Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

– Тост! – Гарри Сэндлер поднял свой бокал. – За гроб Сталина!

– Гроб Сталина! – повторил вслед за ним чей-то голос, и все выпили.

Майкл Галлатин, сидевший за длинным, богато сервированным столом как раз напротив Гарри Сэндлера, не раздумывая осушил свой бокал.

Этот вечер, а было уже восемь, Майкл, вместе с Чесной ван Дорне проводили в шикарных апартаментах полковника СС Джерека Блока, оказавшись в числе прочих двадцати приглашенных: нацистских офицеров, прочей знати рейха и их спутниц. По такому случаю на Майкле был черный смокинг, белая рубашка и белый галстук-бабочка. Сидевшая по правую руку от него Чесна в этот вечер надела длинное черное платье с глубоким декольте и жемчужное ожерелье. Все военные были в парадной униформе, и даже Сэндлер предпочел своему дорогому твидовому пиджаку официальный костюм серого цвета. Майкл, как, по всей видимости, и большинство приглашенных, не мог не порадоваться тому, что на этот раз Сэндлер пришел один, оставив своего любимого сокола у себя в номере.

– За надгробие на могиле Черчилля! – предложил седовласый майор, сидевший недалеко от Чесны, и все – Майкл тоже – вновь весело осушили бокалы.

Майкл огляделся вокруг, обводя взглядом длинный стол, всматриваясь в лица приглашенных на этот званый ужин гостей. Самого хозяина вечера, так же как и его адъютанта, в подбитых железными подковками тяжелых сапогах нигде не было видно. В его отсутствие всем распоряжался молоденький капитан, пригласивший гостей к столу и теперь направлявший ход вечеринки в нужное русло. После еще нескольких тостов, во время которых были вспомянуты экипаж затонувшей подводной лодки, доблестные воины, павшие в боях за Сталинград, а также жертвы Гамбурга, официанты начали подавать ужин. Главным блюдом в этот вечер был зажаренный кабан, и Майкл, не без удовольствия заметил про себя, что внесенный поднос был поставлен напротив Гарри Сэндлера. Заядлый охотник, скорее всего, подстрелил зверя во время вчерашней охоты в заповеднике, и теперь, отрезая большие куски жирного мяса и ловко перекладывая его на тарелки, Сэндлер демонстрировал перед всеми, что с ножом за столом он управляется так же ловко, как и с ружьем на охоте.

Кабанье мясо было слишком жирным, и Майкл ел мало, он с большим интересом прислушивался к разговорам окружающих. Наигранный оптимизм и напускную уверенность, что русские еще будут отброшены назад, а англичане сами приползут на коленях к Гитлеру, умоляя его подписать договор о перемирии, можно было сравнить с пророчествами ярмарочного цыгана, предсказывающего будущее по хрустальному шару. Отовсюду слышался смех и громкие голоса, вино лилось рекой, а официанты подносили все новые и новые блюда. Атмосфера нереальности происходящего все сгущалась, еще немного – и Гарри Сэндлер сможет нарезать ее ломтями. Нацисты давно привыкли к такого рода пиршествам, все они выглядели сытыми и довольными.

