Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 80 страниц)

Коротко стриженную – по монастырской привычке голову и щеки приятно обжигал холод брызг, швыряемых в лицо порывами ветра, они застревали в золотистых кудряшках бороды, ощущались вкусом соли на губах. Улла – Любава… Называться русской может только она, для Гилберта это слишком опасно. Но можно всегда сказать, что он знает этот язык от жены. Отец Мартин хранил тайну свято, да и где он… как уехал тогда в Рим, больше ни одной весточки и не было от него. Поговаривали, что их корабль разбился у датских берегов, многие погибли… Жив ли старик? Вряд ли. Иначе бы написал. Последний, кто еще мог рассказать о его судьбе, был рыцарь Андерсон, но он умер два года назад, как удалось узнать Гильберту. Теперь он истинный и полноценный англичанин! Точнее, он им стал, со слов капитана Уорвика. Старый вояка, как-то заметил ему:

– Ты хороший солдат, Гилберт, но ты плохой англичанин!

– Почему, сэр?

– Потому что ты не умеешь стрелять из лука!

– Я учился в монастыре!

– В монастыре учат молитвам, мой мальчик. Правда, признаю, что помимо этого ты неплохо овладел и мечом, словно у вас была не доминиканская обитель, а орден каких-нибудь рыцарей-тамплиеров. Но у вас не было доброго английского лука и настоящего учителя. Пожалуй, я сам научу тебе главному воинскому искусству нашей старушки Англии.

Стрельба из лука сначала казалась Гилберту детской забавой. Она хорошо ему удавалась, и скоро он настолько овладел этим искусством, что многие из его товарищей англичан приходили полюбоваться. Он мог стрелять до бесконечности, пока перед глазами не начинала расплываться мишень, а руки и плечи подрагивать от усталости. Так он стал стрелять лучше всех.

– Теперь, парень, ты настоящий англичанин! – Буркнул довольный капитан, похлопав по плечу.

Англичанин… Свежий воздух омывал его своими порывами от той грязи, что незаметно прилипала внутри крепостных стен, от висящего запаха конского навоза во дворе замка, от солдатских разговоров о пьянках, девках, стычках с немцами или шотландцами – о чем еще могут говорить люди, ставшие членами братства смерти. Его ждал Дом, Любава, ее счастливая улыбка, радостное сияние глаз, жаркие объятья и поцелуи по ночам, детский смех и забавы. Их дочка Анна, Анника, Аннушка – красавица. Как ходить начала, так сразу все бегом и бегом, лепеча на ходу что-то свое, непонятное. Упадет, поднимется, и дальше бежать, ни слезинки не выронит. Обхватит отца за шею, прижмется к нему, и давай шептать-лепетать что-то в ухо. Улла смотрит на них и тихо улыбается. А душа-то счастьем переполнялась человеческим. Что тут может быть общего с долей солдатской? Друзья-англичане подтрунивали над ним, но в душе, каждый завидовал. Даже старый Джон Уорвик, как-то разоткровенничался:

– Может и прав ты, Гилберт Бальфор, что завел дом и семью. Всегда можно бросить наше чертово ремесло и вытянуть ноги возле очага в окружении любящих тебя домочадцев, а не этих забулдыг – славных парней, к которым я прикипел всем сердцем. – Он махнул рукой в сторону развеселившихся англичан. – Нам это не грозит. Хорошо если удастся сдохнуть в бою или за столом в доброй компании с кружкой старого эля, а не под ножом лекаря или на шлюхе.

Чувства к Родине? Тоска? Он не мог ответить себе на этот вопрос. Было что-то щемящее, образ отца, его прощальная улыбка, но вместе с тем было и понимание, что отныне его дом здесь, с Уллой-Любавой, Бенгтом, Аннушкой. Не хватало простора, давила каменная узость городских улиц, нагромождение домов с треугольными разноцветными черепичными кровлями, сводчатые арки крепостных коридоров, где проходила служба, и серая мрачная громада королевского замка, со стен которого подступавшие городские крыши походили на оскаленные зубья дракона. Сейчас это все было там, за спиной, а перед ним волновалась стихия, пусть не моря, а лагуны, он видел не бескрайность океана, а уходящую вдаль, размытую туманом зелень противоположного берега, смутно напоминавшую берега его детства. Родина… но там его никто не ждал…, а здесь, на втором этаже их каменного дома под такой же треугольной крышей, как и у всех, был тот самый тихий, уютный причал его жизни, счастья и судьбы.

