Текст книги "Идя сквозь огонь (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 69 страниц)

Глава 96

– Ну вот где пропадает боярин? – раздосадованно молвил Газда, глядя на клонящееся к горизонту солнце. – Обещал быть пополудни, а до сих пор не вернулся! Тревожься за него теперь…

– Будет тебе нагонять страхи! – попытался утешить товарища Харальд. – Мало ли что могло задержать его в пути?

Боярин – человек рассудительный, в драку или какое сомнительное дело лезть не станет. Подождем еще немного, авось вскоре прибудет…

Но когда солнце коснулось верхушек деревьев, тревога казака передалась и датчанину. Похоже, с Бутурлиным и впрямь стряслась беда. Не сговариваясь, спутники Дмитрия вышли на его поиски.

– Ты хоть голову покрой башлыком, – дал совет приятелю Харальд, – не ровен час, встретим в дороге Сармат!

– Да пес с ними! – раздраженно махнул рукой Газда. – Отобьемся как-нибудь! Главное – боярина отыскать живым!..

Выехав на восточный тракт, они двинулись в сторону Торжища, туда, где скрылся, отправившись в город за харчами, Бутурлин.

В это время суток дорога обычно была пустынной. Проезжая по ней, компаньоны не встретили ни путников, ни возвращающихся с Торжища крестьянских телег.

Над лесом сгущались сумерки, когда Харальд и Газда приметили на обочине закопченную хибару с вывеской в виде рога изобилия. Похоже, это была харчевня или иное, подобное ей, заведение.

– Хорошо бы расспросить хозяев, не встречался ли им боярин! – произнес, спешиваясь, Газда. – Обычно владельцы таких вертепов обладают хорошей памятью!

Подойдя к дверям харчевни, он громко постучал. Ответом была тишина.

– Ты гляди, и в окнах свет не горит! – проворчал казак, оглядываясь на датчанина. – Крепко же они уснули!

– Или их вовсе нет дома! – ответил из сумрака почти невидимый Харальд. – Погляди, хибара заперта снаружи!

Лишь сейчас Газда заметил на дверях харчевни тяжелый висячий замок, потемневший от времени.

– Ну, у тебя и глаза! – не удержался он от восторга. – Зришь во мраке не хуже совы!

– Ничего, у тебя другие умения, – сухо ответил датчанин, – скажи лучше, что нам дальше делать?

– Кабы я знал! – досадливо крякнул Газда. – Любопытно все же, куда хозяева среди ночи подевались?

– Кто их знает? – пожал плечами Харальд. – Может, хибара давно уже на замке…

– А вот и нет! – хитро прищурился казак. – Дорога к избушке вся истоптана, словно по ней непрестанно люд ходит! Да и замок смазан свежим маслом. Погляди сам, на железе потеки остались!

– Сие верно, – согласился Харальд с казаком, – только как нам это поможет найти боярина? К чему попусту тратить время?

Не лучше ли добраться до Торжища и поискать Дмитрия в городе?

– Знаешь, Харальд, – поднял на него взор Газда, – порой нечто незримое подсказывает мне, как лучше поступить. Следуя его советам, я не раз ускользал из западни, спасался там, где уйти от смерти казалось невозможным!..

Вот и ныне мое предчувствие твердит, что мы должны остаться здесь и немного обождать. Вскоре сюда явится тот, кто приведет нас к боярину!

Не спрашивай, откуда мне сие ведомо! Просто знаю, и все!!!

– Ну, а если твой добрый советчик тебя обманет? – усомнился в предчувствии казака Харальд. – Такое ведь тоже возможно…

– Нет! – яростно тряхнул головой Газда. – Верь мне, он не лжет!

Не став спорить, Харальд нырнул вслед за Газдой в придорожные заросли напротив хибары. Вскоре датчанин смог убедиться в силе дивного чутья друга.

Прошло совсем немного времени, и на дороге послышался стук копыт. Несмотря на ночную тьму, затаившиеся в кустах компаньоны сумели разглядеть всадника, подъехавшего к запертой харчевне.

Это был тощий, долговязый отрок, верхом на такой же изможденной, с трудом передвигающей ноги кляче. Спешившись, он подошел к дверям хибарки, потрогал рукой замок. Затем, словно прислушиваясь, повертел головой.

На какой-то миг спутникам Бутурлина почудилось, что подросток видит их или, по крайней мере, догадывается об их присутствии. Но они ошиблись.