Майкл и Чесна провели за беседой большую часть уходящего дня. Чесне тоже ничего не было известно о «Железном кулаке». Точно так же не знала она ничего ни о разработках доктора Густава Хильдебранда, ни о том, что происходило на облюбованном им острове в Норвегии. Разумеется, Чесна была осведомлена, что Хильдебранд высказывался в пользу применения химического оружия – это было общеизвестно, – но Гитлер, по всей видимости, еще не забыл, как ему самому во время Первой мировой войны довелось повстречаться с ипритом, и он поэтому не спешил открывать сундучок Пандоры. Или, по крайней мере, пока не спешил. Но были ли у нацистов в наличии химические бомбы и снаряды? Майкл тоже задавался этим вопросом. Чесна затруднялась назвать точную цифру, но, по ее подсчетам, в рейхе имелось самое меньшее пятьдесят тысяч тонн химического оружия, приведенного в полную боевую готовность на тот случай, если Гитлер вдруг изменит свое решение. Майкл обратил особое внимание на то, что немцы могут применить газовые снаряды при высадке союзников, но Чесна не согласилась с ним. Для того чтобы сорвать такую операцию, Германии понадобились бы тысячи бомб и снарядов. К тому же газ того типа, в разработке которого участвовал отец нынешнего доктора Хильдебранда – иприт во время Первой мировой войны, а также табун и зарин в конце тридцатых годов, – может быть подхвачен непредсказуемыми прибрежными ветрами, и тогда газовая завеса накроет позиции самих обороняющихся. Таким образом, доказывала ему Чесна, газовая атака на союзников обернется против германской армии. Подобная возможность, должно быть, уже рассматривалась высшим военным командованием, и она не думает, что Роммель – командовавший укреплениями на Атлантике – пойдет на это. Тем более, продолжала Чесна, что воздушное пространство в этом регионе в настоящее время контролируется союзниками, и они наверняка собьют любой немецкий бомбардировщик, осмелившийся приблизиться к месту высадки.

У них не было конкретных данных, и им оставалось только теряться в догадках, пытаясь понять значение загадочного словосочетания и карикатуры на Адольфа Гитлера.

– Вы почти ничего не едите. Что-нибудь не так? Или, может быть, мясо недостаточно сырое?

Отрешившись от одолевавших его раздумий, Майкл посмотрел на Сэндлера, сидевшего напротив. От многочисленных тостов, произносившихся один за другим, щеки Сэндлера заметно разрумянились, и лицо его не покидала блаженная улыбка.

– Все просто замечательно, – заверил его Майкл, против воли отправляя в рот кусок жирного мяса. Он отчаянно завидовал Мышонку, расположившемуся в крыле для прислуги, ужин которого состоял из чашки бульона и пирога с ливерной начинкой. – А где же ваш талисман?

– Блонди? Она недалеко. Мой номер рядом. Знаете, боюсь, что вы ей не понравились.

– Какая жалость.

Сэндлер хотел сказать ему что-то в ответ – несомненно, какую-нибудь очередную пошлость, – но тут внимание его переключилось на сидевшую рядом с ним рыжеволосую женщину. Майкл слышал, что Сэндлер рассказывает своей пассии что-то о Кении.

Вдруг дверь столовой отворилась, и в комнату вошел сам Джерек Блок. Сапог неотступно следовал за ним. Послышались громкие приветствия и аплодисменты, а один из приглашенных на ужин предложил поднять тост за Блока. Полковник СС порывистым жестом взял бокал с подноса, улыбнулся и выпил за собственное здоровье. Блок – высокий, худощавый человек с усталым, нездорового цвета лицом, в парадном мундире, грудь которого была увешана наградами, – медленно шел вокруг стола, воздавая должное гостям, останавливаясь для дружеских рукопожатий. Сапог не отставал от него ни на шаг.

Наконец Блок оказался рядом с Чесной.

– Моя дорогая девочка! – воскликнул он и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. – Как твои успехи? Догадываюсь, что замечательно. А как твой новый фильм? Вышел уже? – Чесна сказала, что это событие ожидается со дня на день. – Разумеется, он произведет фурор, и все мы снова будем восторгаться тобой, ведь так? Конечно же! – Тут его колючий серый взгляд – как у ящерицы, подумал Майкл, – остановился на бароне фон Фанге. – Ага! А это, надо думать, и есть тот самый счастливчик! – Подойдя к Майклу, он протянул ему руку для приветствия, и Майкл поднялся со своего места, чтобы ответить на него. Сапог, стоявший у Блока за спиной, разглядывал барона. – Фон Фанге, да? – продолжал тем временем Блок. Протянутая для рукопожатия рука оказалась несколько вялой и влажной. У полковника был длинный, узкий нос и острый подбородок. У висков и лба в его коротко подстриженных русых волосах проглядывала седина. – В прошлом году в Дортмунде мне довелось повстречать одною фон Фанге. Это не ваши родственники?

– Вполне возможно. Мой отец и дяди часто путешествуют по Германии.

