Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 80 страниц)

ПРОКЛЯТЬЕ РОДА

исторический роман

Алексей Шкваров

Книга первая. ХОЛОДНАЯ ОСЕНЬ 1525 ГОДА.

Глава 1. Принцесса.

Герцогство Шлезвиг. Северная Германия.

Когда состоялась свадьба ее старшей сестры Доротеи и голштинского принца Кристиана, Катарине лишь только минуло двенадцать. Но она навсегда запомнила этот огромный трехнефный собор Святого Петра, где походила праздничная церемония и куда они приехали всей семьей из своего родового замка Ратцебурга. Катарина не могла налюбоваться на эту счастливую парочку – жениха и невесту. Доротея, всего на три года ее старше, но она выглядела, как настоящая взрослая дама. Явно обозначившаяся грудь (которой еще вовсе не было у Катарины) вздымалась от волнения, несмотря на ужасную тесноту узкого лифа, лицо раскраснелось, и маленькие бисеринки пота выступили на ее высоком лбу. Священник монотонно читал слова молитвы о таинстве брака, а Катарина безмолвно восхищалась и сестрой и ее красавцем женихом, который, как легендарный Роланд, блестя доспехами, высился рядом с нареченной.

– …в красоте и убожестве, в счастье и несчастье, в болезни и здравии….пока не разлучит нас смерть… – шепотом повторяла девочка слова клятвы. – Ах, когда же наступит мое время? – взгрустнулось двенадцатилетней принцессе. – Он приплывет за мной на огромном корабле, и его паруса будут белее и чище рождественского снега. Он будет такой же красивый… Нет! – Катарина даже так сильно притопнула ножкой, что на нее бросила недовольный взгляд герцогиня-матушка, – Он будет еще прелестнее этого принца Кристиана.

Поймав взгляд матери, принцесса потупилась, застыдившись собственных мыслей. – О чем это я? Прости меня Пресвятая богородица, Пресвятая Дева Мария, что позволяю себе такие грешные мысли, прости меня Святой Петр, что помышляю о том, о чем мне еще рано думать. – зашептала она про себя слова искупительной молитвы. Но любопытство пересилило стыд, и Катарина снова стала посматривать вперед. Правда, теперь она сосредоточилась не на своей сестре и ее женихе, а на прекрасном резном алтаре, что украшал это величественное каменное сооружение позднероманского стиля. Для того чтобы окончательно отвлечься от своих греховных мыслей, Катарина принялась считать искусно вырезанные на алтаре фигурки святых, представлявших различные сцены из Святого писания. Добравшись до трехсот , она выбилась из сил и почувствовала, страшную усталость. К тому же ей стало жарко в меховой накидке, что укрывала ее плечи. К счастью, церемония уже заканчивалась, и все собирались на выход.

– Вот так, – подумала девочка, – наверно я пропустила самое важное. – и огорчилась. – ведь они должны были поцеловаться, а я этого и не видела. – Надув губы от обиды на саму себя, она двинулась вперед, повинуясь беспокойному взгляду, что опять бросила на нее любимая матушка – герцогиня и принцесса Брунсвик-Вольфенбюттельская, чинно вышагивавшая рядом с обожаемым супругом и отцом Катарины – герцогом Магнусом I Саксен-Лауенбургским.

Герцог Магнус выдвинулся чуть вперед, оставляя свою супругу, и поравнялся с отцом жениха королем датским Фредериком:

– Ах, ваше величество, как замечательно выглядит собор – выразил он свое восхищение, – а алтарь это просто произведение искусства. Хотя я должен отметить, что сама церемония бракосочетания наших детей лишь добавила великолепия самому храму.

– Благодарю вас, ваша светлость, – Фредерику была приятна похвала свата, – но если б вы знали, каких усилий стоило восстановить это чудо света после страшнейшего пожара 1440 года. Сколько десятилетий ушло на это. И алтарь – это последний штрих. Не считая нашего нынешнего события – рассмеялся король.