Какое-то время незнакомец прислушивался к звукам ночи, затем вновь сел на коня. Проехав сотню шагов вдоль дороги, он вдруг свернул на мало заметную тропинку, уходящую вглубь леса.

– Ну, и куда он направился? – недоуменно прошептал Харальд. – За лесом нет людских селений… Одно лишь болото…

– Болото так болото! – пожал плечами Газда. – Нам не выбирать! Последуем за сим худосочным, он и приведет нас к боярину!

После того, как казак показал свой провидческий дар, датчанину не хотелось ему прекословить.

– Что ж, поспешим, – невозмутимо ответил он, – а то, глядишь, еще упустим татя!

– С твоим зрением да моим чутьем не упустим! – усмехнулся компаньону во тьме Газда. – Все будет по моему слову, вот увидишь!

* * *

Дмитрий очнулся от выплеснутого в лицо ушата воды. Сознание московита все еще мутилось, перед глазами плыли цветные круги.

Неведомые силы, пленившие боярина, раздели его донага и, связав руки вервием, подвесили к потолку в каком-то в полутемном, пропахшем запахом крови и тлена, срубе.

Длина веревки на запястьях, переброшенной через крюк в потолочной балке, была такова, что Дмитрий едва касался земли пальцами ног.

В таком положении он не мог ни подпрыгнуть, освобождая веревку от крюка, ни действенно защищаться от врагов ногами. Тати, лишившие его опоры, хорошо знали свое дело…

– Крепко же твое зелье! – донесся до Бутурлина откуда-то сбоку хрипловатый, но зычный мужской рык. – Сколько времени висит, а до сих пор не оклемался!

– Так я на него дурман-травы не пожалела! – гордо прогнусавил в ответ знакомый Дмитрию голос Гоготуньи. – Мое варево и не таких богатырей с ног валило!

– Положим, сего маломера богатырем не назовешь! – судя по тону, усмехнулся обладатель звериного рыка. – Но и он пойдет в пищу! Мелкая дичь – тоже добыча!

Услышав сие, Дмитрий невольно вздрогнул, и это не осталось незамеченным собеседниками.

– Гляди, ожил! – с умилением воскликнул зычноголосый. – Долго же мы тебя ждали!

Повернувшись, насколько ему позволяла веревка, в сторону говоривших, Бутурлин узрел в факельном свете двух мерзких чудищ. У меньшей твари в юбке была хищная волчья морда и выбившиеся из-под платка седые космы.

Другая походила на огромного рыжего вепря, вставшего на задние ноги. Налитые кровью глаза зверя глядели на пленника свирепо и в то же время насмешливо. Широкая пасть была полна острых зубов.

Но вскоре действие дурмана, бродившего в крови боярина, стало сходить на нет, и пленившие его тати обрели свой истинный облик.

Волчья морда меньшего чудища поплыла, превращаясь в рожу Гоготуньи. Вепрь же преобразился в рослого, плечистого мужа, чья людская внешность поражала не меньше, чем его прежний, звериный вид.

У незнакомца была обритая голова и мясистое лицо, тонущее в огненно-рыжей, до брюха, бороде. Звериным оставался лишь взгляд татя, полный презрения к чужой жизни.

– Я знаю, кто ты! – прохрипел Бутурлин, в памяти коего всплыл рассказ проезжих крестьян о лесном людоеде. – Ты – Махрюта!

– Верно! – обрадовался душегуб, слегка удивленный широтой своей известности. – А тебе откуда ведомо?

– Слухом земля полнится! – горько усмехнулся боярин.

– Это хорошо, что полнится! – Махрюта рассмеялся, оскалив зубы, способные, казалось, раздробить лошадиную голень. – Слава – то, что мне нужно!

– Слава людоеда? – изумился его словам Дмитрий.

– А хоть бы и так! – пожал широкими плечами тать. – Слава в любом случае слава! А дурная она или добрая – не все ли равно!..

– А ты, как я слышу по говору, из Московии будешь? – приблизился к пленнику Махрюта. – Не чаял я встретить в сей глуши земляка!

– Ты что, родом из Москвы? – вопросил его Бутурлин, пытаясь оттянуть, насколько можно, час своей кончины. – Что-то не встречал я тебя раньше…

– Да и не мог! – поморщился лиходей. – Я ведь – исконный рязанец! У батюшки моего с Рязанским Князем размолвка вышла, он и решил отъехать со всеми владениями к Москве.

