Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 80 страниц)

Так стала Елена правительницей, при ней совет регентский – главнейшим дядя ее Михаил Львович, бояре: Зазарьин Михаил Юрьевич, Воронцов Михаил Семенович, Шуйские Василий с Иваном, Тучков Михаил Васильевич, Шигона Поджогин, казначей Петр Головин, да дьяки – Меньшой Путятин и Федор Мишурин. Все самые доверенные. Забыли об Иване Федоровиче Оболенском-Телепневе-Овчине. Но не Елена. Просто время еще не пришло.

Перед самой смертью Василий монашество принять захотел. Тут спор приключился. Митрополит одобрил пострижение, кое-кто из бояр поддержал его, а брат Василия Андрей, Шигона и Воронцов против выступили. Пока шумели, да спорили, Василий молитвы все читал, да речь его сделалась бессвязной, язык еле ворочался, взор меркнул. Митрополит быстро постриг совершил, никого уже не спрашивая. Именовали иноком Варлаамом. Наконец, Шигона заметил, что Василий больше не дышит. Закричал:

– Государь скончался! – И все зарыдали. Ударили в большой колокол, народ, толпившийся на улицах все понял. Плач и вой охватил весь город.

– Не просто нам будет… – Шепнул Иван Шуйский брату Василию. – Добродетель царская трудна и для мужа с умом крепким и телом здоровым, а для юной чувствительной жены… – Он невзначай показал на Оболенского, стоявшего наподалеку, – подавно!

– Полагаю, он и будет править чрез постель великокняжескую. – Хмуро кивнул ему Василий Шуйский. Неразговорчив был, недаром Немым прозвали.

– Да дядя ее… изменник бывший. – Добавил Иван.

– Тот не особо страшен. Прямодушен больно…

– Значит, долго не протянет… Ну а с этими… голубками… как-нибудь уж поладим… или нет? – Зловеще произнес боярин.

Как в воду глядели.

Оправилась Улла от тех несчастий, что выпали на ее долю. Вспоминалось все, как страшный сон. И рана, палачом нанесенная, зажила, оставив небольшой рубец на плече. От торговли с Новгородом решила отказаться. Кто туда после смерти Свена будет возить товары? Некому! По той причине распродала лишнее, корчму решила открыть при доме Склады расчистила с помощью слуг, стены, потолки побелили, закупили столы, лавки, множество посуды. Наняла хорошую кухарку, да пару служанок оставила – остальных пришлось рассчитать. И пошло дело потихоньку. Готовили вкусно, брали не дорого, оттого популярность заведения юной вдовы купца Нильссона росла. А с ней и достаток.

Гильберт, как вступил в отряд англичан, в любую свободную от службы минуту, бежал к ней. И Улле радость, и ему, повидать любимую, счастье. А то, что влюбился юноша всем сердцем и душой в прекрасную соотечественницу, так это еще отец Мартин в Море заметил. А со временем и девушка поняла, что скучает, ждет его, думает о нем, а чем дальше, тем больше убеждалась, что просто жить без него не может. И догадалась, что это любовь.

Одно лишь томило девушку, что не могла она открыться ему вся, рассказать всю свою жизнь, от начала до встречи с ним. А он весь перед ней, как на ладони, сколько себя помнил – все рассказал. Виноватой себя чувствовала Улла. А как объяснить, что не ее это тайна? Что только беду можно ей навлечь! Все равно переживала, что скрывать должна нечто от любимого. В конце концов, в любви друг другу объяснились. Гильберт поклялся, что Бернт, как родной сын ему будет, а они еще себе родят троих или четверых, или сколько Бог даст. Улла лишь кивала счастливая.

Свадьбу отмечали шумно – англичане потребовали. От самого короля Густава сэр Джон Уорвик поздравлял молодых. Но капитан строго следил и за своими, безобразничать и напиваться не позволил. Как только замечал, что кто-нибудь из его солдат перебирал, сразу знак подавал верному Томасу, виновного выводили под руки на воздух – освежиться.

– Эх, жаль, что отца Мартина с нами нет! – Все сокрушался Гильберт. Уехал к этому времени его воспитатель.

– Жаль! – Кивал головой Уорвик. – Из всех монахов, он один был мне, как родной брат. С детства! – И старый капитан, казалось, сейчас смахнет слезу.

