Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 80 страниц)

– Но он любит меня, мама!

Барбро расхохоталась.

– Конечно, любит, потому что пользуется тобой всю жизнь! Что тогда в Кальмаре, что в Новгороде, что сейчас. А ты ему еще родила дочь! А ты не поняла, почему ты все время ощущала к этой Элизабет отстраненность, будто это не твоя дочь? Она и есть не твоя! Она чужая тебе! Она этого Веттермана, как и Андерс. Они его, а не твои! Твоего ничего нет! Его дом, его дети, его книги, его деньги, его церковь, его вино, его ложе, на котором ты с ним спишь… А твое-то где, дочка?

Видение вдруг исчезло. Агнес протерла глаза, вздрогнув от прикосновения собственных рук, и осмотрелась. Она сидела все в том же трактире, перед ней высился кувшин с вином. Женщина схватила кружку и жадно ее опустошила. Потом еще одну и еще. Тепло и истома быстро разбежались по телу. Все, что мучило, отступило, исчезло вместе с образом матери, ушло куда-то прочь. Неожиданно в ушах снова прозвучал голос Барбро:

– Выпей и за меня, дочка! Посмотри, как стало тебе легко после разговора с матерью. Оглянись по сторонам – нет ли достойных тебя кавалеров? Плюнь на всё! Они тебя никогда не ценили. Наслаждайся жизнью, ты еще так молода и красива!

Какой-то мужчина, сидящий неподалеку, в упор разглядывал Агнес. Улыбался, подавал какие-то знаки. Она игриво качнула головой, что было расценено, как приглашение. Мужчина поднялся и, прихватив с собой кувшин вина, пересел к ней за стол.

Леса Ливонии затянуло унылой желтизной. В ней не было согревающей душу яркости солнца, цвета поблекли в серости паутины не прекращавшегося от самого Ревеля мелкого промозглого дождя. Дороги раскисли и лошади тянули повозку рывками, выдергивая колеса из липкой грязи. С каждым днем становилось все холоднее, и Андерс отогревался в трактирах кружкой горячего рейнвейна перед ужином. На душе было тревожно, и молодой человек никак не мог понять причины беспокойства. Ведь он ехал к своим родителям, в семью! Он скучал по ним. Он хотел увидеть, наконец, свою сестренку Элизабет. Ведь за те семь лет, что прошли с ее рождения, судьба не предоставляла ему шанс встретиться с семьей. Они расстались в Виттенберге, где Андерсу предстояло доучиваться, а отец с матерью отправлялись сюда, в Дерпт, к новому месту службы по протекции самого доктора Лютера. Элизабет тогда еще только предстояло появиться на свет. Отец… Андерс очень скучал по нему. Как не хватало их прежних долгих бесед и диспутов, чуть ироничного взгляда отца, его похвал и упреков! Не хватало даже его молчания, которое следовало в наказание за проступки мальчишки – Андерс именно так и принимал, каялся, просил прощения… Слава Богу, оно быстро приходило. Мать… Андерс задумался. Пока они были вместе, втроем, он как-то заново привык к ней, в нем стали просыпаться сыновьи чувства. Обида отступила, вытесненная радостью за обретшего счастье и покой отца. Но где-то там, в глубине души тлел, теплился огонек недоверия. Один раз оно почти вспыхнуло, когда их угораздило натолкнуться на эту Сесиль. Но болезнь матери, вызванная потрясением от случившегося с этой несчастной, переживания отца, его заботливый уход растрогали Андерса, пробудили в нем сострадание и угрызения совести. Ведь он усомнился не в ней или не столько в ней, как во всепобеждающей силе любви своего отца. Потом пришло время разлуки. Мать снова отдалилась. Да, собственно и до этого Андерс воспринимал ее только позади фигуры отца. Отрезок жизни до встречи с Иоганном в Стокгольме, куда его вывез тот доминиканец отец Мартин, Андерс и вовсе постарался вычеркнуть из памяти, словно те годы были пронизаны одним – надеждой и ожиданием обрести настоящего отца. И мечты детства сбылись, а потому не стоило их омрачать предшествующими встрече неприятными образами и событиями. Отец был счастлив с матерью, ну что ж, Андерс был искренне рад за него. Но сыну почему-то виделась одна и та же картина – отец, подле него прелестная белокурая девочка Элизабет, а где-то там, на заднем плане мать, которую почти не видно. Ее присутствие лишь угадывается. Именно так сейчас представлялась Андерсу семья. Почему? Он не мог ответить на этот вопрос. Возможно, виной тому письма отца или то, что Андерс умудрился прочитать между строк. Ведь внешне слова выглядели достойно и, можно сказать, радостно, но где-то там, за ними, под чернотой чернил притаилась боль и, прекрасно зная, чувствуя отца, Андерс мог предположить лишь один источник его переживаний – тот, что был за спиной.