– Точно, он тоже был фон Фанге, – кивнул Блок. Он выпустил из своей ладони руку Майкла, у которого осталось ощущение, словно ему пришлось прикоснуться к чему-то жирному. У Блока были плохие зубы – на всех нижних передних зубах серебряные коронки. – Вот только имени не припоминаю. Как зовут вашего отца?

– Леопольд.

– Благородное имя! Нет, сейчас уже не вспомнить. – Блок все еще улыбался, но это была только игра: улыбка его была пустой. – Вы лучше расскажите мне вот о чем: почему такой крепкий молодой мужчина до сих пор не пополнил ряды СС? Учитывая ваши данные, я бы в два счета заполучил для вас офицерское звание.

– Он собирает тюльпанчики, – сказал захмелевший Сэндлер и протянул руку, державшую пустой бокал, чтобы ему налили еще вина.

– Семья фон Фанге вот уже на протяжении более полувека занимается выращиванием тюльпанов, – вступила в разговор Чесна, повторяя информацию, почерпнутую из социального регистра Германии. – К тому же им принадлежат прекрасные виноградники, урожай которых идет на вино их собственной марки. Большое спасибо, Гарри, что ты не забыл обратить на это внимание полковника Блока.

– Тюльпаны, значит? – Улыбка Блока несколько померкла. Майкл видел, что он задумался, видимо, со службой в СС подобное занятие никак не вязалось. – Ну что ж, барон, должно быть, вы какой-то уникум, если вам удалось очаровать Чесну. И представьте себе, этот секрет она упорно скрывала от своих друзей! Вот уж ничего не скажешь: актриса! – Его сверкающая серебром улыбка была снова обращена к Чесне. – Примите мои наилучшие пожелания, – сказал он, двинувшись дальше, чтобы поприветствовать очередного гостя – мужчину, сидевшего по левую руку от Майкла.

Майкл делал вид, что он ест. Сапог удалился из столовой, и Майкл слышал, как кто-то из гостей спросил у Блока о его новом адъютанте.

– Это совершенно новая модель, – объявил во всеуслышание Блок, занимая свое место хозяина во главе стола. – Сделан из крупповской стали. Под коленными чашечками скрыты дула автоматов, и еще целая пусковая установка в заднице. – Послышался смех, и было видно, что ему это доставляет удовольствие. – До недавнего времени Сапог служил во Франции в подразделении, которое боролось с партизанским движением. Я передал его в распоряжение своего друга – Харцера. Бедному придурку там вышибли мозги – да простят меня дамы. После этого пару недель назад я снова забрал Сапога под свое командование. – Он поднял наполненный бокал. – Тост. За клуб «Бримстон»!

– За клуб «Бримстон»! – отозвался хор голосов, и все снова выпили.

Ужин продолжался. Был подан запеченный осетр, телячий зоб в коньяке, перепела, фаршированные рублеными немецкими колбасками, после чего принесли десерт – щедро пропитанный ромом пирог и малину в замороженном розовом шампанском. Майкл чувствовал тяжесть в желудке, хотя ел он мало; Чесна же за весь вечер почти не прикасалась к еде. Но зато подавляющее большинство приглашенных с таким азартом наваливались на жратву, будто ели последний раз в жизни, ожидая назавтра Судного дня. Майкл вспомнил о тех далеких временах, когда над занесенной снегом землей лютовал зимний ветер и голодная стая собралась вокруг искалеченной ноги Франко. Все это масло и тяжелый почечный жир не вязались с волчьей диетой.

После ужина принесли коньяк и сигареты. Большинство приглашенных встали из-за стола, перейдя из столовой в другие комнаты. Майкл и Чесна стояли на длинном балконе. В руке у Майкла была рюмка коньяку. Низкое облачное небо над Берлином прочерчивали яркие лучи прожекторов. Чесна одной рукой обняла его, склонила голову ему на плечо, и их наконец оставили в покое.

– А каковы мои шансы пробраться внутрь? – тихо сказал Майкл томным воркующим голосом пылкого влюбленного.

– Что? – Она чуть было не оттолкнула его от себя.

– Пробраться сюда, – объяснил он. – Я думаю, что было бы неплохо оглядеться в номере у Блока.