Фредерика мало интересовали события в Дании, правителем он считался лишь номинально. Потерпевший поражение от шведов его родной племянник, сидевший до того на всех трех престолах Скандинавии, Кристиан II, умудрился вызвать и ненависть своих собственных дворян, прогнавших его из страны, и теперь скрывался где-то в Германии вместе со всей своей семьей у тестя – императора Карла V. Кристиан надеялся, что могущественный родственник придет ему на помощь, но император завяз в кровопролитной войне с Францией, и ему было не до скандинавских проблем. Дворянство Дании призвало на трон голштинского герцога Фредерика, он согласился, но большую часть времени проводил здесь, в милом его сердцу Шлезвиге.

Они вышли, наконец, из собора и Катарина с радостью вздохнула полной грудью свежий морской ветер. Ее взгляд устремился в самую даль узкого фьордообразного залива Шлей, туда, где узенькая, обрамленная берегами, полоска моря сливалась с небом. Она поплотнее закуталась в свою очаровательную и удобную меховую накидку, что так ей мешала в соборе. Нет, холодно не было, но свежесть порывов ветра, напоминала, что на дворе октябрь 1525 года. Она продолжала жадно вглядываться в узость залива, откуда ей казалось, вот-вот должен выскользнуть парусник, что привезет ЕЕ принца.

– Ах, я встану на самом носу этого парусника, он обнимет меня, и мы понесемся вперед, подпрыгивая на волнах, вперед в прекрасную неизвестность, что называется любовь… – принцесса так замечталась, что герцогиня-мать не выдержала:

– Катарина, да что с вами сегодня? Вам, случаем не дурно?

Девочка тут же сделала книксен и опустила вниз зардевшееся личико:

– Нет, ваша светлость. Я просто очень радуюсь за свою сестру, и думаю о том, как она будет счастлива с принцем Кристианом.

Герцогиня-мать усмехнулась, двумя пальцами осторожно приподняла подбородок принцессы и заглянула ей прямо в глаза:

– Я думаю, моя милочка, что вы мечтаете уже о своем замужестве. Не волнуйтесь, оно неизбежно. Мы подберем вам самую достойную партию, ибо немногие могут похвастаться такой древностью рода, как ваш отец и мой супруг. – и нагнувшись к Катарине прошептала ей на ухо, – даже жених, точнее сказать, уже муж вашей сестры Доротеи. Но об этом никому не болтай! Это будет наша маленькая тайна, не правда ли, Катарина?

– Да, ваша светлость. – Чуть слышно ответила девочка и постаралась отвести глаза в сторону. Мать засмеялась, отпустила ее подбородок, и ускорила шаг, поспешая за своим супругом и королем Фредериком. – Догоняй нас, Катарина… – донесся до принцессы ее голос.

Потом было пиршество в замке Готторп, в огромном зале, где собралось множество приглашенных знатнейших фамилий со всех уголков Северной Германии и Дании. Все шумели. Рекой лились и поздравительные речи и самые изысканные вина Европы, а слуги сбивались с ног, стараясь как можно быстрее наполнять кубки гостям и менять блюда на столе. Благородные рыцари, отцы семейств, и их не менее благородные жены и отпрыски, все стремились высказать свои пожелания счастья этому союзу. Потом начались танцы. И первыми бал открывали молодожены. Больше Катарина ничего не смогла увидеть, потому что по воле матушки-герцогини ей было приказано в сопровождении кормилицы отправляться спать. А ей так хотелось подойти поближе к любимой сестре Доротее, обнять ее, поздравить самой и пожелать самого-самого большого счастья на земле. Но, мать была неумолима, и под надзором постаревшей Марты, Катарина с огромным сожалением покинула пиршество и отправилась в отведенные ей покои.