Беспокойство усиливалось с каждой милей, приближавшей посланца короля Густава к Дерпту. Стало совсем холодно, по утрам лужи уже привычно затягивал лед, который с хрустом проламывался копытами лошадей, и кончиком промерзшего носа Андерс чувствовал, что со дня на день следует ожидать первого снега. Он не заставил себя долго ждать. Стук дождя вдруг затихал, превращаясь в невесомые белые хлопья, беззвучно опускавшиеся на увядшую почерневшую землю, на крупы лошадей, на повозку, словно кто-то накрывал все, что в силах был выхватить человеческий глаз простыней, тут же намокавшей и превращавшейся в привычную грязь. Воцарившаяся тишина нарушалась скрипом колес, да шумным дыханием и похрапыванием уставших тянуть свою лямку лошадей. Снегопад прекратился также внезапно, как и начался, возвращалась привычная сухая барабанная дрожь капель.

Наконец, на исходе недели пути при виде очередной ливонской деревушки, показавшейся сквозь моросящий дождь темными остовами своих домов из тесаных бревен, Андерс не выдержал и спросил нетерпеливо возницу:

– Ты говорил, что будем сегодня!

Хмурый фурман указал подбородком вперед:

– Это Текельфер, последняя деревня перед Дерптом.

Мимо медленно проплывали дома с торчащими из крыш обмурованными трубами, навесы для телег, амбары, колодцы с высокими журавлями, конюшня, сложенная из плитняка, в центре деревни высилась деревянная церковь с драночной кровлей.

– За деревней будет развилка, – пояснил молчаливый возница, – направо к рижской дороге, с нее прямо в епископский замок попадаешь, налево в город.

– Нам лучше сперва в церковь Св. Иоанна. – Подумав, отозвался Андерс.

– Тогда повернем налево. Церковь недалеко от замка, только с другой стороны, между Иоганнисштрассе и Риттерштрассе . – Все также невозмутимо ответил ливонец. Казалось, его ничего не могло вывести из себя, даже непрерывный дождь, стекающий струйками с его выцветшей суконной шляпы.

Андерс высунул руку из-под навеса повозки, подождал когда ладонь примет в пригрошню достаточное количество воды, плеснул себе в лицо и сильно до боли растер щеки и лоб. Следовало настроиться на совсем иной лад. Загоревшаяся кожа помогла ему в этом. Андерс отбросил в сторону мрачные мысли о матери:

– Что ты себе выдумываешь!

Миновали деревню, за ней небольшой лесной участок и выехали на равнину, на которой раскинулся город – крепость, замкнутый, потемневший от вековых дождей. Где-то там позади него, слева и справа темнела полоса воды. Андерс понял, что это река Эмбах. На открытом месте внезапно налетел пронизывающий ветер, стал забрасывать дождевую пыль под холстину навеса. Андерс поневоле пересел в самый конец повозки.

Колеса загрохотали по булыжной мостовой, въезжая под арку в городские ворота, где прятавшийся от дождя и ветра кнехт, даже не удосужился спросить у Андерса кто он. Повозка покатилась по улицам Дерпта и очень скоро юный посланец шведского короля увидел знаменитую трехнефную базилику Св. Иоанна, напоминавшую своим удлиненным планом и массивной высокой башней в западной части доминиканский монастырь. Фасад украшал целый ряд человеческих голов, упрятанных в четырехлистные углубления фриза, тянувшегося вдоль всех стен.

Андерс выбрался из повозки, прихватив свой скромный скарб, наскоро поблагодарил и попрощался с возницей, постаравшись встать с подветренной стороны, тот молча кивнул в ответ и взялся за вожжи, а молодой человек поспешил укрыться от непогоды в церкви.

