идею, которая в итоге и становиться тем самым волоском, отделяющим человека от гибели, его спасительной соломинкой. Что еще может предложить голова, чтобы спасти саму себя и собственное тело . Именно такая мысль вспыхнула в голове Маргарет, объятой смертельным ужасом, и была выпалена оторопевшему от увиденного Густаву. Королева не представляла, как отнесется к этому Сванте, но гораздо важнее было сейчас сбить любым путем с толку короля, в противном случае всех ждала немедленная смерть.

– Густав! Мы ждем тебя! – Воскликнула как можно радостнее Маргарет. Король успел лишь нахмурить брови. Ни секунды промедления. Высказать то, что отвлечет его. – Сванте просит руки мой сестры, а я не могу решить этого без твоего соизволения, ибо таким образом род Стуре породнится с нашим.

Молодой человек, ни жив, ни мертв, продолжать стоять на коленях. Смысл прозвучавших слов до него доходил с трудом, но шестым чувством он понимал опасность, исходившую сейчас от внезапно появившегося Густава, и ожидал лишь удар боевого молотка в основание черепа. В его ушах звучал предсмертный хруст позвонков, кровь отхлынула от лица, а сознание погружалось во тьму. Последняя мысль была: «Не забрызгать бы кровью, Маргарет!»

Голос короля вернул его к жизни:

– Эй, Сванте, это что, правда? Ты влюбился в Марту? Да оставь ты в покое мою жену! А то я уже подумал, что промеж вас вспыхнула старая страсть, и чуть было не решил проломить вам обоим головы. Сванте! – Рявкнул Густав. Бедный юноша выпустил из объятий королеву, и Маргарет не замедлила отойти на несколько шагов в сторону. Стуре, оставаясь на коленях, медленно повернулся к королю, не смея поднять смертельно бледное лицо.

– Я тебя спрашиваю, это правда, что ты решил ухлестнуть за Мартой?

– Густав! – Поправила его Маргарет. – Не ухлестнуть, а взять в жены.

– Да. – Чуть слышно выдавили пересохшие бесцветные губы.

– А что хороший выбор! – Одобрительно хмыкнул король. – Отправляйся к ней и объяви мою волю.

Сванте решился-таки бросить умоляющий взгляд на Маргарет, которая немедленно пришла ему на помощь. Первый ужас был позади, и мысли становились яснее и яснее:

– Густав, позволь, я первая поговорю с Мартой? Ты же знаешь ее строптивый несносный нрав. Именно поэтому Сванте и пришел ко мне.

– Да мне все равно. – Устало зевнул король. – Охота была неудачной, я устал и хочу спать. Пусть Маргарет сама поговорит со своей сестрой, а потом ты, Сванте, сделаешь ей предложение и вы настругаете с этим солдатом в юбке кучу двоюродных сопливых братишек и сестренок моим принцам. Иди, Сванте, ты получил, что хотел, теперь я хочу получить свое, и ты мне мешаешь заняться тем же самым, что предстоит вам с Мартой. – Густав плотоядно смотрел на Маргарет.

Бедный Стуре с трудом поднялся с колен. От перенапряжения его сотрясала дрожь. Разве может человеческий разум за десять минут пережить подобное и остаться спокойным? Известие о сыне, о любви и верности Маргарет, воплощенной в ребенке, сменилось дыханием смерти и холодом могилы, уготованной новоиспеченному отцу с появлением короля, но казнь отложили с условием сохранения жизни через женитьбу на совершенно чужой ему женщине. Мысли путались, холодный пот сбегал со лба.

– Давай, давай, Стуре! Не задерживайся! Завтра трудный день, приехали послы из Московии. – Напутствовал Густав, даже не поворачиваясь к нему. Король уже положил руки на плечи жены.

Прибывшие в Стокгольм русские посланники были обласканы королем. По нраву пришлись Густаву и подарки, щедро отпущение новгородским наместником князем Горбатым. Обмен грамотами произошел быстро, но самый беспокоящий вопрос – межевание границ король приказал оставить до весны.

