Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 80 страниц)

Доминиканцу и Андерсу ничего более не оставалось, как отправиться на ночлег в знакомую нам обитель. Пробираясь сквозь толпы ликующего народа, отец Мартин вдруг остановился и задумался.

– Что-нибудь случилось? – Спросил его Андерс, за плечо которого держался монах.

– Странное дело, мой мальчик. Я вспомнил сочинение одного итальянца, тоже монаха, он вывел теорию цифр. День и год рождения этой принцессы совпадает абсолютно по цифрам с днем ее свадьбы. Вот только не помню, что это означает… Очень плохо или, наоборот, очень хорошо… Пошли, друг мой, надо отдохнуть с дороги…

Сегодня, но об этом же думала и Катарина. Именно сегодня ей исполнялось восемнадцать.

– Странно все как-то… – думала принцесса, – и день моего рождения и день, когда я иду к алтарю, совпали… может в этом есть знаки судьбы? Я как бы рождаюсь заново? Или, наоборот, умираю…

Но разве могла восемнадцатилетняя девушка думать о смерти? Нет! И еще раз нет! Впереди она видела жизнь, супруга, может только на вид такого грозного, детей, которых она ему принесет, народ, который ее полюбит, этих блестящих рыцарей, что идут слева и справа от нее, она не видит их лиц, не знает их мыслей, но они охраняют ее, значит, она их повелительница и королева. Прочь! Прочь, дурные мысли!

Катарина шла к алтарю, веря в счастье, она произносила клятву супружеской верности, произносила от всей души. Могли ли она знать, за кого ее выдают во имя интересов двух королевств, могла ли она знать, что в обмен на любовь и преданность, ее ждут лишь грубость и унижения. Во время службы, принцесса все корила себя за то, что вопреки горячему желанию ей никак не удается сосредоточиться. Она пыталась вознестись мыслью к небесам, моля Бога даровать ей во все дни добродетели супруга, достоинства правительницы и сладость материнства, но взор ее помимо воли обращался к стоящему рядом с ней человеку, чье тяжелое дыхание она ощущала над ухом, чьи черты ее слегка пугали, и с которым ей вечером предстояло разделить ложе. Ее смущал этот тяжелый взгляд, бесцеремонно рассматривающий ее руки, губы, грудь. На мгновение, ей казалось, что этот взгляд раздевает ее, несмотря на огромное количество людей присутствующих в церкви, и она, вдруг, оказывается совсем обнаженной, беззащитной женщиной среди этой толпы. Она отогнала эту страшную мысль, и вновь сосредоточилась на молитве.

Пиршество проходило в огромном зале. Сотни людей одновременно ели, пили, произносили какие-то тосты, тут же спорили между собой по поводу сказанного, и все это сливалось в какофонию застолья. Чета молодоженов сидела на возвышенье, и принцесса лишь ковыряла для виду серебряной вилкой в кушаньях, что менялись перед ней. Катарине становилось все страшнее и страшнее. Здесь было все как-то дико и непохоже на те праздничные ужины, что иногда отец устраивал в их родовом замке. Нет, там тоже кто-то мог напиться и тональность разговора гостей становилась выше. Даже ее отец, сам герцог, мог позволить себе лишнего, но так как здесь… когда в зале присутствовали почти одни мужчины, одни рыцари, о сдержанности говорить было бесполезно.

Густав плотно пообедал, не забывая осушать свой кубок чаще, чем требовалось. Близилась минута, когда он сможет насладиться этим юным красивым телом, от которого веяло внешним спокойствием и безразличием к происходящему (Катарина держалась как могла!), и которому отныне он господин.

– Ты будешь кричать сегодня недотрога! От страсти, от боли. – Думал король, бросая иногда на девушку красноречивые взгляды. Наконец, он допил еще один кубок с вином, швырнул его на пол, прямо под ноги сидящим в зале, поднялся и провозгласил:

– На этом пир для меня окончен! Меня ждет другое не менее приятное занятие, чем пьянствовать с вами, мои друзья!

Ответом ему был бурный восторг и хохот всего зала. Кто-то выкрикнул, видимо совсем перебрав:

– Справишься, Густав? Или помочь?

Король тут же нахмурил брови, и его рука схватилась за рукоять длинного меча:

– Это чей голос я слышал?