Внутри было пусто и тепло. Высокое пространство главного нефа, покоившегося на четырех гранитных столбах, вошедшего через западный портал, захватывало, властно влекло к алтарю. Вимперг главного портала украшали великолепные статуи изображавшие картину Страшного Суда, фигуры Христа, Св. Марии, Иоанна Крестителя и всех двенадцати апостолов. Андерс проследовал дальше с восхищением рассматривая благолепие украшений, чудом сохранившихся в эпоху начальной Реформации. Средний неф соединялся с продолговатой алтарной частью, откуда неожиданно вышел отец. Видимо там располагалась ризница.

– Сынок! – Радостно воскликнул Иоганн, заключая сына в объятья. – Какими судьбами? Как я рад!

Они еще долго стояли, обнявшись и похлопывая друг друга по спине, общаясь лишь при помощи одних междометий и радостных восклицаний. Наконец, Иоганн отстранил от себя сына, и внимательно осмотрел.

– Ты возмужал, сынок. Я благодарен Господу, что Он даровал мне твой приезд. Так, какими судьбами?

– Меня отпустил король Густав.

– Густав? Ты посланник короля?

– Не совсем, отец.

Андерс улыбался, но в душе поселилась грусть. Отец сильно исхудал, оттого казался вытянувшимся вверх, но заодно и чуть сгорбленным. Небольшая пасторская шапочка не могла скрыть разлившееся по ежику волос серебро благородной седины.

– Сынок, я очень рад. – Повторил в двадцатый раз Веттерман. – Но сейчас мне нужно бежать для последнего причастия.

– Отец в своих вечных заботах… Не изменился. – Подумал про себя Андерс, и тепло сочувствия разлилось в его сердце. – Все такой же, неугомонный.

– Так что ты иди пока домой. Петер тебя проводит. – Отец оглянулся в поисках служителя, но в храме никого не было, и он растеряно посмотрел на сына.

– Не беспокойся и не торопись, я сам найду. Все равно я хотел заглянуть к городскому фогту в ратушу и сообщить о своем прибытии.

– Если ты посланец короля, то тебе скорее надо не к фогту, а в замок, к нашему епископу.

– Я не совсем от короля, – замялся Андерс, – точнее, от короля, но не к епископу, а к тебе.

– Вот как? – Удивился отец. – От Густава ко мне? Он помнит меня?

– Наш король все помнит! – Усмехнулся сын. – Я тебе потом объясню.

– Прекрасно! – Расцвел Иоганн. – Наш дом расположен прямо за углом. На Рыцарской улице, хоть мы и не рыцари. Ты легко его найдешь. Увидишь пока Элизабет и Агнес… посидишь с ними. Они будут очень обрадованы. – От Андерса не укрылась тень, которая пробежала по лицу отца, когда он произнес имя матери. Веттерман вдруг заторопился, отвел взгляд в сторону, словно стараясь скрыть смущение. – Я постараюсь побыстрей, но ты сам понимаешь, как важно проводить в последний путь умирающего…

– Да, да, отец. Не волнуйся, я буду ждать тебя дома.

– Тогда пойдем. Я тебя провожу до ратуши, а сам проследую дальше.

Расставшись с отцом на Рыночной площади, Андерс заглянул в ратушу, нашел там местного фогта, представился. Пока чиновник внимательно изучал его бумаги, младший Веттерман разглядывал его и поражался, отчего они все так похожи друг на друга. Длинные и худые, как копье, короткие, ростом с пивную бочку и такие же толстые, черноволосые и рыжие, бородатые и выбритые, при всех своих внешних отличиях, они были все на одно лицо, словно близнецы-братья. Одинаково настороженные, изучающие, оценивающие взгляды, бросаемые на посетителя, одинаковые вопросы, одинаковые манеры, одинаковая строгость и ощущение собственной чрезвычайной важности словно причесывали их под одну гребенку, стирали из памяти их внешность, оставляя лишь маску – одну на всех.

