Текст книги "Идя сквозь огонь (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 69 страниц)

Глава 7

– Мой Король и отечество возлагают, Харальд, на тебя большие надежды! – потрепал датчанина по плечу Ральф. – Ведь ты не откажешься послужить Шведской Короне?

– И чего от меня хочет Корона? – криво улыбнулся бывший пират.

– На сей раз пускать на дно вражьи корабли не придется. Потрудишься лоцманом. Скажи, тебе приходилось высаживаться с моря в Померании?

– Приходилось, – кивнул шведу Харальд, – и не единожды. Там у моря довольно скверное дно. Подводные гряды, камни на мелководье…

– Потому мы и обратились к тебе за помощью! – развел в стороны ладони Ральф. – Ведь кто лучше тебя знает подходы к польским берегам?!

– Значит, ваш Король все-таки решил вступить в войну с Польшей… – шумно вздохнул датчанин. – И сколько кораблей я должен провести к польскому побережью?

– Три кога с наемниками, или тебя это не устраивает?

– Всего три? – недоверчиво воззрился на шведа Харальд. – Не мало ли будет для вторжения?

– Для начала достаточно, а там подтянутся и большие силы. Ты ведь сам разумеешь, что для войны нужен повод. И если такого повода нет, его нужно придумать.

Когда-то поляки силой отобрали приморские земли у одного вельможного рода. Теперь пришло время вернуть их законному владельцу…

– И кто сей владелец? – полюбопытствовал датчанин.

– Зачем тебе это знать? – улыбнулся швед. – Главное, что он согласен выступить против власти Ягеллонов. Сей храбрец захватит крепость в Померании и объявит войну Польской Короне.

Три сотни наемников, коих мы хотим отправить ему в помощь, составят силы, необходимые для удержания замка. Оттуда новый Князь направит посольство к Шведскому Двору с просьбой поддержать его претензии на земли предков.

Государь не откажет ему в помощи и выступит с войском против Польши. Одновременно с нами полякам нанесут удар Ливония и наш тайный союзник – Тевтонский Орден.

Поверь, Харальд, такого натиска Ягеллонам не сдержать, тем более, что большая часть их дружин воюет с турками на юге.

– Но на стороне Польши наверняка выступит союзная ей Литва, да и Московия едва ли останется в стороне, видя, что война приблизилась к ее границам, – возразил шведу Харальд, – скорее всего, нам придется воевать сразу с тремя недругами…

– Тут ты прав! – кивнул ему Ральф. – Но и мы не сидим без дела. Наши друзья делают все, чтобы вбить клин между Польшей и Литвой. А еще мы позаботились о том, чтобы у Москвы хватало собственных врагов, и ей было не до помощи соседям!

– Что ж, в уме вам не откажешь! – причмокнул языком, Харальд. – Но все же я не завидую молодцу, что первым выступит против Польской Короны. Если высадка шведов на берег Литвы по каким-то причинам сорвется, сей бедняк окажется один на один с разгневанной династией Ягеллы.

С трудом верится, что тебе удалось найти человека, способного так рисковать…

– Что же в том дивного? – надменно усмехнулся Ральф. – Когда о чем-то искренне просишь Господа, он посылает искомое. Нашли же мы тебя, когда нам понадобился опытный лоцман!

– Только я сомневаюсь, что вам в этом помог Господь, – тяжело вздохнул Харальд. – Куда легче поверить в помощь духа фон Велля, пожелавшего достать меня вашими руками из ада!

– Какая тебе разница, кто нам помог? – лукаво улыбнулся Ральф. – Главное то, что теперь ты вместе с нами, и мы заняты общим делом!

– Так, может, выпьем за наш успех? – предложил Харальд.

– С тобой? – глаза шведа широко раскрылись от изумления. – Нет, братец. Я не самоубийца, чтобы бражничать с человеком, отравившим за свою жизнь уйму народа!

– Вы и это обо мне знаете… – удрученно покачал головой Харальд.

– Мы знаем о тебе все, – поспешил уверить его посланник Шведской Короны, – так что не пытайся бежать. Ибо мы вновь найдем тебя, как нашел когда-то в Стокгольме фон Велль!..