Но в ответ лишь смеялись. Гроза миновала, и Густав, в очередной раз ухмыльнувшись, склонился к Катарине:

– Ну что, моя королева, пойдем, позабавимся? Пора тебе становиться женщиной и начинать рожать мне наследников!

Глава 12. Цена короны.

– Ну, моя дорогая, ты наверно, ожидала этого с нетерпением? – Спросил Густав приближаясь к Катарине, и на ходу снимая перевязь меча и отшвыривая оружие в сторону. Меч с глухим стуком ударился о каменный пол. Молодая королева вздрогнула и с содроганием и затаенным ужасом, онемевшая, широко распахнув глаза, смотрела на приближающегося к ней мужа.

– Мне позволено будет помочь своей госпоже? – подала голос кормилица, стараясь хоть как-то приободрить свою маленькую принцессу. Марта видела, что Катарина побледнела и стояла чуть живая от страха. Сердце кормилицы сжалось, и она попыталась вмешаться. Ее присутствия в спальне, Густав даже не заметил. Но его это не смутило. Скосив взгляд на мгновение в ее сторону, он тут же прохрипел, продолжая разоблачаться. Вслед за мечом на пол полетел камзол:

– Пошла вон! Твоя королева сегодня в услугах не нуждается.

– Но… – нерешительно произнесла Марта, и это вызвало вспышку ярости Густава. Он резко повернулся к ней и заревел:

– Старая ведьма! Я прикажу изжарить тебя на костре, если ты немедленно уберешься отсюда!

Вмешательство Марты, рев Густава, вдруг вывели Катарину из того оцепенения, что овладело ей, с того момента, как король на глазах у всех уволок ее в спальню. Она глубоко вздохнула, скрестила руки на груди, собралась с силами, покоряясь неизбежному, и тихо произнесла:

– Иди, Марта. – и повторила более твердо, – Иди! – видя, что Марта колеблется, а ярость короля все возрастает, он уже потянулся к левому бедру, и не обнаружив там рукояти меча, осматривается по сторонам в поисках брошенного на пол оружия.

– Слушаюсь, моя госпожа – низко склонилась кормилица, но перед тем, как покинуть спальню, бросила уничтожающий взгляд на Густава.

– Я здесь, мой господин. – Тихо сказала Катарина, мечтая лишь об одном, чтоб скорее закончилось все то, что ей предстояло испытать сегодня ночью.

Тяжело дыша, Густав приблизился к ней вплотную. Его глаза налились кровью. Он него сильно пахло выпивкой и потом. На мгновение Катарине стало плохо, и закружилась голова. Она сразу узнала тот запах из далекого детства, когда случайно забрела на конюшню и оказалась в компании простых конюхов и их подружек. Но сейчас ей удалось перебороть себя, и, стараясь не дышать носом, она терпеливо ожидала развязки. Длинные руки Густав потянулись к ней, охватили ее плечи, отчего юная королева еще сильнее прижала к себе скрещенные на груди руки. Пальцы Густава ухватились за ткань и с треском разорвали ее. Клочья тонкого шелка разлетались по всей комнате. Король ухватился за ее руки и развел их в стороны:

– Принцесса! – хмыкнул Густав, преодолевая сопротивление Катарины, – не стоит ломаться. – он ухватился за отделанный кружевами корсаж, рванул его и оголил ей грудь. Королева обессилено опустила руки и не могла произнести ни одного слова, лишь мелкая дрожь сотрясала ее тело. Еще никто и никогда с ней так не обращался. Не говоря о том, что сейчас ей приходилось стоять полуобнаженной перед совершенно незнакомым ей мужчиной, который волей Господа и ее отца назывался теперь ее мужем.

Вид обнаженной девичьей груди просто лишил короля рассудка. Он продолжал грубо рвать платье, и его ошметки теперь лежали у ее ног. Разорвав платье, он сорвал с нее и нижнюю юбку, и теперь она пребывала в полной растерянности, замерзая и умирая от страха. Исчезли прочь все надежды и девичьи мечты, сейчас она видела лишь ревущего зверя, которой кромсал огромными ручищами ее одежду, превращая все в лоскутки материи. Но самое страшное было впереди.