– Так вы прибыли из Швеции, господин Веттерман? Какова цель вашего визита? Навестить отца? То есть ваш визит частный? Ах, вы – сын нашего пастора? Да-да, вижу, что ваши фамилии совпадают. Проживать вы будет, конечно, у него? Прекрасно! А кем вы служите у короля Густава? Вот как! Чиновником в Выборге? То есть, как и мы неподалеку от границы с Московией? И как себя ведут московиты? Спокойно? Ах, вы с ними дел не имеете… Завидую! А с кем вы общаетесь? С крестьянами? И каковы ваши крестьяне? Наверно, ленивы, как наши? Они же все одинаковые! Ах, они у вас свободны? Н-да… – Фогта это известие заметно удивило. Он даже покачал головой то ли от недоумения, то ли от осуждения, и задумчиво повторил. – Крестьяне свободные… Не знаю… Как долго вы думаете пребывать в Дерпте? – Цепкие глазки снова впились в Андерса.

– Полагаю, около месяца.

– Ну что ж. Добро пожаловать в город Дерпт, господин Веттерман. – Фогт склонил голову, тем самым подтверждая, что допрос завершен.

Братья Юрген и Яспер Хонегеры, купцы из Ревеля, провернули выгодную сделку – удачно и дешево приобрели 80 ластов пшеницы, которые теперь благополучно отправились в Ревель для перепродажи ганзейцам. Цены на зерно упрямо ползли вверх, и это предвещало хорошие барыши.

– Отметим это дело, брат? – Старший Юрген обнял младшего Яспера.

– Ты прав! Это стоит отметить, тем более, что чертовски холодно. Давай, в трактир. – Ответил Яспер. – Вот и подходящее местечко. – Младший указал на вывеску «Сирены».

Ввалились внутрь. Торопясь согреться, пропустили по несколько стопок ржаной водки. Оба рыжеволосые, бородатые, Юрген ростом повыше и худощавее, Яспер с заметно выпирающим брюшком. Выпитое отразилось на лицах, они равномерно запылали от черных суконных беретов до воротников зимних камзолов. Пожевывая соленые бобы, в ожидании серьезной закуски, братья молчали, наслаждаясь теплом. Яспер уткнулся взглядом в тарелку, а Юрген лениво осматривался по сторонам. По центру трактира, у внутренней стены, чуть правее стойки под закопченным потолком нависала какая-то треугольная конструкция, видимо, по замыслу плотника, представлявшая корабельную ростру, украшением которой, если так можно выразиться, служила грубо вырезанная из дерева женская фигура, узнаваемая по массивным грудям и бедрам – единственным элементам, удавшимся мастеру. Сразу было ясно, что он знаток этих частей женского тела. Очевидно, это и была та самая сирена, давшая название трактиру. Песен она не пела, но напитки, подаваемые здесь, пьянили не хуже волшебных звуков, что издавали, согласно мифу, морские красавицы. В помещении было пусто, лишь за дальним столом сидела какая-то хорошо одетая женщина, время от времени прикладывающаяся к бокалу. Взгляд Юргена остановился на ней, глаза купца загорелись.

– Эй, Яспер. – Позвал он тихонько брата, даже не поворачивая к нему головы. – Посмотри-ка туда, в угол. Не иначе шлюха! Развлечемся?

– Нет. Из благородных. – Отозвался Яспер, взгляв в указанном направлении.

– Говорю тебе, шлюха! Ну и что, что из благородных? Даже дворянки заглядывают по вечерам в трактиры, чтобы найти утешение от своих опостылевших мужей, которых кроме охоты ничего не интересует. А эта не выдержала, прямо днем пришла. Знать, не терпится.

Агнес, а это была она, заметила разглядывавших ее купцов, приветливо и маняще улыбнулась.

– Видишь, приглашает. Что я тебе говорил? Даже покупать не надо. Эти денег не берут! – Бросил Юрген младшему брату, вышел из-за стола, уверенно направился к женщине. Яспер обернулся к трактирщику и распорядился:

– Туда подашь! – Показал рукой на дальний столик в углу. – И вина еще пару кувшинов пусть принесут. – Поднялся, пошел вслед за братом, который уже уселся рядом с Агнес и что-то ей рассказывал. – Позвольте присоединиться?

– Как вас звать? – Улыбалась Агнес, превратившаяся в Илву.

– Мы – граждане славного города Ревеля. Так сказать, civis Revaliensis. – Юрген повторил на латыни, желая щегольнуть познаниями в языках. – Братья Хонегер, я – Юрген, а это Яспер. А тебя, как зовут, красавица?

