Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 80 страниц)

Чей-то хриплый голос скомандовал:

– Links – rechts – vorw;rts! Ehre der heiligen Jungfrau!

– Сколько осталось людей? – Хмуро спросил Густав у Стенбока, вышедшего живым из боя. Его когда-то блестящие доспехи выглядели потускневшими из-за многочисленных вмятин, грязи и запекшейся крови.

– Сотни две. – Ответил рыцарь и понуро опустил голову.

Все молчали ошеломленные случившимся. Не дожидаясь подхода короля немецкие ландскнехты решили растоптать крестьянскую армию, но в результате были полностью разгромлены и перебиты. Молчал Густав, нервно дергая себя за бороду, молчал Уорвик, недоуменно покачивая головой, молчали королевские советники, тихо молились епископы.

– Нужно вступить в переговоры… – Осторожно подал голос Нортон. Всегда самоуверенный суперинтендант почти дрожал. Его голос напоминал блеянье овцы. – … о перемирии. – Последнее слово он почти прошептал трясущимися губами.

Густав поднял на него свой тяжелый взгляд. Советник стушевался, попробовал отъехать назад, но лошадь заартачилась и, наоборот, сделала несколько шагов вперед, вынеся седока прямо лицом к лицу с королем.

– Кто поедет? Ты?

Нортон клял себя последними словами за необдуманное предложение. Суперинтендант уже видел себя болтающимся в петле на какой-нибудь осине под восторженные вопли мятежников.

– Или ты? – Король быстро обернулся и посмотрел на съежившегося под его взглядом Конрада фон Пюхго. – Юристы, кто из вас? – В ответ красноречивое молчание.

– Или ты Стенбок? – Теперь король смотрел на помятого боем рыцаря.

– С крестьянами? – В голосе графа прозвучало презрение.

Густав не успел произнести что-нибудь язвительное в ответ, как неожиданно раздался громкий звонкий детский голос:

– Пусть поедет мой капитан, Гилберт. Он самый лучший!

Все недоуменно посмотрели сначала на кронпринца Эика, потом на Бальфора. Гилберт опешил. Густав, продолжая щипать бороду, прищурился и уставился на него.

– А что? – Произнес король. – Неплохая идея, сынок! Настоящему королю отправляться к мужицкому «королю» не пристало, наша знать воротит носы после того, как «лесные воры» надрали им задницы, мои советники уже в штаны наложили от страха, святоши никуда не годятся, это им не проповеди читать, немцев мои мятежные подданные на дух не переносят, Уорвик староват, а вот Бальфор…

– Да, милорд! – Гилберт чуть выехал вперед и склонил голову.

– А вот Бальфор, – продолжил Густав, – пожалуй, будет в самый раз. Говори им, что хочешь, капитан! Обещай, что хочешь! Разреши им торговать с датчанами без всякой пошлины. Пообещай, что мы вернем колокола, снизим налоги, разрешим служить католические мессы. Все, что угодно, и под мое королевское слово. Нам нужно время, чтобы собрать новой войско, время, чтобы образумить другие провинции, предотвратить их присоединение к мятежникам, время, чтобы силы этого Нильса к весне растаяли вместе со снегом.

И дернул же Нортона черт опять за язык:

– Ваше величество, – встрял опять суперинтендант, – сможет ли простой солдат, даже тот, кому доверено охранять вашего дражайшего наследника, объясниться с мятежниками?

– Во-первых, – в голосе Густава заскрежетал металл, – я не советовал бы в следующий раз перебивать короля, – доктор права моментально стал похож на вареного рака, – во-вторых, этот парень воспитывался в доминиканском монастыре, – король показал свою великолепную память, – и даже может кое-кому и кое-что преподать. По крайней мере, моя первая покойная жена с удовольствием беседовала с ним. А она была настоящая принцесса! В-третьих, я посылаю его не в Рим и не в Виттенберг на ученый диспут, а к мужичью, которое он явно превосходит. Хотя, – добавил король с горькой усмешкой, – мужичье сегодня сражалось не хуже легионов Цезаря. Это мне досталась роль Помпея. Их «король», Нильс Дакке, совсем не прост. – И снова Гилберту:

– Ты все понял, капитан?

– Да, милорд!