Фредерик, счастливый отец жениха, герцог Шлезвиг-Голштинии, а заодно, волей случая, и король Дании, снисходительно кивал танцующим парам с высоты помоста, где были установлены праздничный стол и четыре кресла, обшитых бархатом и украшенных соответствующими коронами – для него и его супруги Анны, а также достопочтимых родителей невесты – герцога Магнуса Саксен-Лауембургского и Катарины, принцессы Брунсвик-Вольфенбюттельской. Мужчины сидели рядом и негромко переговаривались:

– Что слышно из Дании, мой дорогой родственник? – герцог Магнус несколько переживал за судьбу своей дочери Доротеи, ибо ее муж теперь являлся прямым наследником престола в Копенгагене, а значит, и его дочери предстояло когда-то стать королевой этого государства.

– Ах, герцог, – шутливо отмахнулся салфеткой Фредерик I, – пускай с ними разбирается мой мужественный рыцарь и полководец Иоганн Ранцау, – и он показал рукой на седовласого воина, сидящего за одним из первых столов, где разместились приглашенные на свадьбу гости, чуть ниже помоста с королевскими особами. Заметив жест своего суверена, полководец привстал, сверкнув золотом своих доспехов, с которыми не расставался и на пиршествах, почтительно прижав руку к груди, поклонился. Король приветливо улыбнулся ему и также склонил в ответ голову.

– Великолепный воин! – продолжил Фредерик, любуясь своим верным солдатом. – Ах, если б вы знали, мой дорогой герцог, как утомила меня эта Дания. В том, что там сейчас происходит, сам черт не разберется (Господи, прости!). Мой племянник, Кристиан, столь усиленно стремившийся к восстановлению унии трех государств, здорово насолил шведам, науськанный этим фанатичным Упсальским епископом Троллем. Зачем было устраивать бойню в Стокгольме? Да еще обозвав всех этих несчастных еретиками? Поразительно то, что на всем этом выигрывают ганзейские купцы, а отнюдь не простые люди!

– Купцы? Ганза? – переспросил герцог Магнус. – Они-то причем? Впрочем, купец везде сыщет свою выгоду!

– Вот-вот, вы абсолютно правы. Теперь они готовы предложить свои денежки и моему племяннику, и новому королю Швеции – Густаву Эрикссону. Кто бы не победил, они-то уж в накладе не останутся. Странное дело, но датчане сейчас разделились, одни воюют со шведами, другие со мной, вернее с Ранцау. И везде Ганза, представляемая ненасытным Любеком. Не знаю, как шведский король Густав собирается с ними рассчитываться, но с меня-то точно они ничего не получат, когда мой славный рыцарь Ранцау разберется с мятежниками.

– А что вы думаете о Густаве Эрикссоне, этом новом короле Швеции. Он, кажется, был одним из шести заложников, что силком увез ваш племянник из Швеции? А после Стокгольмской кровавой бани он хорошо отомстил Кристиану, сбежав из плена и подняв мятеж. И вот ныне он король! – задумчиво произнес герцог Магнус.

– М-м-м… – покачал головой датский король. – Да вы правы! Но пока он для меня загадка! Знаете, ваша светлость, эти шведские ярлы, по-моему, мнению еще пребывают в некоторой дикости, которая отличала всех датчан, норвежцев, шведов, еще тысячу лет назад, когда они своими дерзкими походами наводили ужас на всю Европу. Большинство из них уже давно стало оседлыми народами, как англичане, потомки норманнов, но при этом, сохранив природные качества отличных моряков, или наши же с вами датчане. А вот шведы… ох уж эта их клановость, приводившая столько раз к братоубийственным войнам. Королева Маргарет Датская, Божьей милостью, умиротворила их, скрепив Кальмарской унией, но долго союз этот не просуществовал. А этот молодой человек Густав Эрикссон из рода Ваза… мне рассказывали он больше напоминает древнего воина-викинга, или торговца скотом, который мог быть и тем и другим одновременно, хотя род его считается древним и знатным. Но где мерило их знатности – всех этих Стуре, Ваза, Львиных голов и прочих, с трудом произносимых фамилий. Кто-то из них, безусловно, богат, кто-то беден, но гордости хоть отбавляй. Будет ходить весь в лохмотьях и заплатках, но при этом хвататься по каждому пустяку за свой меч, лишь только ему покажется, что кто-то хочет посягнуть на его честь. После той казни, что устроил мой племянник, многие знатные головы скатились прочь, значит, богатство остальных возросло! Ха-ха-ха – засмеялся Фредерик собственной остроте. Посмеявшись вдоволь, король продолжил. – Хотя сейчас, Густав нищ, как церковная крыса, даром, что ли занял денег у Любека. Чем еще отдавать-то будет? А что вас, мой друг, так интересует этот Густав?