– Илва! – Неожиданно вырвалось. Агнес на мгновение задумалась, но отбросила сомнения прочь. Снова вспомнились веселые времена с Сесиль в Кальмаре, пока не появился этот юный монашек, что перечеркнул всю ее жизнь. Эх, жаль, нет рядом подруги, а то бы славно развлеклись вчетвером! Ну, ничего, я и за нее и за себя.

– Выпьем за встречу, Илва! – Юрген лихо разлил вино по бокалам, переглянулся с братом, подмигнул Ясперу, мол, пусть пьет, хоть и не первой свежести, но сойдет. Веселье начиналось.

От промозглого ветра застучали зубы. Андерс решил зайти в первый попавшийся трактир, выпить стаканчик чего-нибудь горячительного. Ему словно не хотелось идти одному в отцовский дом и без отца. В полумраке угла подвальчика гуляла какая-то компания из двух мужчин, по виду торговцев, и одной женщины. Женщина хрипло смеялась, один из мужчин обнимал ее, тискал, она жалась к нему, теребила бороду, иногда они целовались, не оставляя сомнений в близости предстоящих или существующих отношений. Их третий спутник ухмылялся, подзадоривал и отпускал сальные шутки, над которыми все громко хохотали.

Андерс не обратил бы никакого внимания на загулявшую компанию, недостаток освещения, уличный холод, пробравший до костей, не пробуждали интереса, но внезапно, какие-то фразы женщины, интонации, тембр голоса показался до боли знакомым. Словно он перенесся в детство, в их жалкое жилище в Море, вспомнил вечное застолье, Барбро, Калле, Олле и… мать. Андерс вздрогнул, весь напрягся и медленно повернул голову, посмотрел на компанию, прищурился, стараясь разглядеть женщину. Внутри словно что-то оборвалось. Это была она! Андерс резко поставил кружку, расплескивая горячий рейнвейн на прилавок, и широко шагнул в угол.

– Мать?

Агнес удивленно распахнула глаза, пьяно качнулась, заулыбалась, продолжая обнимать Юргена.

– Ой, Андерс, ты ли это, сынок?

Сын молчал, наливаясь холодной злобой к матери, ко всей компании.

– Тебе чего надо? – Грубо вмешался Яспер. Он уже был сильно пьян, впрочем, как и все, сидящие за столом. – Эта женщина сегодня развлекает нас. Так что проваливай, школяр!

– Школяр, говоришь? – Вспыхнул Андерс, хватая его за шиворот. Купец попытался сопротивляться, но кроме университетов Упсалы и Виттенберга у Андерса за плечами была школа кулачных боев Сеньки Опары, которую он постигал тайком от отца. Да и студиоузы не всегда сражались одной латынью, иногда их диспуты решались кулаками, а то и мечом, когда не хватало логики древних греков или римлян, когда требовалась иная аргументация в споре или просто не хватало терпения. Выдернув Яспера из-за стола, Андерс свободной левой рукой нанес сокрушительный удар. Купец полетел в сторону с ужасным грохотом, раскидывая столы и лавки.

– Да, ты… – Поднялся Юрген, но распрямиться не успел, кулак Андерса встретился с его лицом раньше. Нанеся первый удар, Андерс, конечно, нарушил правила кулачного боя, но какие правила в кабацкой драке, молниеносно перехватил за шею, на которой еще покоилась материнская рука, водрузив свою длань поверх ее ладони, и с силой дернул вперед и вниз, впечатывая лбом в дубовый стол. Схватил за волосы и еще несколько раз хрястнул Юргена об дерево, превращая лицо в бесформенное месиво. Кровь брызгала во все стороны, трещали кости носа, вываливались выбитые зубы. Всю злость к поведению матери сейчас он вкладывал в удары. Краем глаза заметил, что второй поднялся на ноги и, схватив табуретку, приближается сзади. Андерс оставил бесчувственного Юргена, развернулся, и уворачиваясь от летящего на него предмета мебели, ударил снизу в челюсть. Было слышно, как у Яспера клацнули зубы, и он опять упал.