– Тогда бери королевский штандарт в знак того, что ты представляешь меня и скачи к ним со своим оруженосцем.

– Милорд, позвольте, он останется здесь! – Гилберт склонил голову, но тут же поднял и бесстрашно встретил тяжелый взгляд короля. – Вы знаете, он мой сын, и если что-то случится с нами, то род пресечется.

– Отец… – Гилберт услышал умоляющий шепот сзади, но не обернулся, а с напряжением ждал ответ короля.

– Хорошо! Ты прав. – Согласился Густав. – Возьми двух солдат. Один из них повезет штандарт, другой, – король поморщился, словно у него заболел зуб, – какую-нибудь белую тряпку.

– Милорд! – Раздался голос Уорвика. – Позвольте сказать?

– Говори, старина. – Кивнул Густав, поворачиваясь к нему.

– Гилберт Бальфор, капитан знамени кронпринца Эрика – отличный солдат.

– Это так! – Король качнул головой.

– Но, милорд, он не посвящен в рыцари. Осмелюсь предложить королю Швеции сделать это прежде, чем отправить парня в лапы мятежников. Никто не знает, как обернется дело, и если ему суждено умереть, то он заслуживает принять смерть, как рыцарь! Милорд?

Король посмотрел на свою свиту. Все одобряюще кивали. Кто-то с вымученной улыбкой, внутренне радуясь, что выбор короля пал не него, кто-то с суровым пониманием сути воинского рыцарского ремесла.

Густав грузно спрыгнул с лошади и обнажил свой длинный меч:

– Капитан Бальфор! Спустись с коня, сними шлем и преклони одно колено. – Прозвучал приказ. Гилберт поспешил его выполнить.

– Властью, данной мне Богом, я, Густав Эриксон из рода Ваза, король Швеции, посвящаю тебя, Гилберт Бальфор, в рыцари!

Лезвие королевского меча слегка стукнуло по стальному наплечнику.

– Встань, Гилберт Бальфор! Отныне, ты – рыцарь! Можешь отправляться в путь.

Королю помогли подняться обратно в седло. Было заметно, что за сегодняшний день он здорово постарел.

– Конрад! – Густав поманил к себе советника.

– Да, мой король!

– Обеспечь герб новому рыцарю.

– Слушаю, ваше величество.

Густав молча развернул коня и потихоньку поехал вперед.

– Поздравляю, мой капитан! – Радостно воскликнул Эрик.

– Мой принц! – Гилберт почтительно склонил голову, краем глаза заметив, как сияет восторгом лицо Бенгта.

– Возвращайся скорее. Я буду тебя ждать!

– Конечно, мой принц. Туда и обратно.

С торопливыми поздравлениями подъехали остальные – нужно было догонять короля. Лишь старый Уорвик остался на месте, хитро подмигнул, улыбнулся, тут же его лицо приняло обычное суровое выражение, он развернулся вслед за Густавом, поднял правую руку и помахал на прощанье.

Их остановили перед самой Чисой. Четверо обыкновенных крестьян с серьезными, деревянными лицами, с мечами на поясе. Острия алебард, все сплошь в темных пятнах, почти утыкались в лошадей.

– Так проржавели или это запекшаяся кровь? – Мелькнула мысль.

– Стой! – Повелительно произнес старший из крестьян, рослый молодой парень с горящими синими глазами и жидкой светлой растительностью на выпирающем вперед подбородке.

– Деревенский горлопан и задира, готовый ввязаться во все тяжкие, не раздумывая о том, что это может закончиться дыбой и виселицей. – Определил Гилберт.

– Мы – посланники короля Густава. – Произнес он, как можно безразличнее, но без нотки высокомерия в голосе, хотя, ему подумалось, наверное, настоящий рыцарь должен разговаривать с деревенщиной лишь с презрительной усмешкой. – Нам необходимо встретиться с вашим… – Тут Гилберт запнулся, подбирая нужное слово. Черт! Как называть этого Нильса? – … с главнокомандующим вашей армией. – Нашелся, наконец.

– Что у Густава поджилки затряслись? В штаны наложил, длиннобородый? – Спросил парень хриплым радостным голосом. Явно задирался, бахвалился перед своими и вызывал ответный гнев рыцаря. Ждал этого, чуть прищурив в злой усмешке глаза, крепко сжимая древко алебарды, готовый в любой момент нанести укол.

