Текст книги "Проклятие рода"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 80 страниц)

Гилберт понял, что чернобородый Хорст серьезный противник. Его меч был намного длиннее, он легко менял угол атаки, ловко прикрывался щитом, стараясь немедленно нанести ответный удар, отражать который было сложнее. Волнистая сталь фламберга постепенно разрубала щит Гилберта, эта особая форма давала немцу еще одно преимущество – при отражении удара меч англичанина вяз в волнах, скольжение прямого клинка замедлялось. Бальфор знал насколько опасен это меч в бою, особенно при ранении. Обычно, никто не выживал ни после рубленных, ни после колотых ран. Этот меч был, как пила, разрезающая плоть и кости. Но все-таки слабое место у немца было. Нет, в отличие от Отто, Хорст позаботился о своем наследстве и его пах был прикрыт заметно выпирающим гульфиком, который должен был подчеркивать выдающиеся анатомические достоинства его владельца. Но те же доспехи были его слабым местом. Они защищали ландскнехта, они и мешали ему.

Один раз Хорсту удалось дотянуться кончиком меча до стального наплечника Гилберта, рассечь его и даже повредить кожу. Бальфор видел, как вспыхнул торжествующий огонек в глазах врага. Напрасно. Царапина была несущественная и почти безболезненная, извернувшись Гилберту удалось нижним ударом отбить вверх опасное лезвие. Зато теперь он знал точно, куда нанести решающий укол. При замахе руки доспехи ландскнехта оставляли незащищенной подмышку. Податься назад. Выманить его. Заставить двигаться, атаковать. Шаг, еще шаг назад.

Хорст вскидывает руку с мечом вверх, увеличивая замах для большей силы удара. Раздразнить. Ободрить. Ложно подставить себя. Резкий разворот, на мгновение показать ему спину и… выпад. Слева и вверх. Есть!

Страшный фламберг вываливается из ослабевших пальцев, а рука, только что собиравшаяся обрушить смертоносное оружие на врага, плетью падает вниз. Второй рукой, еще удерживающей щит, ландскнехт пытается зажать рану. Он не сводит пылающих ненавистью глаз с Гилберта. Но внешне само спокойствие. Он готов к смерти.

Гилберт отступает назад, до тех пор пока не упирается в Бенгта. Мальчик шепчет ему:

– Мы победили! Их надо добить?

– Нет! – Мотает головой Гилберт. Во рту все пересохло, язык еле ворочается, голос хрипит. – Пусть убираются. Они свое получили. – Он говорит достаточно громко, чтобы слышали все.

Хорст уходит первым, не обронив ни единого слова, а лишь отшвырнув ставшим ненужным щит, нагибается и подбирает здоровой рукой свой страшный меч и тут же снова зажимает рану. Его конь, повинуясь молчаливому сигналу хозяина, следует за ним. Двое других – один целый и невредимый, другой с разбитым лицом, боязливо озираясь на Гилберта и Бенгта, направляются к третьему – Вальтеру, у которого рассечена голова, и подхватив его, несут к лошадям. Вальтеру совсем плохо, видимо он без сознания, ноги волочатся по траве. Закинув его поперек седла, сами садятся верхом и, взяв за поводья лошадь с раненым, немцы покидают поле сражения.

В лесу остаются лишь Гилберт, Бенгт, бездыханный Отто и три лошади.

– С победой, сынок! С первым настоящим крещением мечом! – Гилберт обнимает пасынка за плечи, прижимает к себе.

– Поделом им! – Мальчишка бурчит в ответ. Гилберт чувствует его дрожь и успокаивающе похлопывает по спине.

– Только матери ни слова! – Предупреждает Бенгта.

– Конечно! А скажи мне, отец, почему ты просил их выпустить меня. Ты что не доверял или боялся за меня, что я подведу тебя?

– Эх, Бенгт, Бенгт…, – укоризненно покачал головой Гилберт, – ты забыл все, чему я учил тебя…

– Ну не все! – Мальчишка упрямо качнул подбородком в сторону трупа коротышки. – Так почему?