Одетый, он швырнул ее на кровать с такой силой, что Катарине показалось – она вывихнула плечо. Королева застонала от боли. Но мучитель не обращал никакого внимания на ее страдания. Всем весом он обрушился на несчастную девушку. Катарина начала задыхаться от невыносимой тяжести его тела, зловония перегара, длиннющая рыжая борода противно лезла ей в рот. Одновременно она ощутила, как его руки бесцеремонно ощупывают все самые сокровенные уголки ее тела. Король что-то хрипло выкрикивал при этом по-шведски, но Катарина не понимала языка, и от этого становилось еще страшнее. Тошнота подступила к горлу. Возможно, ее сейчас бы и вырвало, если б не страшная боль, которая внезапно пронзила ее тело. Как будто раскаленный металлический прут вошел ей в живот. Она закричала изо всех сил. От невыносимой боли брызнули слезы, она умоляла Густава прекратить это, она извивалась, как червь, стараясь избавиться от страшного орудия пытки, что насиловало ее плоть, но все было бесполезно. Казалось, ее мольбы, еще больше возбуждали короля. Слезы, крики, отчаяние жертвы, ее конвульсии приводили его в неистовство.

Наконец, он зарычал, захрюкал, забормотал что-то невнятное, потом заревел, как истинное животное, по его телу пробежало несколько судорог, болезненно передавшихся девушке, но он выдернул из нее орудие пытки, и рухнул рядом с ней на кровать.

Катарина безмолвная и распростертая лежала подле него. Все тело болело и ныло, внутри, внизу живота мучительно медленно затухал огонь. Она была потрясена, не только болью и унижением, что только что испытала от этого человека, но и тем отвращением, что теперь она испытывала к нему. Она попыталась приподняться, но не смогла этого сделать, вновь острая боль пронзила ее так, что сознание чуть было не покинуло ее. Тогда она потянулась рукой и ощупала себя там, где все горело. Малейшее движение измученного тела причиняло ей нестерпимые страдания. Дотронувшись, она обнаружила что-то липкое и горячее, а поднеся руку к глазам, поняла, что это кровь.

– Ну вот и все… – пронеслась мысль. – Наверно, это конец. Сейчас я истеку кровью и спокойно умру. Надеюсь, больше мучений не будет. – думала юная королева, прощаясь с жизнью. Лежавший рядом Густав, вдруг зашевелился и приподнявшись на локте, внимательно и придирчиво осмотрел тело своей жены. Затем удовлетворенно хмыкнул, сорвал белую простынь с кровати, вытер кровь и поднявшись на ноги, направился к дверям. Катарина безучастно смотрела на то, что он делает. Лишь когда он дотронулся до нее, она вздрогнула и простонала – прикосновение его руки заставило еще раз испытать резкую боль.

Густав распахнул дверь спальни, и что-то выкрикнув, выкинул в коридор замка окровавленную материю. В ответ зашумели мужские голоса и раздались приветственные одобрительные выкрики, хлопанье в ладоши и бряцанье оружия.

– Боже! – подумала Катарина, – значит, они все там стояли, под дверью и слышали все, что происходило здесь. Какой позор! Словно меня вывели на публичное поругание на площадь, и теперь я лежу перед толпой нагая и окровавленная. За что мне это, Господи? За что, Пресвятая Богородица, ты так жестока ко мне? – Как же ей хотелось сейчас умереть!

Густав, перекинувшись парой фраз с теми, кто ожидал его в коридоре, что-то коротко им приказал, и плотно затворил дверь, возвращаясь в спальню. Усевшись на кровать рядом с по-прежнему распростертой Катариной, он принялся стаскивать с себя сапоги, при этом он начал разговаривать с ней, как ни в чем не бывало:

– Ну что, малышка, разве тебе не было хорошо? – Катарина молчала, уставившись в одну точку. Густав кинул на нее подвернувшееся под руку покрывало, которое медленно сползло с нее в сторону. И продолжал, не обращая внимания на молчание королевы. – Было немного больно? Не беспокойся, первый раз всегда так бывает! Все уже кончено. И я рад, что моя маленькая принцесса оказалась настоящей девственницей. В конце концов, ты не старуха. В следующий раз, быстрее раздвигай ноги, без этой ложной скромности, и тебе это понравиться! Вот увидишь! – Король зевнул во весь рот, и растянулся рядом с Катариной, поудобнее устраивая голову на подушке. – Устал я сегодня. Давай спать, королева! – последнее слово он произнес с какой-то усмешкой, тут же отвернулся от нее на другой бок, и захрапел, моментально погрузившись в сон.