– Король уполномочил нас вести переговоры. – Тон Гилберта оставался прежним. – Вы нас проводите?

– Вас следовало бы повесить, не сходя с этого места. Прямо здесь! – Не унимался парень. – Или просто насадить на пики, как куропаток. Вон там, – он мотнул головой в сторону поля, – много таких, как вы валяется.

– Вряд ли тебе бы это удалось, потому что ты был бы уже мертв. – Подумал Гилберт, храня молчание. Он ждал, когда парень выпустит весь свой запас похвальбы и угроз. Но не удержался, посмотрел в ту сторону, что кивком головы указал его вспыльчивый и задиристый собеседник. Серое поле с поникшими, пропитанными водой или кровью злаками, желтеющий лес и кустарник. Павших не было видно, но они были там, об этом свидетельствовали одинокие фигуры крестьян, бродивших по полю и собиравших оружие и одежду с трупов.

Парень с выдвинутой вперед челюстью еще что-то говорил, наверно обидное и оскорбительное, но Гилберт его не слушал, дожидаясь окончания представления.

– Так вам нужен Нильс? – Наконец, прозвучал вопрос по делу.

– Да! – Ответил кратко.

– Тогда отдайте ваши мечи и шлемы. – Распорядился парень.

Гилберт снял с головы шлем, с удовольствием подставив вспотевшую голову прохладному ветерку, вытащил из ножен меч, краем глаза заметив с какой опаской смотрели на это крестьяне, усмехнулся про себя, подал оружие рукоятью вперед, затем передал шлем, повернулся к солдатам и кивком головы приказал, чтобы они сделали тоже самое.

– Ух ты! – Парень восторженно потрепал высокий гребень, ощупал подкладку из толстой бычьей кожи, и, недолго думая, попытался натянуть шлем на себя. Голова оказалась слишком велика. – Жаль! – Расстроился парень, но тут же изобразил равнодушие. – Там на поле много таких валяется. Подберу по размеру. Жаль только все помятые. Давайте за нами! – Крестьянин повернулся спиной к Гилберту, зашагал к Чисе, одной рукой придерживая алебарду, которую он водрузил на плечо, в другой неся меч со шлемом.

Они двинулись за ним по черной слякоти дороги с серыми полосами колеи, пробитой тяжелыми колесами крестьянских телег. Низкое серое небо лохмотьями нависало над ними, обещая в любой момент брызнуть затяжным осенним дождем. Некоторые дома в деревне были сожжены, остатки их бревенчатых стен рухнули на покрытое копотью каменное основание и еще тлели в куче золы. То там, то здесь сновали вооруженные крестьяне, провожавшие недоуменным взглядом трех закованных в латы конных солдат Густава, без шлемов, бз мечей, но с королевским штандартом и белым полотнищем, под конвоем своих же товарищей. Тот самый задира гордо шел впереди, изредка помахивая рыцарским шлемом, словно хвастаясь трофеем, а заодно освобождал дорогу, если какая-то группа крестьян перегораживала им путь.

Многие из мятежников были пьяны. Тут же встречались и женщины. Одни пили вместе с победителями, смеялись, гримасничали, показывали пальцем на Гилберта и его спутников, что-то выкрикивали, другие, со злыми лицами, растаскивали уцелевшие от пожара пожитки.

Попадались раздетые и босые трупы. Кто они были при жизни – сказать сложно. Разбегавшиеся солдаты или местный фогт со своими людьми… У одного покойника, заметил Гилберт, на голове зияла глубокая рана, волосы, борода все было залито кровью, другие, тоже в кровавых лужах, были проткнуты пиками или зарублены мечами.

– Кто-нибудь из этих пьяных уже напялил на себя одежду и сапоги, снятые с мертвецов, и сейчас приплясывает, празднуя победу. – Подумал Гилберт, внезапно испытав сильнейшее отвращение, вплоть до мурашек, побежавших по телу, к происходящему на глазах глумлению победителей.

Тем временем, они выехали на небольшую площадь, где разместились, пожалуй, два единственных каменных строения деревни – церковь и дом местного фогта, возможно одного из тех, что Гилберт видел мертвыми и обобранными.