Герцог Магнус ответил достаточно серьезно:

– Я размышляю о том, возможно ли было скрепить наш союз еще одним браком? Моей Катарины и этого Густава? Подобным можно было бы исключить конфликты между Данией и Швецией. Разумеется, тогда, когда утрясется вся эта кутерьма с вашим племянником, и подрастет моя дочь. Что вы думаете на этот счет, ваше величество?

– А что! – живо откликнулся Фредерик. – Неплохая мысль! Я уже не молод, датский трон унаследует мой сын, и тогда две страны породнятся, ибо их королевы – сестры. А если ладят жены, то и мужьям грех ссориться. Так, моя дорогая? – веселясь, король протянул кубок своей царственной супруге. Анна с удивлением посмотрела на мужа, но чокнулась с ним:

– О чем это вы, ваше величество?

– А вы поинтересуйтесь у нашей родственницы, очаровательной герцогини Катарины… – король развернулся к соседям.

Супруга герцога Магнуса так же, как и королева Анна вопросительно смотрела и на мужа и на Фредерика. Герцог слегка замялся, но потом произнес глубокомысленно:

– Мы посовещались с нашим царственным братом и решили…, что совсем будет неплохо, если наша дочь Катарина выйдет замуж за шведского короля Густава из рода Ваза.

Герцогиня даже слегка побледнела от волнения:

– Она же еще совсем крошка, ваша светлость и ваше величество.

– Ничего! – ответили хором. – Юность это тот недостаток, что проходит очень быстро! – добавил раскрасневшийся от чрезмерно выпитого Фредерик. – Зато погуляем еще на одной свадьбе!

– Господи Иисусе! – подумала герцогиня, – Пресвятая Богородица, матерь Божия, огради мое дитя от подобного замужества. Зачем ей этот дикарь? Мало ли сыщется достойных руки моей очаровательной дочери принцев из самых родовитых домов Европы. – Герцогине стало даже не по себе от услышанного. Прожив достаточно долго со своим упрямцем-мужем, она убедилась в том, насколько сложно будет выветрить из его головы то, что уже туда он сам вбил. Катарина нервно взяла со стола веер и стала обмахиваться. Королева Анна сочувственно посмотрела на нее, потом на породнившихся супругов, что подняли очередной кубок за здоровье молодых. Свадебный пир продолжался.

Маленькой Катарине, как настоящей принцессе, отвели две комнаты в замке Шлезвиг. Одна из них была гостиной, увешанной великолепными гобеленами, изображавшими что-то из греческой мифологии. Катарина долго разглядывала рисунок, пока, наконец, не сообразила, что картина изображала падение Икара, где внизу его ожидал горько плачущий Дедал. Фландрские ткачи в то время увлекались классическими сюжетами. Стульев в комнате не было – их заменяли невысокие табуреты, покрытые бархатом, а еще здесь было много больших подушек, на которых девочка с удовольствием повалялась, пока никто не видел. Зато спальня ее просто очаровала. На полу лежал такой толстый ковер, что шаги становились совсем неслышными. Огоньки двух толстых свечей, струились по тихой комнате дрожащим сумеречным светом, одновременно распространяя и приятный запах. Каждую из свечек держала в руках статуя воина с начищенным до блеска щитом, при этом огонек свечи отражался в полированном металле, как в зеркале. Сама постель была прикрыта занавесями из розового бархата с золотым шитьем, а пуховая перина была застлана батистовыми простынями и одеялами, белыми, как ягнята, отдавшие свою нежнейшую шерсть на их изготовление. На маленьком столике, неподалеку от изголовья стояло небольшое венецианское зеркало и золотая изящная чаша на случай, если вздумалось ночью попить. А слева, в маленькой нише, озаренной свечой, было установлено распятие и аналой из резного черного дерева с молитвенником в богатом переплете с серебряными застежками. Перед аналоем лежала бархатная подушечка для колен, с такой же золотой вышивкой, что и на занавесях. Сюда не доносилось ни единого звука, кроме вздохов ветра в ветвях дубов парка, окружавшего замок.