– Потому что…, принеси-ка сначала напиться. – Гилберт послал Бенгта к собственным лошадям, где была фляжка с водой. Пока мальчишка бегал, он устало подошел и опустился на траву у подножия дуба, откинулся, прижимаясь спиной к шершавой коре лесного великана. Напившись, он протянул фляжку Бенгту и пока тот жадно глотал воду, продолжил. – Что я тебе говорил? Нужно, прежде всего, изучить противника. Для этого годится все, в том числе и разговор с ним. Драться с тобой опытному солдату бесчестье, потому что ты – ученик. Когда человек понимает, что он поступает бесчестно, что это публично провозглашено, об этом знают теперь все, какой бы он не был грешной скотиной по жизни, исчадием ада, как эти ландскнехты, внутри он осознает свою неправоту, и это уже дает нам преимущество, ибо он пребывает в ослеплении от собственной ярости и гнева, ему остается одно единственное средство – убить нас. Но мы вывели его из равновесия. Уже неплохо! Во-вторых, если б они все-таки тебя выпустили, ты бы отправился в замок к Уорвику или Дженкинсу и привел бы подмогу, а мне оставалось лишь только продержаться некоторое время.

– Ты думаешь, что я тебя бы оставил? – Перебил его Бенгт с пылающими от возмущения глазами.

– Солдат, ты бы ослушался приказа? – Вопросом на вопрос ответил ему Гилберт и строго посмотрел на мальчишку. Тот виновато опустил глаза. – За время нашей непродолжительной беседы, я успел оценить оружие немцев и сделал вывод, что самым серьезным противником будет этот чернобородый. Так и оказалось. А дальше мы сделали все правильно. И ты – молодец. Отличная работа. Один удар и одним противником стало сразу меньше. – Он кивнул в сторону Отто. Бенгт зарделся от похвалы.

– А почему мы не перебили их всех? – Мальчишка задал последний, мучавший его вопрос.

– Ты же хочешь стать рыцарем? Разве рыцари добивают беззащитных раненых?

– По-моему это относится к честным поединкам! Если враг поступает бесчестно, то следует ли соблюдать правила? Они – не рыцари. Немцы – злобные, бешеные собаки. А что делают с бешеными собаками? Их убивают, пока они не покусали людей.

– То есть, ты предлагаешь стать такими же, как они? Бешеными псами, не знающими ни пощады, ни милосердия? А чем же тогда мы будем отличаться от них?

– Они поправятся теперь и будут мстить! – Мальчишка не сдавался.

– Не думаю. – Откликнулся Гилберт, хотя насчет чернобородого Хорста он и сам был не уверен. Такие не останавливаются. – Слух о нашей схватке неминуемо дойдет до короля. Хоть он и не одобряет стычек между своими солдатами, но не в нашем случае – пятеро против двоих. Немцы явно напали на нас и даром им это не прошло. Мы защищались! Еще не известно, что решит король Густав.. Кстати, ты обратил внимание на особую форму меча у этого чернобородого?

– Да! – Кивнул Бенгт. – Никогда таких не видел.

– Страшное оружие… – Покачал головой Гилберт. – Парни рассказывали, что наемников с таким оружием даже не берут в плен. Убивают на месте.

– Почему?

– Этот меч – фламберг чрезвычайно опасен. Рана, нанесенная им почти всегда смертельна, а изготовить такой меч стоит весьма дорого. Значит, владелей не поскупился ради того, чтобы только убивать, а не просто побеждать противника. Таким, как он, пощады не дают.

– Но ты же пощадил его!

– Да, но при всем этом, он – не враг, ибо мы служим одному королю. Если бы мы встретились в сражении, то я бы не стал его щадить. А если б мы с тобой перебили их всех, то, во-первых, нас могли обвинить в предумышленном убийстве солдат короля, а во-вторых, что бы послужило лучшим доказательством твоей отваги, как не наша победа и ее живые свидетели? – Гилберт тем временем снял с себя наплечники, панцирь, прикрывающий грудь, стянул верхнюю одежду и осмотрел порез на плече. Царапина была довольно глубокая и кровоточила. – Прогуляйся-ка, Бенгт, еще раз к лошадям. В моей сумке должна быть склянка с настойкой из овса и можжевельника и чистые тряпки. Надо все-таки перевязать плечо. С немецким мечом лучше не шутить.

