Текст книги "Идя сквозь огонь (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 69 страниц)

Глава 20

– Как ты себя чувствуешь, дитя? Пережить столь сильное потрясение нелегко даже зрелому человеку, в твоем же нежном возрасте и вовсе непросто!

Размеренный голос Королевы вырвал Эвелину из плена раздумий о пропавшем без вести Дмитрии и храбром Ольгерде, едва не погибшем во имя ее спасения.

– Благодарю за заботу, Государыня, – с поклоном ответила она Владычице Державы, – все случилось так быстро, что я не успела испугаться…

– Поверь моему опыту, страх тебя еще догонит! – грустно улыбнулась Ядвига. – Когда опасность позади, людям кажется, что им уже нечего боятся. Но прошлое имеет свойство приходить к нам в снах и воспоминаниях…

Чтобы стереть из памяти пережитый ужас, тебе потребуется немалый запас радости. Что скажешь, если мы устроим праздник в честь твоего чудесного спасения?

– Вы очень добры ко мне, Государыня, – опустила взор княжна, – но все же не стоит беспокоиться…

Если кто-нибудь и нуждается в помощи, то это – рыцарь Ольгерд. Если бы не его вмешательство, меня бы, верно, уже не было в живых…

– О нем не тревожься, дитя, – покровительственно улыбнулась Королева, – сей храбрый воин препоручен заботам лучших придворных лекарей. Его жизни ничего не грозит, и, насколько мне ведомо, он уже идет на поправку!

– И все же, если есть такая возможность, Государыня, нельзя ли средства, выделенные вами для праздника, потратить на лечение пана Ольгерда? – боясь показаться дерзкой, Эвелина еще ниже опустила взгляд.

– Бедное дитя! – сочувственно покачала головой Ядвига. – У тебя такое же доброе сердце, как у твоей покойной матушки! О судьбе Ольгерда можешь не беспокоиться. Я сделаю все, чтобы твой спаситель поскорее встал на ноги!

Но мне бы хотелось знать, чего ты хочешь для себя лично. Я вижу, тебе не слишком уютно при дворе. Скажи, что могло бы тебя развлечь, скрасить твои будни?

В душе Эвы давно уже зрело желание наведаться в Самбор. Она тосковала по другу своего детства Флориану и порой ворчливому, но всегда доброму к ней дяде Кшиштофу.

Кроме того, княжна помнила, что юный племянник Воеводы часто ездит на Москву, сопровождая иноземных послов. Быть может, он принесет в Самбор вести от Дмитрия?

– Государыня! – собрав всю свою решимость, обратилась она к Королеве, – мне бы хотелось съездить в Самбор, проведать Воеводу Кшиштофа. Если помните, он был другом моего отца…

На красивом лице Владычицы промелькнуло выражение недовольства. Подобной просьбы от дочери Корибута она не ожидала.

– Но ведь Самбор – всего лишь пограничная крепость, – произнесла она с легкой досадой в голосе, – что там может быть любопытного для такой юной девушки, как ты?

– Там остались мои детские воспоминания… – подняла на Ядвигу умоляющий взгляд Эвелина. – Когда я была маленькой, мы с батюшкой часто ездили туда в гости. Я очень соскучилась по дяде Кшиштофу…

– И тому юному красавцу, что навещал тебя в марте? – насмешливо подняла тонкую бровь Королева.

– Флориан для меня как брат, – вновь потупила глаза в пол Эвелина, – мы с ним выросли вместе…

К тому же, он один из немногих людей, что разумеют меня…

– Довольно, я тебя тоже разумею! – кивком прервала ее Владычица. – Что ж, дитя, ступай. Я подумаю над твоей просьбой!..

Первым желанием Ядвиги было, конечно же, отказать воспитаннице, но было поздно – она сама пообещала исполнить волю княжны и не могла нарушить данное слово.

По большому счету, просьба девушки не содержала ничего предосудительного. Если Эва отдохнет на природе от дворцовых склок и интриг, сие будет ей только на пользу.