Несколько крестьян, вооруженных пиками и мечами, ходили взад вперед у крыльца здания фогта. Еще три-четыре человека, судя по инструментам, плотники, что-то сооружали в центре площади.

Сопровождавший посланцев Густава деревенский задира переговорил о чем-то с охранявшими здание мужиками, время от времени озираясь на Гилберта и его людей, потом кивнул им головой, мол, оставайтесь здесь, и прошел внутрь. Крестьяне хмуро посматривали в сторону солдат короля, но не проявляли явной враждебности. Плотники деловито стучали топорами, и Гилберт догадался, что они возводят виселицу.

– Не для нас ли? – Подумалось. Страха не было. Он знал, что просто так им не дастся. По крайней мере, живым его взять не получится. Гилберт мысленно представил, как он завладеет оружием ближайшего к нему стражника, а дальше…

– Эй! – Окрикнул его, вернувшийся парень. – Заходи, пусть солдаты ждут тебя здесь. – Меча и шлема в руках у него не было.

Гилберт спустился с коня, передал поводья солдату, что держал королевский штандарт, преодолел три каменных ступени и вошел внутрь. В первом помещении, за низким столом на длинных скамейках сидело пять-шесть крестьян с мечами. Они пристально посмотрели на рыцаря, но ничего не сказали. Один из них приподнялся и молча распахнул дверь в следующую комнату, показав рукой – проходи! Гилберт переступил порог и успел мельком оглядеться. Вдоль выбеленной стены с окном стояла длинная скамья, посередине помещения круглый стол на котором сейчас лежали его меч со шлемом, рядом два стула. Человек в черном одеянии – Нильс Дакке, догадался Гилберт, стоял у окна и смотрел на площадь, скрестив руки на груди. Услышав звяканье доспехов, он обернулся и посмотрел на рыцаря своими грустными, как показалось тому, и в тоже время по-детски живыми, синими глазами. Сделал шаг навстречу, кивнул на стол, не здороваясь с посланцем:

– Забери свой меч и шлем.

– Отважен и благороден. – Отметил про себя Гилберт, вгоняя клинок в ножны. Шлем остался лежать на столе.

– Присаживайся. – Произнес Дакке, уселся сам и показал на второй стул. Подождал покуда рыцарь опустится на место, спросил. – Что хочет Густав?

– Мира! – Коротко ответил Гилберт.

– Мира… – Повторил за ним Нильс и покачал головой. – На каких условиях? На любых? – Усмехнулся.

– Король готов снизить налоги, разрешить торговать мясом и молоком с датчанами без уплаты пошлин в казну, и даже вернуть колокола. – Гилберт перечислил то, что ему было велено.

– Значит, на любых… – Повторил задумчиво Дакке. И неожиданно спросил. – Ты кем служишь, рыцарь?

– Капитаном английской гвардии кронпринца Эрика. – Гилберт ответил честно.

– Вот как? Ты – англичанин? – Удивился Нильс.

– Да!

– Для англичанина ты чертовски хорошо говоришь по-шведски.

– Я с самого раннего детства воспитывался в доминиканском монастыре в Финляндии. – Пояснил Гилберт.

– Значит, ты, скорее швед или финн, чем англичанин.

– Не знаю! – Честно признался Гилберт.

– Англичане, немцы, гвардия… – Произнес тягуче Дакке. – Когда в Древнем Риме стали вмешивать преторианцев в дела государства, империи пришел конец. Как-то будет со Швецией? Что думаешь, посланник короля?

– Мы не принимаем никаких решений. Мы лишь несем охрану. У Густава достаточно советников.

– Знаю, рыцарь. И эти советники – немцы!

– Тут ты прав! – Согласился Гилберт.

– И они хотят устроить в старой доброй Швеции все на свой германский лад. Насмотрелся я на всех этих маркграфов, курфюрстов, императоров и епископов… А Густаву это лишь и надо – стать единовластным правителем. «Эта земля принадлежит Богу, нам и короне!» – передразнил он короля. Я знаю, зачем ему мир! Чтобы за зиму собрать новые силы, позвать еще наемников и разгромить нас. Но мы тоже время зря терять не будем! Так что передай ему, что я согласен.