* * *

В том, что люди, подобные фон Веллю, найдут его и на краю света, Харальд не сомневался. Но десять лет назад, удаляясь в лодке от охваченного войной Готланда, он тщился надеждой ускользнуть от тевтонского беса.

Однако дьявол не был бы собой, не обладай он способностью находить своих должников. Он отыскал датчанина спустя полгода, когда тот уже стал забывать об их встрече.

Едва ли эти полгода были лучшими в жизни старого пирата. Привычный к войне и разбою, он никак не мог себе найти место в мирной жизни. Ремесло кожевенника, коему учился в детстве, Магнуссен порядком подзабыл, да и для подмастерья был уже староват.

На жизнь почтенного горожанина ему не хватало средств, поскольку все накопленные им деньги и украшения уничтожил огонь во время пожара на Готланде.

Харальд скитался с детьми от города к городу в поисках заработка сначала в родной Дании, затем в Швеции. Холодная и пустынная Норвегия его мало привлекала: здесь на доход могли рассчитывать лишь рыбаки да китобои.

Но и другие скандинавские земли не баловали люд изобилием возможностей. Швеции, в основном, нужны были солдаты, Дании – моряки, готовые месяцами пропадать в море, вдали от родных берегов.

Ни то, ни другое не подходило Харальду, опасавшемуся оставлять без присмотра сыновей. Как ни старался датчанин, ему не удавалось пристроить своих чад в учение.

Младший, Строри, еще не вошел в тот возраст, когда мальчишек начинают обучать ремеслам, старшего, Олафа, никто не хотел брать в ученики по причине приобретенного им изъяна.

Восьмилетний мальчик, на глазах у которого ливонский солдат зарубил его мать, от потрясения потерял дар речи. Сколько ни водил его отец по знахарям, сколько ни заказывал в церквях молебны за исцеление, Олаф оставался нем, как рыба.

Возможно, немота не помешала бы ему стать бондарем или кузнецом, но какому мастеру нужен бессловесный, способный изъясняться лишь жестами ученик?

Будь у Харальда в Дании родня, он пристроил бы к ней в услужение своих чад, но единственная его родственница, старшая сестра, давно умерла, младшие братья, не имеющие ни кола, ни двора, разбрелись по свету кто в поисках заработка, кто – добычи…

…Не найдя пристанища на Родине, Харальд с детьми отправился в соседнюю Швецию. Там ему нежданно улыбнулась удача.

Эпоха феодального ополчения в Европе подходила к концу. Венценосные владыки и богатые городские республики создавали наемные армии, оснащенные самыми современными орудиями убийства. Надменные рыцари, еще недавно гонявшиеся на поле боя за личной славой, теперь становились капитанами отрядов копейщиков и стрелков, а наиболее толковые из них командовали артиллерией и гарнизонами крепостей.

Не отставала от соседей и Швеция, за какой-то десяток лет объединившая армии отдельных княжеств в единую грозную силу. Создание такого войска потребовало новых поборов с населения. Тяжким грузом легли на плечи крестьянства бесчисленные подати, самой важной из которых был продовольственный налог.

Со всей страны, из деревень и весей, тянулись к городам обозы, с зерном и сеном. Гуртовщики гнали на бойни стада скота, коему предстояло обратиться в провизию для королевской армии и флота.

Главным местом в Швеции, где требовались рабочие руки, стали бойни и выросшие при них цеха для разделки мяса. Стокгольмская бойня была крупнейшей в стране, посему именно там решил попытать счастья бывший пират.

Магнуссену повезло. Его умение владеть разделочным ножом и секирой пришлось по вкусу цеховой старшине, и вскоре он стал рубщиком у одного из богатейших столичных мясников.

В подчинении у хозяина бойни была дюжина наемных работников, многие из коих были моложе и сильнее Харальда. Однако мало кому удавалось превзойти его в выносливости и быстроте работы, а умению датчанина освежевать и разделать коровью тушу завидовали не только поденщики, но и многоопытные подмастерья.

Дела у Харальда шли в гору, он зарабатывал столько, что ему с детьми хватало на еду и съемное жилье. Экономный и бережливый, датчанин уже подумывал о том, чтобы купить какую-нибудь лачужку.