Катарина лежала, не имея сил ни то чтобы приподняться, даже пошевелиться.

– Почему? Почему он так со мной обошелся? – единственная мысль прожигала ее мозг нестерпимой обидой. Обидой большей, чем вся та боль, что пришлось ей испытать. Тем более, что боль затихала, уступая место горечи унижения, оскорбленного женского достоинства. Все о чем мечтала принцесса, все оказалось растоптано, порвано в клочья, как ее свадебное платье, истерзано, как ее тело, облито ее собственной кровью, словно это были какие-то помои, заплескавшие ее всю с ног до головы. Катарина беззвучно плакала, и ее слезы скатывались горячими каплями по щекам на грудь, и поток их был неудержим.

Внезапно в дверь громко и настойчиво постучали. Катарина вздрогнула и пересилив еще сохранившуюся боль, постаралась закутаться в какую-то первую подвернувшуюся ей под руку материю, видно это и было то покрывало, что так небрежно швырнул на нее король. Густав не просыпался. В дверь стучали все громче и громче. Послышались крики:

– Густав! Король, проснитесь!

Шум стал просто не выносим. Казалось еще немного и дверь в королевскую опочивальню снесут с петель. Густав, наконец, зашевелился и произнес спросонья:

– Какого черта?

Крики: «Король! Король!» не прекращались. Густав поднялся и сел на ложе, протирая глаза своими огромными ручищами. Катарина инстинктивно отодвинулась от него подальше, но он не обращал на нее внимания, будто никого рядом и не было. Продолжая чертыхаться, король слез с кровати и шлепая босыми ногами по каменным плитам, направился к двери. Через распахнувшуюся створку в спальню метнулись отблески множества факелов, что держали в руках вооруженные люди, поджидавшие короля снаружи.

– Ну что там? – рявкнул Густав, – Неужели нельзя оставить своего короля хоть раз наедине с женщиной и дать ему возможность спокойно поразвлечься?

– Король! – Услышала Катарина голос Петерссона – Далекарлийцы восстали и идут на Стокгольм.

– Опять? – взревел Густав. – В третий раз?

Его сон, как рукой сняло. Король резко повернулся и крикнув:

– Посветите мне! – стал отыскивать разбросанные по спальне предметы своего гардероба. За ним проникли несколько вооруженных людей с факелами в руках. Присутствие королевы в постели никого не смущало. Катарина вся сжалась в комочек под покрывалом, снова испытывая непереносимый стыд, находиться обнаженной, прикрытой лишь одним покрывалом, в комнате, где уже толпилось множество мужчин.

– Стенбок! – послышался голос Густава.

– Боже! И он здесь! – Катарине хотелось провалиться сквозь землю от невыносимого стыда.

– Я здесь, мой король! – звонко отозвался юный рыцарь.

– Где мои доспехи?

– Вот они! Я захватил с собой.

– Помоги одеть!

– Петерссон!

– Да!

– Что там произошло?

– Колокола, Густав. Они восстали из-за колоколов!

– Там же был отряд немецких ландкнехтов!

– Они тоже перестарались, Густав! Можно было вести себя чуть потише, но они больно много трупов оставили после себя, так что поднялась вся провинция. Ландскнехты бежали оттуда, а далекарлийцы идут по их следам.

Катарина чуть приоткрыла глаза и сквозь щелки ресниц наблюдала, как Густав уже одетый, с помощью Стенбока натягивал на себя панцирь. Кто-то подобрал брошенный на пол королевский меч и стоял рядом, готовый подать его. Третий держал в руках шлем. Двое других обряжали в защитное вооружение нижнюю часть туловища короля. Звякнули последние застежки, Густав вытянул наполовину блеснувшее в отблесках факелов лезвие, удовлетворенно хмыкнул, и хлестко вогнал меч в ножны.

