Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

Веки его глаз покраснели, а лицо было мертвенно-бледным. Ничего хорошего это не предвещало.

– Боюсь вас огорчить, но, похоже, ничего не вышло, – осторожно сказал Мартин Борман. Он вежливо кашлянул. – Доктор Хильдебранд мертв, и… работа над проектом не дала ожидаемого результата.

Он был готов выслушать все до конца. Ладони на крышке стола сжались в кулаки. Фридрих Великий на портрете, висевшем на стене над его столом, взирал на происходящее с явным осуждением.

– Имеющиеся у нас сведения… вызывают сомнение, что самолет вообще достиг Лондона, – продолжал Борман. Он взглянул на седовласого, застывшего в напряженном ожидании фельдмаршала, испытывая при этом чувство неловкости. – У нас нет сведений о бомбардировке цели карнагеном.

Он молчал. Пульс размеренно стучал в висках. Через окно в позолоченной раме было видно, как ложатся на Берлин длинные тени уходящего дня. Шестое июня. На стене напротив висели приколотые кнопками карты Нормандии, берега которой скоро станут известны всему миру своими кодовыми названиями: Юта, Омаха, Золото, Юнона и Меч. На каждой из этих карт красные стрелки устремлялись в глубь материка, а черными линиями было отмечено отступление германских войск. «Предатели! Все предатели!» – думал он, взглянув на стену с картами.

– Проект потерпел крах, – сказал Борман. – По причине… непредвиденных обстоятельств.

– Нет, не поэтому, – тихо ответил Гитлер. – А потому, что кое у кого не было веры в его успех. Потому, что воли не хватило. Блока сюда. – Голос его стал властным. – Полковника Джерека Блока. Я желаю его видеть. Немедленно.

– Полковник Блок… его нет больше с нами.

– Предатель! – Гитлер едва не выскочил из-за стола. – И где же он теперь? Сбежал и сдался первому же встречному английскому солдату?

– Полковник Блок мертв, – ответил Борман.

– Да, я бы на его месте тоже покончил жизнь самоубийством, доведись мне так напортачить, как он! – Гитлер встал. Лицо его побагровело. – Мне не следовало полагаться на него с самого начала! Он обыкновенный неудачник, а прикидывался баловнем судьбы! Такие, как он, встречаются на каждом шагу!

– По крайней мере, в Германии, – прошептал фельдмаршал.

– Мне дурно становится при одной лишь мысли о том, сколько времени и денег было угрохано на этот дурацкий проект. – Гитлер вышел из-за стола. – Значит, Блок сам свел счеты с жизнью? Ну и каким же образом, позвольте узнать? Яд или пистолет?

«Пропеллер», – едва не сорвалось у Бормана с языка. Но еще неизвестно, какого джинна ему бы пришлось выпустить из бутылки своим правдивым изложением всех обстоятельств. Наверняка не обошлось бы без упоминания о немецком Сопротивлении – об этих вонючих свиньях! – и вражеских шпионах, которым каким-то образом удалось уничтожить весь карнаген. И плюс к этому всему еще и правда о Чесне ван Дорне. Нет-нет! Пусть все лучше остается по-старому: при налете эскадрильи вражеских бомбардировщиков на Скарпу были взорваны топливные резервуары и склад боеприпасов, взрывом уничтожило весь карнаген. Настают тяжелые времена, и фюреру будет не до поисков истины.

– Пистолет, – сказал он.

– По крайней мере, он избавил нас от необходимости тратить на него патроны. Но сколько времени, трудов – и все впустую! На эти деньги можно было выстроить солнечную пушку! Так нет же! Блок вкупе со своими заговорщиками перетянул меня на свою сторону! А я ведь так доверчив! Мартин, после всего произошедшего я склоняюсь к мысли, что он работал на англичан!

Борман пожал плечами. Пусть считает как хочет. В конце концов, так с ним легче ладить.