Нильс заметил в окно какое-то движение на площади, поднялся, подошел и поманил за собой Гилберта.

К виселице трое крестьян подтаскивали раздетого до пояса человека со связанными за спиной руками. Приговоренный к казни был крепок сложением, лыс головой, но тело все заросло густыми черными волосами, кое-где слипшимися от запекшейся крови. Его длинная черная борода показалась Гилберту знакомой. Еще мгновение и он вспомнил того чернобородого ландскнехта, вместе с другими наемниками напавшего на них с Бенгтом.

– Казните пленного? – Спросил Гилберт.

Нильс пожал плечами:

– Он был взят с фламбергом. Ты же знаешь, рыцарь, что таких, как он, казнят сразу, без всякой пощады. Как видишь, больше пленных нет. Мы их отпустили, забрав оружие и доспехи.

– Обобрав даже мертвых до нитки! – Не удержался Гилберт.

– Мародеры есть на любой войне. – Равнодушно ответил Дакке.

Чернобородому набросили петлю на шею, другой конец веревки, перекинутой через перекладину, был привязан к лошади. Ландскнехт еще вырывался из рук крестьян, выкрикивал что-то оскорбительное, скаля зубы в ужасной гримасе ненависти, когда кто-то вскочил на коня, ударил пятками, лошадь дернулась с места, и тело приговоренного взлетело вверх, несколько мгновений билось в судорогах, потом затихло. Крестьяне сплюнули повешенному под ноги, кто-то взобрался по приставленной лестнице на перекладину, закрепил там веревку, чтобы высвободить лошадь, после этого все разошлись, потеряв интерес к мертвецу.

– От судьбы никуда не денешься. – Тихо произнес Гилберт.

– Каждый сам выбирает свой путь и конец этого пути. – Также тихо ответил ему Нильс. – Послушай, рыцарь. – Он повернулся вполоборота к Гилберту. – Мы обо всем договорились. Возвращайся к своим!

На прощанье, Дакке невесело усмехнулся:

– Встретимся в следующем году!

– И что он? – Король впился взглядом в Гилберта.

– Согласился, милорд!

– Что ты пообещал ему?

– То, что вы мне сказали, милорд. Налоги, пошлины, колокола…

– Налоги и пошлины с них и так не взять. С колоколами обойдутся. – Махнул рукой Густав. – Скажи мне, Бальфор, кто он из себя, этот Нильс Дакке?

– Профессиональный солдат, милорд.

– Не крестьянин? – Переспросил король, нахмурившись.

– Нет. Солдат. Отважен. Опытен. Возможно, из мелких дворян. Где-то служил, воевал. Скорее всего, в германских княжествах. – Вспомнил про преторианцев, про возвращенный меч и добавил. – Образован и благороден.

– Это хорошо! – Густав неожиданно обрадовался.

– Что, милорд? – Гилберт не понял короля.

– Что он солдат, а не крестьянин, капитан. Он не знает их, моих упрямых, но недалеких шведов. Крестьянин никогда не поймет солдата, а тот не поймет землепашца. Зато теперь у нас есть время, чтобы развести их окончательно в стороны. Иди, рыцарь Бальфор, я думаю, тебя заждался Эрик. Ты сослужил хорошую службу и будешь достойно вознагражден! – Король отпустил Гилберта.

Густав знал, как разговаривать со своими подданными:

– Вам не нравятся наемники? Мне тоже! Они слишком дорого обходятся и вам и казне! Вы хотите вернуть «старое и прежнее»? Но будет ли от этого польза, кто-нибудь из вас задумывался? Ведь я так и делал, по-старому, нанимал для защиты чужеземных солдат! Кто бы вас защитил от датчан? Кто бы выгнал отсюда бесстыжих любекских проходимцев? Кто вмешался в «графскую» войну, победил и принес спокойствие Швеции? Те самые ландскнехты, на которых король, следуя «старым» обычаям, был вынужден любыми путями выбивать из вас налоги. Когда вы, наконец, поймете, что я, как Моисей, вывел вас из датского рабства? Или вы хотите обратно вернутся в прошлое, в Кальмарскую унию? Что всем заправляли датские собаки? Вы кричите о «старых обычаях» и хотите, чтобы вас защищали при этом! Вместо торговли многие из вас предпочитали грабить купцов, привозивших в страну соль, хмель, сукно, топить их, как щенков. Это вы называете «старыми обычаями»? Может вместо ландскнехтов держать собственную армию? Если каждые сорок дворов возьмут на себя одного солдата, поселят его и прокормят, то и налоги уменьшаться сами по себе. Мне не нужны будут эти наемники! Вы хотите иметь теплый дом, но заготавливать дрова, у вас желания нет! Вам нужно лишь одно – вернуть «старое и прежнее». Так зачем вам это надо? Ответьте сами себе!