– За мной! – Король устремился к дверям. Воины последовали за ним. На пороге Густав внезапно остановился и оглянулся. Солдаты невольно расступились. Рыжая борода торчала из-под напяленного кое-как шлема. Он посмотрел на съежившуюся под покрывалом Катарину:

– Стенбок!

– Да, король! – рыцарь выступил откуда-то сбоку.

– Выдели королеве надежную охрану и обеспечь защиту замка, пока я буду отсутствовать. Поставь к ней англичан, а не немцев. Я не хочу, чтобы она с кем-то могла общаться.

– Но… – нерешительно произнес рыцарь.

– Никаких но! В замке остается Петерссон. Ты едешь со мной. Англичане охраняют мою королеву. – Густав резко повернулся и загрохотал по коридору. Солдаты устремились за ним.

– Уорвик! – раздался голос Стенбока.

– Я здесь! – послышалось в ответ.

– Капитан, обеспечь охрану замка и выдели надежных парней, которые встанут у покоев королевы. Король запретил ей общение с кем-либо.

– Подожди! – Король всмотрелся в вооружение английского капитана. – Дай мне это! – Густав показал на клевец. – Я не хочу марать свой благородный меч об этих изменников.

– Да, милорд! – Уорвик протянул оружие королю. – Бальфор и Дженкинс встать у дверей нашей королевы, не впускать и не выпускать никого. Томас, возьмешь двадцать человек и прикроешь ими главные ворота. Остальных я расставлю сам! – Последовали приказы. Снова раздался грохот солдатских кованых сапог.

Катарина лежала неподвижно под одеялом. Почему-то вспомнилось, как еще десятилетней девочкой одно время она мечтала стать Христовой невестой, помогать больным и страждущим, носить такие чистые, такие белые одежды, которые ничем испачкать не возможно, ибо они от Господа нашего, и любая мирская грязь их не смеет коснуться… Потом, позднее, пришли мысли о принце… и они с сестрой Доротеей спорили, какой должен быть настоящий принц. Катарина все мечтала о том, который придет за ней на корабле, а вот Доротея рассказывала совсем другую историю, то ли придуманную ей самой, то ли где-то подслушанную. Она ждала другого принца, корабль которого разбился, а он спасся один-одинешенек. Никем не узнанный, он приходит в их город, у него ничего нет, даже блестящих доспехов, лишь печаль в глазах и благородство в облике. И тут, прямо перед церковью, она встретит его, а он ее. Это их судьбы встретятся в тот же миг. И сердца вздрогнут, а у девушки вздрогнут колени и вдруг охватит неведомая, сладостная, блаженная и грешная жажда…

– Почему вдруг жажда? Тебе захочется пить? – наивно спросила Катарина.

Доротея запнулась и не знала, как объяснить, ибо сама не понимала смысла произнесенных ей слов. Сказка была явно подслушана у кого-то из взрослых… Но это Доротею не смутило и, сделав вид, что вопрос сестры не заслуживает внимания, она просто продолжила рассказ:

– И тогда, с Божьей помощью к этому принцу вернется все его великолепие, и он поведет свою избранницу к алтарю.

– Да, наверно, Доротея была права… – подумала несчастная королева. – Хоть ее принц не был выброшен на берег, но ее история больше походит на правду, нежели моя… Вместо очаровательного белокурого красавца мне досталось это чудовище, что так бесцеремонно, жестоко и грубо обошлось со мной. Я никогда не смогу полюбить его! Боже, как он мне противен! – Горькие рыданья снова стали душить ее. Подушка и так была уже вся мокрая от слез.

– Моя принцесса… – Катарина почувствовала руки кормилицы, которые гладили ее растрепанные волосы…, – моя бедная девочка… – Марта рыдала вместе с ней…

– Марта! – Королева внезапно поднялась на руках и соскочила с кровати. Ее взгляд светились решимостью. Невысохшие слезы еще держались на щеках и подбородке, но глаза были сухи, как лед. – Найди мне платье поскромнее, лучше темного цвета и побыстрее!

Кормилица, причитая на ходу, бросилась исполнять приказание госпожи. Порывшись в сундуках, а заодно и прихватив исподние предметы туалета, Марта вернулась к королеве, которая продолжала стоять обнаженной на каменном полу, даже не ощущая его векового холода.