– Практически никаких. Ко всем дверям подведена сигнализация. Нужен особый ключ.

– Ты не можешь его достать?

– Нет. Слишком опасно.

Он на мгновение задумался, сосредоточенно глядя на то, как пересекаются в вечернем небе лучи прожекторов.

– А балконные двери? – спросил наконец Майкл.

Он уже заметил, что они не запирались. По-видимому, считалось, что на седьмом этаже замка, на высоте более сорока пяти метров, можно не беспокоиться о таких мелочах, как запоры на дверях балконов. До ближайшего балкона справа – это был номер Гарри Сэндлера – было не меньше двенадцати метров.

Чесна заглянула ему в лицо.

– Тебе захотелось пошутить?

– Наш номер располагается этажом ниже, не так ли?

Он подошел к каменному ограждению и глянул вниз. Примерно в шести метрах под ними находилась еще одна открытая терраса, но это был чужой номер; апартаменты Чесны были по другую сторону угла замка и выходили окнами на юг, а окна люкса Блока смотрели на восток. Майкл окинул взглядом стену замка: на массивных камнях древней стены были заметны трещинки и небольшие выбоины; украшением стенам замка служили каменные орлы, выложенные из камня геометрические узоры и нелепые каменные лица горгулий.[10]10
  Горгулья – в готической архитектуре – выступающая водосточная труба в виде фантастической фигуры.


[Закрыть] Каждый ярус замка окружал узкий каменный карниз, но на седьмом этаже карниз был сильно разрушен. И все же при желании даже здесь можно было бы выбрать место, куда поставить ногу или за что ухватиться рукой. Если быть очень и очень осторожным.

При мысли о высоте у него засосало под ложечкой. Но ведь при прыжках с парашютом его прежде всего пугала необходимость шагнуть из люка самолета в пустоту, а не сама высота.

– Я смогу войти через балкон, – сказал он наконец.

– В Берлине немало возможностей свести счеты с жизнью. Если тебе надоело жить, можешь прямо сейчас рассказать Блоку о том, кто ты есть на самом деле, и он с радостью всадит тебе пулю в лоб. По крайней мере, это избавит тебя от необходимости совершать самоубийство.

– Нет, я говорю серьезно, – сказал Майкл, и Чесна видела, что он не намерен шутить.

Она принялась было доказывать ему, что только безумец может отважиться на такое, но тут неожиданно на балконе появились хихикающая девица и следовавший за ней нацистский офицер, который по возрасту годился ей в отцы.

– Дорогая, дорогая, – блеял старый козел, – скажи мне, чего ты хочешь?!

Майкл привлек к себе Чесну, и они направились к дальнему углу большого балкона. Ветер дул им в лицо, принося с собой хвойный запах соснового леса и сырого тумана.

– Возможно, другой такой возможности мне не представится, – сказал он тихим бархатным голосом. Чесна почувствовала, как он проводит рукой по ее спине, спускаясь все ниже, и она не оттолкнула его только потому, что знала: старый козел и его юная нимфа смотрят в их сторону. – К тому же у меня есть некоторый опыт в покорении горных вершин.

Майклу пришлось пройти специальный непродолжительный курс скалолазания, перед тем как отправиться в Северную Африку. Это было искусство – заставить небольшой выступ на камне удержать целых восемьдесят килограммов веса, и эти навыки очень пригодились ему в парижской Гранд-опера. Он посмотрел вниз через перила и вновь мысленно прикинул свои шансы.

– Я смогу, – сказал он, чувствуя нежный аромат Чесны, а ее прекрасное лицо было совсем близко.

В небе над Берлином продолжали танцевать столбы света от прожекторов. В порыве охватившего его желания он еще крепче прижал к себе Чесну и поцеловал ее в губы.

Она собиралась оттолкнуть его, но не стала этого делать, зная, что за ними наблюдают. Она обняла Майкла, чувствуя, как под черным смокингом перекатываются железные мышцы, а рука его опускается все ниже. Майкл ощутил вкус ее губ, они показались ему сладкими как мед, и вдобавок в этом медовом вкусе присутствовал чуть заметный перечный привкус. Она уперлась ему в грудь ладонью, но у нее ничего не вышло: рука словно не желала ей повиноваться. Его поцелуй становился все глубже, и Майкл почувствовал, что Чесна отвечает на его ласки.