Новые королевские указы не отличались изысканностью, четкостью и строгостью форм, зато шведы слышали в них голос самого Густава. Этого король и добивался. Он выгнал Пюхго и других немцев, оставив лишь Нортона, но ограничив его обязанности только церковью. Вместо них он приказал забрать из всех кафедральных школ лучших учеников для своих канцелярий. Теперь управлять страной будут шведы! Немцы выполнили свою роль – корона завладела третьей частью всех шведских земель. Густав расселил на них крестьян, создавал поселенные войска, и даже чуть уменьшил налоги. Нет, конечно, не уменьшил, а изменил. Какая разница кому платить десятину? Они же привыкли ее платить! Пусть платят, но только в казну. Король сохранял «старые обычаи», но теперь они шли не в доход церкви, а всей Швеции. Провинции уже не роптали, как раньше.

За зиму Густав собрал две армии, блокировал мятежников в Смоланде, заставил испытать голод и нужду. Но не забывал и о собственной безопасности. Удастся ли ему переманить на свою сторону все провинции? Стрелка весов колебалась. Срочно восстанавливались укрепления Грипсхольма – бывшего картезианской обители Св. Марии. Сюда бросили склонных к мятежу жителей Даларны, чтобы работа не позволяла помышлять об ином. Но Густав был и злопамятен:

– Протухло масло, сданное на налоги? Отдайте его далекарлийцам в счет оплаты!

Весной две королевские армии перешли в наступление. Был вызволен осажденный и державшийся из последних сил Стегеборг. Лагерь мятежников попросту расстреляли в упор. Из тысячи человек четыре сотни были убиты на месте, остальные разбежались, попрятавшись в лесах.

Главные силы восставших потерпели сокрушительное поражение при Вирсеруме, в самом сердце Смоланда. Раненому Нильсу Дакке удалось бежать и некоторое время скрываться в лесах Блекнинга. Но вознаграждение, обещанное за его голову, сыграло свою роль, крестьянский вождь был выдан и обречен.

Нильс Дакке сдержал свое обещание – они встретились с Гилбертом на грязном затоптанном снегу городской площади Кальмара, где крестьянского вожака, окруженного двойной цепью ландскнехтов палачи привязали к столбу. Стоя рядом с маленьким Эриком, Килберт слышал доносившиеся ветром обрывки разговоров собравшейся толпы:

– Ему испанские сапоги надели, а он ни слова…

– Да, говорят, никого из своих не назвал…

– Крепкий, как бык, а по виду не скажешь…

– Ни на дыбе, ни под каленым железом…

– Только сопел…

– Сперва обычно голову рубят, а его вон как решили…

В нескольких шагах от столба стояли четыре лошади, мордами в разные стороны света. От каждой тянулся длинный ремень к одной из конечностей приговоренного. Палач в красной куртке и его четыре помощника стояли чуть в стороне, ожидая завершения чтения приговора. Черная одежда Дакке давно превратилась в лохмотья после нескольких недель пыток. Он стоял, безмолвно и безучастно взирая на все происходящее вокруг, будто его это и не касалось. Судебный чиновник закончил чтение. Промелькнула черная тень пастора, наскоро отпустившего грехи, помощники палача разошлись каждый к своей лошади и приготовили бичи. Палач поднял меч, раздался пронзительный свист, хлопки ударов, и лошади рванулись в стороны. С хрустом вырывались одна за одной конечности, из огромных ран ударили струи крови. Лицо Нильса мгновенно посерело, голова упала на грудь, но он так ни разу и не вскрикнул, повиснув обезображенным телом на веревках. Ничем теперь не сдерживаемые лошади упирались в ландскнехтов, но два помощника палача их быстро похватали за поводья и увели куда-то в сторону. Двое других отвязали обрубок человеческого тела от столба, положили на землю, и палач коротким мечом отделил последнюю часть – голову. Откуда-то появилась лестница, ее приставили к столбу, палач сам взобрался наверх и водрузил ее туда. Один из помощников подал какой-то предмет, это оказалась вырезанная из меди корона. Аккуратно поправив на мертвой голове волосы, палач осторожно одел ее. Казнь закончилась.