Катарина, с помощью кормилицы, быстро облачилась. Рассыпавшиеся волосы она скрутила в узел и проткнула длинной булавкой. Поверх накинула темный платок, низко опустив его на глаза.

– Девочка моя, что ты задумала? – В нерешительности спросила Марта, видя, что ее любимица претворяет какой-то замысел.

– Я сбегу отсюда! – Искусанные до крови губы были сжаты. – Ты со мной, Марта?

– Господи, Пресвятая Богородица… – Взмолилась кормилица, опускаясь на колени перед юной госпожой. – Куда? Куда бежать-то?

– На берег! На любой корабль. У меня есть драгоценности, в обмен на которые мы получим все что хотим.. – Королева уже рылась в своих шкатулках, выбирая необходимое. – Густав уехал, а с ним ушли и солдаты. У них случился какой-то мятеж. Осталась охрана замка, которую мы сможем обмануть или подкупить!

– Опомнись, моя девочка, – Марта по-прежнему стояла на коленях, – тебя никто не выпустит отсюда! Ты навлечешь на себя лишь гнев этого варвара, который неизвестно чьей волей, только не Всевышнего, но стал твоим мужем.

– Мне нужно добраться хотя бы до Дании! К Доротее и Кристиану. Они спасут меня от этого чудовища. Я ни минуты не могу оставаться здесь! Я умру здесь, ты понимаешь это, Марта! – королева почти кричала на кормилицу, застывшуперед ней на коленях и захлебывающуюся в слезах. – Он убьет меня, в конце концов. Или я сама не выдержу и наложу на себя руки!

– Девочка моя, – кормилица подползла к ней и обхватила колени своей госпожи, – Господь терпел и нам всем завещал терпеть все те страдания, что посылает нам Отец Небесный.

– Это не Всевышний, это чудовище, хуже животного, хуже конюхов с замковых конюшен, – Катарина почему-то опять вспомнила случай из далекого детства, – он убьет меня, я это знаю! – Вдруг она произнесла внезапно тихим голосом. Оттолкнула кормилицу, которая в рыданьях опустилась на пол, и решительно направилась к дверям. Рванула на себя тяжелую створку, шагнула вперед, но тут же два копья скрестились перед ней.

– Как вы смеете! – Гневным голосом спросила солдат Катарина. Но караул хранил молчание. – Я повторяю свой вопрос: Почему вы мне преграждаете путь? Я – ваша королева! Пропустите! – Солдаты словно проглотили язык.

– Боже! – вдруг вспомнила Катарина слова Густава, приказавшего оставить на ее охрану англичан. – Они не понимают по-немецки… А она не знает ни одного слова на их языке… Что делать? Боже мой! Она в западне!

Внезапно, один из солдат заговорил на немецком:

– Ваше величество! Прошу простить нас. Мы всего лишь солдаты и мы выполняем приказ, который гласит то, что из этого помещения, где находитесь вы, не должен ни выходить, ни входить в него, ни один человек!

– Даже я? Королева? – Катарина выглянула за дверь, просунув голову через скрещенные копья, чтоб взглянуть на заговорившего с ней. Солдат смотрел прямо перед собой, не поворачивая головы в ее сторону. Лицо его было скрыто шлемом с полусферическим забралом, но кивок головы означал, что это так, и запрет касается и ее лично.

– Выходит я под арестом? – Солдат молчал.

– Как тебя зовут, солдат? – Спросила Катарина.

– Гилберт Бальфор, ваше величество!

– Откуда ты знаешь немецкий?

– Я учился несколько лет в монастыре, прежде чем стать солдатом!

– И в том же монастыре тебя научили, что можно издеваться над женщиной, тем более королевой? Держать ее незаконным образом под арестом? – От бессилия Катарине нужно было излить на кого-то свою злость.

– Нет, ваше величество! В монастыре я изучал совсем другое. – Солдат по-прежнему не поворачивал головы. – Но сейчас, ваше величество, я нахожусь на службе. И если в монастыре я исполнял устав, то здесь его заменяет приказ капитана и тем более короля.

– А твой напарник, – Катарина кивнула на второго караульного, – он говорит по-немецки.