Шум ветра и крики чаек звучали тихим малиновым перезвоном, вытесняя из памяти шум свадебного пиршества. Осенний день окончательно прогнал сумрак ночи, но порадовать хорошей погодой он не обещал. Это подтверждали стремительно приближающиеся с севера иссиня-черные рваные облака похожие на клочья пены, сорванной с гигантского котла, где вскипало какое-то неведомое, но дьявольское варево, уже начинавшее переливаться через край и вытягиваться в одну сплошную темную полосу, охватившую горизонт. Гилберт вдруг вспомнил, как однажды летом он сопровождал короля в компании с Олафом Петерссоном, отправившегося сюда же на берег осмотреть прибывший из Ганзейских городов корабль. Густав грузно, но довольно ловко перебежал по трапу на судно, знаком приказал советнику и солдатам – Гилберту и Дженкинсу остаться на берегу. Король заглянул в трюм, потребовал у остолбеневших от неожиданности матросов достать образец груза, поторапливал их, затем потрогал, понюхал, что-то выговаривая появившемуся на палубе невысокому коренастому шкиперу в брезентовой накидке. Отдельные фразы доносились порывами ветра, кажется, речь шла о кожах. Гилберт смотрел в сторону и вдаль, правее, где распушив паруса, в лагуну входил еще один корабль, спешащий уткнуться в причал, словно подвесить себя канатами швартовых концов в уютный гамак, куда забирается спать измученный штормовыми вахтами моряк.

Король сбежал обратно по сходням так, что жалобно взвизгнули доски, отчаянно прогибаясь под тяжестью тела. Гилберт поймал испуганный взгляд шкипера из-под лохматых бровей. Моряк даже схватился за бороду, с ужасом думая о том, что будет, если дерево не выдержит. Все ожидали, что Густав примется высказывать свое мнение о товарах, увиденных на судне, но король, в обычной своей манере, завел разговор с советником совершенно о другом:

– Хочу жениться, Олаф! И, кажется, я сделал свой выбор.

– Какой, Густав? – Петерссон весь напрягся. Губы сжались в тонкую линию, скулы просто окаменели. Король после смерти Катарины ни разу еще не говорил о свадьбе.

– Мне понравилась девчонка из рода Львиных голов ! Ее зовут Маргарет, дочь моей троюродной сестры Эббы. Осанка, рост, грудь, да и под юбкой чувствуется, что есть за что подержаться! – Густав ухмыльнулся, панибратски подхватил Олафа под локоть. Но советник отстранился и высвободил руку.

– Во-первых, Густав, если ты говоришь о будущей королеве, то наверно не стоит это делать в подобном тоне!

– Ты еще будешь меня учить, святоша! – Скривился король, но Олаф не обращал внимания:

– Во-вторых, она помолвлена со Сванте Стуре!

– Плевать! – Быстро отреагировал правитель Швеции.

– Густав, клан Стуре могуч.

– Был могуч, пока я не пришел и не взял бразды правления своей страной в свои руки! А теперь они у меня все здесь! – К носу советника взметнулся мощный кулак. – Что сделали они для моей Швеции? Отпихивались от датчан, не сумев почти ни разу треснуть им так, чтобы отбить охоту? Кланы грызлись постоянно между собой, отыскивая в сагах, кто древнее и знатнее, и предавали, не задумываясь, свой народ и правителей. Хочу эту девчонку! Плевать мне на Стуре! – Король рубанул кулаком воздух, видимо пожалев, что перед ним не было стола.

– Все равно, Густав, ты сейчас говоришь и ведешь себя, как солдат.

– А я и есть солдат, который должен уничтожать врагов, а после развлечься с хорошенькой девчонкой, которая будет мне рожать детей, пока я луплю всяких датчан и усмиряю своих непонятливых поданных. Солдат, король, учитель – это все я. – Король стукнул в грудь кулаком. – Впрочем, нет. Учитель – это ты, а я ректор университета под названием Швеция. Или вы не лупите своих бездельников школяров и студиоузов, когда они не хотят постигать мудрость учения во благо страны?