Майкл слышал, как смазливая девица сказала пристававшему к ней старому козлу:

– Вот чего я хочу.

Тем временем еще один офицер выглянул на балкон.

– Время, господа! – объявил он и тут же скрылся за балконной дверью.

Козел в мундире и продолжавшая хихикать юная нимфа ушли в комнаты. Майкл прервал бесконечный поцелуи, и Чесна перевела дух.

– Время для чего? – переспросил он.

– Для встречи в клубе «Бримстон». Это происходит раз в месяц, внизу, в зрительном зале. – Откровенно говоря – смешно подумать! – у нее закружилась голова. Наверное, от высоты. Губы ее пылали. – Кстати, и нам следует поспешить, а то займут все лучшие места. – Она взяла Майкла под руку, и они чинно проследовали с балкона в гостиную.

Вниз их доставил переполненный лифт. Остальные гости устроенного Блоком званого ужина спешили в холл Майклу клуб «Бримстон» представлялся чем-то вроде нацистской мистической секты, появление которой в стране, где традиционно процветали всякого рода ордена, братства и тайные общества, вовсе не казалось чем-то сверхъестественным. Но как бы там ни было, ему предоставлялась возможность выяснить это. Майкл отметил, что Чесна еще крепче сжала его руку. Она явно была встревожена, хотя лица ее не покидала ослепительная улыбка. Актриса продолжала играть свою роль.

Зрительный зал на первом этаже замка, в который вела дверь в дальнем конце холла, постепенно заполнялся публикой. Около полусотни членов клуба уже заняли свои места. На сцене был опущен красный бархатный занавес, на стропилах висели разноцветные прожектора. Нацистские офицеры все как один явились в парадных мундирах; большинство остальных участников вечера отдали предпочтение строгим костюмам и вечерним туалетам. Майкл с Чесной шли по проходу между рядами.

– Чесна! Сюда! Идите к нам! – встав со своего места, призывно замахал им Джерек Блок. Сапога поблизости не было. Блок сидел в компании нескольких офицеров из числа приглашенных им на ужин. – Подвиньтесь, господа! – сказал он им, и те сразу же повиновались. – Пожалуйста, сядьте рядом со мной, – пригласил он. Чесна села, а Майкл устроился рядом, у самого прохода Блок накрыл руку Чесны своей ладонью и широко улыбнулся. – Прекрасный вечер! В воздухе пахнет весной, чувствуете?

– Еще бы, – согласилась Чесна. Она мило улыбалась полковнику, но в голосе ее звучали напряженные нотки.

– Я очень рад, что и вы тоже составили нам компанию в этот вечер, барон, – обратился Блок к Майклу. – Вам, должно быть, известно, что членские взносы нашего клуба полностью идут во Фронтовой фонд.

Майкл кивнул. Блок о чем-то заговорил с женщиной, сидевшей впереди него. Майкл увидел, что Сэндлер занял место в первом ряду; две женщины сидели по обеим сторонам от него, и он им что-то увлеченно рассказывал. «Небылицы про Африку», – подумал Майкл.

За пятнадцать минут в зале собралось около восьмидесяти зрителей. Свет в зале начал гаснуть, тяжелые двери закрылись, оставив за стенами зрительного зала тех, кто не удостоился приглашения. Разговоры смолкли сами собой, наступила напряженная тишина. «Черт возьми, что здесь происходит?» – недоумевал Майкл. Чесна все еще держала его за руку, и он чувствовал, как ее ногти впиваются ему в кожу.