Катарина не терпелось остаться одной, поэтому она быстро избавилась и от кормилицы и от служанки, которые помогли раздеться юной принцессе. Она заявила им, что хочет помолиться на ночь, а потом уляжется самостоятельно. И действительно опустилась коленями на подушечку и зажмурила глаза. Но ни одна молитва не приходила на ум, зато перед глазами девочки ясно встала картина сегодняшней церемонии в соборе. Она шепотом повторяла слова, которые произносил кронпринц Кристиан:

– Беру тебя, Доротея, в законные жены, дабы иметь тебя при себе на ложе своем и у очага своего… в красоте и убожестве, в счастье и несчастье, в болезни и здравии….пока не разлучит нас смерть… и во всем этом я даю тебе клятву.

А вокруг блеск корон, митр, драгоценностей, а эти рыцари, а эти дамы, стоявшие в ряд за огромными свечами, как души избранных в раю, и вся это толпа на площади перед собором…

Архиепископ принял от второго прелата с огромного серебряного блюда плоское золотое кольцо, украшенное драгоценным камнем и соединил руки брачующихся.

– Во имя Отца – произнес принц, надевая кольцо на кончик большого пальца Доротеи, – Во имя Сына, – на кончик указательного. – Во имя Святого Духа – на кончик среднего, – и, наконец, надел полностью на безымянный пальчик и промолвил. – Аминь!

Доротея стала женой Кристиана. Ах, как это было чудесно. Катарина повторила вновь:

– Беру тебя… в законные жены… дабы иметь тебя при себе на ложе своем… Боже, Пресвятая Мария, значит, Доротея, моя милая Доротея, сегодня будет спать не одна, а с мужчиной? – Катарина даже раскрыла глаза, но перед ней было лишь серебряное распятие и мерцающий огонек свечи. – С мужчиной? Но как? Чем они будут заниматься? Тем от чего появляются дети? Господи, это грех? – она в упор смотрела чистыми широко распахнутыми голубыми глазами на изогнутое в нечеловеческих страданиях тело Христа. – Значит когда-то и я… кто-то скажет и мне, что… в законные жены… на ложе своем… – Картинка так радужно блиставшая весь день в воображении девочки как-то разом поблекла. А прекрасный принц вдруг превратился в страшного бородатого мужика, который тянулся к ней своими огромными грубыми ручищами. От него отвратительно пахло, как от конюхов, к которым как-то раз приблизилась Катарина, сбежав от кормилицы Марты в возрасте шести лет. Она заблудилась во дворах их замка в Лауембурге, и случайно попала на конюшню, проникнув туда через небольшую калитку. Там она увидела нескольких молодых мужчин, которые громко что-то обсуждали и хохотали при этом непристойно и мерзко (так ей показалось!), прихлебывая какое-то пойло из огромных деревянных кружек. С ними была парочка пышных телом великовозрастных (по сравнению с Катариной, конечно!) девиц с птичьего двора, которые прижимались к парням, а те лапали их то за верхнюю, то за нижнюю половины туловищ. Одной из них, так показалось девочке, кто из конюхов все время пытался задрать серую холщовую юбку. Принцесса потихоньку подошла к ним, рассмотреть получше, а они ее не замечая, вели себя все более и более развязнее. И тут она почувствовала этот отвратительный запах. Возможно, это был целый букет из острого конского пота, давно немытых мужских и женских тел, прокисшего вина или пива и лошадиного навоза, но его затхлость и омерзительность столь сильно ударила в нежный нос принцессы, что у нее закружилась голова и Катарина тихо застонала, стараясь рукой зажать ноздри. Но запах проникал отовсюду, и попытки принцессы, спастись от него, были безуспешны. Конюхи, услышав чей-то приглушенный стон, обернулись и остолбенели, увидев нежданную гостью. Катарина почти уже валилась с ног, когда кто-то из них быстро метнулся к ней, но вместе с ним приблизился и этот ужасный запах – принцесса лишилась чувств.