Мальчик тут же бросился исполнять просьбу. Вернувшись, спросил с опаской:

– Думаешь, он мог быть отравлен?

– Нет. – Усмехнулся Гилберт. – До этого дело не дошло. А вот, как часто хозяин меча чистит клинок, после того, как пускает в ход – неизвестно. Нет опаснее, чем получить ранение, даже пустяковую царапину вроде моей, от грязного оружия. В засохшей крови есть трупный яд, от которого не спасет никакое снадобье. Поэтому я обеззаражу плечо этим настоем, что наши парни изготавливают для таких случаев. А ты меня перевяжешь.

Гилберт обильно полил ранение принесенной жидкостью, чуть поморщился от боли, оторвал кусок от свернутой в узкий рулон материи, что принес Бенгт, намочил его и приложил к плечу.

– Перевязывай! Заодно поучишься, как это делают. Наматывай крепко, чуть наискось, это остановит кровь, но рука должна двигаться. Вот так! Правильно! Конец засунь под нижний слой, чтобы не размоталась повязка. Отлично. Молодец. Теперь помоги одеть все обратно.

Покончив с врачеванием и приведя себя в порядок, Гилберт поднялся на ноги.

– Пора возвращаться. Ты сразу домой, а я в замок, отведу коней, заодно и ту, что досталась в трофеи от этого… – Кивнул на труп ландскнехта. – Матери ни слова. Ты обещал!

– Конечно, отец!

На обратном пути Бенгт несколько раз принимался рассказывать отчиму, как его атаковал коротышка Отто, как ему удалось отбить алебарду и нанести свой собственный удар. Гилберт улыбался, несколько раз повторил, – Молодец!, – но мысленно он уже ругал себя:

– Наверно, Бенгт был прав. Я сделал глупость, что оставил в живых этого Хорста. Трое других не в счет. А этот немец действительно опасен… Не для меня, для Бенгта. Одно дело убить солдата, другое – обычного мальчишку. Подобное ландскнехтам сплошь и рядом сходит с рук.

Выручил король Густав.

– Мне доложили, Бальфор, о том, что пьяные немцы устроили потасовку с тобой и твоим учеником.

– Вот как! Они представили это все, как пьяную драку. – Подумал Гилберт, но молчал, почтительно слушая короля.

Вмешался старина Уорвик:

– Из пятерых нападавших двое серьезно ранены, а один убит, прошу заметить, милорд! И убит именно учеником!

– Почему вы не перебили их всех, Бальфор? – Король хитро прищурился.

– Потому что это ваши солдаты, милорд. Мы сделали лишь все зависящее от нас, чтобы их успокоить. Смерть одного из них, ранения других – вынужденная необходимость. Отбирать жизнь ваших солдат – наносить ущерб вам, милорд. – Гилберт почтительно склонил голову.

– Хороший ответ, капитан! – Король развел руками и задумчиво покачал головой. – Виновных я приказал наказать, но не казнить, при условии, что при первой возможности они будут искупать вину кровью. Иначе веревка им обеспечена. А твоего ученика… Как зовут? – Король чуть наклонился к Гилберту.

– Бенгт. Бенгт Бальфор, милорд.

– Лет ему?

– Пятнадцать, милорд.

– Отлично! Ты зачислишь его в свой отряд. – Гилберт переглянулся с Уорвиком. Старый капитан одобрительно подмигнул ему. – Пусть числиться не солдатом, а учеником, – продолжал Густав, – но я буду ему платить треть солдатского жалования.

– Позвольте сказать, милорд? – Опять вмешался Уорвик.

– Валяй, старина! – Король был настроен благодушно.

– Гилберт Бальфор – капитан и отвечает за охрану принца Эрика. Не сделать ли вам его рыцарем, милорд?

– Рыцарем? – Переспросил Густав, по обыкновению вцепившись в бороду. Это всегда помогало королю думать. Помолчав немного, Густав вынес свой вердикт. – Сделаю. Но не сейчас. Ты, Бальфор, рисковал жизнью ради себя, а не своего короля или Эрика. Я уверен, что если представится такой случай, ты не будешь раздумывать, и выполнишь свой долг. И я тут же сделаю тебя рыцарем. Даю слово короля!

– Милорд! – Два капитана склонили головы.