Кое-что из тайн своих пришлось Улле раскрыть любимому. А как по-другому? Девственна она была!

– Поклянись, милый, что никому об этом не скажешь? – взмолилась молодая. Да он и так счастлив был. Выходит жена его и не вдовой замужней оказалась. А девицей!

– Из Новгорода мы со Свеном мальчика привезли. Спасли его! Нельзя было по-другому. Вот и объявили всем, и даже пастору, что наш это ребенок, поскольку и меня Свен спасал, в жены взяв. И Бернта усыновили! – Шептала она на ухо любимому, дыханьем сладким и горячим, кровь волнуя. – И умоляю! Не проси рассказать чей он сын! Не проси рассказывать, как он у меня оказался! Как к Свену попала! Не проси! Беду накликаем. Потом, когда вырастет, обещаю, и ему и тебе все расскажу без утайки! Нет моего греха здесь!

– Верю, верю, любимая! Что тебе, моей бедной, вынести пришлось? Как же я люблю тебя! – И обнимал крепче, и поцелуями жаркими покрывал свою ненаглядную.

А отец Мартин был уже далеко от Швеции. Свадебные торжества по случаю женитьбы Густава на Катарине, в разгар которых они вернулись в Стокгольм, затянулись из-за восстания далекарлийцев. Густав, бросив молодую жену, умчался лично казнить своих некогда верных крестьян.

Отец Мартин пытался найти Олафа Петерссона, но в отсутствие короля, последний не выходил из замка Тре крунур, а туда доминиканца не пускали, даже несмотря на то, что охрану несли его земляки англичане. Случайно встреченный Уорвик развел руками и лишь подтвердил приказ короля:

– Густав так распорядился! Никого, дорогой мой Мартин. Я передам Петерссону, но это его дело решать – выйдет он к тебе или нет. Прости, друг! Больше ничем помочь не могу. – Честно признался старый солдат.

В том, что Уорвик напомнит Олафу об отце Матрине и Андерсе, который был пока под его опекой, монах не сомневался. Но и Петерссон не спешил. Магистр не совсем понимал, как Густав собирался сделать из католика шпиона при дворе папы, с другой стороны, Олаф и сам был не прочь избавиться от чересчур проницательного доминиканца, который подчеркивал свою независимость даже тем, что всегда тщательно выбривал себе тонзуру.

Советник видел в окно-бойницу, как Уорвик говорил с отцом Мартином, и понимал, что сейчас последует просьба о встрече.

– Подождет! Пусть вернется Густав! – Он уже решил для себя.

Король вернулся через две недели, злой и пьяный. Было видно, что свой камзол он уже давно не менял и его покрывали бурые пятна – происхождение которых не оставляло никакого сомнения в том, что королю немало пришлось потрудиться своими руками.

Отмывшись и отоспавшись, Густав потребовал продолжения свадебных торжеств, на которых вынужденно присутствовала и Катарина. В течение последующих трех вечеров он вытворял с ней то, что и в первую ночь. Удовлетворив страсть, король возвращался к своим собутыльникам и продолжал праздновать свадьбу, в то время, как молодая королева орошала подушки слезами.

Наконец, Петерссон получил возможность покинуть замок и вызвал к себе в Стура Киркан заждавшихся доминиканца и Андерса, коротавших дни в монастыре Черных Братьев.

В небольшом кабинете магистра, куда отец Мартин вошел вместе с Андерсом, помимо хозяина находился еще один незнакомый священник – худощавый мужчина лет сорока, с аккуратным ежиком седых волос.

– Познакомьтесь! – Показал на него советник короля.

– Иоганн Виттерман, пастор со Шведского двора в Новгороде. – представился священник.

– Отец Мартин, приор монастыря Святого Доминика из Финляндии. – поклонился ему в ответ монах.

У Андерса расширились глаза, когда он услышал имя незнакомца. Он не сдержался и осторожно потянул за рукав рясы, а сам смотрел и не мог оторвать взгляда от новгородского пастора.

– Мы с вами все обсудили, преподобный Веттерман. – Несколько высокомерно произнес Олаф. – Не смею вас больше задерживать.