В замке уже давно был переполох, вызванный ее исчезновением и теми отчаянными криками, что подняла кормилица. Смущенный конюх вынес тело принцессы, был сразу окружен стайкой служанок, которые ругали его почем свет стоит, отобрали у него малышку и передали на руки Марте. Конюх пожал плечами, недоумевая из-за чего крик, и каким образом маленькая госпожа попала на задворки замка. Выразив таким образом свое отношение к происшедшему, он, не спеша, вразвалочку и почесываясь, удалился обратно, к ожидавшей его веселой компании. Сюда, на задний двор замка, уже спешила, привлеченная шумом сама герцогиня. Катарина пришла в себя на свежем воздухе и, не понимая, что произошло, вертела головкой по сторонам, осыпаемая поцелуями Марты. Убедившись, что с принцессой все в порядке, герцогиня строгим голосом высказала свое недовольство кормилице, велела немедленно отнести дочь в спальню, а также вызвать на всякий случай врача, и, зажимая батистовым платочком нос, удалилась, негодуя вслед за ними.

Вот и сейчас, вспомнив то происшествие или, точнее сказать, его ужасный зловонный запах, Катарина вдруг почувствовала, как комок тошноты внезапно встал у нее в горле. Она поспешно поднялась с колен, быстро перекрестилась, прося прощения у Господа за свое поведение, подбежала к туалетному столику и, схватив кубок с водой, жадно стала пить, стараясь избавиться от неприятных воспоминаний.

Напившись чистой и прохладной воды, она почувствовала облегчение и решила немедленно лечь спать. Забравшись на кровать, она свернулась клубочком под теплым одеялом и сказала себе твердо:

– Этого с тобой никогда не случиться, Катарина! У тебя будет жених лучше чем у Доротеи. А делить ложе со своим законным супругом это не грех! Зато у нас будет много очаровательных детишек. А потом, я же смогу все расспросить у моей любимой Доротеи! – Это умозаключение показалось Катарине совершенно правильным, и даже не собираясь больше рассуждать о том, каким образом появляются дети, принцесса преспокойно уснула.

Ей снился огромный корабль, весь в белоснежных парусах, на носу которого стоял прекрасный принц с сияющих позолотой латах. На нем не было шлема и его густые вьющиеся льняные волосы, прихваченные тонким кожаным ремешком, развевались кудрями от порывов ветра. Одной рукой он опирался на рукоять огромного меча, а другой приветливо махал ей – Катарине.

Глава 2. Схизматик.

Королевство Швеция, провинция Финляндия, Улеаборг.

Их было человек двадцать. Разутые, со связанными за спиной руками, в длинных сермяжных рубахах, покрытыми от пота и морской соли белыми разводами, в таких же портках, нелепо торчащих из под подола верхнего одеяния, они столпились в окружении солдат. Всклокоченные волосы и бороды с запекшейся кровью, ссадины на лице и теле, что проглядывали сквозь рваное и окровавленное полотно рубах, свидетельствовали о том, что приведены они сюда были не по доброй воле, а насильно. И сдача в плен прошла отнюдь не без потерь для нападавших. В стороне от окруженных пленников, прямо на траве лежали тела нескольких стражников, над которыми стоял, чуть наклонившись к умершим, католический монах в коричневой выцветшей рясе, и читал им заупокойную мессу. По соседству с покойными, еще несколько солдат, громко стонали, страдая от ран или от той боли, что причинил им только что лекарь, спокойно вытиравший окровавленные по локоть руки о свой черный фартук.