– Хитрец Густав! – Усмехнулся Уорвик, когда за ними закрылись двери королевских покоев. – Торгуется во всем, не хуже ганзейских пройдох. Я знаю, что наши парни не против твоего сына, но он должен в совершенстве овладеть нашим языком. Впрочем, общаясь с ними, это будет проще. Да! Самое главное! Лук! Он должен стрелять из лука, как настоящий англичанин. Не научишь – заставлю прогнать из нашей гвардии! Ты меня знаешь, Гилберт! – Капитан погрозил пальцем.

– Сэр! – Бальфор улыбнулся ему в ответ. – Он постарается. И я тоже!

Глава 5. Каждый выбирает свой путь и конец этого пути.

Из двух имеющихся пушек одна разорвалась сразу же. При первом выстреле. Ее осколками перебило с десяток человек. Из второй послали в крепость несколько каменных ядер, большая часть которых упала в лагуну, не долетев до стен Стегеборга. Два ядра все-таки достигли цели. Одно с ужасным грохотом оставило добрую отметину – трещину на серовато-желтой стене, другое, пролетев рядом с белым истуканом донжона, торчащего посреди каменной громады замка, обрушилось на крышу внутренних построек, и судя по крикам, которые там поднялись, нанесло значительные разрушения. Стегенборг огрызнулся в ответ серыми клубами дыма собственных пушек. Ядра со свистом перелетали через протоку и плюхались рядом с осаждавшими, кое-кого даже зацепив. Часть крестьян, сломя голову, бросилась бежать в близлежащую сосновую рощу.

Человек невысокого роста, в черном кафтане геттингенского сукна, в высоких сапогах, с мечом на перевязи и черной широкополой шляпе, стоявший неподалеку от единственного исправного орудия, проводил их печальным взглядом. Рядом с ним располагалась группа вооруженных крестьян, настороженно следившим за каждым выпускаемым из замка ядром.

– Дайте арбалет и стрелу. – Обратился человек в черном к ним.

Получив требуемое, он скинул шляпу на землю, мотнул головой чтобы не мешали длинные светлые волосы, зарядил арбалет, несколько мгновений высматривал подходящую мишень, нашел ее, прицелился и спустил тетиву. С жужжанием пчелы стрела ушла в сторону замка. Все видели, как неосторожно выглянувший из-за каменного зубца воин всплеснул руками и завалился на спину.

– Вот так! – Сквозь зубы произнес стрелок.

– Браво, Нильс! – Раздались восторженные крики.

Стрелок спокойно подобрал шляпу, несколько раз потрепал ее по коленям, отряхивая от пыли, аккуратно водрузил обратно на полагающееся место, арбалет закинул на плечо и обратился к рукоплескавшим.

– Для штурма нужно много лодок. Их у нас нет. Поэтому оставляем здесь пушку и людей в количестве, достаточном для продолжения осады. Пусть сидят и ждут, что крепость сама откроет ворота. Штурма не будет! Мы с основными силами двигаемся к Чусе, чтобы достойно встретить королевское войско, которое сейчас туда направляется. Коня мне!

Приказание было немедленно исполнено, и человек в черном, не расставаясь с арбалетом, легко поднялся в седло и поехал прочь. Меньшая часть крестьян расползлась по берегам лагуны, принялась обустраивать лагерь и разводить костры. Остальные густой серой массой, отливавшей всполохами осеннего солнца в лезвиях пик и алебард, потянулись за своим вожаком. В безветренном, чуть мглистом от воды воздухе поднимались первые дымки от костров, превращаясь в серо-черные грибы.

– Мы выступаем завтра на рассвете! – Гилберт забежал на часок к Улле сообщить новость.

– А Бенгт где? Он с вами? Что случилось? – Забросала его вопросами встревоженная жена.

– Восстал Смоланд, его собираются поддержать бонды соседних провинций. Бенгт остался в замке. Он помогает подобрать латы и вооружение для маленького принца Эрика.

– Пресвятая Богородица! – Перекрестилась Улла. – Наш король совсем спятил и тащит мальчика на войну?

– Именно так. Это его личное пожелание. Густав объявил, что Эрик с малых лет должен знать все прелести воинского ремесла. Король считает, что принц слишком много времени уделяет наукам.