– Отец Иоганн, – неожиданно обратился к пастору доминиканец. – вы не могли бы оказать мне одну любезность, пока магистр Петри объявит мне поручение короля. Мне очень любопытно узнать ваше мнение о московитах, среди которых вы живете. Как я уже говорил, что являюсь приором монастыря в Финляндии, провинции, которая граничит с Московией, и тоже имеет некоторые проблемы с жителями соседней страны.

Советник короля с подозрение посмотрел на доминиканца, но тот был не возмутим, тем более, что преподобный Веттерман охотно согласился подождать.

– Андерс, – попросил монах мальчика, – подожди меня тоже за дверью. Составь компанию преподобному пастору. Тот охотно, даже радостно сверкнув глазенками, кивнул головой и тут же последовал за священником из Новгорода.

Разговор с Олафом был недолгим. Ничего нового советник короля не сообщил доминиканцу, и отец Мартин понял, что от него просто избавляются, отправляя в Рим. Передав некоторую сумму денег на расходы, Петерссон напутствовал его:

– Надеюсь, что вам удастся разыскать там епископа Олауса Магнуса Гота, который был послан туда еще 8 лет назад. И постарайтесь писать как можно чаще. Нам нужно знать все, что происходит и замышляется при папском дворе. – О возвращении не было сказано ни слова.

– Почетная и посмертная ссылка. – Ожидания доминиканца подтвердились. Чтоб не затягивать никому не нужную сцену прощания, отец Мартин быстро откланялся и поспешил покинуть кабинет советника короля.

Преподобного Ветеррмана и Андерса он обнаружил оживленно беседовавших неподалеку от статуи Святого Георгия.

– Ах, отец Мартин! – Священник из Новгорода, улыбаясь, поднялся со скамьи навстречу монаху. – Должен сказать, что у вас изумительный воспитанник.

– Я думаю, преподобный, что вы изумитесь еще больше, узнав некоторые подробности о нем.

– Какие? – Искренне заинтересовался Веттерман.

– Имя его матери Илва, и родом она из Моры.

– Боже! Илва! – Священник внезапно так растерялся, его лицо одновременно исказили и гримаса боли и выражение радости. Казалось, еще немного и слезы хлынут из его глаз.

– Ты… Боже… Андерс…? Ты… сын… Илвы? Значит,… ты мой сын…., которого я искал столько лет…. Все это время… мой мальчик… – Священник сам схватил Андерса, прижал к себе, расцеловал в вихрастую голову. Слезы все-таки хлынули из его глаз.

– Отец! – Андерс тоже заплакал. Сквозь рыданья доносилось. – Я… сбежал от них… от матери… хотел найти… вас.

– Несчастная мать… – одними губами прошептал пастор.

– Что с ней? – мальчик все же расслышал слова отца.

– Она… погибла… там был мятеж, и ее убили немецкие ландскнехты. – Все, что смог выдавить из себя Веттерман. Мальчик еще плотнее прижался к нему и оба горько заплакали.

Иоганн действительно отправился в Даларну, в Мору на поиски и своей сбежавшей из-под венца невесты и своего ребенка, пастор знал, что Илва была беременна. Он нашел лишь ее, но было поздно… Жители Моры рассказали ему и про казнь матери, и про бегство Андреса, и про ужасную смерть Илвы.

После пожара, уничтожившего их дом, ее отчима, мужа и останки матери, сгинувших в пламени, Илва начала пить. Она сидела в кабаке, поглощая кружку за кружкой, когда туда вошли немецкие ландскнехты. Их было человек шесть. Сперва они потребовали выпивку, а потом обратили внимание и на Илву.

– Эй, девка! – Окликнул ее самый рослый из солдат, заросший черной бородой до самых глаз. – Иди сюда и доставь нам удовольствие!

– Пошел ты… – Усмехнулась Илва. – Только если заплатишь, угостишь выпивкой… – Она заглянула в свою опустевшую кружку. – И вперед! По 2 ере с каждого!

– Ах, ты, сука! – Немец шагнул к ней и, сграбастав за волосы, поволок визжавшую от боли женщину прямо по полу к своим товарищам.

– Парни! Покажите этой шлюхе на что способны настоящие немецкие солдаты, а не эти, полудохлые шведы! Начинайте, я буду последним, хочу убедиться, что вы не осрамите своего командира!