Он приобрел себе и сыновьям одежду городского покроя, сбрил усы, оставив лишь бороду, как было принято у шведов, и стал наведываться в местный собор слушать мессу.

На другом конце площади, напротив собора, располагалась харчевня, хозяйка которой, тридцатилетняя Ингрид, была вдовой. Зайдя к ней однажды пропустить кружку-другую пива, датчанин заметил, что миловидная вдовушка смотрит на него с интересом.

Трудно сказать, чем ей приглянулся длиннорукий рубщик мяса с водянистыми глазами и щетинистой, цвета медной проволоки, бородой. Но, как бы там ни было, эту ночь Харальд провел под крышей трактирщицы.

Он не рассчитывал, что их отношения продлятся, и искренне удивился, услышав от Ингрид, что она будет ждать его на следующий день.

Нельзя сказать, что Харальд был влюблен. В памяти его еще жил образ Хельги, не потускневший за полгода скитаний. Но жажда душевной теплоты и телесной близости сделали свое дело, и на следующий вечер он вновь распахнул потрепанные двери трактира.

Однако судьба уготовила датчанину встречу, отнюдь не доставившую ему радости. Рыжий косоглазый верзила, пировавший этим вечером с друзьями в заведении Ингрид, служил подмастерьем у одного из стокгольмских мясников, вечно споривших с хозяином Харальда за место королевского поставщика.

Соперничество богатейших хозяев мясных лавок нередко приводило к тому, что тот или иной из них вызывал конкурента на состязание. Последний раз они поспорили о том, чей работник быстрее освежует и разделает бычью тушу, предназначенную для королевского пира.

Проигравший спор должен был устроить за свой счет банкет для всей мясницкой гильдии и отдать победителю в качестве уплаты за проигрыш кошель золотых.

Хозяин Харальда выставил на состязание его, пригрозив, что в случае поражения вычтет проигранную сумму из жалования, мясник-соперник – того самого верзилу, слывшего большим умельцем в своем деле.

Искусство работы топором, привитое пиратской жизнью, выручило датчанина и на сей раз. Он справился с заданием быстрее конкурента и получил в награду от хозяина золотую монету.

Еще тогда в глазах осрамленного верзилы он заметил мстительный злой огонь, не суливший Харальду при встрече ничего хорошего. Но, как выяснилось, датчанин обставил Рыжего не только в рубке мяса.

Конкурент Харальда без малого год обивал порог дома Ингрид, добиваясь ее благосклонности, а она отдала предпочтение залетному бродяге, не обладающему даже статусом горожанина.

Как обычно бывает, нашлись доброжелатели, сообщившие Рыжему, что у него появился счастливый соперник, и, войдя в харчевню, Харальд увидел там поджидающую его компанию.

Несмотря на свой рост и силу, Рыжий не решился прийти сюда в одиночку. С ним было двое его дружков-подмастерьев, бросавших на датчанина исподлобья колючие, волчьи взгляды.

Встретившись взором с противником, Харальд понял, что право на близость с Ингрид ему придется добывать кулаками. Кабаньи глаза подмастерья пылали такой злобой, что, казалось, еще миг – и он бросится на датчанина, сметая все на своем пути.

Харальд приготовился к побоищу, но, вопреки его ожиданиям, драка не состоялась. Высосав из кружек свое пиво, компания Рыжего покинула заведение Ингрид с таким видом, словно не имеет претензий к счастливцу.

Датчанина это не обрадовало. Ему был хорошо известен, нрав городских подмастерьев. Когда кто-либо из этой братии собирался набить рожу своему ненавистнику, то вызывал его на бой прилюдно, с помпезностью, коей мог позавидовать иной рыцарь.

И то, что троица врагов ушла из харчевни, не привлекая к себе внимания, значило одно: подмастерья готовятся встретить его по пути домой. Харальд не испытывал перед ними страха, но был уверен, что на сей раз ему следует ждать не честной драки, а удара ножом в спину.

Посему, отужинав, он не вернулся в свою хибарку, а решил заночевать у Ингрид. Добрая женщина, давшая ему приют, первым делом предупредила датчанина об опасности, грозящей ему со стороны Рыжего и его дружков.