Некоторые из пленных беспокойно озирались по сторонам, словно выискивая возможный путь к спасению, другие, опустив голову, тихо шептали про себя слова молитв, изредка осеняя крестным знамением. Направленные прямо на безоружных людей острия пик, да тщательно скрученные крепкими веревками руки, не оставляли никаких шансов на спасение. Лишь двое или трое, крепких мужчин, державшихся впереди остальных, вели себя на удивление спокойно, ожидая той участи, что приготовил им Господь. К одному из них, на вид лет пятидесяти, широкоплечему и коренастому, прижимался, насколько позволяли путы, мальчишка лет пятнадцати. Отец сильнее других пострадал в схватке. Огромная рубленная рана, тянувшаяся от самого лба, через левый глаз, пересекавшая щеку и уходившая куда-то в глубину бороды, сочилась кровью и обезображивала лицо, но не лишала его выражения гордости и презрения. Ими просто пылал правый глаз, уцелевший в бою. Левый либо пострадал от страшного удара меча, либо просто залился кровью так, что открыть его не было возможности.

По каменным ступеням крыльца, на двор медленно спускался богато одетый и прекрасно вооруженный человек. Возраст его был уже довольно преклонный, лет около шестидесяти, но за мощью фигуры этого не замечалось. Его длинные седые слегка вьющиеся волосы прикрывал большой берет из черного бархата, чуть заломленный на правую сторону и украшенный серебряной пряжкой с изображением Богоматери. Его латы, нашейник и налокотники были разукрашены серебром и вместе с кольчугой серебрились, как иней, являя собой образец настоящего искусства германских оружейников. Сверху был накинут камзол из такого же черного бархата, что и берет. Наколенники и набедренники были из чешуйчатой стали, кованые стальные сапоги защищали ноги. На его правом боку висел широкий кинжал, называвшийся «Милосердие», слева, на роскошной перевези, покоился большой меч, дополняя собой общую картину вооружения рыцаря. Черты его лица были неправильны до безобразия, но твердая поступь, смелая осанка, грозный и повелительный взгляд из-под густых поседевших бровей на обветренном, покрытым легким загаром лице, говорили о том, что обладатель этой внешности олицетворяет высшую власть в округе. Он наделен самыми высокими полномочиями, он казнит и милует, представляя сейчас и здесь самого короля.

– Впрочем, до короля далеко, до Бога высоко, так что он, Ганс Андерссон, побудет здесь и за того и за другого. Если помощь Господня потребуется – то вот, Ганс посмотрел на монаха, склонившегося над умирающими солдатами, – есть этот доминиканец, отец Мартин. Он и помолиться за всех нас!

Тем более, что наместник Приботнии скептически относился к вновь избранному королем Швеции Густаву Эрикссону из рода Ваза. Избрать-то избрали, но Густав еще не коронован, а потому может приравниваться лишь к регенту. Андерссон был сторонником клана Тоттов, ибо состоял с ними в дальнем родстве, через них он одно время находился в союзе с кланом Стуре, когда требовалось посадить на трон Карла VIII, но датчане свергли его, после Стуре сами захватили власть и лишние соперники – Тотты, им были не нужны. Так Андерссон оказался здесь в Приботнии, где постоянно происходили стычки с русскими рыбаками, претендовавшими на рыбные промыслы в этих водах. Снова судьба забросила его в это край, где служил когда-то его отец и с которым он ходил морским походом против московитов. Наместник, наконец, спустился с крыльца, подошел к пленным, и нахмурив брови, грозно взглянул на них:

– Московиты? – спросил, чуть склонив голову вправо.

– Да, ваша милость! – вынырнул откуда-то начальник береговой стражи. Был он лет на двадцать помоложе и ростом гораздо ниже своего господина, весь приземистый и коренастый, да и вооружение не отличалось такой изысканностью. Его угрюмое лицо изредка озарялось злобной усмешкой.

– Сколько вы потеряли моих людей, а Кнутссон?

Начальник стражи смутился, гримаса злобы исказила его лицо, но наместник ждал ответа:

– Четверых… – выдавил из себя, отвернувшись в сторону и посмотрев на тела своих солдат, что лежали неподвижно на траве, – … и еще пятеро ранены. – Добавил, нехотя.