– Каждый сам выбирает свой путь и конец этого пути! – Гилберт вспомнил прощальные слова Нильса.

Глава 6. Время лихое.

Ох, время лихое, боярское. То тебе Шуйские, то Бельские, то Глинские… Все норовят власть ухватить, своих уделов, да вотчин мало, всю Русь хотят прибрать к рукам – на кормление. Лютуют, друг дружку не щадят, заодно холопам головы с плеч снимают. Куда деваться простолюдину? Знай себе, рви шапку, да кланяйся ниже, спину гни, в ноги падай, а лучше и вовсе на пути боярском не попадайся! Увидал, что едут, услыхал крики скороходов: «Пади!», и прочь с дороги, уходи с улицы, схоронись от греха подальше, разбегайся народ по переулкам, да тупичкам, шлепай по грязям московским.

Грязи и впрямь великие, порой непроходимые, сором, пометом и прочими нечистотами наполненные. Лужи вечные, тут же гуси, утки и прочая живность. Грязь со временем в чернозем превращалась, на огороды ее разбирали, иначе и вовсе утонуть можно. Линии улиц неправильные, дома строились, как Бог на душу положит, где придется и как придется. Где улица широка, на площадь похожа, там дома расступились, где узка – не разъехаться, на середину вылезли. Избы – клети курные с трубой деревянной, тесом или дранью со скалой крытые, по окраинам все больше соломою. Заборы бесконечные, прерываемые лишь воротами с кровлей двускатной над иконой иль крестом медным хозяина от напастей оберегающих. Каменных строений почти и не было, а коли были, то боярские, в глубине огромных дворов – до пяти десятин, за высоким тыном. Здесь и улицы замощены, где бревнами, где фашинником, а дальше грязь несусветная. Горела Москва часто. Как взлетит петух огненный – нескоро поймаешь! Да и кроме пожаров, бед иных, как и людей лихих, хватало.

На ночь, как пробивал набат на городских башнях, улицы рогатками перекрывались. Сторожа выходили из домов близлежащих с дубьем, да трещотками. Коли что, греми трещоткой – народ на подмогу сбежится.

Ночная мгла окутывала город, ни едино оконце не светится, одни лишь факелы на крепостных стенах и башнях. Там свои стражи стоят, всю ночь перекрикиваются, от дремоты спасаясь. Час предрассветный самый тяжелый, голова сама на грудь падает, копье в землю, да на него опереться. В тишине вдруг загрохотали копыта по бревенчатой мостовой. Встрепенулись стражники – по Никольской шли лошади, прямо к башне, знать со двора бояр Трубецких кто-то выехал. Один воин с факелом вперед, двое позади с копьями наперевес. Приказ строгий – никого не выпускать до отдачи ночных часов !

– А ну стой! – Грозно выдохнул чесноком в темноту, навстречу приближающимся бледным теням.

– Прочь пошел! Не видишь, великий князь едет? Открывай ворота! – Верховой пнул сапогом выскочившего вперед стражника, кистень просвистел в воздухе, да мимо. Повезло. Двое других бросились со всех ног отворять тяжелые створки. Упавший, лежа на земле, сосчитал – пятеро в кафтанах атласных белых, шапки у всех лихо на бок заломлены, один из них великий князь… Который? Двое спереди, двое сзади…

– Тот, что в середке! Ростом повыше всех будет. – Догадался служивый.

За ними еще человек десять проскакало, оружием позвякивая. То, холопы боевые. Охраняют.