Взвесив все «за» и «против», Королева приняла решение пойти Эвелине навстречу и до конца лета отослать ее в Самбор. Оставалось лишь обсудить меры безопасности, связанные с поездкой, для чего Владычица призвала к себе умудренного опытом канцлера Сапегу.

«В конце концов, не все ли равно, где пробудет сей месяц княжна? – мысленно утешила себя Владычица. – Главное, чтобы она была подалее от московита, а прочее – не столь важно!»

* * *

– Ну вот, сынок, твой отпуск и завершился! – печально обронил за ужином Князь Радзивил. – Когда ты отправляешься к своим войскам?

– Поутру, батюшка, – ответствовал Владислав, – у меня уже все собрано в дорогу, так что медлить нет причин!

– Ну, и удалось ли тебе осуществить свои чаяния?

– Вы имеете в виду, удалось ли мне достичь благосклонности княжны Корибут? Сказать по правде, она оказалась крепким орешком. Даже то, что я спас Эву от вепря, не смогло растопить лед в ее сердце. Она бросилась изъявлять признательность мелкопоместному неудачнику Ольгерду, мне же бросила лишь пару скупых благодарственных слов!

– Таковы все женщины! – развел руками старый Магнат. – Твоя матушка, царствие ей небесное, тоже не ценила моей заботы. Похоже, Барбара пошла нравом в нее.

Сколько я увещевал мерзавку не враждовать с дочерью Корибута, не строить ей козни! Так она, наперекор моей воле, попыталась ее убить!.. – глаза Князя вспыхнули гневом, унизанная перстнями рука до боли в пальцах сжала серебряный кубок.

– Пришлось отослать ее домой, – немного успокоившись, продолжил старик, – может, хоть там, под замком, присмиреет…

– Что ж, это верное решение, – согласился с Князем его наследник, – здесь, в Кракове, она лишь мешала осуществлению наших замыслов…

– Хотя они почили в бозе и без ее участия! – хмуро усмехнулся отец. – Тебе не удалось завладеть сердцем Эвы, а без сего все наши усилия поженить вас обречены на провал!

– По правде, батюшка, любовь – не всегда залог грядущего брака, – произнес, отхлебнув вина из кубка, сын, – княжне нужно лишь создать условия, в коих она бы сочла благом мое предложение женитьбы.

– И как же ты создашь сии условия? – полюбопытствовал Князь.

– А мне и не нужно особо стараться, сама жизнь подведет Эву к решению стать моей женой. Помните, я говорил, что для Унии грядут тяжелые времена?

– Как же, помню! – шумно засопел отец. – От всех вокруг слышу: «тяжелые времена, тяжелые времена»! Утром нынче выезжал в Краков, так там только и слухов, что о грядущих бедах нашей державы!..

Даже какой-то завшивленный юродивый на площади предрекал, что вскоре на господ обрушится народный гнев и сметет панское сословие с лица земли!

– Легко предвещать мор, когда сам разносишь заразу! – криво улыбнулся Владислав. – Сей юродивый наверняка заслан в Краков Запоржской Ордой, чтобы сеять смуту. Я почти уверен, что под шапкой у блаженного – казачий чуб!

– Не было на нем никакой шапки! – проворчал Князь. – Да и чуба тоже. Он был лыс, как пасхальное яйцо!

– Значит, вам, батюшка, попался плешивый казак! – рассмеялся княжич. – Но я говорю не о пересудах черни…

– На днях ко мне приезжал гонец из Кенигсберга, – понизил голос до шепота Владислав, – и привез кое-какие новости. Ливония заключила с Швецией договор о совместных действиях против Польши.

Дания, правда, воздержалась от военного союза с ними, зато Тевтонское Братство изъявило готовность поддержать шведов и ливонцев, едва они ступят на польский берег.

Столь мощного натиска Ягеллонам, не выдержать. Уния обречена, батюшка, нравится вам это или нет!

– Похоже, тебя сие не сильно удручает… – поднял на княжича хмурый взор отец. – Но если погибнет Польская Держава, ты не сможешь утвердить на ее престоле династию Радзивилов!