Мать продолжала пьяно улыбаться, явно не понимая, что происходит. Андрес стащил со стола расплывшееся кровавой лужей тело старшего брата, оно шмякнулось на пол, словно мешок с костями, схватил мать за руку, потащил за собой на выход. Проходя мимо обалдевшего трактирщика, задержался на мгновение, для того чтобы забрать свой дорожный мешок и швырнуть несколько монет.

– За ущерб! – Процедил сквозь зубы.

– Да, мой господин. – Откликнулся трактирщик, сгребая серебро с прилавка.

– Что это, отец? Возврат к старому? То, о чем я тебе говорил? Ты видишь, даже то, что я пошел учиться по твоему настоянию, не сделало меня богословом! Я стал королевским чиновником. – Горячился сын. – Не в этом ли перст Божий, о которым ты когда-то говорил мне? Не в том ли, как любили повторять мои новгородские друзья, что горбатого могила не исправит? А волк, ведь ее имя Илва – волчица, все равно в лес смотрит, даже если она сменила его на агнца – Агнес! Волк в овечьей шкуре, так сказано у Матфея?

Андерсу вдруг стало безумно жаль отца. Он и так все это прекрасно знает без моих поучений. А я лишь сыплю соль на его раны. Неблагодарный. Виноват ли он в своей любви. Нет! Он был искренен. Он искупал ее грехи своей любовью.

– Ты думал, Иоганн, что ты тогда купил меня в Кальмаре? – Отец с сыном вздрогнули от неожиданности и обернулись. В дверном проеме, прислонившись к косяку, стояла Агнес. Чепца не было на голове, волосы растрепались, и космами спускались на плечи. – Купил. – Она пьяно кивнула головой. – На один раз. Потом еще на один, другой, третий… Думал купил на всю жизнь? То серебро в Арбо – плата, за то, что пользовался мной.

– Боже… – Простонал Иоганн, ему было нечего сказать. Он слушал и не верил своим ушам. – Но любовь…

– Любовь? – Расхохоталась Агнес ему в лицо. – Ты ее выдумал, чтобы не платить за то, что ты спал со мной!

– Замолчи! – Вскричал Андрес и вскочил на ноги. – Что ты несешь? – Опять перед ним ожили все – Барбро, Илва, Сесиль.

– Нет! – Внезапно выкрикнула Агнес. – Не буду молчать! Вы убили мою мать, вы сожгли мою подругу!

– Туда им и дорога! Обоим! Туда и тебе дорога, ибо ты не умеешь ничего созидать. Ты способна только разрушать. Ты извратила всю сущность женщины – в продолжении рода, в сохранении очага! Ты – исчадие ада! Порождение такой же ехидны – своей матери Барбро!

– Я тебя родила, сынок, как ты смеешь так разговаривать с матерью? – Агнес повысила голос. – Это он, – она указала пальцем на Иоганна, – тебя научил этому?

– Не трогай отца! Это твоя единственная заслуга, которая не перевесит остальные грехи. Ты перечеркнула и отвергла все, что дал тебе Господь, спасший тебя в Море! Я не хочу больше видеть тебя и не считаю с этой секунды тебя матерью. Это отцовский дом и я не имею права изгонять тебя, но и находиться с тобой под одной крышей не буду. Прости, отец! Увидимся в церкви. – Андерс стремительно покинул дом.

Агнес махнула рукой ему вслед и, сделав несколько шагов, походка была нетвердая, уселась перед опустившим голову Веттерманом. Устало заговорила.

– Я же говорила тебе, Иоганн, и в Кальмаре и в Новгороде, что мы не ровня. Кто я и кто ты? Я всегда была недостойна тебя, но ты настоял на своем, несмотря на все мое сопротивление. Ты всегда хотел, чтобы все было по-твоему. Однажды, ты увез меня из Кальмара в свою деревню, особо не спрашивая, хочу ли я этого. Ты оставил меня с собой в Новгороде, хотя я приехала туда в поисках сына…

– Ты не сына искала, ты искала саму себя! И Господь спас тебя и для самой и для сына и для меня и для Элизабет. – Тихо произнес Иоганн, по-прежнему уставившись в пол.

– Где был твой Господь, когда убивали мою мать? Вот-вот, Элизабет… ты хотел дочь, ты ее получил. Уйду я от вас… – Произнесла она мечтательно. Она облокотилась на край стола и подперла подбородок рукой.