– Густав, ее мать Эбба Эриксдоттер – ярая католичка. Дочь наверняка тоже.

– Знаю. – Кивнул король. – Я уже подумал и решил, что в утешение оставлю Эббе католический монастырь. Пусть поклоняются всем своим святым, включая даже папу. Мало того, если им так хочется, то пусть отдают десятину этому прожорливому старикашке в Рим . И хватит, Олаф, – Густав сверкнул глазами, – можешь не продолжать. Я знаю, что ты сейчас начнешь стонать по поводу иностранных принцесс, брак с которыми принесет нам политическую выгоду. – Передразнил он Петерсона. – Довольно с меня принцесс, которых ты мечтаешь в очередной раз подсунуть мне! Одна уже была, хватит! Подарила первенца и удалилась в иной мир, покинув нас и Божий свет. – Ни один мускул не дрогнул на лице короля, напротив, он расплылся в улыбке. – Я хочу добрую, веселую шведскую девчонку, покладистую и породистую, как лошадь. Она нарожает мне кучу сопливых ребятишек. В этой жизни полно случайностей, в том числе и трагических. Возможно всякое, хотя я верю в своего Эрика. Сожалею, что своей хилой статью он явно пошел в мать, но умом, надеюсь, превзойдет меня самого, потому что у него будут лучшие учителя, которых ему обеспечишь ты или твой брат, в чьем ведении наши университеты. Вот скажи, солдат, – Густав неожиданно повернулся и посмотрел на Гилберта, – отстоишь ты свои часы, выполнишь многое другое, что поручит тебе твой капитан, но наступит час, когда ты будешь свободен. Куда ты отправишься?

– К жене, милорд! – Тихо ответил Гилберт.

– О! – Вскричал король. – Как я угадал. Нет, ну надо же! Это знак, Олаф! Я ткнул пальцем в первого попавшегося солдата и угадал женатого. Хотя, клянусь Богом, думал услышать о трактире и шлюхах. – Густав пристально всмотрелся в Гилберта, наморщил лоб, вспоминая. – Постой, кажется я тебя знаю… Ты… Бальфор, воспитанник того доминиканского монаха, что я посылал в Мору разбираться с ведьмами, оттуда ты и привез свою жену? И она была вдовой шведского купца, но сама родом из Московии? Так?

– Все верно, милорд! – Гилберт был поражен отличной памятью короля.

– А еще ты… – Густав внезапно оборвал себя на полуслове. Видимо, король вспомнил о своем разрешении Гилберту говорить по-немецки с покойной королевой Катариной, но передумал произносить это вслух.

– Густав, – вмешался Петерсон, – ты всегда принимаешь решение, посоветовавшись с солдатами? – Гилберт ощутил на себе неприязненный колющий взгляд советника.

Короля уже увлекла другая мысль:

– А что у нас, Олаф, с Московией?

– Московиты готовы подписать продление прежнего трактата. Осенью наши послы отправятся к ним. – Петерсон привык уже к манере короля резко менять тему разговора.

– Это хорошо! Мне не нужны распри с Московией. Мы ведем, и будем вести с ними выгодную торговлю, несмотря на путающуюся под ногами Ганзу. В Московии сейчас правит женщина, вдова их конунга Василия… – Густав хмыкнул, – сам удивляюсь, как ей удается? Хотя, я слышал, она рубит головы, не хуже чем проклятый Кристиан во время «кровавой бани».

– В Финляндии случаются пограничные распри и даже стычки. Линия границ не определена точно, есть спорные территории.

– Финляндия… – задумчиво произнес король, – …медвежий угол. Мне туда пока не дотянуться. Слишком далеко, дел хватает и здесь сверх всякой меры. Но мне не нужна война. Надо отписать фогтам, чтобы были осторожны и не давали конфликтам разгораться. Так вот, мой дорогой Олаф, возвращаясь к солдатам, – Густав вспомнил о них, обнял советника за плечи, увлекая к воротам замка, – солдаты честны. Это вы покинули свои братства и теперь в одиночку плетете интриги, а они сохраняют его и живут по своим законам чести, на весах которой жизнь и, чаще, смерть. Перед лицом костлявой старухи никто не лукавит. Оттого они мне ближе и милее, потому что умрут за меня не задумываясь. Так ведь, Бальфор? – Король на ходу обернулся, прищурился, глянув на Гилберта. Тому ничего не оставалось, как ответить утвердительно:

– Да, милорд!