– Нет, ваше величество! Мы все англичане. И лишь немногие из нас могут сказать пару слов на шведском, не говоря уже о немецком языке.

– Бальфор… – повторила задумчиво королева.

– Да, ваше величество!

– Бальфор… а мы не можем никак договориться… – вкрадчиво начала Катарина, понизив голос почти до шепота.

– Ваше величество, – голос солдата был тверд, – я уже буду вероятнее всего наказан за то, что разговариваю с вами. Ведь я – часовой, и мне запрещено любое общение. Давайте забудем о том, о чем вы сейчас подумали.

– А он не глуп… – мелькнула мысль. – И далеко не прост для обыкновенного наемника из Англии. Ну да, он же сказал, что учился в монастыре… Побег не удастся, но в дальнейшем, мне кажется можно положиться на этого солдата. По крайней мере, он производит впечатление честного и порядочного человека, что уже совсем немало среди этих людей, окружающих Густава.

– И еще, ваше величество! – солдат снова заговорил.

– Да, Гилберт Бальфор. – Слегка надменно произнесла королева.

– Спасибо, что вы запомнили мое имя… – Ей показались ироничные звуки в голосе англичанина, которые тут же исчезли. – Но я буду вынужден доложить своему капитану о нашем с вами разговоре, в той мере, в которой он касается только моей службы, а не ваших мыслей.

– Он действительно не глуп, этот Бальфор… – опять подумала Катарина и ответила. – Да, это твое право, солдат. – После этого она захлопнула нарочито громко дверь и подошла к окну, даже не останавливаясь возле кормилицы, по-прежнему распластавшейся на полу.

– Ты хотела принца, глупая девчонка? – Безответно спросила она у темноты осеннего неба. – Ты его получила! Вот они все твои мечтания! Они разбились о серые утесы этого каменного мешка, как и тот самый корабль…

Глава 13. Женские судьбы.

Счастливая, что угодила Василию, Елена стала терять потихоньку и осторожность. Как только государь на охоту соберется, не успеет и Москву покинуть, как тут же в тереме Ивана Оболенского принимают. Челяднина расстарается, братца пригласит немедленно.

– Хоть так, но моей будешь! – горячими, бессонными, насквозь пропитанными любовью ночами шептал Елене ее избранник.

– Да! Да! Любимый! Твоя… – Отвечала ему Елена, отдаваясь ему со всей силой неутоленной женской страсти.

Иногда ревность накатывала.

– А с женой… так же? Или лучше может?

– Что ты, голубица моя лазоревая… – Вновь покрывал поцелуями щедрыми. – То ж для виду…

– И дитё для виду? – На сына Телепнина намекая – Дмитрия.

Иван смущался, шептал что-то снова на ушко. Обнимал крепче, и исчезала ревность, место новой страсти уступая.

Своенравна стала Елена Васильевна. На бояр покрикивала, одного Захарьина миловала, ласкова с ним была, приветлива. Василий внимание не обращал, сам по-прежнему ближе всех к себе держал того же Захарьина, по старой памяти Шигону-Поджогина, хотя нет-нет, да и нахмурит брови, про Соломонию вспомнит. Из новых – князь Михаил Глинский, ныне дядя государыни. С Василием Васильевичем Шуйским держался ровно. Сильны суздальские Шуйские, ничего не поделаешь. А вот Елена, та Шуйского не жаловала, лишь из-за мужа царственного внешнюю благосклонность являла. Поменялось многое в укладе московской жизни. Ворчали промежь себя бояре:

– Видано ли, чтобы баба, хоть и великая княгиня, власть такую имела?

– Только княгиня Ольга былинная…

– Когда это было…

Но Василий III счастлив был неимоверно. Чуть больше года минуло со дня, как первенец родился, ан снова жена его разлюбезная на сносях пребывала.

– Дошли! Дошли молитвы мои до Отца Небесного! – Истово кланялся перед святыми образами государь земли русской. Но ребенок родился больным и недоразвитым. В летописи записано: «несмыслен и прост». Нарекли его Георгием. Гордости великокняжеской предела не было. На радостях даже младшему брату своему Андрею жениться разрешил на Ефросинье Хованской. Василий посчитал, что отныне угрозы его наследникам нет!