– Мой фюрер! – Фельдмаршал указал на развешанные на стене карты Нормандии. – Разрешите доложить вам оперативную обстановку. Судя по этой схеме, англичане и канадцы наступают на Канн. А вот здесь, – он обвел другой участок карты, – войска американцев движутся в сторону Карентана. Дислокация наших войск на этом участке не позволяет решить сразу обе эти проблемы. Какими, на ваш взгляд, дивизиями мы могли бы предотвратить эту угрозу?

Гитлер ничего не сказал. Он глядел вовсе не на карты, на которых были наглядно отображены последние кровопролитные бои, а на собственную подборку акварелей, с притаившимися на них воображаемыми волками.

– Мой фюрер! – продолжал настаивать фельдмаршал. – Как же все-таки нам поступить?

У Гитлера нервно дернулась щека. Он отвернулся от картин, решительно подошел к столу и открыл верхний ящик. Когда он поднял руку, стало видно, что он крепко сжимает похожий на кинжал нож для бумаги.

Он пошел обратно, словно во сне, направляясь к картинам, глаза у него светились нехорошим блеском. Наконец достигнув цели, он изо всех сил вонзил лезвие ножа в первую, сверху донизу распарывая рисунок с деревенским пейзажем и волком, прятавшимся в тени. Лезвие ножа пронзило и вторую акварель с горным ручьем, где среди камней затаился волк.

– Вранье, – шептал Гитлер, вспарывая холст. – Ложь и обман.

– Мой фюрер! – окликнул его фельдмаршал, но и на этот раз ответа не последовало.

Мартин Борман отвернулся от этого зрелища и отошел к окну.

Нож с треском вспорол третий рисунок, на котором волк скрывался среди цветущего луга белых эдельвейсов.

– Вранье, – задыхаясь, шептал он, и голос его дрожал от напряжения. От исполосованного ножом холста в разные стороны летели клочья. – Вранье, вранье, вранье.

Где-то вдали загудела сирена воздушной тревоги, и вой ее разносился по разоренному городу, над землей которого все еще висела пелена пыли и дыма от предшествующих бомбовых ударов. А с востока надвигалась ночь.

Гитлер уронил нож на ковер и обхватил голову руками.

Где-то на окраине города взорвалась бомба. Борман прикрыл рукой глаза от яркого зарева. Гитлер неподвижно стоял, дрожа всем телом и попирая ногами истерзанные останки своих видений, а немецкий фельдмаршал, пытаясь удержаться от рвущегося наружу вскрика, в ужасе прикрыл рот рукой.

Часы Биг-Бена прозвонили одиннадцать. При иных обстоятельствах, размышлял Майкл Галлатин, это время было бы больше известно как час волка. Но при теперешнем положении дел было просто одиннадцать часов солнечного утра в середине июня, и даже волку, наверное, не хватило бы смелости вдруг оказаться в самой гуще уличного движения Лондона.

Из окна здания на Даунинг-стрит он глядел на бесконечный поток машин, текущий вдоль берега Темзы и вливающийся в водоворот Трафальгарской площади. Он чувствовал себя бодрым, словно родился заново. Так всегда бывает, когда удается одолеть смерть – хотя бы на время. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и галстук с синим набивным рисунком, но ребра под одеждой были заклеены пластырем. Простреленная ладонь тоже была перевязана, время от времени его еще беспокоила рана на бедре, но все равно – хорошо! Он снова будет бегать, и даже быстрее, чем раньше.

– О чем ты думаешь? – спросила она, подойдя к нему сзади.

– Ни о чем. Просто о том, что сегодня прекрасный день и я был очень рад выйти наконец из госпиталя. Не слишком-то приятно проводить такие дни в постели.

– Я бы сказала, что все зависит от постели, а ты как думаешь?

Майкл обернулся к ней. Чесна казалась отдохнувшей и посвежевшей, разгладились морщинки на лице, появившиеся от переживаний и боли. Ну, может быть, сколько-то и осталось; ничего не поделаешь, такова жизнь.

– Да, – согласился он. – Разумеется, я тоже так думаю.