Харальд улыбнулся в ответ, уверив подругу, что умеет быть осторожным, и, забыв о подстерегающей за дверями опасности, увлек ее на ложе. Он привык в одиночку справляться с невзгодами и не желал вмешивать полюбившую его женщину в свои дела. Но смерть уже шла по пятам бывшего пирата, и спустя неделю он встретился с ней лицом к лицу…

…В тот день работы было особо много, и разделку туш рубщики мяса заканчивали поздно вечером, при свете факелов. Когда хозяин бойни, устало махнув рукой, отпустил их по домам, вечерние сумерки уже сменила непроглядная тьма.

В права вступал декабрь – самый холодный в Швеции месяц года, время пронизывающих ветров и долгих, тоскливых ночей.

Харальд не любил эту безотрадную пору. Ее хорошо было пережидать в натопленном доме, у весело потрескивающего в печи огня, но горе тому, кого декабрьская ночь застанет под открытым небом!

К путникам, лишенным огня и крова, она была беспощадна, датчанин знал это, как никто другой.

Покинув затхлое помещение бойни, Харальд тут же оказался во власти пурги, бросающей в лицо пригоршни колючего, сухого снега. Закаленный северными ветрами, он невольно поежился, набрасывая на голову теплый шерстяной капюшон, – студеный вихрь пробирал до костей.

Бойня, где выпало трудиться датчанину, располагалась в предместье, и, чтобы заночевать у Ингрид, ему нужно было пройти полгорода.

Превозмогая порывы ветра и стужу, он двинулся в путь. Вьюга пронзительно выла в ушах, вдали ей вторили то ли волки, то ли одичавшие собаки. Неистовый вихрь гнал по небу стада неповоротливых туч, то и дело заслонявших бледный, едва различимый месяц.

Иногда сквозь вой метели до Харальда долетали странные звуки, смутно напоминавшие звон оружия и лязг доспехов, но тут же уносились вдаль, подхваченные ветром. Казалось, в небесах кипела битва меж ангельской ратью и полчищами демонов, вознамерившихся прорваться в рай.

Миновав полосу открытой земли, Харальд вступил под сень городских ворот, зубчатые башни которых сливались с непроглядной чернотой вьюжного неба. На счастье путника, дубовые створы оказались не заперты, стража держала ворота открытыми, ожидая возвращения работников, трудившихся в предместьях Стокгольма.

За городской стеной ветер немного стих, утратив силу в лабиринте узких улочек и проходов, но было по-прежнему холодно. Зябко поежившись, Харальд вновь вспомнил о горячем ужине и дешевом, но крепком вине, коим его потчевала Ингрид.

Эта простодушная, милая женщина стала для бывшего пирата настоящим подарком судьбы. Не прошло и недели со дня их знакомства, а она настояла на том, чтобы Харальд переехал к ней вместе с детьми.

Долго упрашивать его не пришлось. Он и сам видел, что так будет лучше для них обоих: и сыновья будут под присмотром, и самой Ингрид помощь двух смышленых мальчишек в хозяйстве не будет лишней. Да и деньги, которые Харальд отдавал одной скупой карге за пользование ее лачугой, он теперь мог приносить в семью…

…Да, именно в семью. Датчанин поймал себя на мысли, что он именно так называет свой союз с полюбившей его женщиной. Харальд сам не мог понять, почему Ингрид предпочла его прочим завсегдатаям харчевни, среди которых было немало состоятельных бюргеров. Но ей запал в сердце бедный скиталец с двумя детьми в довесок, и она, похоже, не жалела о своем выборе.

Ингрид оказалась заботливой женой, и Харальд впервые за долгие годы почувствовал себя дома. За сорок прожитых лет его впервые любили.

Хельга, кою он боготворил, никогда не испытывала к нему любви, она лишь позволяла ему любить себя. Ныне же он был на седьмом небе от счастья. В зачерствевшей душе датчанина стало просыпаться чувство, которое он сам почитал для себя давно утраченным.