– Пока ты им платишь деньги, Густав! – Опять язвительно заметил советник.

– Не порти мне настроение своим занудством, Олаф. Деньги, политика, опять деньги, Ганза, Дания, Рим… как мне все это послать к черту? Я хочу, чтоб меня не трогали, крестьяне сеяли и пахали, лесорубы валили деревья, рыбаки ловили рыбу, горняки добывали руду, купцы торговали, и все, все платили бы налоги в казну. А солдаты бы их защищали и получали честно заработанное. Но для этого Швеция должна твердо встать на ноги и внимательно слушать своего короля.

– Но как же без политики, Густав? Ты же видишь, что твоя встреча с датским Кристианом III привела к тому, что он поссорился с Ганзой.

– Я бы с удовольствием прихлопнул бы этого голштинца-датчанина, но несчастье, приключившееся с моей женой, вынудило меня слегка повременить с этой задумкой. Ведь Кристиан женат на сестре покойной Катарины. – Король откровенничал, даже не стесняясь собственной охраны. – Но мне удалось дать ему хорошую оплеуху руками ганзейцев, раскрыв их поддержку его противника Кристофера Ольденбургского. Теперь он начнет с ними войну, а я сразу прихлопну их расплодившиеся по стране конторы, и конфискую все в свою пользу и прощу им свои долги! А заодно и пресеку их торговлю с Московией, они нам сильно там мешают. Я долго терпел, и мои руки были связаны их золотом, точнее моим золотом, которое они из меня выкачивали. Скоро я верну все назад! – Петерсон даже остановился и, чуть отстранившись, изумленно посмотрел на короля.

– Густав… – оторопело произнес советник, – …но долги надо отдавать…

– Да, да! Но только не этим хитрым пройдохам из Ганзы. Они уже достаточно нажились на мне. – Густав похлопал его по плечу. – И ты это называешь политикой? Это война, Олаф, дело солдатское и ее выгоды! Потому Швеция и должна слушать своего короля-солдата, а не каких-то там Стуре и прочие кланы, королева должна рожать детей, а Густав править! Чему там учит Лютер? Верой спасется народ? Правильно! Верой в меня и Господа! – Король опять увлек советника за собой и продолжил:

– Отправляйся-ка ты к матери Маргарет и договорись обо всем!

– Почему я, Густав? Эбба Эриксдоттер – знатная дама и пожелает ли она беседовать с сыном кузнеца, человеком низкой породы, как считают многие из них? К тому же я сторонник Реформации, а она католичка!

– Но ты же утряс все в Лауэмбурге с Катариной, а там был целый герцог этого вшивого германского лоскутка, хоть и состоявший в родстве с датчанами!

– Я был официальным посланником шведской короны, и мое происхождение было глубоко запрятано под дипломатическим статусом.

– Так придай себе его снова. И потом, ты советник и посланник короля. Неуважение к тебе – оскорбление меня, не думаю, что кто-то, даже набожная Эбба, моя троюродная сестра, рискнет вызвать мой гнев, тем более, когда ей предлагают сделку для души – Маргарет в обмен на монастырь! Что даст ее дочери и ей самой этот Стуре? Я просто прикрою ее обитель, где она оплакивает своего мужа, чья голова отлетела в один день с головой моего старика в сотне локтей отсюда. И где она будет молить Господа о том, что им там, – он задрал вверх толстый палец, – было уютно, как в родовом замке?