В канун дня, что родился первенец царский, Иоанном нареченный, должно было три года ему исполниться, случилось на Руси знамение недоброе. Лето стояло засушливое от конца июня до самого сентября не упало ни одной дождевой капли на землю, болота иссохли, леса горели, солнце багровым диском светило тускло, еле пробиваясь сквозь дымный смрад. А 24 августа, в первом часу дня , круг солнца оказался вверху будто срезанным, а потом и вовсе потемнел и погас.

– Не к добру это! – крестился народ повсюду. – Великие беды ждут нас! Господи Иисусе, сыне Божий, помилуй нас грешных!

Шел Василию III пятьдесят пятый год, на бодрость духа и здоровье не жаловался. Весь в движении, страсть, как охотиться любил.

– Вона как, двоих сыновей родил. Я еще ого-го! – Похвалялся в круге ближнем. Только-только над татарами победу отпраздновали. Князь Дмитрий Палецкий нашел орду крымскую у Зарайска, разбил, да пленных привел множество. Да полюбовник царицын, князь Оболенский-Овчина-Телепнев тоже удаль явил, с дворянской московской конницей гнал татар дальше, правда, чуть в западню ими расставленную, не попался. Спастись удалось. То-то Елена вся испереживалась.

Победа, конечно, имела место. Только и урон крымцы нанесли не малый. Всего пять дней воевали, а тысячи русских невольников отправились на рынки Бахчисарая, Кафы и Стамбула. Отбить не смогли! Крымский хан Саип-Гирей потешался:

– Что мне дружба с Москвой дает? Одного соболя в год? А рать приводит тысячи. Если Москва хочет мира, да союза со мной, так и дары ее должны быть ценой в три-четыре сотни пленников!

Но слова крымского владыки не успели передать Василию. Он отправился праздновать победу в Свято-Троицкую лавру, 25 сентября в Святого Преподобного Сергия Радонежского. Елену с детьми там оставил, а сам после в Волоколамск на охоту отправился. Здесь беда и приключилась. На сгибне левого стегна болячка выскочила. С булавочную головку. Покраснела и все. Но мучительная. Государь не то внимания не обратил, гулял на пиру, что Шигона в его честь устроил, в бане парился, после опять на охоты выехал, да, вдруг, плохо ему стало – нога болела нестерпимо. Вернулся к Шигоне в село Колпь, приказал вызвать к себе князя Михаила Глинского. Послали за двумя лекарями немецкими. Больше никому говорить было не велено. Не жене, ни митрополиту, ни другим боярам. Лечили по старинке – медом с мукой, да луком печеным прикладывали. Началось воспаление, прыщик превратился в чирей большой, гной тазами убирали. Все хуже и хуже становилось Василию. Приказал в Москву везти себя, но тайно, чтоб послы иноземные не видели его больным.

Морозы были ранние, река встала. Быстро мост соорудили прямо по льду. То ли торопились, впопыхах закрепили плохо, но разошлись доски дубовые под лошадьми, рухнула вся упряжка в воду, ломая тонкий лед. Чудом успели гужи обрезать, удержать сани с Василием на руках. Опять дурной знак!

– Не жилец, наш государь… – многие тогда подумали.

Но честно лишь один врач, немец Люев, в глаза глядя Василию, сказал:

– Служил тебе всегда, государь, я честью и правдою! Благодеяний видел за то немало от тебя. Но не умею я мертвых воскрешать! Я не Бог!

Василий смирился с участью и вызвал к себе бояр – Шуйских Василия с Иваном, Воронцова, Тучкова, Захарьина, Глинского, Шигону, Головина, да дьяка Путятина. С третьего до седьмого часа говорил с ними. Потом приказал принести трехлетнего Иоанна и благословил его крестом Св. Петра митрополита. Челяднину, мамку Иоаннову наставлял беречь наследника всея Руси. Привели Елену, поддерживая под руки. Рассказывают, что кричала она страшно и о землю билась. Так ли было на самом деле? Карамзин пишет: «Великий князь утешал ее… просил успокоиться. Елена ободрилась и спросила: «Кому же поручаешь супругу и детей?». Василий отвечал: «Иоанн будет Государем, а тебе, следуя обыкновению отцов наших, я назначил в духовной грамоте особое достояние».