На сцене появился мужчина в белом смокинге. В зале послышались вежливые аплодисменты. Первым делом он поблагодарил уважаемых членов клуба за то, что те вновь собрались на эту традиционную встречу, и за то, что они оказались так щедры в своих денежных пожертвованиях. Он продолжал говорить что-то о боевом духе рейха и о том, что доблестная молодежь, надежда и опора Германии, непременно разобьет наголову русских и обратит их в бегство. На этот раз аплодисменты оказались менее дружными, а кое-кто из офицеров даже недоверчиво усмехнулся. Мужчина на сцене – про себя Майкл назвал его конферансье, – ничуть не смутившись, продолжал расписывать блистательное будущее рейха и заявил, что Германия обретет сразу три столицы: Берлин, Москву и Лондон. Пролитая сегодня кровь, вещал он, завтра обязательно обернется венками победы. А поэтому мы будем сражаться! Неустанно сражаться!

– А сейчас, – напыщенно объявил он, – представление начинается!

Открылся занавес, и сцену осветили огни рампы. Конферансье поспешил за кулисы.

Посреди сцены стоял стул, на котором сидел мужчина. Он читал газету и курил сигару.

Майкл едва не вскочил с места.

Это был Уинстон Черчилль. Совершенно голый, с зажатой в бульдожьих зубах сигарой и потрепанным номером «Лондон тайме» в коротких, жирных руках.

В зале раздался смех. Скрытый от глаз зрителей духовой оркестр грянул веселенькую мелодию. Уинстон Черчилль невозмутимо сидел на стуле, закинув ногу на ногу и не отрываясь от газеты. Пока публика, смеясь, аплодировала, на сцене появилась вышедшая из-за кулис девица, весь наряд которой состоял из высоких черных сапог. В руках у нее была кожаная плеть-девятихвостка. На ней был грим – черный квадратик нарисованных углем гитлеровских усиков. Каково же было изумление Майкла, когда он узнал в голой девице Шарлотту, ту самую Шарлотту, которая просила автограф у Чесны. Теперь же от былого смущения не осталось и следа; она маршировала по сцене, и груди ее тряслись на каждом шагу. Оторвавшись от газеты, Черчилль словно невзначай взглянул в ее сторону и истошно завопил. Публика в зрительном зале покатывалась со смеху. Черчилль упал на колени и, обратив к публике свой плоский белый зад, поднял вверх руки, моля о пощаде.

– Свинья! – заорала девица. – Жирная, вонючая свинья! Пощады захотел?! Вот тебе пощада! – Взмахнув плетью, она с размаху полоснула ею Черчилля по плечу, оставляя на белой дряблой коже красные полосы.

Тот взвыл от боли и повалился на пол, к ее ногам. Девица принялась охаживать его плеткой по спине и толстому заду, понося свою жертву площадной руганью. А оркестр все продолжал наигрывать веселую мелодию, и публика заходилась от хохота. Майкл знал, что это вовсе не премьер-министр Англии, он понимал, что это всего лишь актер, очень похожий на него, но, с другой стороны, плетка была настоящая. И ярость девицы тоже была неподдельной.

– Это за Гамбург! – орала она. – И за Дортмунд! И за Мариенбург! И за Берлин! И…

Она продолжала перечислять названия немецких городов, подвергшихся воздушным налетам бомбардировщиков союзников. И вот уже из-под плетки полетели капли крови, и публика ответила на это очередным припадком безудержного веселья. Вскочив с места, Блок восторженно аплодировал, подняв руки над головой. Другие зрители тоже вставали со стульев, радостно крича, а мнимый Черчилль лежал, распластавшись на полу у ног девицы, содрогаясь всем телом при каждом новом ударе. Спина его превратилась в кровавую рану, но он даже не пытался подняться с пола или хотя бы увернуться от новых ударов.

– Бонн! – неистовствовала девица, взмахивая плетью. – Швайнфурт!

На плечах и между грудями у нее блестели капли пота, тело было напряжено и дрожало от усилий, уголь, которым были нарисованы усы, смазался.

Порка продолжалась, и вот уже вся спина и зад истязаемого были вдоль и поперек исполосованы кровоточащими рубцами. В конце концов лже-Черчилль содрогнулся всем телом и зарыдал, и тогда девица-Гитлер, хлестнув его напоследок плетью, с победным видом поставила ему на шею ногу в сапоге. Потом, повернувшись к публике, она вскинула руку в нацистском приветствии. Зал разразился одобрительными криками, утонувшими в аплодисментах. Занавес закрылся.