Оно согревало его в метель и делало малочувствительным к порывам зимнего вихря, вселяло уверенность в завтрашнем дне. Харальд знал, что не покинет теперь Стокгольм, северный город, подаривший ему столько тепла…

…Но тепло обладает расслабляющей способностью и заставляет забывать об опасности. Забыл о ней и Харальд, но опасность не забыла о нем.

Узкая, извилистая улочка, ведущая к дому Ингрид, не внушала бывшему пирату опасений. Она выглядела мирно и уютно. Здесь почти не были слышны завывания ветра, а масляные фонари над дверями домов слегка покачивали слюдяными головами, словно приветствуя позднего гостя.

Улыбаясь своим мыслям, Харальд ступил на изъеденную рытвинами мостовую и двинулся вдоль редких, тускло горящих фонарей и скрытых за дубовыми ставнями окон.

Он дошел до середины улицы, прежде чем понял, что здесь его поджидает смерть. От одной из стен отделилась рослая фигура и торопливо двинулась навстречу датчанину.

Ширина ее плеч и косолапая походка не оставляли сомнений в том, что это – Рыжий. Ухмыляясь, он остановился в трех шагах от Харальда и вынул из ножен широкий мясницкий тесак.

В тот же миг за спиной у датчанина загремели шаги, и из переулка, отрезая Харальду путь к отступлению, выбежали дружки верзилы.

У одного из них в руках тускло блестел разделочный топорик, у другого – длинный нож. Годы войн и пиратства научили датчанина трезво оценивать степень опасности, и он мгновенно

понял, насколько невелик его шанс остаться в живых.

Будь у Харальда меч или хотя бы тесак, как у Рыжего, он отбился бы от врагов, но городские законы запрещали тем, кто не имел статуса горожан, владеть оружием длиннее поясного ножа.

Датчанин носил за голенищем нож, острый, как бритва, но, увы, недостаточно длинный, чтобы на равных противостоять клинкам подмастерьев.

Сопя, как рассерженный вепрь, Рыжий рванулся в атаку. Помощи Харальду было ждать неоткуда, да он ее и не ждал. Проскользнув под гибельным лезвием тесака, датчанин сходу вогнал клинок в брюхо неприятеля и, продолжая движение, потянул нож за собой.

Верзила осознал, что с ним случилось, лишь тогда, когда на ноги ему выпали внутренности. Взвыв нежданно тонким голосом, он попытался удержать их руками, но силы его покинули, и он упокоился в луже собственной крови.

Второй подмастерье не понял урока и повторил попытку убить Харальда с тем же результатом. На сей раз датчанин не стал уклоняться от его удара, а сработал на опережение. Отбив ножом выпад противника, он перерезал ему сухожилия руки, сжимавшей оружие, и, прежде чем враг отпрянул назад, вогнал клинок ему в горло.

Клокоча распоротым кадыком, подмастерье повалился навзничь и забился в судорогах. Последний из врагов метнул в Харальда топорик, от которого тот сумел увернуться, и бросился наутек.

Отпустить его датчанин не мог. Подмастерье едва ли оценит его великодушие и приведет сюда стражу, а за убийство двух горожан, полагалась смертная казнь.

Перехватив нож за клинок, Харальд с размаху метнул его в спину убегающего врага. Совершив в воздухе полуоборот, нож вошел ему чуть ниже левой лопатки. Словно споткнувшись, подмастерье рухнул на мостовую, обдав ее хлынувшей из горла кровью.

На счастье датчанина, свидетелем его битвы был лишь бледный месяц, выглянувший на мгновение в разрывы туч. Нужно было как можно скорее покинуть это проклятое место и бежать на другой конец города, дабы никто не заподозрил его в убийстве подмастерьев.

Склонившись над трупом, Харальд освободил нож, вытер об одежду убитого и хотел спрятать за голенище.

– Хорошая, работа! – раздался у него за спиной насмешливый голос, от звука которого внутренности старого пирата свело могильным холодом. – Считай, плаху ты уже заслужил!

Стремительно обернувшись, Харальд едва не налетел на острие меча, выставленного перед собой рослой, закутанной в плащ фигурой. Из-под надвинутого на лоб капюшона холодно горели неумолимые глаза, врезавшиеся в память датчанина со времен Готландского побоища.