Гилберт еще раз вздохнул полной грудью солоноватый воздух – пора было возвращаться, еще раз пройти мимо замка и, свернув налево в город, поспешить домой к жене, к детям. Поторапливая его, внезапно начался сильный дождь – предвестник надвигавшейся бури. Крупные капли забарабанили по доспехам и шлему. Гилберт запахнул плащ, повернулся, и серая громада замка нависла над ним. Ему снова надо было миновать пару немецких ландскнехтов, что так неприязненно посмотрели в его сторону, когда он направлялся к берегу. Особенно один, высокий, чернобородый, так и сверкнул ненавидяще глазами, что-то шепнув наверняка оскорбительное в адрес англичан своему малорослому товарищу, совсем малорослому с типично немецким круглым пивным брюхом. Тот закивал головой в знак согласия. Ветер дул от моря и Гилберт не расслышал слов немца. Но ни один из них не шелохнулся в его сторону, значит, драки затевать они не собирались – хватило ума сообразить, что они стоят на часах у главных ворот замка.

Да и сейчас им было не до него. Немцы с интересом наблюдали, как к ним приближалась, чуть приволакивая ногу, одинокая женщина в темном одеянии. Возраст ее было не определить из-за низко наклоненной головы, закутанной в черный платок. Гилберт слышал, как коротышка спросил чернобородого:

– Куда ее несет, Хорст?

– Какая-то нищенка из провинции. Небось, первый раз в Стокгольме. Заблудилась и не знает, куда идет на свою беду. Судя по походке стара и уродлива, а жаль, можно было бы поразвлечься! – Плотоядно, но с явным сожалением, откликнулся бородач.

– Где? Прямо здесь?

– Зачем! Ты бы, Отто, на часах остался, а я заволок бы ее в караулку… Потом поменялись ролями…

– Halt! – Отто поднял свою алебарду и, перевернув в воздухе, тупым концом толкнул женщину в грудь. Удар был силен. От неожиданности и боли она пошатнулась, на мгновение потеряв равновесие, отчего взмахнула руками, как подбитая птица, но удержалась, застыв на месте и силясь поднять склоненную набок голову, чтобы посмотреть на солдат.

– Куда тебя несет, оборванка? – Презрительно сплюнул ей под ноги чернобородый Хорст. Ей удалось чуть повернуть к ним лицо, глаза женщины широко распахнулись, вспыхнули, казалось, она узнала кого-то из этих двоих, но тут же голова снова опустилась, и тихим голосом она произнесла:

– Я хотела бы видеть кого-нибудь из английских солдат… если это возможно, господа. – Ее дрожащая рука протягивала немцам монету.

– Ты хотела сказать из английских собак? – Зло выкрикнул Отто, продолжавший упираться древком в ее грудь. Чернобородый наклонил голову, стараясь снизу заглянуть женщине в лицо:

– Сдается мне, я где-то тебя уже видел… И ты совсем не старуха… – Произнес он в задумчивости.

– Да пошла она со своими погаными англичанами! – Взъярился другой, видимо имеющий особые счеты с парнями из отряда капитана Уорвика. Его белесое, усыпанное веснушками лицо раскраснелось. Толстые губы кривились от злости. Он снова с силой ударил женщину тупым концом алебарды, так, что на это раз она не удержалась на скользких от дождя булыжниках и упала прямо в черную лужу. Острая боль в груди заставила ее скрючиться. Она лежала неподвижно, стараясь превозмочь ее, не обращая внимания ни на холод зловонной воды, ни на пробегавших неподалеку крыс. Нужно было собраться с силами и подняться на ноги.

Гилберт слышал их разговор и ускорил шаг. Спускать с рук немцам их оскорбительные замечания было нельзя, тем более, что женщина искала кого-то из его товарищей, хотя, затевать свару у ворот замка тоже было не с руки, тем более, что в карауле наверняка сидели еще ландскнехты, но другого выхода он не видел.

– Хох! Пусть валяется в грязи, как ее дружки – английские свиньи! – Отто был рад, что хоть таким способом досадил ненавистным англичанам.

– А ты не боишься оказаться там же, коротышка, и вылакать языком всю лужу до дна? – Оглушительно рявкнул Гилберт, совершенно неожиданно появившийся из-за спин ландскнехтов. Немцы вздрогнули, моментально развернулись, разинув рты от изумления.

Рука Гилберта была уже на рукояти меча, лезвие выдернуто наполовину, показывая немцам, что освободится от ножен полностью раньше, чем это сделают они. Первым пришел в себя чернобородый Хорст. Он не сводил сузившихся глаз с противника, по лицу поползла недобрая усмешка, губы прошептали:

– Scheisse!