Свершить сие было нетрудно, ибо земли наши граничили с московскими угодьями. Сказано-сделано!

Да только не пожелал нас Великий князь Иван в Столицу пускать. Дал детинец на отшибе. Мол, живите здесь, а на Москву в гости приезжайте!

Крепкую обиду затаил на Князя мой старик! Жаждал почета на Москве, а тут такое небрежение!..

– Ты толкуй с пленным, Махрютушка, а я пойду! – влезла в беседу Гоготунья. – Только когда закончишь, не забудь мне оставить сердце! Я в окрошку его положу, сказывают, оно от болей в ногах помогает!

– Перебьешься! – напустился на нее людоед. – Мало ли вам благ от меня перепадает?! И так жрете-пьете с моего стола!

– Совесть имей! – сварливо выкрикнула трактирщица. – Кем бы ты был без меня и моих сынов?! Когда от стужи подыхал, кто дал тебе приют? Обогрел, насытил?

– Совесть? Уже поимел! – хищно усмехнулся Махрюта. – Молвишь, кем бы я был без вас? Да кем бы вы сами без меня были?!

Кучка отверженных уродцев, боящихся из леса нос высунуть! А теперь всю округу в страхе держите!

Корчма у дороги выстроена за мои деньги, сынков твоих неприкаянных я одел-обул. Но тебе все мало! Сердце еще подавай! Ладно, получишь свое сердце, теперь же ступай прочь!

Покличь сюда Щупа и вели Марухе принести уксус!

Бормоча что-то себе под нос, Гоготунья скрылась за дверью.

– Лихо ты с ней обходишься! – Дмитрий сам дивился тому, что до сих пор не утратил способность трезво мыслить. – Не боишься нож в спину получить?

– Не боюсь! – тряхнул бородищей Махрюта. – Я ей нужен. Да с сими выродками по-иному и нельзя. Попустишь вожжи – мигом на шею сядут!

Вот и нынче чертова баба помешала беседе! А я хотел душу тебе излить. Не помнишь, на чем нас прервали?

– На обиде твоего отца, – подсказал людоеду Дмитрий, изо всех сил стараясь расслабить веревки на запястьях. – Тебя-то самого кто обидел?

– Меня? Да, в общем-то, никто! – развел руками Махрюта. – Судьба лихая обидела! У батюшки моего было двое старших сыновей: я и брат мой Авель!..

– Тебя, часом, не Каином кличут? – прервал вопросом его рассказ Бутурлин.

– Каином, верно! – радостно изумился тать. – А ты откуда знаешь?

– В святом Писании прочел! – ответил боярин, уже ничему не удивляясь. – Повествуй дальше!

– Ты только не прерывай меня! – назидательно поднял толстый палец Махрюта. – Вдруг я что-нибудь важное упущу!

– Не буду! – уверил чудовище в людском обличии Бутурлин. – Мне самому любопытно…

– Ну, вот! – возобновил рассказ тать. – Авель родился первым, а я, как ты разумеешь, вторым. Брат был старше меня лишь на год, а коли учесть мое превосходство в росте и силе, сия разница была вовсе незаметна.

С юных лет я побеждал его во всем: в скачках, стрельбе из лука, рубке на клинках. Но по закону, введенному Московским Владыкой, наследником отцового имущества и звания должен был стать не я, а бесталанный Авель!

Мне же, вопреки всем успехам, предстояло прозябать до седин в звании боярского чада и, подобно простому дворянину, служить чужим господам за лен! Сего я не мог снести!..

Знаешь, люди делятся на две породы: одни покоряются судьбе, другие идут ей наперекор! Я принадлежу ко второй породе!

– И что же ты сделал? – не удержался от вопроса Бутурлин.

– Попытался на свой лад вернуть справедливость! – ухмыльнулся Махрюта. – Выждал как-то ночью, когда братец заснет. Подкрался к Авелю и свернул ему голыми руками шею!

Хотел сбросить тело с печи, дабы все подумали, будто он, упав, об пол разбился. Но не тут-то было!

Один из наших дворовых углядел, как я кончал брата, и разбудил весь дом! Пришлось мне спешно уносить ноги!

За такое деяние батюшка меня бы не помиловал. Сам бы сволок на княжий двор да отдал палачам!

Ему и горя мало, что он сразу бы лишился двоих сыновей!