На миг Харальд испытал жгучее желание метнуть нож в сердце своего преследователя. Но, встретившись с ним взглядом, понял – не успеет.

– Отдай мне нож, – произнес тевтонец, – рукоятью вперед, попытаешься меня убить – умрешь сам!

Острие меча уперлось Харальду в ямку под кадыком. Он знал: одно неверное движение, и тевтонец проткнет его с той легкостью, с коей он сам отправил на тот свет своих незадачливых убийц.

Рука датчанина против воли повернула в пальцах нож и протянула его врагу.

– Что тебе от меня нужно? – сдавленно произнес Харальд.

– Угостить старого друга вином, – ухмыльнулся, пряча под плащом оружие, тевтонец, – а заодно потолковать с тобой о вещах, кои нам обоим небезынтересны!..

Глава 8

Восточный ветер донес до слуха Дмитрия лошадиное ржание. С тех пор, как, покинув казачий стан, боярин шел навстречу солнцу, ему порой чудилось, что он слышит вдали конский топот и лязг оружия. Но всякий раз оказывалось, что c ним играют злую шутку затяжное ожидание и усталость.

Однако на сей раз московит не обманулся. Заслышав голос другой лошади, его жеребец насторожил уши и ответил призывным ржанием.

Стегнув коня плетью, Дмитрий взлетел на ближайший холм, чтобы обозреть окрестности, и тут же увидел всадника, глядящего на него с вершины соседнего холма.

Сомнений не было: на сей раз Бутурлин встретил татарина, одного из дозорных кочевой орды. Но даже если бы Дмитрий не был в этом уверен, степняк поспешил его убедить.

Вскинув лук, он выпустил в московита стрелу. Боярин успел прикрыться щитом, и стрела впилась в него с сухим хрустом, пробив насквозь слои кожи и древесины.

Сердце Дмитрия учащенно забилось, когда он увидел торчащий из щита наконечник. Граненый, узкобедрый, он был откован из того же светлого металла, что и прочее оружие, поставляемое тевтонцем воинству Валибея.

Издевательски помахав рукой московиту, степняк развернул коня и поскакал прочь. Дмитрий дал жеребцу шпоры и устремился вдогонку. Он знал, что враг завлекает его в западню, но после того как боярин узрел немецкую стрелу, у него не оставалось иного выхода, как следовать за неприятелем.

Долго гнаться ему не пришлось. Конь Дмитрия был выносливее вороной лошадки противника, и вскоре боярин его настиг. Обернувшись в седле, кочевник дважды выстрелил в московита.

От первой стрелы Дмитрий ушел, пригнувшись в седле, вторая пробила московский щит, чудом не пригвоздив к нему руку боярина. Не дожидаясь, когда враг достанет из колчана третью стрелу, Бутурлин обнажил саблю и ринулся в бой.

Но супостат не уступал ему ни в силе, ни в проворстве. Отбив щитом саблю московита, он выхватил из ножен собственный клинок и обрушил на Дмитрия град быстрых, как молния, ударов.

Прорубиться сквозь его оборону было непросто. Уступавший боярину в росте и ширине плеч, татарин был на удивление вынослив и ловок, а его искусству фехтования могли позавидовать многие ратные мужи.

И хотя Бутурлин сумел разглядеть погрешности в защите недруга, воспользоваться ими он не спешил. Сильный противник вызывал у него уважение, да и пользы от пленного было больше, чем от мертвеца.

Голову степняка защищал остроконечный шлем с пучком конских волос на верхушке и железной маской, скрывавшей лицо. Дмитрий знал, что если по ней крепко ударить, татарин не погибнет, но будет оглушен.

Посему, уклонившись от вражеского замаха, Бутурлин рубонул татарина по личине. Тот пригнулся, прячась за щит, но клинок московита зацепил верхушку его шишака и сшиб шлем с головы недруга.

За годы войн и походов, Дмитрий повидал всякое и редко чему удивлялся, но на сей раз не смог сдержать изумленный возглас. Грозный воин, стоивший в битве троих бойцов, оказался женщиной.

У нее были угольно черные волосы, заплетенные в тугую косу, злой белозубый оскал и яркие синие глаза, пылающие яростью на смуглом лице.