Рука опустилась на рукоять меча, но оружие оставалось в ножнах. Низкорослый пузатый Отто пребывал в молчаливом оцепенении. Гилберт понимал, что сейчас преимущество на его стороне. Главный и серьезный противник это чернобородый, но он не спешит начинать бой. Алебарда коротышки упиралась в булыжную мостовую, но Гилберт знал, что как только древко пойдет на разворот, ему придется начинать: сначала нанести удар по чернобородому, целя ему в голову, и моментально, с разворотом туловища, обернуться ко второму – или отражать его алебарду, если он окажется слишком шустрым и успеет ее перехватить, или наискось рубить плечо. Напряжение возрастало с каждой секундой. Гилберт видел даже, как задергалась щека Хорста под черной густой бородой, а глаза немца превратились в крошечные пылающие угольки. Еще немного и взвизгнет сталь, освобожденная противниками от ножен, и первая кровь брызнет на мокрые булыжники мостовой, смешавшись с дождевыми потоками и грязью.

– Эй, Гилберт! Проблемы? – Вдруг послышалась английская речь. Старые друзья – Томас и Дженкинс вынырнули из полумрака арки замковых ворот. Вмиг оценив ситуацию, они ускорили шаг, а заодно, приближаясь, выхватили на ходу мечи. Хорст быстро оглянулся назад, англичане перекрывали собой дорогу к караульному помещению, следовательно помощи ждать оттуда не стоило, перевес был полностью на их стороне. Он снова посмотрел на Гилберта, многозначительно ухмыльнулся в бороду:

– Deyvel! – качнул головой, даже подмигнул, мол, свидимся еще, и, отпустив рукоять оружия, перенес руку на плечо не пришедшего до сих пор в себя Отто, потянул его, отступая вдвоем назад, одновременно освобождая дорогу англичанам и чуть склонил насмешливо-почтительно голову:

– Ernveste ritter und fraw von der adell…

Когда Томас и Дженкинс поравнялись с Гилбертом, немцы были уже на безопасном расстоянии, сделав некий полукруг и продолжая потихоньку смешаться к воротам замка, к двери, ведущей в караул.

– За подмогой, что ли пошли? – Томас внимательно провожал их взглядом.

– Вряд ли! – Мотнул головой Гилберт, также наблюдая за ландскнехтами. – Не осмелятся. Нас трое.

– Сзади еще идут наши. – Спокойным голосом произнес Томас, уже убравший меч обратно в ножны.

– Вот-вот, думаю, они это понимают. – Гилберт тоже вогнал клинок и повел плечами, сбрасывая напряжение.

– Я присмотрю пока за ними. – откликнулся Дженкинс.

– Что произошло? – Поинтересовался Томас. – Прицепились?

– Не ко мне. – Гильберт вспомнил о женщине и повернулся к ней. Несчастная медленно поднималась из грязной лужи. – Вот она спрашивала кого-нибудь из нас. – Он быстро подошел ближе и помог женщине встать на ноги. Вся ее одежда намокла, болела грудь от удара древком, горели ссадины на коленях и локте от падения, но она нашла в себе силы хрипло прошептать, не поднимая лица, укрытого сползшим платком и выбившимися из-под него волосами:

– Мне нужен кто-нибудь из английских солдат короля Густава.

– Мы – англичане. Спрашивай, кто тебе нужен. – сказал Гилберт с состраданием смотря на нее.

– Мне нужен кто-нибудь, кто несколько лет назад ездил в Мору с доминиканским монахом накануне восстания. – Чуть погромче произнесла она.

Гильберт встревожено переглянулся с Томасом. Последний быстро нагнулся и снизу внимательно всмотрелся в лицо женщины, после чего распрямился, покачал головой и, взяв Гилберта за локоть, негромко спросил:

– Ты знаешь кто это?

– Нет, конечно. Откуда, Томас? Она лишь упомянула Мору, что всколыхнуло не очень приятные воспоминания.

– Они станут хуже, когда ты узнаешь кто она! Зря ты за нее заступился… – Солдат понизил голос до шепота и отвел взгляд в сторону.

– Не тяни, дружище, выкладывай, ты, что знаешь ее?