– Как ты можешь? – Иоганн оторвался от рассматривания трещин в каменных плитах пола и посмотрел на нее с упреком.

– Что достопочтенный пастор не позволит? – Жена язвительно прищурилась. – Конечно, ваше положение, господин Веттерман… вас уважает епископ, король Густав, доктор Лютер, магистрат и прочие. Вы не позволите шлюхе уйти от вас? Может, сожжете, как несчастную Сесиль? А может и к смерти матери вы приложили руку, чтобы забрать сына, а я случайно осталась жива? Солдаты плохо выполнили вашу просьбу? Оставили меня в живых? А потом вас замучили грехи, и вы решили покаяться и принять меня, воскресшую из мертвых, обратно? А, господин пастор?

– Ты безумна, Агнес. – Иоганн не понимал, что происходит, какая муха ее укусила, какой бы пьяной она не была сейчас, но как у нее поворачивается язык произносить такие ужасные слова. Чьи дьявольские чары упали на нее? Что удумал Люцифер? Словно он сам вселился сейчас в нее. Перед ним сидела не Агнес. Кто это? Илва? Или другая женщина, похожая на Агнес, Илву и на Сесиль, как две капли воды. Он вдруг вспомнил слова ее подруги, приговоренной к сожжению:

– Мы шлюхи так низко падаем, что нам никогда не подняться!

Агнес не желала продолжать разговор далее, поднялась, развернулась и, не говоря ни слова, покачиваясь, удалилась в спальню. Иоганн слышал, как скрипнула пару раз кровать, и понял, что жена завалилась спать.

Господи, скажи мне не то, что я хочу слышать, скажи, что ты хочешь мне сказать! Ничто не шевельнулось в доме, казалось, замерли, не колеблясь, вытянувшиеся вверх язычки пламени в камине. Тишина звенела в ушах, и с улицы не доносилось ни звука. Он еще тщательнее прислушался, в надежде услышать хоть что-то – шаги прохожих, стук колес, скрип несмазанных осей, ругань стражников с припозднившимися торговцами, но даже дрова перестали потрескивать в камине. Все словно замерло, как и Веттерман, в ожидании Гласа Божьего. Но ответом была тишина. Иоганн вспомнил об Андерсе.

– Он меня ждет в церкви. Надо идти!

Ризница – маленькая выбеленная известью комната, где сидели отец с сыном, казалось, вся была наполнена страданием.

– Отец, отвлекись от этого… – Андерс сделал неопределенный жест рукой, имея в виду дела семейные. – Поговорим о другом. Хочешь, я расскажу о себе?

– Конечно, сынок. Рассказывай, с радостью послушаю тебя. – Устало кивнул пастор и попробовал улыбнуться. Вышло кривовато.

– Хорошо! – Андерс в нескольких словах поведал о своей жизни, обязанностях, передал поклон от Микаэля Агриколы. При упоминании имени бывшего подопечного по Виттенбергу, отец оживился:

– Как он? Уже епископ?

– Нет. По-прежнему ректор кафедральной школы и секретарь капитула. Все говорят, что старый Скютте на пороге смерти, но король Густав не спешит сменить его. Магистр Агрикола ведет себя довольно независимо и не скрывает этого. Король одобряет его просветительскую деятельность, но не более. Права церкви ущемляются, а ее доходы забираются в казну. Густав считает, что получаемого от нищих финских приходов слишком много для диоцеза, ловкий Нортон изобретает все новые способы забрать то одно, то другое. Оставшегося, по их мнению, должно хватать и на клир и на храмы и на печатание книг, так нужных финнам, ибо они на их родном языке. Мало того, Агриколе приходится преодолевать сопротивление собственного капитула, настаивающего на использовании в переводах лишь одного абосского диалекта, а Финляндия намного шире, разноязычнее. Саволоты – восточные финны иногда не понимают уроженцев запада или юга провинции. Агрикола мечтает создать единую финскую письменность, одинаково понятную всем финнам, но ему пришлось согласиться на компромисс с капитулом, иначе бы и это не прошло. Нашлись люди, которые помогли деньгами… Конечно, ему бы стать епископом, это облегчило бы его отношения с капитулом. Да, наверно, и с самим королем. Хотя ты же знаешь Густава…

– Ты так восхищенно говоришь об Агриколе, что я заслушался.