Рассмотреть ее более подробно Бутурлин не успел. Оружие врага было нацелено ему в темя, и Дмитрий закрылся щитом, отводя гибельный удар. Ему повезло. Столкнувшись с железным навершьем щита, татарский клинок преломился надвое.

Это не обескуражило степную воительницу. Отбросив бесполезный крыж, она выхватила из ножен кинжал и бросилась на Бутурлина с проворством рыси.

Ей удалось вытолкнуть московита из седла, но Дмитрий в падении перевернул степнячку спиной вниз, и она ударилась затылком оземь. Прежде чем оглушенная противница пришла в себя, боярин обезоружил ее и крепко связал кожаной бечевой.

Обычно в таких случаях врага вязали «в козлы», стягивая разом веревкой руки и ноги. Но Дмитрий не мог так поступить с женщиной, пусть даже с врагом, и ограничился тем, что стянул ей порознь щиколотки и запястья.

Какое-то время она извивалась, словно змея, пытаясь избавиться от пут. Но осознав тщету своих усилий, присмирела, перестала биться, и лишь взор ее по-прежнему пылал ненавистью к московиту.

Теперь, когда яростная гримаса сошла с лица татарки, Дмитрий смог наконец его рассмотреть. Едва ли пленнице было больше двадцати лет от роду, и при иных обстоятельствах боярин, возможно, счел бы ее красивой.

Было что-то завораживающее в ее бездонных, вытянутых к вискам глазах, тонком, чуть вздернутом носе, и безупречной линии рта. Красоту девушки не портил даже шрам, тянувшийся через левую щеку от ноздри к уху.

– Почему ты не убил меня? – хрипло произнесла она по-русски. – Я бы тебя зарезала без колебаний!

– В твоей смерти не было нужды, – ответил Дмитрий, присаживаясь на корточки подле пленницы, – ты мне нужнее живьем.

– Хочешь овладеть мной? – губы красавицы искривились в презрительной усмешке. – Только попробуй, неверный! Я мигом перегрызу тебе кадык!

– Спасибо, что предупредила, – улыбнулся боярин, – а то кто же захочет, чтобы ему перегрызли горло? Нет, ханым, у меня на твой счет иная задумка…

– Что бы ты ни задумал, тебе сего не исполнить! – оборвала его пленница. – Я Надира, дочь хана Валибея, хозяина Степи. Его люди идут по моим следам и вскоре будут здесь!

Моли своего ложного бога, чтобы твоя смерть не была долгой и мучительной!

Впервые, Бутурлин дважды подряд был так изумлен. Мало того, что плененный им недруг оказался женщиной, так еще сия женщина назвалась дочерью Валибея!

Дмитрий мысленно воздал хвалу Господу и Пречистой Деве. До сих пор он действовал наудачу, теперь же небо даровало ему шанс говорить с Валибеем с позиции силы.

Настораживало боярина лишь то, что никто до сих пор не слыхивал о дочери хана. Но и этому нашлось объяснение. В мужском платье и доспехах Надира была неотличима от нукеров Валибея. Те, с кем ей приходилось сталкиваться во время набегов, принимали ее за мужчину.

– Что же ты решил, неверный? – долетел до него сквозь пелену задумчивости насмешливый голос Надиры. – У тебя еще есть время разрезать мне путы и убраться восвояси!

– Я поступлю по-иному, – поднял на нее глаза Бутурлин, – я тебя обменяю!

– На кого? – глаза пленницы широко раскрылись от изумления. – Мой отец не держит в полоне твоих соплеменников!

– Речь не о соплеменниках, – ответствовал Дмитрий, – я обменяю тебя, ханым, на тевтонца, коий поставляет вам стрелы.

Подняв свой щит, боярин повернул его изнанкой к Надире, чтобы она увидела наконечники, засевших в нем стрел. На лицо красавицы набежала тень. Она поняла, о чем говорит московит.

– У тебя ничего не выйдет, – отрицательно покачала она головой, – отец не станет с тобой торговаться!

– Да ну! – не поверил ей Бутурлин. – Ужели тевтонец дороже твоему отцу родной дочери?