– Боже, но он еще совсем ребенок! – Она всплеснула руками.

– Девять лет. – Гилберт пожал плечами. – В конце – концов, королю виднее. Это его сын.

– Но наш Бенгт…

– Бенгту шестнадцать. Он уже солдат короля и обязан подчиняться приказам. А я не просто его отчим, я его капитан.

– Я прошу тебя, Гилберт, не отпускай его от себя ни на шаг! – Взмолилась Улла.

– Конечно, дорогая. – Он обнял, нежно поцеловал жену, чуть отстранился и внимательно посмотрел на нее. Она совсем не изменилась с той самой их первой встречи. Чуть-чуть морщин, которые появлялись, когда она хмурилась. Но, скорее это был не возраст, а переживания, что выпали когда-то на ее долю. Ведь он спас ее! Конечно, не без помощи отца Мартина, но он всегда знал, что, не раздумывая, отдаст жизнь за нее, за Бенгта, за дочь Аннику.

– Что там в Смоланде? – Улла не могла успокоится.

– Восстали бонды. Во главе с каким-то Нильсом Дакке. Они прячутся в густых лесах и всегда нападают внезапно и также внезапно исчезают. Как сквозь землю проваливаются. Еще бы! Им знакома каждая тропинка, каждое болотце. Король бросает на них немецких ландскнехтов, они уходят в лес и не возвращаются оттуда, словно их утаскивают волки. Мятежников так и прозвали «лесные воры».

– Но почему в этот раз Густав берет с собой всех? Когда восставала Даларна англичан оставляли в замке. Я беспокоюсь за Бенгта! – Призналась жена.

– А обо мне ты не беспокоишься? – Гилберт громко рассмеялся.

– Ах, любимый, конечно беспокоюсь. Но когда я знаю, что с тобой рядом Уорвик, Дженкинс, Томас и остальные друзья, мне как-то легче это все пережить.

– Можно подумать, что Бенгт не с ними!

– Да, прости, дорогой, я совсем забыла.

– Ты забыла, что он не мальчик уже, что он… – Тут Гилберт прикусил язык, чуть не проговорившись о поединке с ландскнехтами, из которого они с Бенгтом вышли победителями. Улла этого бы никогда ему не простила.

Реформы Густава набирали ход, ужесточались. Король окружил себя советниками – немцами, которые теперь в старой доброй Швеции настраивали все на свой лад. Их замыслы централизовать все и вся находили полную поддержку короля. Помимо власти и безоговорочного подчинения своих подданных, Густав лез буквально во все стороны их жизни – когда сеять, когда жать, когда молотить, когда варить пиво. Еще немного и страна должна была бы подниматься и ложиться спать строго по королевским указам, сочиненным бойкими немецкими юристами – Конрадом фон Пюхго и Георгом Норманом. Да, да, именно тем самым Норманом, который посредством пастора Веттермана был призван в качестве воспитателя юного кронпринца Эрика. Но честолюбивого выходца с острова Рюген эта роль не устаивала. Он видел себя гораздо выше – рядом с королем, а не малолетним принцем. Вовремя подвернулись возвращавшиеся из Виттенберга новоиспеченные магистры богословия – Мартин Тейтт и Микаэль Агрикола…, господин Нортон уже замолвил словечко перед Густавом, оставив первого вместо себя воспитателем маленького Эрика, второго отправив в Турку ректором кафедральной школы, а сам превратился в королевского советника. И здесь его интересы столкнулись с интересами другого немца – Конрада фон Пюхго, служившего ранее самим Габсбургам, оттого смотревшего на доктора права прибывшего из Штральзунда с явным высокомерием. Споры между ними были столь ожесточенными, что Густав сам был вынужден развести советников в стороны, поручив одному дела мирские, а Нортону – духовные. Теперь бывший воспитатель кронпринца стал суперинтендантом и фактическим главой церкви, ибо держал в своих руках все ее финансовые нити, от него зависели, как поступления в казну, так и дела сугубо внутренние, вплоть до назначения на кафедру или приход. Кто быстрее расставался с деньгами, тому и доставалась благосклонность суперинтенданта. Но для самого Нортона главным было королевское расположение, а добиться его можно лишь наполнением казны. Следовательно, Нортону предстояло выискивать все новые источники доходов, вызывая гнев и сопротивление духовенства. Облагодетельствованному Агриколе было тут же поручено осуществить перепись всего имущества капитула Турку, как, впрочем, и по всем диоцезам королевства, из собираемой десятины 2/3 теперь забиралось в казну, доходы епископов сократились в два раза.