– Что ж, это так, – кивнул наследник Магната, – но можно основать королевскую династию Радзивилов на Литве. Если Унии суждено распасться, то я воспользуюсь ее распадом в полной мере…

На миг старый Князь онемел, потрясенный словами сына.

– Вам сие кажется невозможным? – вопросил его Владислав. – Для меня же вполне приемлем такой путь к престолу. Раз Унию нам не спасти, значит, нужно думать о тех землях, кои мы сможем удержать в руках.

Немецкий посланник передал мне, что Швеция и Ливония, готовы признать мои притязания на Корону Литвы, если я не поддержу в войне Ягеллонов.

– Корону Литвы! Вы только подумайте, отец!

Если мне удастся осуществить задуманное, под нашей властью окажутся Жмудь, Белая Русь и земли, лежащие, на юге. Мы осуществим мечту Великого Князя Витовта о свободной, никому не подвластной Литве. Ту мечту, которую у него так подло украл, вместе с короной, Ягелла!

– Однако что будет, если шведы с ливонцами тебя обманут? – нахмурился старый Радзивил. – Ныне, чтобы рассорить Литву с Польшей, они сулят литвинам золотые горы.

Но ваш тайный сговор не имеет законной силы. Если недругам окажется мало польской земли, ничто не помешает им выступить на Литву!

– Во всяком деле есть риск, – поморщился княжич, – но я хотя бы знаю, за что рискую головой. К тому же, завоевав польские земли, северяне вынуждены будут хотя бы на время остановиться. Такой большой кусок, как Польша и Литва, им с ходу не проглотить.

Пока они будут спорить меж собой, кто достоин лучших из захваченных владений, мы отправим к Святейшему Папе посольство с дарами и просьбой освятить корону нашей грядущей державы.

Когда же я буду коронован, и на Литве, и за ее пределами все будут вынуждены признать власть Радзивилов! Строптивцев, не пожелающих склониться пред нашей Короной, мы укротим мечом, а наиболее непокорных отправим в Ад, как они того заслуживают.

Но я уверен, большинство шляхты и без угроз пойдет за нами. Так что сил противостоять нашествию Литве хватит! В крайнем случае, призовем тех же казаков с юга и направим их против северян!

– Казаков с юга? – недоверчиво переспросил княжича отец. – Совсем недавно ты рек о них как о разносчиках заразы бунта, а теперь готов сам наводнить ими наши земли!

– Я все обдумал, батюшка, – мечтательно закатил глаза Владислав, – казаки давно жаждут разграбить Польшу. Так пусть воюют за нее с немцами да шведами!

Немалая их часть поляжет в битвах, а значит, Запорожская Орда тоже будет ослаблена. А нам сие и нужно. Пусть наши противники истребляют друг друга!..

Но я отвлекся от главного. Тевтонский гонец ждет моего ответа. В знак тайного союза со шведами и Ливонией я должен вручить ему перстень с гербом Радзивилов.

– Значит, ты уже решился изменить Унии? Может, еще передумаешь? – вопросительно посмотрел Князь на сына.

– Как говорил Цезарь, Рубикон перейден, мосты сожжены! – вздохнул, наследник Магната, – Мне некуда отступать, отец!

– Но тогда брак твоей сестры с Королевичем станет невозможен…

– Пусть! В борьбе за престол всегда приходится чем-то жертвовать. Сия жертва – не самая большая. Да и зачем моей сестре Королевич без Королевства?

– Однако как ты склонишь к браку княжну Корибут? – не смог сдержать любопытства старый Князь.

– Сие заботит меня меньше всего, – устало улыбнулся Владислав, – когда на мое чело ляжет Корона Литвы, Эва сама прибежит ко мне!

– Мне бы твою уверенность! – грустно покачал седой головой Магнат.

– До сего дня Небо было к нам благосклонно, – попытался развеять тревогу отца княжич, – будем надеяться, что Господь и в грядущем не оставит без помощи наш род!