– Как бы я ни была ему дорога, он не поменяет меня на своего поставщика оружия, как и не откажется от цели своей жизни!

– В чем же цель его жизни? Проливать кровь, вредить Московской Державе?

– Сражаться за Вольную Степь! – зло выкрикнула Надира. – Не дать неверным захватить наш край, лишить нас свободы и веры!

– И ради достижения сей великой цели вы сжигаете мирные селения и убиваете русский люд? – горько усмехнулся Дмитрий. – Подобными действиями, ханым, вы, скорее, добьетесь обратного.

Разгневанная вашими набегами, Москва соберется с силами, двинет на вас полки, и тогда ревнителям Вольной Степи ой, как не поздоровится!

– Нас не страшит гнев Москвы! – гордо вскинула голову Надира. – Мы не одни, наш союзник – светоч Ислама, Высокая Турецкая Порта!

– Что-то не больно она вам помогает, – резонно заметил боярин, – оказывай вам помощь Султан, вы бы не стали вступать в союз с Тевтонским Братством.

Ведь не от хорошей жизни вы воюете против нас оружием иноверцев, пребывающих в состоянии войны с вашим союзником, Османским Султанатом!

Кстати, как это соотносится с вашей верой? Неужто она вам разрешает в борьбе с одними неверными пользоваться помощью других неверных?

На какой-то миг Бутурлину почудилось, что его слова смутили дочь Валибея. Похоже, подобные мысли тревожили ее саму, но она прогоняла их прочь.

– Тебе, не просветленному учением пророка Мухаммеда, не понять ни наших поступков, ни нашей борьбы! – гневно фыркнула она, пытаясь скрыть от московита свое замешательство.

– Верно, не понять, – вздохнул Дмитрий, – хотя я честно пытался…

Однако ныне не время для споров. Чтобы вступить в переговоры с твоим отцом, я должен сперва отвести тебя в укромное место, где нас не найдут его нукеры. Садись на коня, ханым!

Он разрезал ножом веревку, стягивающие ноги пленницы, и помог ей взобраться на спину вороной кобылы. Утвердившись в седле, Надира тут же попыталась пнуть московита сапогом в лицо, но привычный к неожиданностям Бутурлин ловко уклонился от удара.

– Не доводи до греха, ханым! – укоризненно покачал головой Дмитрий. – А то снова свяжу тебе ноги и положу тебя поперек седла.

От досады Надира в кровь закусила губу. Невозмутимость неверного приводила ее в ярость.

Лишь сейчас боярин осознал, сколь трудное дело затеял. Ему предстояло, надежно спрятать пленницу, встретиться с Валибеем, и предложить ему обменять дочь на посланника Ордена.

И то, и другое сделать было непросто. Едва ли в степи для них нашлось бы укрытие, да и встреча с Ханом могла закончиться для Бутурлина плачевно.

Что, если Валибей не согласится на предложение, велит нукерам схватить его и пытками выведать местонахождение дочери? Будь у Дмитрия помощники, он еще мог бы надеяться на успех, но в одиночку едва ли мог довести дело до победного конца.

Однако ему не пришлось долго ломать голову над своими дальнейшими действиями. Когда они с Надирой добрались до ближайшего оврага, оттуда навстречу им высыпали чумазые татарские всадники.

Их было не меньше десятка. Выхватывая на ходу клинки, они с гиканьем закружили вокруг боярина и его пленницы.

Издав пронзительный крик, ханская дочь ударила пятками бока своей кобылы, и послушное воле наездницы животное унесло ее прочь, оставив Бутурлина наедине с кочевниками.

Дмитрий принял бой. Двоих татар он вышиб из седел, но третий успел подобраться к нему со спины и обрушил булаву на затылок московита.

Свет в в глазах боярина померк. В мгновение перед внутренним взором Дмитрия пронеслась вся его жизнь. Последнее, что он увидел до того, как его поглотила тьма, были исполненные ужаса глаза Эвелины.

* * *

Очнулся Дмитрий в глинистой яме, накрытой сверху решеткой из связанных ремнями жердей. Татары не стали его опутывать, вероятно, посчитав, что пленник и так не убежит.