У него младшенький подрастал, от молодой жены, кою он взял после смерти матушки!

– Что дальше-то было? – вопросил, пытаясь расслабить узлы на запястьях, Бутурлин. – Уж коли начал, сказывай до конца!

– До конца так до конца! – утвердительно кивнул лиходей. – Потом мне пришлось скитаться на чужбине. Собрал шайку, стали мы промышлять по городам и весям…

Недолгим было то веселье! Выследил нас местный Воевода и по возвращении из набега встретил в поле с конной сотней!

Почитай, все мои спутники тогда полегли! Прорваться сквозь дозоры и уйти в лес посчастливилось лишь мне да еще одному из моих подручных…

Зима тогда выдалась студеная, ты и сам, верно, помнишь! Все зверье в норы да берлоги попряталось. Ни глухаря, ни зайца нельзя было добыть…

– Ну это, ладно! – поморщился от боли в затекших руках Дмитрий. – Скажи лучше, когда ты к людоедству пристрастился?

– Тогда же и пристрастился! – невозмутимо продолжал Махрюта. – Чтобы не загнуться от голода и стужи, пришлось мне оприходовать своего дружка! Если бы не он, живым бы мне оттуда не уйти…

Уже позже набрел я на селение сих выродков – тать кивнул на дверь, в кою вышла Гоготунья. – Я и помыслить не мог, что на свете такие людишки проживают!

Предков их за разные злодеяния из окрестных сел изгнали, и они на болоте обустроились. Притока баб со стороны у них не было, посему болотники переженились на близких родственницах.

От такого кровосмешения добра не жди! Наплодили они вскоре уродов! У одних в теле чего-то недостает, у других, напротив, что-то в избытке!

Сии тати и до моего прихода людоедством не брезговали, однако на большие дела не решались. Где мальца, заплутавшего в лесу, изловят, где купчишку проезжего подстерегут…

Они и меня думали сожрать, да силы не рассчитали. Я в одиночку их разбросал, словно медведь собак. Хотел истребить поганцев, да передумал.

Людишки такого рода охотно подчиняются силе. Я и решил воспользоваться этим их свойством. Сколотил из болотников новую шайку, научил их зброей владеть.

У меня с собой пищаль дробовая была да сабля. А выродков ножами и тесаками вооружил. Сего нам с головой хватило, дабы нагнать страх на мужичье.

Стали мы обкладывать данью окрестные веси. Вначале с каждого селения по ребенку брали, затем стали по два! Я к тому времени уже почуял вкус к человечине и другой пищи не признавал…

– Детей-то невинных почто лишал жизни, ирод?! – не сдержал гнева боярин.

– Так у них мясо нежней, чем у взрослых! – охотно пояснил ему Махрюта. – И вкуснее намного!

Что морщишься, парень? Не люб я тебе? Вот так открывай людям душу!

– У кого душа, а у кого – выгребная яма! – передернулся от отвращения к людоеду Дмитрий. – Мочи нет слушать твои пакости!..

Скрипнула дверь и в избу вошла девочка лет десяти, с трудом несущая огромную бадью. Судя по резкому запаху, в бадье был уксус.

– Что так долго?! – заревел на нее Махрюта. – Уморить меня хочешь? Ставь бадью на середину!

Исполнив повеление, девочка отошла в угол в ожидании новых наказов господина. Вся ее одежда состояла из мешка с прорезями для головы и рук, босые ноги сплошь покрывали ссадины и порезы. На худеньких руках тоже хватало рубцов, но уже от ожогов. Похоже, татям доставляло радость причинять ей боль.

При виде сего несчастного ребенка боярин испытал жгучий стыд. Во-первых, оттого, что невольно являл бедняжке свою наготу, во-вторых, потому, что не мог спасти ее из лап людоедов.

«Господи, дай мне освободиться! – мысленно обратился он к Создателю. – Клянусь тебе избавить землю от сей мрази!»

С мерзким скрипом вновь отворилась дверца, и в хибару проникло существо, при виде коего в душе Дмитрия ожили сказки о кикиморах и водяных.

Видом оно походило на оживленную колдовством корягу, коей неумелый резчик пытался придать людские черты. Жилистые руки твари спускались чуть ли не до колен, слипшиеся от грязи космы напоминали болотную тину.