– Сделаем, Хорст! – Отозвался кто-то из солдат.

Ее подхватили и швырнули на стол. Она пыталась вырваться, отчаянно сопротивлялась и даже укусила кого-то из ландскнехтов, неосторожно снявшего с руки железную перчатку. Другой тут же ударил ее так сильно, что Илва потеряла сознание. Ей задрали юбку, развели в сторону ноги и начали насиловать по очереди. Через какое-то время, она стала приходить в себя.

– Держите ее! – Приказал, заметивший ее шевеление, чернобородый. Сейчас был его черед. Он скинул свой шлем, обнажив лысину, которая удивительно контрастировала с остальной густой растительностью на лице. – Солдаты повиновались, и женщина ощутила их железную хватку на своих ногах и руках.

– Поднимите ей голову! Пусть смотрит, как я делаю это! Ха-ха-ха! – Ее схватили за волосы и прижали подбородок к груди. Немец сначала разорвал ей одежду на груди, затем наклонился к ней, чтоб заглянуть в глаза.

– Смотри на меня, сука! – Он начал ее насиловать. В этот самый момент Илва собралась с силами и плюнула ему прямо в лицо.

Он усмехнулся, не вытирая плевок со своей густой бороды, достал из ножен большой кинжал, и глядя прямо ей в глаза, перерезал артерию на шее, не прекращая насиловать. Илва не издала не звука, лишь кровь тугой струей ударила в сторону.

– Самое приятное, что я испытывал в жизни! – Произнес чернобородый оставляя ее тело, и это были последние звуки, которые слышала умирающая Илва.

Разозленные ландскнехты достали свои длинные мечи и разрубили несчастную на куски, превратив все помещение в мясную лавку.

– Эй, где ты там? Уберешь за нами! – Кинули они хозяину заведения, который все это время прятался под прилавком, и, громыхая сапогами, покинули его заведение.

Разве мог поведать об этом пастор своему так счастливо обретенному сыну. Конечно, нет!

– Вот и с Андерсом вопрос решился… – Грустно подумал доминиканец. – Гилберт теперь на службе у короля под присмотром грубоватого на вид, но добродушного Уорвика, и как мне подсказывает сердце и опыт, тоже скоро обретет свое счастье с той самой спасенной девушкой. Какое странное совпадение, что два русских встретились так далеко от своей Родины. Вот он и есть – промысел Божий. – А ему предстояла последняя в этой жизни поездка в Рим. И он это понимал.

Оставалась бедная принцесса, а теперь королева Швеции – Катарина.

В тот же год, в том же месяце, что умер Василий III, родила несчастная королева Катарина. С той самой ужасной первой брачной ночи она оказалась будто в заточении. Король исчез, отправившись казнить своих когда-то верных далекарлийцев, наказав строго охранять и не выпускать ее никуда. Она не знала шведского языка и могла общаться лишь со своей кормилицей, да с тем самым солдатом-англичанином, когда ему выпадало стоять на часах у покоев королевы. Густав не доверил охранять ее немцам, чтоб лишить возможности говорить на родном языке.

Король изредка появлялся, насиловал несчастную девушку также как и в первый раз, затем удалялся прочь. Иногда задерживался, если были какие-то неотложные дела, и прямо к ней в спальню, приходил его первый советник Петерссон. Не стесняясь лежавшей в постели Катарины, Густав что-то обсуждал с ним, пока она пыталась спрятаться под одеялом, сгорая от стыда. И потом он стал ходить все время, держа в руках какое-то ужасное оружие, напоминавшее своим видом молоток. Густав не выпускал его из и рук, и даже беседуя с Петерссоном, крутил постоянно его в руках. Катарина заметила, что даже советник всегда очень внимательно следил за перемещением этого молотка в руках короля. Разозлившись на что-нибудь, король мог запросто разломать подвернувшийся под руки стул, так что щепки разлетались по всей комнате, или разбить какую-нибудь вазу, вероятно представляя, что это голова его противника. Катарина вжималась в кровать, стараясь спрятаться от осколков брызнувшего фаянса. Успокоившись, Густав приказывал заменить пострадавший предмет интерьера и продолжал, как ни в чем не бывало беседу, или покидал спальню королевы.