– На охоту что ль? Так ни псарей, ни псов не видно, ни сокольников, ни птиц. Озорничать что ль? По девкам? Ну, дело молодое, известное. А князь великий молод, да норовист. Глядишь и вовсе конями бы затоптали... – Подумал стражник, но без осуждения.

Скрипнули ворота, выпуская всадников из Кремля, прогрохотали копыта по мосту через ров, лошади фыркнули на прощанье и растаяли в ночной мгле Китай-города.

– Ох, ты, Господи! – Перекрестились стражники, створки закрывая. – Пронесло!

Верховые ехали дальше. В рогатки, улицу перегородившие, было уперлись. Кони легко перенесли через преграду. Сторож только рот открыл для крику – опередили. Свистнул кистень, голова, как орех треснула. Захрипел старик предсмертно, да навзничь опрокинулся. Грехом больше, грехом меньше! Кому надо пусть считает. Потянулись заборы длинные, верховые всматривались, что там за ними виднеется:

– Чей дом?

– Да разве разглядишь во тьме!

– Хоромы большие, знать боярские! – Переговаривались между собой.

– Раз боярские, да незнакомые, знамо, девки нами не топтаные. Ну, великий князь, почнем ломать что ль?

– Ломай! – Отозвался повелительно.

– Круши забор! – Это уже холопами кто-то командовал. – Крик поднимется, хозяин с дворней лютовать вздумает, так охолодите их. Гости к ним хоть и ночные, незваные, да знатные. Честь великая! Ломай!

Светать начинало. Забор обрушив, ворвались на женскую половину терема. Белели рубахи девичьи, крики и мольбы о пощаде раззадоривали, глава тяжелела, глаза кровью дурной наливались, видя страх неподдельный. Словно воронье кидались на них. Терзали. Выхватил Иоанн из стайки испуганной сбившейся, самую сочную, грудастую девку, волосом потемнее, как лошадь выбирал в масть гнедую, рыжую, сотоварищи помогали, дышали напряженно, блудно, богомерзко, рвали рубаху на куски, навзничь запрокидывали. И мучил тело молодое девичье великий князь, сжимал со всей силы груди упругие, большие словно ядра пушечные, кричала девка от боли благим матом, а Иоанн пядь запускал в волосы словно гриву лошадиную на кулак наматывал, лицом к себе оборотить норовил.

– Очи открой! – Приказывал. Насиловал быстро, жестоко, словно наслаждаясь страданиями. Да чего греха-то таить, наслаждался истинно. – Взор не отводи! Кричи громче, блудница вавилонская! – Шипел по-змеиному, взором и телом вторгаясь в глубину души и плоти женской. Сопротивление злило, крики будоражили, захлебывался яростью – терзать, терзать, терзать подлую… Кого ж она ему так напоминала? Почему на нее взор великокняжеский пал? Что-то смутное, запретное поднималось в душе, оттого остервенение безумное охватывало всего. Терзать, подлую!

Покончив с ней, чувствовал, как злость отвращением сменялась. Словно ошпаренный соскочил с распятой девки. Вроде и стыд жег за содеянное, да разве самому себе признаешься? Нет! Вновь злоба возвращалась. На нее же первую, разлегшуюся срамно и блудно, словно сама напоказ выставилась, а не силой принудили.

– Девки подлые на потеху нам, князьям да боярам! – подавал голос Федька Оболенский, свою жертву опрокидывая.

– Для виду кричат, да отпор чинить пытаются. Небось, в святую ночь Рождества Предтечи сами растления блудного жаждут и предаются ему со всеми. – Кивал головой Ванька Дорогобужский.

– Что нам! Мы и боярыню уломаем, да разложим, как девку подлую, коль надобно будет! – Хвастливо отозвался Мишка Трубецкой.

– Кому надобно будет? – Грозно сверкнул глазами Иоанн. – А воля великокняжеская?

– Тебе, великий князь! – Смутившись, все опускали головы, рты девкам рукой затыкали, чтоб тише стало, чтоб слушать не мешали.

– То-то! Заканчивай! – Приказал.

Девка им снасилованная очнулась. Лежала обнаженная, одними волосами растрепанными прикрытая, лишь голову приподняла. Голос слабый вдруг послышался. Иоанн вздрогнул, к ней повернулся:

– Что доволен, великий князь, позором да поруганьем?