– Замечательно! Просто замечательно! – восторженно проговорил Блок, снова садясь на свое место. На лбу у него выступила легкая испарина, и полковник вытер лицо белым носовым платком. – Ну, барон, теперь вы видите, сколько удовольствия здесь можно получить за свои собственные денежки?

– Да, – отозвался Майкл; он с трудом заставил себя улыбнуться. – Теперь вижу.

Занавес снова раздвинулся. На сцену выкатили тачку, вокруг нее расхаживали двое мужчин с совками, разбрасывая по помосткам что-то блестящее. Майкл понял, что они зачем-то посыпают пол битым стеклом. Когда дело было сделано, тачку увезли за кулисы, а нацистский солдат выпихнул на сцену хрупкую темноволосую девушку. На ней было грязное, заплатанное во многих местах платье, сшитое из грубой дерюги, из которой делают картофельные мешки. Под ее босыми ногами хрустело битое стекло. Она стояла на осколках, низко опустив голову, и лица ее не было видно из-за ниспадающих распущенных волос. К платью из грязной дерюги была приколота большая желтая звезда Давида. Из-за левой кулисы на сцену вышел скрипач в черном смокинге. Он приложил скрипку к щеке и принялся наигрывать веселенькую мелодию.

И тут вопреки всем законам природного разума и человеческого достоинства маленькая еврейка начала танцевать на осколках, двигаясь словно заводная игрушка.

Публика от души смеялась и хлопала в такт музыке.

– Браво! – вопил офицер, сидевший впереди Майкла.

Если бы у Майкла оказался при себе пистолет, он, наверное, не задумываясь, вышиб бы мозги этому негодяю. Даже в годы, проведенные в российской лесной глухомани, ему не доводилось быть свидетелем подобной дикости; эта вечеринка превратилась в сборище диких, кровожадных тварей. Майклу пришлось сделать величайшее усилие над собой, чтобы не вскочить со своего места и не потребовать немедленно прекратить это безобразие. Сидевшая рядом Чесна заметила, что его начинает бить дрожь. Она видела, с каким отвращением следит он за происходящим, и вместе с тем было в его взгляде еще что-то, что напутало ее и встревожило до глубины души.

– Нет, не смей, – прошептала она.

Майкл чувствовал, что под элегантным черным смокингом и крахмальной белой рубашкой кожа над позвоночником начинает быстро зарастать волчьей шерстью.

Чесна крепко сжала его ладонь. Ее глаза были пустыми и безжизненными, эмоции отключились, словно электрическая лампочка. Скрипач играл все быстрее, девчушка танцевала все отчаяннее, и по полу за ее босыми пятками тянулся кровавый след. Майклу стало невмоготу; он не мог больше спокойно сносить глумление над безвинной жертвой. Душа его пришла в смятение. Он чувствовал, как шерсть продолжает расти, покрывая руки, плечи, лопатки и достигая бедер. Он стоял на пороге превращения; все кончится катастрофой, если это произойдет на виду у всех. Закрыв глаза, он думал о зеленых лесах, о белокаменном дворце, о протяжном пении волков; там была совсем другая, особая жизнь, и она осталась далеко-далеко отсюда – в прошлом. Игра скрипача стала неистовой, а публика хлопала в такт мелодии. Майкла бросило в жар, на лице у него выступила испарина. Он почувствовал, как его кожа источает терпкий мускусный запах – запах зверя.

Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы не дать этому вихрю овладеть собой. Майкл отчаянно противостоял превращению: он сидел, крепко зажмурившись, чувствуя, как на груди под рубашкой начинает шевелиться жесткая волчья шерсть. Полоса черных волос показалась из-под кожи и на тыльной стороне ладони правой руки, крепко вцепившейся в подлокотник кресла. Чесна, к счастью, ничего не заметила. Но вот наконец превращение отступило. Оно, словно тяжелый товарняк, стремительно несущийся под откос по темным рельсам, проскочило мимо, и на смену легкому ознобу пришел сильный зуд, когда шерсть скрылась под кожу.