Мысли о побеге она давно уже выкинула из головы. Замок был полон солдат, и затея представлялась бессмысленной. Беременной Густав оставил ее в покое и даже разрешил совершать прогулки по внутреннему двору в сопровождении кормилицы и английских солдат.

Гилберт доложил своему капитану о том разговоре с королевой, после ужасной первой брачной ночи. Уорвик почесал затылок:

– Не знаю, как поступить с тобой, Гилберт. Я должен был бы тебя наказать, но… она – королева! Вернется Густав, я спрошу у него! – Махнул рукой старый солдат и… позабыл. Сперва король расправлялся с далекарлийцами, потом нашлись еще какие-то дела, и в их суматохе англичанин закрутился. А Гилберт, не получив никакого наказания, продолжал изредка беседовать с королевой. Ему искренне было жаль эту молодую женщину, он часто видел ее заплаканной, особенно после того, как ее навещал Густав, но чем мог помочь королеве Швеции простой солдат…

С рождением ребенка, его назвали Эриком – в честь деда, казненного Кристианом II, отношение Густава к Катарине не изменилось. Мало того, он распорядился буквально тут же отобрать младенца от матери, и опять оставил несчастную королеву в полном одиночестве, если не считать верную Марту. Катарина умоляла грозного мужа, валялась в ногах у него, упрашивала со слезами на глазах разрешить ей быть рядом с сыном – тщетно. Лишь изредка ей дозволялось взглянуть на него.

Нет, с Эриком все было в порядке, малыш рос здоровяком под неусыпным надзором сразу нескольких кормилец. Но окунуться в ласковое море материнской любви ему было не суждено.

Глава 14. Странные круги над Стокгольмом.

Капитан англичан вспомнил о проступке своего солдата совершенно случайно, когда минуло уже почти полтора года. Что вдруг взбрело старому солдату в голову, но однажды, стоя в кабинете у Густава, Уорвик нерешительно пробормотал:

– Один из моих солдат…, милорд…

– Какое мне дело до твоих солдат, Уорвик? Ты – капитан, а я – король!

– Да, милорд! – Ответ Густава поставил в тупик англичанина, и он растерялся.

Видя смущение командира своей английской гвардии, король смягчился:

– Ладно, старина, не обижайся на своего Густава. Что там с твои солдатом?

– Он охраняет королеву, милорд… – начал нерешительно Уорвик, уже внутренне проклиная себя, что так некстати вспомнил о столь давнем происшествии. Он ведь даже не переспрашивал Гилберта, продолжает ли тот разговаривать с Катариной.

– Так! Это интересно! – Король повернулся к капитану англичан и, привычно взяв в руки свой клевец, стал им поигрывать.

– Этот солдат знает немецкий, – выдохнув про себя, продолжил Уорвик, – и он доложил мне о своем нарушении. Когда он стоял на часах, королева разговаривала с ним, и он отвечал ей.

– Наказать! – Решение было скорым. – И строго! – Добавил Густав. – Солдат на часах не имеет право мочиться, не то, что разговаривать!

– Слушаюсь, милорд! – Уорвик хотел было повернуться и уйти. Ему не терпелось закончить этот неприятный разговор. Приказ короля он расценил, как разрешение покинуть помещение. Но Густав передумал:

– Подожди! Что за англичанин, который знает немецкий? Насколько мне известно, твои парни еле-еле могут сказать пару фраз по-шведски.

– Гилберт Бальфор, милорд! – Капитан опять вытянулся перед королем. – Он воспитанник отца Мартина.

– А-а-а! Того доминиканца, что мы отправили в Рим? – Память у Густава была отменная.

– Да!

– Ну и как тебе этот солдат, Уорвик? – Король внимательно посмотрел на капитана.

– Отличный, милорд!

Густав задумался. Пауза затянулась. Капитан по-прежнему стоял навытяжку, держа шлем в полусогнутой руке, лишь иногда, стараясь сделать это незаметно, переминался с ноги на ногу.

– О чем они говорили? – Наконец, Густав нарушил молчание.

– Ни о чем, милорд! Королева хотела выйти, а он по-немецки объяснил ей, что это ваш приказ.

– И это все, Уорвик? – Густав смотрел с подозрением.