Глава 21

Выйдя из хижины, Харальд ощутил на лице дыхание северного ветра. Не по-летнему резкий, он гнал над морем полчища облаков, в разрывы коих проглядывало неприветливое, блеклое небо. Так же хмуро и холодно было у датчанина на душе.

Этой ночью Харальду снились те, кого он любил. Хельга, Ингрид, Олаф, малыш Строри. Все были живы, и пирату казалось дивным, что он так долго мнил их погибшими.

Обе женщины, любившая его и любимая им, в том сне приятельствовали, его первенец Олаф отнюдь не был нем, а вечно хворавший младший сын отличался завидным здоровьем.

Они обитали на Готланде большой дружной семьей, где всем хватало еды, тепла и веселья. Харальду так не хотелось покидать чудный мир грез, возвращаться на остров, населенный разбойничьим сбродом со всей Европы!

Но Хельга, властно положив ему руку на грудь, сказала, что его земной путь еще не закончен. Ощутив толчок, датчанин полетел куда-то прочь и вновь очнулся в своей наспех сколоченной, хибарке. Прекрасное видение растаяло, как утренний туман, и в душе датчанина воцарилась прежняя пустота.

В окошки из бычьего пузыря хмуро глядел заплаканный рассвет. Ночью прошел ливень, и, хотя ветер к утру разогнал тучи, на острове было сыро и неуютно. Горько усмехнувшись своим мыслям, Харальд встал и, накинув плащ, поспешил в трапезную.

Есть он любил в одиночестве, посему старался завтракать еще до того, как к месту кормежки сойдутся прочие островитяне. После поединка с метателем ножей никто больше не смел его задирать, но датчанину сие радости не прибавляло.

Прочавкав сапогами по свежей грязи, Харальд приблизился к трапезной и взялся за дверное кольцо, но его вдруг окликнул незнакомый голос. Обернувшись, датчанин встретился глазами с Ларсом.

– Не спится? – участливо вопросил его швед. – Как видишь, мне тоже!..

– Ветер переменился, – сухо произнес вместо приветствия бывший пират.

– Тебя удручает перемена ветра? – осведомился у Харальда его новый куратор.

На губах Ларса играла дружелюбная улыбка, но датчанин чуял его неискренность. За прожитые сорок лет он научился разбираться в людях и умел отличать истинные чувства от притворства.

Ледяной взгляд шведа, как и его рука, касающаяся крыжа меча, не обещали Харальду ничего хорошего.

– Почему удручает? – пожал плечами он. – Напротив, если и выходить в море, то нынче – самое время. Ветер с севера как раз пригонит корабли к польскому побережию.

– Как только мной будет получен наказ с большой земли, мы тут же выступим в поход, – развел руками Ларс.

– Коли так, жди наказа, – безразличным тоном ответил Харальд, – только ветер ждать не станет, он может перемениться вновь!

– Что это ты так переживаешь за ветер? – натянуто улыбнулся швед. – Как опытный мореход ты должен знать, что в это время года он только начинает дуть с севера и не меняет направление целый месяц!

– Как опытный мореход, я знаю, что ветер с севера в этих краях имеет свойство неожиданно стихать и уступать место ветрам с востока. И если сия перемена застанет кого-либо в море, ему сможет позавидовать лишь безумец.

Суда такого мореплавателя будут отнесены ветром к Норвегии, и дай бог, чтобы он их не бросил на подводные скалы! Не ищи, господин Ларс, в моих словах подвоха, я лишь радею о деле…

– Что ж, такое рвение тебе зачтется! – кивнул ему швед. – Но на сей раз твои опасения напрасны. Ты сам убедишься в том, когда минет означенный месяц. Но, хотя ветер в ближайшее время не изменит своего пути, для многих он станет ветром перемен!