Скрипач играл с дьявольской скоростью, и Майкл слышал, как под босыми ногами девчонки хрустят битые стекла. Музыка добралась до вершины и смолкла. Со всех сторон неслись громкие крики:

– Браво! Браво!

Он снова открыл глаза. Солдат увел танцовщицу за кулисы. Она покорно шла, отрешенно глядя перед собой, словно лунатик, которого каждую ночь преследует один и тот же бесконечный кошмар. Скрипач раскланивался, с его лица не сходила широкая улыбка, на сцене появился человек со щеткой и начал сметать с подмостков окровавленное стекло. Занавес закрылся.

– Превосходно! – выдохнул Блок, ни к кому не обращаясь. – Это самое лучшее представление за последнее время!

В зрительный зал вышли обнаженные красотки. Они катили по проходам тележки, на которых стояли бочонки холодного пива. Время от времени они останавливались, чтобы разлить пиво по большим кружкам и передать их изнывающим от жажды, разгоряченным членам собрания клуба «Бримстон». Публика разошлась вовсю, хриплые голоса пытались затянуть похабные песни. Ухмыляющиеся лица раскраснелись и блестели от пота, произносились скабрезные тосты, большие пивные кружки с размаху чокались друг о друга, и пиво выплескивалось на пол.

– Как долго все это будет продолжаться? – спросил Майкл у Чесны.

– Несколько часов кряду. Мне известен случай, когда веселье затянулось до утра.

Для Майкла каждая минута, проведенная в этом зале, казалась вечностью. Он тронул карман, нащупал в нем ключ от их номера, который ему еще раньше вручила Чесна. Блок разговаривал с сидевшим рядом с ним военным, и, когда Майкл посмотрел в его сторону, полковник что-то увлеченно объяснял своему собеседнику, для пущей убедительности стуча кулаком по подлокотнику. «Железным кулаком»? – неожиданно подумал Майкл.

Занавес опять раздвинулся. Посреди сцены стояла кровать, застеленная вместо простыни красным советским флагом. На кровати лежала обнаженная, за руки и за ноги привязанная к стойкам изголовья и спинки, темноволосая женщина. Наверное, это была славянка. Затем под бурные аплодисменты и громкий смех публики из-за кулис на сцену один за другим вышли двое крепких обнаженных мужчин в солдатских касках и высоких кожаных сапогах. Их орудия были воинственно подняты и вполне готовы к предстоящей атаке; женщина на кровати отчаянно извивалась, но вырваться не могла.

Терпению Майкла настал предел. Он встал и, повернувшись спиной к сцене, быстро пошел к выходу из зала.

– А куда направился барон? – поинтересовался Блок. – До конца представления еще далеко!

– Он неважно себя чувствует, – ответила Чесна. – Переел за столом.

– Вот незадача… Животик заболел, да? – Сверкнув серебром улыбки, он взял Чесну за руку, не давая ей подняться и пойти следом. – Но ведь я тоже могу составить вам компанию, разве нет?

Чесна хотела вырваться, но Блок еще крепче сжал ее руку. Ей еще никогда не приходилось уходить из клуба раньше времени; она всегда была не прочь поддержать компанию, и если она покинет этот зал до конца вечера, даже последовав за бароном, это неизбежно навлечет на нее подозрения. Поборов беспокойство, она улыбнулась Блоку своей чарующей улыбкой кинозвезды.

– Ну тогда я бы с удовольствием выпила сейчас пива, – сказала Чесна, и Блок тут же подозвал жестом одну из обнаженных официанток. Со сцены раздавались громкие стоны, и зрители бурно реагировали на них криками одобрения.

Отперев ключом дверь в номер, Майкл прошел на балкон и постоял там, вдыхая полной грудью свежий воздух. В животе у него громко урчало. Через минуту туман в голове рассеялся; это было словно наваждение. Майкл взглянул на узкий карниз, идущий от балкона вдоль стены замка. Ширина, в лучшем случае, сантиметров двадцать. Растрескавшийся серый камень стен украшали выщербленные ветрами и непогодой скульптуры орлов и горгульи. Но если он оступится или не удержится…