– Для финского народа, для его просвещения, это поистине государственный муж. Последнее, что ему удалось издать – это «Книга молитв», в которую вошли почти семьсот молитвенных текстов на девятистах страницах! Какой изумительный и тяжкий труд он исполнил!

– А много ли учеников в кафедральной школе?

– С этим тоже сейчас плохо. Престиж богослова или священника упал из-за общего обнищания диоцеза. Миряне, что простолюдины, что иные сословия, не горят ныне отправлять своих отпрысков на учебу, поэтому школа вынуждена набирать учеников из самых глухих и бедных уголков провинции. Школяры голодают, а это не способствует их прилежанию.

– Тяжело тебе с финнами?

– Не легко, отец. Дремучий народ, порой грубый чрезмерно, упрямый до глупости, до полного абсурда, но за всем этим я вижу душу, чистую, как слеза ребенка, плачущего от обиды на весь мир, который его не понимает, ибо он не умеет говорить. Они во многом похожи на новгородцев, только угрюмее и невежественнее. И как им вырваться из объятий духовной темноты, коль живут они в лесной озерной глуши, обособленно, не видя неделями и месяцами никого, кроме своей семьи, ни друзей, ни священника? Деревень мало, да и внутри общины каждый сам по себе, каждый сам себе хозяин. Надоело – снялся с места, пошел дальше, никого не спрашивая, туда, куда глаза глядят. Раз в год до них добирается сборщик налогов, еще один раз они выбираются сами на ярмарку сбыть урожай скудных полей, да улов лесов и озер. Кто живет в прибрежных районах себя и этим не утруждает. Несмотря на все королевские указы, предпочитают самостоятельно сплавать в Швецию или Ливонию и сдать там товар, избежав пошлин в казну Густава. Оттого так значительна деятельность Агриколы, несущего светоч знания и любви Христовой в это дремучий финский лес.

– Так ты прибыл сюда…

– Да, с поручением короля Густава к тебе.

– Ко мне? – Вновь, как и при встрече, удивился пастор. – Значит, все-таки Густав меня помнит…

– Ты же знаешь его поразительную память.

– Что же хочет от меня король Швеции?

– Его интересует все, что связано с Ливонией и с вашим епископством. Расскажи, что тебе известно…

– Я писал тебе…

– Я помню, но хотелось бы поподробнее.

Иоганн посмотрел в окно, куда злой ветер швырял горсти дождя, потер лоб, то ли раздумывая над словами сына, то ли отгоняя собственные тяжелые мысли.

– Ливония…, рваное одеяло из Ордена, архиепископства Рижского и трех епископств – Курляндского, Эзель– Викского и нашего, Дерптского… – Начал медленно отец. – Преосвященный Иоганн Бей, по просьбе которого, меня направил сюда доктор Лютер, скончался через три года, как мы приехали в Дерпт и я занял кафедру этого прекрасного храма. Сейчас наш правитель епископ Иодукус фон дер Рекке.

– Они все сторонники учения доктора Лютера?

– Сторонники… – Пастор повторил за Андерсом. – Хороший вопрос, сынок! Только боюсь, что я не смогу дать тебе на него однозначный ответ…

– Но… ведь тебя пригласил дерптский епископ, и он сам просил об этом доктора Лютера.

– Это так, сынок. Наше учение пришло сюда более двадцати лет назад. Его начал проповедовать Мельхиор Хоффманн .

– Анабаптист? – Удивился Андерс.

– Тогда он им не был. – Иоганн усмехнулся. – Со смертью епископа Бея многое изменилось. Нет, меня не трогают и ничего не навязывают. Но все епископства формально вассалы Ордена, а Орден, в лице его магистра Германа фон Брюггеней, смотрит в сторону императора Священной Римской империи Карла V, который сейчас удачно воюет со Шмалькаденской лигой. Со смертью Лютера чаша весов здорово качнулась в пользу приверженцев папы. Но и так все наши епископства враждуют между собой и смотрят в разные стороны, предчувствуя развал. Вильгельм Гогенцолерн – архипископ Рижский торгуется с Польшей, Христофер Мюнгаузен, Курляндский и Эзельский – с Данией, магистрат Ревеля заглядывается на Швецию.