* * *

Перемены! С недавних пор Харальд боялся этого слова. Всякий раз, когда оно входило в его жизнь, на голову датчанина обрушивались самые страшные неприятности и потери. Но семь лет назад, в далекое декабрьское утро, он все еще верил, что перемены могут быть к лучшему…

Несколько дней Магнуссен жил в томительном ожидании, что королевские сыщики выйдут на его след и явятся за ним в заведение Ингрид. Будь он один, датчанин нашел бы способ залечь на дно, но исчезнуть из Стокгольма сейчас значило навлечь беду на Ингрид и детей.

Харальду оставалось лишь надеяться, что судьба будет к нему милосердна. Но покоя в душе не было. По ночам он просыпался в тревоге всякий раз, когда стучали терзаемые бурей ставни или особо громко завывал в каминной трубе зимний вихрь. Однако со временем эти страхи стали отступать, заслоненные тяготами повседневных трудов.

Стокгольмская стража лютовала без малого неделю, пытаясь отыскать убийц Бродериксена, но ее усилия были тщетны. Ни многоопытные королевские сыщики, ни платные осведомители из горожан не смогли выйти на след троицы, столь дерзко напавшей на кортеж министра.

В поисках злодеев стражники по-прежнему шерстили притоны и злачные заведения и однажды ворвались в таверну к Ингрид, угрожая хозяйке расправой, если она прячет убийц.

Слуги закона прошли с обнаженными мечами по всем комнатам и кладовым таверны, обшарили чуланы, ледник и винный погреб.

Не найдя там злодеев, они ушли восвояси. Старший стражник, видимо, желая подсластить горечь неудачи, прихватил с собой бочонок крепкого пива.

Ингрид не протестовала. Главное, что стражи не тронули никого из завсегдатаев таверны и не увели с собой Харальда как подозреваемого в убийстве.

Чтобы уберечь любимого от застенков, она готова была пожертвовать куда большим, чем пивной бочонок, и радовалась, что ей так легко удалось откупиться от стражей порядка.

Удивительно, но Харальд не попал в число горемык, коим пришлось под пытками давать показания в городской тюрьме. Никому из стражи не могло прийти на ум, что скромный рубщик мяса и демон в маске, учинивший расправу над министром, – одно и то же лицо.

Он был тих и немногословен, избегал драк и поножовщины, то и дело вспыхивавших в этом бедном квартале, и мало походил на безжалостного убийцу. Даже шрамы, украшавшие лицо датчанина, не придавали его облику мужественности.

Всем, кто заговаривал с ним о его прошлом, Магнуссен говорил, что пострадал от готландских пиратов, у которых больше года пробыл в рабстве. Глядя в его глаза, где гнездилась боль, многие ему верили.

Спустя неделю волна полицейского произвола пошла на убыль. Стражники все реже останавливали Харальда для обыска по дороге на работу или по пути домой. Как бы ни было ужасно убийство, всколыхнувшее шведскую столицу, долго жить в трауре она не могла.

Тело Никеля после пышной панихиды упокоилось в фамильном склепе, а на его месте воссел новый министр. Сыщики все еще рыскали по городу в поисках убийц, но большинству горожан уже было ясно: стража лишь изображает служебное рвение, чтобы избежать нареканий сверху.

К тому же, у стокгольмцев появилась новая забота. Приближалось Рождество, и людям хотелось жить предвкушением радостных событий, а не прошлыми скорбями и треволнениями.

Готовился к Рождеству и Харальд. В канун праздника довольный его трудами хозяин бойни расщедрился, сполна заплатив ему, посему датчанин мог встретить Рождество во всеоружии. В сочельник он бродил по городскому рынку, скупая подарки и сладости для Ингрид и детей.

К деньгам, полученным от мясника, Харальд прибавил несколько тайлеров, доставшихся ему от тевтонца: в светлый праздник Христового Рождения ему не хотелось быть скрягой.

Светло и радостно встретил он с семейством Рождество. Они с Ингрид катались на санках, пили глинтвейн и немецкое пиво, забыв о возрасте, словно дети, бросались снежками. Судьба, редко добрая к датчанину, смилостившись на сей раз, подарила ему глоток счастья.