Томас кивнул и посмотрел в глаза Гилберту:

– Это дочь той старухи, что мы вздернули на воротах. Помнишь мальчишку, что увязался с нами? Это его мать, которую мы тогда пощадили по просьбе отца Мартина! Это она со своей старухой сделала все, чтоб твою Уллу отправили на костер из-за денег ее бывшего мужа. – Томас повторил. – Зря ты вмешался… не мы тогда, так немцы б сейчас ее… – солдат не договорил фразы, опустил голову. – Пошли, пусть остается, где хочет! – Он потянул Гилберта за плащ.

Гилберт медлил. Память вдруг вспыхнула распятой белизной обнаженного женского тела, проступившего из смрадного черного тумана застенка, струящейся по нему ярко-алой кровью… Он бы убил в тот момент любого, кто был причастен к страданиям Любавы. В тот момент да! А сейчас…? Известие о казни семьи, виновной в случившемся, тогда было им воспринято с радостным мимоходным безразличием, отметившим лишь заслуженность возмездия для человеческой подлости, ибо вся сила переполнявших его чувств воплотилась в одно единственное устремление хоть как-то облегчить боль и страдания любимой.

Гилберт перевел взгляд на женщину. Она по-прежнему стояла посередине лужи, нахохлившись, как мокрый воробей. Потоки воды стекали по ее насквозь промокшей одежде, из-под черного платка, съехавшего на лоб и почти полностью скрывавшего ее лицо, пробивался взгляд, скорбный и молящий о помощи. Что может чувствовать человек, внезапно встретивший на пути того, кто когда-то причинил страшную боль дорогим ему людям? Заслоненная счастьем нескольких лет жизни, наполненных любовью и радостями, боль растворилась в песках времени, и даже напоминание о ней казалось чем-то выдуманным, случившимся не с ними, а с кем-то другим. Поэтому Гилберт не мог ответить сам себе на этот вопрос. В нем не было ненависти к этой женщине. Значит ли это то, что он простил ее? А Любава – Улла? Гилберт вспомнил, как однажды, еще до свадьбы, у них зашел разговор о той семье из Моры, и он даже упомянул о казни, совершенной Томасом и Дженкинсом, но она лишь вздохнула, обернулась к иконе Богородице, перекрестилась и прошептала:

– Бог им судья! – Гилберт даже не понял, кого Улла имела тогда в виду – его друзей или тех родственников покойного мужа, но переспрашивать не стал, чтоб не бередить душевную рану любимой.

Почему, спустя столько лет, эта женщина сейчас оказалась в Стокгольме и ищет именно англичан?

– Подожди! – Гилберт покачал головой и отвел руку Томаса. – Надо узнать, что привело ее сюда?

– Какая разница? – Пожал плечами англичанин. – Брось ее, парень!

Но Гилберт уже решил выслушать странницу. Томас нахмурился:

– Послушай, если ты упрямо хочешь о чем-то ее спросить, то лучше это сделать где-то в другом месте. Скажи, чтоб отошла с тобой в сторону. Не забывай, немцы у нас за спиной, а наши парни не торопятся выходить в город из-за дождя. Если мы и дальше будем торчать здесь втроем, то они могут осмелеть и вызвать себе подмогу.

Предложение было разумным. Гилберт обратился к женщине:

– Ты сможешь идти?

Та закивала послушно головой в ответ.

– Нужно отойти на Эстерлонггатен или к Стуркюрка. Здесь небезопасно находиться.

Женщина снова кивнула и, сильно прихрамывая, медленно вышла из лужи. Было заметно, что каждое движение причиняет ей боль и хромота ее вызвана давнишней травмой, а не сегодняшним падением.

– Она что калека? – Тихо спросил Гилберт Томаса. Солдат пожал плечами:

– При нашей последней встречи, она ей не была. По крайней мере, мы до нее пальцем не дотрагивались.

– Увидимся! – Гилберт махнул на прощание товарищу, взял женщину под руку и стал уводить прочь от замка. Томас смотрел им вслед и осуждающе качал головой. В его спину ткнулся Дженкинс, все это время не сводивший глаз с немцев:

– Куда это Гилберт ее потащил? – Поинтересовался он.

– Не знаю! Но мне это не нравится! – Буркнул в ответ Томас.