– Десятину нужно забирать полностью, а пасторам платить из казны. Зачем им столько серебра? Оставить по одной чаше причастия на церковь! И пусть шведы возьмут пример с финнов и выкупают свои колокола, если они им так дороги, что крестьяне готовы бунтовать. – Советовал Нортон королю. – Все диоцезы разделить, чтобы увеличить число епископов, а в скором будущем и вовсе их упразднить, назвав, скажем, интендантами. Ведь если, как учит доктор Лютер, за властью епископов нет схождения Святого Духа, то чем они отличаются от остальных клириков? Чем больше епископов, тем меньше их капитул. И еще! Когда умирает кто-то из членов капитула, то его должность не замещается, а доходы пополняют казну. Они считают, что если перестали платить дань Риму, то платить налоги королевству не столь обязательно. Главный противник – консерватизм церкви и ее приверженность старой католической традиции набивать собственную мошну! Главой церкви, верховным епископом – summus episcopus должен быть только король Густав, по примеру всех германских княжеств!

В этих вопросах Нортон находил полную поддержку даже у своего противника Конрада фон Пюхго. Упсальский архиепископ Лаврентиус Петри после громкой отставки брата, едва не завершившейся казнью, всего боялся и всегда действовал только с оглядкой на суперинтенданта. Церковь хоть и противилась, но выступить против Нортона, а, значит, и короля, не смела.

Другое дело бонды и мелкое дворянство, роптавшие против вмешательства Густава в их, как они считали, личную жизнь и хозяйство и постоянно напоминавшие о прошлых вольностях. Хитрый король понимал, что без знати тут не обошлось, но налоги в казну были необходимы, как воздух.

– Неблагодарные и упрямые подданные! – Возмущался Густав. – Они не видят, что за годы моего правления все горы, долины, луга и поля стали полны изобилия. То ли было под датчанами? Мои опытные советники приобщили отсталых шведов к управлению, показали, что такое настоящее римское право. – Здесь король лукавил. Хитроумные немецкие юристы очень ловко обыграли понятие «оскорбление Величества», что позволяло отныне устранять любого недовольного королевской властью.

– Я слышала, что недавно на площади объявляли очередной королевский указ. – Вдруг вспомнила Улла. – Сено должно быть скошено во всем королевстве к дню Св. Улофа, а зерно обмолочено к дню Св. Варфоломея. И еще что-то говорили о католических пережитках – теперь в субботу можно сеять, а в четверг – прясть. Это правда?

– Да, Улла. Нашему королю есть до всего дело. Я рассказывал тебе, как Густав забирался на пришедший корабль и лично проверял все привезенные товары. Отчего бунтуют крестьяне Смоланда? Оттого, что король со своими советниками запретил им торговать мясом и молоком с датчанами. Отныне они должны платить пошлину.

– Вы уходите завтра?

– Да, на рассвете.

– Я приготовлю сейчас все необходимое. Вчера было слышно, как грохотала конница.

– Это ушли немцы. Их повел Стенбок. Мы выступаем позднее, как резерв.

– Как резерв? – Улла даже заулыбалась. – Что же ты раньше не сказал?

– Рассчитываешь, что нам не придется вступать в бой? – Усмехнулся Гилберт.

– Да! – Быстро ответила жена, и уже поднимаясь по лестнице, добавила. – Я быстро, а тебе пришлю Аннику, а то она совсем не видит отца.

Ох, этот очаровательный белокурый чертенок! Пока мать собирала мужа и сына в дорогу, Анника заставила отца подбрасывать ее в воздух, заливаясь журчащим смехом.

– А этот… предводитель мятежников… как его? – Спросила вернувшаяся Улла и забрала разыгравшуюся девочку к себе на руки. Анника возмущалась, сопротивлялась и даже расплакалась, но мать видела, что Гилберту, одетому в латы, совсем нелегко давались детские забавы. Кончилось тем, что Улла позвала служанку и отдала ребенка ей.