Не искупляло безобразия его тела и лицо с кривым носом-сучком и слюнявым ртом, растянутым в бессмысленной ухмылке. Однако еще страшнее были глаза. Холодные, немигающие, они мерцали в полумраке хибары, словно болотные огоньки, нагоняя на боярина жуть.

– А, явился! – метнул в новоприбывшего татя хмурый взор Махрюта. – Гляди, Щуп, работенка для тебя появилась! Сможешь оприходовать сего заморыша?

– Жилист больно!.. – проскрипел, оглядев Бутурлина со всех сторон, человек-коряга. – Много возни с ним будет!

– Верно, жилист! – согласился с подручным Махрюта. – Так в жилах-то весь смак! Помнишь купца, коего мы съели по весне? Жиру хоть отбавляй, а вкуса – никакого!

Что, возьмешься за дело или мне кликать Сапа?

– Возьмусь… – кивнул своему Владыке Щуп. – Не надо звать, Сапа. Сап только испортит дело… Но все же сей молодец слишком жилист!..

– Ничего, вымочишь его в уксусе, яко зайца, – со знанием дела произнес Махрюта, – он и помягчает! Мне ли тебя учить!

– А ты, боярин, помолись Боженьке, пока есть время, да в грехах покайся! – обернулся к Дмитрию людоед. – Я тоже молиться буду за упокой твоей души!

– Ты в Господа веруешь? – изумился речам ирода Бутурлин. – А как насчет заповеди «возлюби ближнего своего»?

– Так я и люблю своих, – безмятежно улыбнулся тот, – Щупа, Сапа, матушку Гоготунью!

Притянув к себе Щупа, Махрюта обнял его с такой силой, что тот закряхтел от боли.

– Видишь, как я люблю своих? – с ухмылкой обернулся к Дмитрию людоед. – Только ведь ты мне не свой! Человечину не жалуешь, на таких, как я, с презрением смотришь!

Повстречайся мы в бою, ты бы мне голову снес, даже имени не спросив! А ведь я ничем не хуже Владык ваших, кои без войны обойтись не могут!..

Я убиваю, дабы насытиться, а Князья да Короли – из гордыни!

К тому же, народа они истребили куда больше, чем мои подручные.

Так что не попрекай меня заповедями Господними. Уж их-то я соблюдаю! Помнишь, Христос сказывал: «Вот плоть моя, ешьте ее!»

Я и ем плоть, видя в каждом смертном Божье творение. Так подумай, боярин, могу ли я быть врагом Христа? Нет, я – его верный последователь!

– Ты, видно, с головой не дружишь, – брезгливо поморщился Бутурлин, – коли прикрываешь свои мерзости именем Божьим!

– Знаешь, – улыбнулся, вспоминая былое, Махрюта, – то же самое мне говорил один проезжий грамотей! Сам-то он с головой дружил, книги разные почитывал!

Я его голову в память о нем замариновал. Погляди на сего ученого мужа! Может, встречались когда?

Подойдя к бочонку у стены, Махрюта вытащил оттуда за волосы крупную, украшенную бородой голову. При виде ее девочка-невольница вскрикнула от испуга, и Махрюта наотмашь ударил ее ладонью по лицу.

– Не тронь чадо, хворый сукин сын! – вышел из себя Бутурлин.

Яростно заревев, Махрюта одним прыжком сократил разделявшее их расстояние, и его рыбьи глаза, испещренные прожилками вен, впились в московита мертвящим взглядом.

– Никогда не называй меня хворым сукиным сыном, – прорычал он в лицо боярину, – ибо я – Здравый Сукин Сын!

Рванувшись навстречу врагу, Дмитрий попытался разбить ему головой лицо, но потерпел неудачу. Привычный ко всяким неожиданностям, Махрюта отпрянул назад, и удар боярина не достиг цели.

– Видишь, ты такой же, как я! – заключил душегуб, внезапно успокоившись. – О заповедях, о любви толковал, а сам ждал случая, чтобы в нос меня боднуть!

Ну да то не беда. Друзьями нам не быть, а вот жаркое из тебя выйдет отменное. И с чего это я открыл тебе душу, как на исповеди? Может, потому, что ты унесешь мои тайны в могилу?..

Впрочем, о могиле я вспомнил для красного словца. Ее-то у тебя не будет. Мясо твое мы съедим, кости зверье растащит и память о тебе быльем порастет!..

Он загоготал, радуясь своей неуклюжей шутке. Вторя ему, затрясся в смехе Щуп, брызгая на боярина зловонной, гнилой слюной.