– Значит, девять! – подытожил Андерссон, медленно покачивая головой. – Неплохо, друг мой. Два десятка безоружных рыбаков оказывают достойное сопротивление твоим солдатам, и убивают девятерых из них. – добавил ехидно, бросив острый взгляд на начальника стражи. Тот молчал, разглядывая окованные сталью носки сапог. Потом встрепенулся, стал оправдываться.

– Пятерых, ваша милость… – но оборвал себя на полуслове, заметив подходившего к ним монаха. Отец Мартин был худощавый человек, с изможденным лицом, длинным прямым носом, впалыми и бледными щеками, но у него были такие острые серые глаза, что, казалось, он мог просверлить собеседника насквозь, при этом в них светился ум живой и незаурядный, придававший глазам почти сверхъестественный блеск. Кнутссон, как и большинство его солдат побаивались этого католика, призванного ревностно стоять на защите чистоты веры от всяческих ересей, но более всего ненавидящего распутство, азартные игры и пьянство, то есть те пороки, что наиболее близки были солдатам.

– Что скажете про раненых, отец Мартин? – не слушая начальника стражи, обратился наместник к доминиканцу.

– Te Deum laudamus, я успел, и они отошли или отходят уже в мир иной, успев услышать последние напутствия нашей святой церкви. – Монах накинул на голову свой капюшон, так что из-под коричневой материи торчал лишь кончик его острого носа.

– Н-да… – наместник еще раз покачал головой.

– Ваша милость… – осторожно кашлянул начальник стражи, стараясь привлечь его внимание.

– Ну? – после долгого раздумия, грозно сверкнув глазами, наконец, повернулся к нему Андерссон, – постарайся мне все объяснить, и может, я сочту, что твой рассказ заслуживает снисхождения для тебя и твоих людей.

– Вот этот! – начальник стражи, со злобной гримасой, исказившей его лицо, ткнул пальцем на стоящего впереди рыбака, обезображенного страшным ударом меча. – Он один убил двух или трех наших солдат голыми руками.

– Голыми руками? – переспросил наместник, с любопытством походя ближе к пленному. Начальник стражи засеменил вслед за господином, а монах остался на месте, внимательно вглядываясь в пленных.

Андерссон встал напротив раненого рыбака, к груди которого по-прежнему прижимался мальчишка. Наместник с удовольствие рассматривал фигуру пленного, отмечая ее стать.

– Отличный воин! – подумал про себя.

– Он голыми руками хватал за горло и сдавливал так, что стальной ожерелок панциря не выдерживал, и кровь хлестала у людей из глаз, из носа, изо рта. Так он задушил двоих или троих, пока я не ударил его своим обоюдоострым мечом. – торопливо рассказывал начальник стражи.

– Мы не нарушали ни границ, ни законов ловли, господин! – вдруг отчетливо произнес по-шведски раненый, гневно сверкнув единственным открытым глазом. – Они напали на нас ночью и подло.

Наместник был искренне удивлен, услышав шведскую речь:

– Кто ты? – он ткнул в грудь рыбака стальной перчаткой. – И откуда знаешь наш язык?

– Зовут меня Степан Иванов сын Бадигин. Купец двинский. Я испокон веку веду свой промысел и здесь в Каянии, в Варангере, по реке Патсоеки, в Инари и в Люнгене, что напротив Сандвика. Далее не заходим, ибо тамошние земли короля датского. А языки и ваш, и немецкий, ведомы мне через купцов иноземных, с коими честный торг имею. Да и бывал не раз в Тромсе вашем. – Помор говорил с трудом – рана тяжелая была – но твердо, уверенно в своей правоте.

– Тромсе не наш, а датский! И все ты врешь, пес! – Наместник вплотную подошел к рыбаку, так что солдаты были вынуждены отвести свои копья, настороженно посматривая на остальных пленных. Веревки веревками, да мало ли… – Никогда ваших промыслов не было здесь!