Ни о чем плохом думать не хотелось. От фон Велля пока не было вестей, и Харальд не тужил по сему поводу. В глубине его души теплилась надежда, что дела куратора решатся как-то сами собой, и он больше не потребует от Магнуссена услуг убийцы.

В Рождество людям всегда верится, что худшее в жизни осталось позади, а лучшее еще только начинается. Не был исключением в этом смысле и Харальд…

Беда пришла, как всегда, неожиданно. В один из студеных январских дней Харальд, захватив с собой старшего сына, отправился на рынок. Этот год изобиловал сельдью и треской, коей было так много, что она была по карману даже бедняку.

В заведении Ингрид рыбные блюда пользовались большим спросом, и Харальду часто приходилось пополнять ее запасы дарами моря.

С утра ничто не предвещало беды. Весело напевая, Ингрид стряпала обед для всей семьи. Взвалив на плечи большие корзины, Харальд и Олаф неспешно двинулись на рынок, куда рыбацкие гильдии привозили свой улов.

Побродив по рыбным рядам в поисках достойного товара, они вскоре набрели на крупную сельдь в лавке огненно-рыжего норвежца. Торг длился недолго, и вскоре отец с сыном, уже тащили на себе добычу, сгибаясь под тяжестью доверху груженых корзин.

Глядя, как справляется со своей ношей юный Олаф, датчанин невольно улыбнулся. Десятилетний мальчишка нес груз, требовавший немалых сил даже от взрослого мужчины, и в душе Харальда шевельнулась отеческая гордость.

«Добрый моряк из него выйдет, – подумалось, бывшему пирату, – или же лесоруб, если только в солдаты не подастся…»

Его мысль оборвал гулкий удар колокола на городской ратуше. Сей колокол звонил лишь в годину бедствий, созывая на площадь стокгольмский люд. В последний раз Харальд слышал его в день смерти Бродериксена.

Но тогда колокольный звон не вызвал отклика в зачерствевшей душе воина и убийцы. Теперь же датчанин невольно вздрогнул, услышав тревожные переливы городского вестника бед.

Чувство близкого несчастья кольнуло его сердце, словно граненое жало стилета. Он еще не знал, что произошло, но чуял: случилось непоправимое. Над городом черным столбом вился дым, в воздухе пахло гарью.

Мимо них дважды пробегали водоносы с ведрами на коромыслах. Не затихая, гудел колокол, в сторону, откуда поднимался дым, стекалились толпы любопытных.

Забыв о рыбе, Магнуссен поспешил вслед за ними. Судя по всему, в городе начался пожар, и случилось это поблизости от дома Ингрид.

Харальд бежал со всех ног, бесцеремонно расталкивая прохожих, продираясь сквозь толпы зевак, спешивших полюбоваться буйством пламени. До последней минуты он отгонял страшную мысль, что это может гореть дом Ингрид.

Но прорвавшись сквозь толпу, окружавшую площадь, он обмер, не веря своим глазам. Жилище его подруги, еще недавно такое чистое и приветливое, рушилось, объятое пламенем. Огненные щупальца пожара хищно извивались над кровлей, рвались в танце из распахнутых окон.

И среди сего трескучего, воющего на все лады огненного ада остались те, без кого Харальд не мыслил дальнейшей жизни: болезненный малыш Строри и женщина, которую он успел полюбить.

Разум подсказывал, что им уже не помочь, но сердце звало датчанина спасти любимых, и противиться его зову он был не в силах. С криком боли и отчаяния Магнуссен рванулся в объятые пламенем двери.

В доме он не успел сделать и пары шагов. Откуда-то сверху на него рухнула пылающая балка, ударив датчанина торцом в голову. Перед глазами Харальда вспыхнул ослепительный свет, в тысячи раз более яркий, чем пламя пожара.

Уже теряя сознание, он успел почувствовать, как его подхватили чьи-то руки.

«Господи, вручаю тебе душу мою! – промелькнули в мыслях слышанные им когда-то слова молитвы. – Укрепи меня и дай силы, ибо грешен я пред тобой!..»

Больше Харальд не успел ни о чем подумать. Его мозг затопила багровая тьма.