– А ты со мной пойдешь! – прикрикнул на оглушенную пощечиной девчушку Махрюта. – Будешь чесать мне спину, а то зудит с самого утра!

Смотри! Не ублажишь мою чесотку – я тебе пальцы откушу! – прорычал, склонившись над несчастной, людоед. – Вставай живо!

Девочка с трудом поднялась на ноги и, шатаясь, побрела за Махрютой. Из носа у нее сочилась кровь…

– Ну вот, хозяин ушел, пришло время нам толковать! – молвил Щуп, присаживаясь на колоду напротив. – Не тужи, боярин!

Я столько народа на тот свет проводил, что научился сие делать быстро и безболезненно! Это Сап да Хорек-Прыгунок – любители тянуть из добычи жилы, я же – кроткий человек! Мне твои страдания ни к чему!

Свои слова Щуп подтвердил улыбкой, открывшей редкие, изъеденные гнилью пеньки зубов.

– Да у тебя зубы стерты до корней! – покачал головой Бутурлин. – Как же ты меня есть будешь?

Щуп жиденько хихикнул, и огоньки в его глазах-гнилушках запрыгали в такт смеху.

– Вот уморил так уморил! – произнес он, отсмеявшись. – Что ж я зверь лесной, чтобы зубами тебя глодать?

Погляди, сколько у меня всего припасено для такого дела: ножички, скребки! – убийца расстелил на земле рогожку, в кою был завернут весь его нехитрый скарб. – Да я твои косточки так оскоблю, что они сиять будут!

– Знаю, тебе, как и прочим людям, смерть не мила! – продолжал Щуп, выбирая нож для убийства. – Наверняка дома остался ворох незавершенных дел….

Зазноба, чай, где-то ждет? – тать вновь лукаво улыбнулся. – Ждет ведь, сознавайся! Хочет деток малых от тебя прижить… А вот не судилось, что тут поделаешь!..

Щуп глубоко и, как показалось боярину, с сочувствием вздохнул.

– Не терзай себя, боярин, – продолжил он прерванную мысль, – ни к чему перед погибелью растравлять сердце!

Знай, своей кончиной ты послужишь доброму делу. Твоя плоть спасет от голода десяток душ, поможет нам пережить зиму…

Выбирая нож, Щуп поднес один из клинков к свету, дабы лучше его рассмотреть, и Дмитрий невольно обмер. На правой руке убийцы было всего три пальца, сросшихся наподобие клешни.

– Что оробел, боярин? – вопросил его, заметив внимание к своей руке, мясник. – Прежде таких див не видал?

Что ж, любуйся, поскольку впредь не узришь. Мы здесь все отмечены печатью греха, кто в большей мере, кто в меньшей…

Мой случай не самый тяжкий. Верно, на руке у меня три пальца, зато на ноге – семь! Вот и выходит, что в целом у меня их столько же, сколько у прочих смертных! Разумеешь мою мысль?

Щуп вновь захихикал, брызнув в лицо Бутурлину слюной.

Дмитрий промолчал. Он терпел болтовню прихвостня Махрюты лишь по одной причине. Все время, пока Щуп философствовал, боярин пытался растянуть веревку, стягивавшую его запястья.

И хотя ему сие не удалось, московит нашел иной способ обрести свободу. Главное было не всполошить раньше времени убийцу, не дать ему возможности поднять шум…

– Ну, вот и он! – с улыбкой произнес Щуп, вынимая из вороха ножей и заточек тонкий, похожий на иглу клинок. – Красив, правда? Цени, боярин! Войдет в сердце – даже не охнешь!

– Можешь не благодарить! – смущенно улыбнулся он, придвинув к ногам боярина пустую зловонную лохань. – А это для крови и для всего, что в тебе есть… Пока…

– Отпусти меня, Щуп! – обратился к нему с нежданной просьбой пленник. – Спаси в себе то, что осталось от человека!

– Как я могу тебя отпустить? – развел руками душегуб. – Ты, видно, меня не слушал? Я же сказывал, твоя плоть поможет нам пережить зиму! Или тебе нас не жаль?…

Что ж, это твой выбор! – тать встал с колоды, сидя на коей, перебирал ножи, и его глаза вновь стали страшными. – Корить тебя за него я не буду. Ступай к Господу с миром!

Выставив перед собой нож, Щуп двинулся к Бутурлину. Во взоре его читалась смерть.