– Пусть поживут пока здесь! – Распорядился Густав. – Займись их размещением, Олаф. – Кивнул он советнику.

Русские переглянулись, выслушав перевод своего толмача, пожали плечами и понуро удалились, всем своим видом выражая недовольство вынужденной задержкой, но в душе ликовали. Гораздо было бы хуже, если б им объявили, что миссия завершена, предложили разъехаться по домам и собраться весной в условленном месте на Вуоксе неподалеку от Корелы.

Отпустив посланников Московии, король пришел в благодушное настроение и даже что-то мурлыкал себе под нос. На сегодня обсуждать больше было нечего, но Густав молчал, и придворные не расходились. Вспомнив вчерашнее, он наклонился к королеве, сидевшей рядом и спросил:

– А что там твоя Марта? Ты успела поговорить с ней? А Сванте еще не передумал? – Густав засмеялся собственной шутке.

Маргарет побледнела, но справилась с собой:

– Разговаривала. Поскольку на это есть воля короля, то сестра согласна.

– Вот и отлично! Эй, Сванте, где ты? – Густав всмотрелся в толпу придворных, выискивая несчастного жениха.

Молодой человек, вышел вперед и на негнущихся ногах приблизился к королю, стараясь не смотреть на Маргарет. Королева тоже отвела взгляд в сторону, нервно прикусив губу.

– Сванте, хочу тебя обрадовать. Твоя избранница Марта приняла предложение руки и сердца. Теперь мы с тобой родственники. Ха-ха! Когда свадьба?

Ничего не соображая, Стуре выдавил из себя первое, что пришло на ум:

– Несколько месяцев… необходимо подготовиться… невеста…

– Отлично! – Оборвал его Густав. – Добавим твою свадьбу к рождественским праздникам. И не позднее! – Он хлопнул мощной ладонью по рукоятке кресла и тут же знаком показал – отойди в сторону. – Уорвик! – Король махнул рукой капитану.

– Я здесь милорд! – Прогромыхали доспехи и железные сапоги, англичанин застыл перед Густавом.

– Старина, что ты мне можешь сказать об одном своем солдате?

– О котором, милорд?

– О Бальфоре.

– Я не раз уже говорил вам милорд, что это отличный солдат.

– А я помню, Уорвик. – Король откинулся на спинку кресла. – Мне было интересно, не изменилось ли твое мнение.

– Нет, сэр!

– Этот парень, кажется, еще и неплохо образован?

– Лучше всех из моих парней, милорд.

– А еще он женат и имеет детей?

– У вас отличная память, милорд. – Капитан почтительно склонил голову.

– Как ты думаешь, старина, если я его сделаю капитаном отдельного отряда, который будет охранять моего Эрика, а заодно поручу ему лично наблюдать за воспитанием и военным обучением наследника?

– Полагаю, что это будет высочайшая честь, оказанная кому-либо из моих людей.

– Но, Густав… – взволнованно вмешалась королева, – Эрик совсем еще малыш, ему нет и шести, а ты хочешь…

– Да! – прервал ее король. – Именно хочу! Хочу, чтобы с самых юных лет он рос под присмотром настоящего воина, а не нянек и святош, но и не солдафона, вроде немецких ландскнехтов или меня самого. Твой солдат, Уорвик, воспитан в монастыре, обучен грамоте, нескольким языкам и прочим премудростям. Это так?

– Так, милорд.

– Вот и отлично! Заодно он присмотрит, чтобы прочие учителя не запихивали в голову моего наследника всякой лишней чуши. Тогда слушай мой приказ: пусть наберет несколько десятков парней из твоего отряда и образует собственное знамя , где станет капитаном.

– Густав, – вмешался Петерссон, – не слишком ли легкомысленно поручать заботу о наследнике престола малоизвестному человеку, да еще и иноземного происхождения. Разве мало найдется достойных дворян из шведов.