– Всё! Если б они разговаривали еще о чем-то, Гилберт доложил бы мне непременно. Я уже говорил вам, милорд, это отличный солдат!

– Отличный солдат… – Задумчиво повторил за ним король. Густав явно, что-то замышлял. Он вытянул вперед руку и при помощи своего молотка подтянул к себе довольно внушительную золотую цепь, что валялась на другом конце стола между бутылками с вином и тарелками. Отложив на время свое оружие, король взял цепь в руки и с небольшим усилием оторвал от нее несколько звеньев.

– Возьми! – Протянул он золото Уорвику. – Один кусок отдашь своему солдату, остальное возьмешь себе.

– Благодарю, милорд! – Капитан сделал шаг вперед и принял королевский дар.

– Скажешь, этому… Гилберту, – память не подводила короля, – пусть разговаривает с ней и все передает тебе! Я хочу знать, что в голове у моей немецкой женушки. Я иногда имею неосторожность вести при ней беседы с Олафом. Не пытается ли она выносить сор из избы? Ее сестрица замужем за Кристианом Голштинским, а его прочат в датские короли. Ведь его папаша Фредерик уже отдал душу Богу и датский престол свободен. – Густав рассуждал вслух. – Сейчас у них идет грызня между собой. Проклятая Ганза, что опутала меня долгами, поддерживает своего ставленника Кристофера Ольденбургского, за которым стоит простонародье, а им противостоит голштинская армия, поддержанная немецкими наемниками… Учитывая то, что войскам командует Ранцау, Ольденбургскому долго не продержаться, а это значит, что они изберут Кристиана королем. А его жена – сестра моей… Здесь есть о чем подумать, Уорвик! Так?

Капитан недоуменно пожал плечами, насколько это было возможно сделать под стальными доспехами, но промолчал. Откуда ему, простому солдату, судить о высокой политике!

Уорвик передал приказ короля Гилберту, но и тот в свою очередь пожал плечами. Королева действительно беседовала с ним, найдя в простом солдате единственного человека с которым можно было перекинутся парой слов на родном языке, не считая кормилицы Марты. Но суть их разговоров сводилась к обсуждению каких-то книг, прочитанных обоими. Королева была достаточно просвещенной женщиной для своего времени и для своего возраста, а Гилберт постиг многое, воспитываясь в монастыре.

– Они обсуждают Плутарха! – Уорвик с трудом выговорил имя греческого историка. Капитан был явно не в ладах с какой-либо наукой, и довольно презрительно относился к чьей-либо учености.

– Пусть обсуждают! – Разрешил Густав. – Дай знать, Уорвик, если речь зайдет о чем-то другом. Например, о Дании…

– Слушаюсь, милорд!

Утром 20 апреля 1535 года весь Стокгольм высыпал на улицы. На небе творилось что-то не понятное. Висящее невысоко над горизонтом солнце вдруг в мгновение ока разделилось, разбежалось по голубой глади, как будто Создатель швырнул в нее камень, и превратилось в пять отчетливо видимых кругов. Там, где эти круги пересекались, вспыхивали звездочки, словно искры небесного огня.

Люди шептались:

– Дурное предзнаменование…

– Война, что ли будет?

– Война, не война, но кровь точно прольется…

Олаф Петерссон поднялся на стену замка и вместе с воинами наблюдал за тем, что происходило на небе.

– Сегодня последний день Овна. – Подумал магистр. – Дурной знак! Что-то произойдет…

На глаза попался придворный художник Урбан. Он спешил тоже на стены, запечатлеть природное явление. Встретившись с ним взглядом, магистр покивал головой – зарисовывай.

Пророчество Петерссона сбылось пятью месяцами позже – накануне двадцати двухлетия королевы – 23 сентября 1535 года. Бедной Катарине пришлось опять исполнить свой супружеский долг и сейчас, отодвинувшись как можно дальше к углу своей огромной кровати и съежившись под одеялом, она наблюдала сквозь слипшиеся от слез ресницы, как Густав натягивает свои огромные сапоги. Катарина молила Бога, чтоб он поскорее покинул ее опочивальню. Но в дверь постучали.

– Кого там несет, нелегкая? – Буркнул король, что означало разрешение войти.

Дверь скрипнула, и в спальню проник вечный Петерссон.