– Нильс Дакке.

– Кто он?

– Говорят простой крестьянин. Но сдается мне, что это не так. – Покачал головой Гилберт.

– Почему?

– Для простого крестьянина он слишком хорошо воюет. Осадил и взял одну крепость, сейчас, по слухам, ведет осаду Стекеборга. Возможно, он из бедного рыцарства, набравшийся боевого опыта где-нибудь в Европе, может в Дании. Король за всеми мятежами видит датчан.

– И все?

– Ходят слухи, что он вел переговоры с самим Сванте Стуре и предлагал ему возглавить мятеж, чтобы стать королем, как его знаменитые предки, вернуть на престол династию.

– А Стуре?

– Отказался. Они же с Густавом женаты на сестрах. Кое-кто поговаривает, – Гилберт понизил голос, – что этот Нильс не прочь объявить себя самого одним из Стуре.

– Вот как? – Улла задумалась. По лицу ее пробежала тень. – А может он и есть Стуре? Какой-нибудь незаконнорожденный отпрыск фамилии?

– Нет! – Махнул рукой Гилберт. – Здесь все незаконнорожденные имеют почти такие же права, как и узаконенные дети.

– Всякое возможно… – Уклончиво произнесла жена.

– Да о чем ты? – Не понимал Гилберт.

– На Руси такое случается… – Опять пространно заметила Улла.

– То на Руси! А кого ты имеешь в виду?

– Я просто так… что-то вдруг вспомнилось. – Смутилась жена. – Мы с тобой почти не говорим по-русски, Гилберт… – Прозвучало с упреком.

– Да, Любавушка. – Понуро опустил голову. – Что делать? И видимся-то самую малость.

– И Бенгт теперь… – Опять вспомнила жена.

– Пойми, Любавушка, он уже почти взрослый мужчина. Оглянуться не успеешь, как невестку в дом приведет…

– Да какая невестка? – Вспыхнула Улла. – Он – совсем еще мальчишка! Я ему покажу жену! Никакой жены!

– Вспомни, сколько нам-то было? А? Ненамного старше Бенгта.

– Время было другое!

– Время всегда одно и то же. Рождаться, любить и умирать.

– Господи! Что ты говоришь? Кому умирать?

– Пошутил, Любавушка. Жить и поживать. Все, пошел я. Пора. Спаси Бог, тебе женушка, за заботу, за ласку. Не поминай лихом, да жди нас с Бенгтом.

– Давай, благословлю. – Улла достала заранее принесенную иконку Богородицы, что передали когда-то из Суздаля от самой княгини Соломонии. Осенила, дала поцеловать, сама приложилась. Обнялись, поцеловались, Улла слезу смахнула.

– Ну-ну, не плакать! – Погрозил ей, улыбаясь, Гилберт.

– Не буду! – Грустно вздохнула жена.

Обнялись еще раз на прощанье, расцеловались крепко, окрестила трижды в спину мужа, хлопнула дверь… Улла заглянула на кухню, подхватила на руки Аннику, быстро поднялась с ней наверх. Поставила на место иконку. Достала две свечки – одну себе, другую Аннике. Затеплила от лампады, встали вместе с дочкой на колени, прочли молитву Богородице.

Немцы действительно ушли вперед. Англичане выступили общим отрядом во главе со старым Уорвиком. Гилберт сопровождал маленького принца Эрика. Худенький, словно воробышек, он и был похож на малую пичугу на спине могучего черного мерина. Слева от него Гилберт, справа – Бенгт. Для принца быстро переделали, перекроили латы, повесили небольшой кинжал, решили обойтись без шлема и щита. Итак тяжело. Но мальчик стойко переносил все тяготы и был страшно горд, что отец его взял с собой. Иногда Густав вспоминал о сыне, подъезжал к нему. Гилберт предупредительно уступал место, и несколько минут король и принц ехали бок о бок. Потом Густав пришпоривал коня и устремлялся в голову колонны, где маячила могучая спина старины Уорвика. Предстояло провести в пути несколько дней. По слухам мятежники собрались возле Чусы, маленькой деревушки в сердце Смоланда. Именно туда ушли вперед ландскнехты и рыцарская конница Стенбока.