– Кто она такая?

– Та, чью мать мы с тобой повесили в Море!

– Святой Томас! Вот это дела! – Глаза Дженкинса округлились от изумления, он даже сдвинул шлем на затылок, не взирая на дождь, и потер себе лоб, словно не веря услышанному, словно ему объявили о ком-то, воскресшим из мертвых.

– Пошли отсюда, приятель, пока насквозь не вымокли! – Томас хлопнул его по плечу, увлекая за собой. – Если мы сейчас не выпьем, как следует, то точно подцепим какую-нибудь лихорадку.

Дженкинс поспешил за товарищем, направившемуся к ближайшему трактиру. Солдат бормотал себе что-то под нос, при этом несуразно размахивая руками. Он ничего не понимал.

Даже опираясь на протянутую руку Гилберта, женщина передвигалась с трудом, хоть он и умерил размашистый солдатский шаг. Она старалась быстро подтянуть больную ногу, затем поскорее перенести тяжесть тела на другую, не обращая внимания на дикую боль в бедре, и так шаг за шагом. Дождь не прекращался, но пока они двигались к церкви, Гилберт успел рассмотреть ее повнимательнее. Помимо хромоты у нее была явно повреждена шея, отчего голова была постоянно наклонена в сторону, и несмотря на все ее старания выпрямить, женщина смотрела вбок.

– Такие раны наносятся только оружием. – Профессионально отметил про себя Гилберт.

Русые волосы мокрыми прядями выбились из-под платка и закрывали ей лоб и глаза, отчего она беспрестанно пыталась свободной рукой их убрать, запрятать обратно. От холода и дождя она хмыкала покрасневшим заострившимся носиком, но даже несмотря на потеки грязи после купания в луже, ее лицо выглядело довольно свежим и даже миловидным, от быстрого шага и озноба сквозь грязно-серую белизну лица на щеках даже проступил румянец.

Гилберт обдуманно вел ее в церковь Стуркюрка. Во-первых, здесь можно было укрыться от дождя, во-вторых – от лишних глаз. В этот час в церкви никого не должно было быть. Уходя из замка, неподалеку от королевских покоев, он столкнулся с Олафом Петерссоном, которого почему-то не видел на свадьбе. Магистр как всегда скользнул неприязненным взглядом и ответил на приветствие солдата чуть заметным надменным кивком. За спиной он услышал голос часового:

– Король затребовал вас, магистр, к себе, и приказал ждать столько сколько потребуется!

Гилберт подумал, что ожидание может затянуться, поскольку первой на очереди у короля была его молодая жена, а магистру Петри придется подчиниться воле Густава. Так что время у них есть.

Железная ручка Стуркюрки чуть скрипнула при нажатии, но крепкие петли тягуче и бесшумно отворили массивную дверь, пропуская их внутрь. Полумрак огромного зала встретил их теплом и столь желанной сухостью. Слева располагалась огромная каменная чаша со святой водой, но Гилберт направился сразу в правый, наименее освещенный угол церкви. Он усадил ее на дальний край длинной скамьи, сел рядом, повернувшись к ней, и произнес:

– Мне сказали кто ты! А знаешь ли ты, кто я?

– Нет, господин. – Ее лицо было направлено в сторону, но блестящие глаза, хоть и искоса, смотрели прямо на него.

– Я – англичанин и был тогда в Море, а еще я – муж той женщины, которую пытали, а потом собирались сжечь на костре по ложному обвинению, состряпанное твоей матерью и тобой!

– Боже! – Женщина охнула. Она сползла со скамьи на пол, опустилась сперва на колени, потом просто рухнула камнем вниз, головой коснувшись сапог Гилберта, орошая их хлынувшими потоками слез.

– Прекрати! – Он подхватил ее и поднял, удивившись, какой легкой было ее тело.

– Нет! – Она сопротивлялась и старалась вновь упасть на пол. – Я не имею права разговаривать с вами стоя за все содеянное нашей семьей. Всю оставшуюся жизнь я буду просить Господа, Пресвятую Деву Марию и вас о прощении. Если Всевышний оставил мне жизнь то только лишь для этого, и для того, чтобы я могла попытаться найти свое сына и хотя бы в последний раз взглянуть на него.