– Что у тебя такого срочного, Олаф?

– Дания, Густав. – Поклонился магистр.

– А что, Дания? – Густав зевнул. – В очередной раз Педер Скрамм разгромил любекский флот? Или Иоганн Ранцау после того, как высадился в Зеландии со своими голштинцами, уже успел взять Копенгаген?

– Нет, Густав. Просто Кристиана избрали королем.

– Ну и что? Он теперь король в изгнании?

– В общем, да!

– И что нам с этого?

– Я думал, что тебе, Густав, будет интересно знать об этом?

Король поднялся с кровати, один сапог так и остался валяться на полу, и в задумчивости, слегка прихрамывая на босую ногу, стал ходить взад вперед по покоям королевы, поглаживая рыжую бороду. Занятия рукам явно было мало. Он нагнулся и подобрал свой неразлучный молоток – клевец.

– Ганза разбита, в Дании король… В Дании Кристиан, Любек крепко получил от него… – Бормотал про себя Густав, разгуливая по каменным плитам. – А если… а если нам теперь предложить одну услугу Любеку, за счет списания наших долгов? А, Олаф? – Король внезапно остановился прямо напротив советника и пристально посмотрел на него.

– Какую, Густав, услугу? – не понял Петерссон.

– Какую услугу? – Повторил за ним король, продолжая смотреть прямо в глаза советнику. – Кристиана!

– Кристиана? – Магистр никак не мог понять, куда клонит Густав. – Какого Кристиана?

– Которого, как ты мне только что изволил сообщить, избрали королем Дании.

– Да, да, избрали… уже месяц прошел, 19 августа. Мы поздно узнали об этом, поскольку сам Кристиан находится не в Дании, а у себя в Голштинии. Я не понимаю тебя, Густав. – Признался советник.

– Да все очень просто, Олаф. – Король снова зашагал взад вперед. – Мне надоело казнить собственный народ, который, восстает против меня, как эти несчастные далекарлийцы, в то время, когда я, уподобившись Моисею, веду их к свободе из этого египетского или датского рабства. И вместо этого подворачивается просто великолепный случай одним разом рассчитаться с долгами и дать возможность датчанам продолжить уничтожать друг друга с помощью Ганзы. Их прекрасный полководец и рыцарь Ранцау вернется в свою милую Голштинию, так как им придется в первую очередь заниматься наследованием своего престола.

– Но, Густав… Кристиан в Голштинии… – Недоумевал Петерссон, не в состоянии уловить ход мыслей короля.

– Пока в Голштинии, Олаф! Пока! – Король опять остановился прямо напротив советника и хитро подмигнул. – Мы пригласим его к себе, и здесь убьем! – Густав произнес последнюю фразу так прозаично и обыденно, что советника пробрал внезапно жуткий страх.

– С чего ты взял, что он поедет к нам? – Чуть заикаясь от ужаса, спросил Петерссон. – И зачем убивать?

– А зачем он нужен живой? А? – Ухмыльнулся Густав. – С живым Любек не известно как поступит… Это купцы! Они будут во всем выискивать свою прибыль. Пожертвовав своими долгами от нас, они тут же попытаются наверстать упущенное, и запросто могут предоставить вновь избранному королю Дании свободу в обмен на деньги, которые для них дороже всего на свете! А труп, он и есть труп! Кому его продашь?

Катарина пребывала в каком-то оцепенении. Сначала она обрадовалась, услышав новость, что ее сестра Доротея стала королевой, но дальше, слушая монолог Густава, до нее с ужасом стал доходить смысл его зловещих слов.

– Боже! Что он задумал? Какое кощунство! Пригласить в гости и убить! Именно убить! Он, не стесняясь, расписывает для чего это ему надо! Чудовище!

– А как пригласить? – Советник кивнул головой. – Да очень просто! Катарина! – Густав позвал королеву, даже не поворачивая головы к ней.

– Что, мой господин? – Тихо отвечала она.

– Подойди-ка к нам, дорогая! – король продолжал ухмыляться, стоя перед Петерссоном.

– Я не могу. Я не одета. – Также тихо произнесла Катарина.