Был конец октября 1542 года. Осень полностью вступила в свои права, одев леса в разноцветные наряды. Лишь рощи вечно зеленых сосен и елей напоминали о летней поре. Заметно похолодало, и Гилберт старательно укутал Эрика в теплый, подбитый куницей, плащ. Мальчик начал было возмущенно отказываться:

– Я не неженка!

– Правильно, – поддакнул ему Гилберт, – нам нужен солдат в строю, а не хлюпающий носом мальчик. Иначе, Эрик, тебя снимут с коня, пересадят в носилки, накроют тремя толстыми одеялами, и ты пропустишь самое главное, из-за чего мы вышли в поход – сражение.

Принц нахмурил брови и согласно кивнул головой.

– А лицом – вылитая мать. – Подумалось почему-то Гилберту. – Такой же тонкий нос, губы, подбородок, такая же матовая бледность кожи. Только взгляд отцовский, тяжелый.

Войска стояли друг против друга на широком лугу, раскинувшемся перед деревушкой Чиса. Крестьянская растянутая, рассеянная масса прижималась к кустарнику, который переходил в желтеющий березово-осиновый лес, подковой охватывающий весь луг. Напротив них стояло королевское войско. Впереди сверкающая доспехами, с плюмажами на шлемах рыцарская конница. За ней, ощетинившись пиками и алебардами, располагалась фаланга пехоты.

Сквозь щели забрал рыцари бесстрастно представляли себе, как их железный клин сейчас вонзится в серую крестьянскую массу словно топор в дерево. Прозвучала раскатистая команда:

– Vorw;rts! Ehre der heiligen Jungfrau!

Тяжелая конница сдвинулась с места, набирая скорость, с грохотом понеслась к зарослям орешника, слилась в одно целое, похожее на железную перчатку выкинутую вперед. Когда, казалось, под сотнями копыт должны были затрещать кусты, затаптываемые в землю вместе с притаившимися в них людьми, неожиданно запели пастушьи рожки, весь орешник на всю глубину, до самого леса, в мгновение ока ощетинился тонкими, но чрезвычайно прочными и длинными кольями, заостренными на конце. Раздались крики, треск, конский храп, ржанье, лязг мечей, проклятия на шведском и немецком языках.

Первая шеренга рыцарей была сразу выбита из седла, затоптана напиравшими сзади. Кони вставали на дыбы, опрокидывались на спину, подминая под себя всадников. Выживших тут же добивали крестьяне ловко шнырявшие в круговерти конских тел и рыцарей, похожих на металлических истуканов. Презирая смерть, мятежники подныривали под брюха тех лошадей, что устояли и пытались пятиться, вспарывали их, путаясь в вывалившихся кишках, рубили ноги, хватали за стремена, за поводья, стаскивали рыцарей на землю и там добивали. Не прошло и пяти минут, как вся рыцарская конница была задавлена, поглощена, полностью растворилась в серой крестьянской массе, лишь нескольким всадникам удалось развернуть лошадей и ускакать прочь.

Ошеломленные пехотинцы только что видели перед собой сверкающую, закованную с ног до головы в доспехи, кавалерию, но она исчезла, испарилась, открыв взору все тот же подковообразный желтый осенний лес. Пару десятков хромающих от ран, с вывалившимися кишками, лошадей оставались умирать на поле среди кустов. Теперь вместо конницы на ландскнехтов смотрели вышедшие из леса тысячи крестьян. Их мечи, пики, алебарды, вилы и привязанные к кольям косы были направлены против королевской пехоты.

Как и положено, наемникам было уплачено за смерть, значит, пришло время убивать и умирать. Они это поняли. Стихли последние смешки и разговоры:

– Ах, какая баба была в трактире, там, в задней комнате…

– Заткнись!

– Я уплатил за это целых два талера!

– Да замолчи, ты!

Все лица солдат стали одинаковыми. Исчезли хитрые, тупые, насмешливые, заносчивые взгляды. Одна застывшая в ожидании смерти темная масса, где лишь развевающиеся по ветру бороды и торчащие из-под доспехов кафтаны крапинками вносили некое цветовое разнообразие, против другой – серой.