– Пустяки! – Поморщился король. – Накинь на себя одеяло. И потом наш советник Олаф он ведь священник. Ничего зазорного не будет, если он увидит твою голую ножку. Ты ведь не грохнешься в обморок, Олаф? Ты же давно нарушил целибат и женился, поэтому ты знаешь, как выглядит настоящая женщина? В отличие от этих девственников-католиков! Ха-ха-ха! – Король расхохотался, наблюдая, как смутился советник.

Закутавшись в покрывало, Катарина выполнила приказ мужа.

– Что нужно от меня этому чудовищу? – Зябко ступая босыми ногами по холодному полу, она подошла к ним.

Густав вполоборота посмотрел на нее и произнес:

– Ты ведь давно не видела свою сестру? Ее, кажется, зовут Доротея? Не так ли, дорогая?

– Да! – Склонила голову королева. В ней вдруг с обреченностью осужденного стало подниматься какое-то неведомое гневное чувство протеста. Внезапно, ей захотелось выплеснуть в лицо этому рыжебородому монстру все, что она о нем думает. Но Катарина сдерживала себя, надеясь, что совсем скоро они уберутся из ее покоев и оставят в одиночестве.

– Так напиши ей письмо и пригласи с мужем к нам в гости. А я напишу от себя лично Кристиану! – Густав подмигнул Олафу. Советник уже переварил весь замысел короля, страх исчез, и теперь он лихорадочно обдумывал, какие могут быть внешнеполитические последствия от подобного злодеяния. Мысль об убийстве уже не пугала его, он знал, что Густав не отступится, если решил, советник думал о том, что будет после, и о том, как вернее договориться с Любеком о списании долгов.

– Я не понимаю, что от меня хочет ваше величество! – Вдруг раздался твердый и громкий голос королевы. Советник прервал ход своих мыслей и посмотрел на Катарину. Густав тоже уставился на жену, пораженный происшедшими в ней переменами.

Королева была бледна, как покрывало, в которое она куталась. Но ее лицо, ее сверкающие глаза, плотно сжатые губы были полны решительности и пылали гневом. Никто еще не видел такой Катарину. От ее обычной покорности не осталось и следа. Тонкие ноздри слегка раздувались, она с вызовом смотрела на Густава.

– Я просил не называть меня величеством. – Медленно начал король. И Олаф понял, что сейчас последует вспышка. – Я тебе совершенно ясно сказал, чтобы ты написала письмо своей сестре. – Голос Густава стал повышаться. И Катарину прорвало:

– Ты – мерзкое и грязное чудовище! Ты порождение скотного двора! Ты хочешь коварно заманить сюда несчастную семью и убить их. Это подло! Это бесчестно! Впрочем, откуда у тебя, Густав, могут быть понятия о таких тонких материях, как честь, благородство, достоинство? Чем ты отличаешься от своих конюхов, от своих солдат? Ты такой же, как они! Вечно пьяный, провонявший всеми нечистотами конюшен и казармы! Тебе недостаточно того унижения, что испытываю я, как твоя жена, как королева этой страны? Тебе недостаточно того, что ты отнял у меня моего сына и являешься в мои покои только для того, чтобы насиловать меня, как самый последний ландскнехт? Теперь тебе потребовались еще и жизни моей сестры и ее мужа? Я напишу! Я напишу письмо Доротее и расскажу всю правду о тебе и твоих мерзких замыслах! Я не позволю… – Больше Катарина ничего не смогла сказать. Ошеломленный Олаф лишь видел, как мелькнул в руке Густава страшный молоток, и королева со стоном упала на пол. Из-под ее головы быстро растекалась лужа крови. Король тяжело дышал. Его спина вздымалась, как кузнечные меха. Петерссон не двигался с места, ожидая, когда пройдет вспышка ярости, и король обретет человеческий облик. Советник отчетливо представлял себе сейчас налитые кровью глаза Густава и понимал, что попадать под их взгляд было чревато самому. Он не сомневался в том, что король только что убил свою жену и теперь им предстоит как-то выпутаться из этого. Это было даже хуже, чем заманить в ловушку и убить короля Кристиана, как только что предлагал поступить Густав. Убийство датского короля, да еще в изгнании, всегда объяснимо с политической точки зрения, а вот убийство собственной жены, у которой остались влиятельные родственники и в Дании, и в германских герцогствах, оправдать очень сложно.