Дверь открылась, и вошел широкоплечий, носатый мужчина в форме капитана Военно-воздушных сил Великобритании. Волосы у Лазаря отросли, бороду он сохранил, хотя теперь она была аккуратно подстрижена. Весь он был чистым, и от него даже пахло мылом. Под капитанским мундиром левая рука и плечо были забинтованы, а на сломанную ключицу наложен гипс.

– Привет! – Он был очень рад снова увидеть их. Он улыбнулся, и Чесна подумала о том, что Лазаря даже можно было назвать по-своему привлекательным. – Извините, я опоздал.

– Ничего, все в порядке. Просто здесь не военное отношение ко времени. – Встреча для них была назначена ровно в одиннадцать. – Кстати, говоря о военных, ты что, пополнил ряды наших ВВС?

– Я остался офицером советской авиации, – ответил он по-русски, – но вчера мне присвоили звание почетного капитана. Я поднимался на «спитфайре». Вот это самолет! Если бы у нас были «спитфайры», то мы бы тогда… – Он снова улыбнулся и перевёл разговор. – Я хотел бы поскорее вернуться домой. – Он пожал плечами. – Как часто я люблю говорить: в небе я лев. А вы чем собираетесь заниматься дальше?

– Я домой, – сказал Майкл. – Надолго. А Чесна улетает в Калифорнию.

– О да! – Лазарь попробовал произнести на американский манер: – Кали-фоор-ниа?

– Точно так, – сказала Чесна.

– Вери гуд! Ты стать большая звезда!

– С меня хватит и небольшой роли. Может быть, даже пилота на воздушные трюки.

– Пилот! Да-а… – При одном только упоминании этого слова лицо русского расцвело.

Майкл вложил свою руку в ладонь Чесны. Он смотрел на Лондон – красивый город; от одной мысли, что уже больше никогда в небо над ним не поднимутся немецкие самолеты, он казался еще прекраснее. Первоначально намеченное на пятое июня, начало операции было перенесено на утро шестого июня из-за плохой погоды; и с того самого дня сотни тысяч солдат войск союзников высадились на побережье Нормандии, принявшись неуклонно оттеснять нацистов к границам Германии. Разумеется, это был еще не конец войны; еще будет пролито много крови и пережито испытаний, прежде чем нацистов загонят в их логово. Но первый шаг был сделан. Высадка войск в Европе была величайшим успехом. Пройдет всего несколько недель, Париж будет освобожден, и родина Габи обретет свободу.

Наступлению Гитлера был положен конец. Теперь для него начнется долгое отступление, и давший сбой военный механизм Германии окажется под сокрушительными ударами – и смел ли он подумать об этом? – железных кулаков Америки, Великобритании и России.

В окно светило солнце, его лучи ложились Майклу на лицо, и он подумал о пройденном пути. О Маккеррене и Габи, подземных коридорах, Камилле и Мышонке, битве на крыше Гранд-опера, бое в лесу под Берлином, о разрушенном доме и исковерканной жизни Мышонка, о бесполезном Железном кресте. Он думал о «Рейхкронене», о поезде смерти Гарри Сэндлера, тесных клетушках Фалькенхаузена и долгом перелете в Норвегию. О Китти и ее ноже с изогнутым лезвием.

Но был у него и другой путь: он отправился в него в далеком детстве – маленький мальчик, бегущий по лесу вслед за улетевшим змеем. Этот путь вел его по жизни, в которой ему выпало познать радость и горе, горечь поражения и триумф. Так было до сего момента, до той черты, за которой начинается будущее.

Так человек или зверь? Теперь он знал свое место в этом мире. И, признав за собой место в мире среди людей, он стал живым воплощением чуда. Он не подвел Виктора. И ему казалось, что Виктор мог бы гордиться им, как только отец может гордиться сыном.

«Живи свободным!» – думал он. Если такое возможно в этой жизни, он сделает для этого все, что в его силах.

На столе секретаря раздался звонок. Секретарь – маленькая стройная женщина с гвоздикой, приколотой к лацкану пиджака, – сказала:

– Он примет вас сейчас, – и вышла из-за стола, чтобы открыть дверь, ведущую в кабинет.

Увидев посетителей на пороге, коренастый человек встал из-за стола и направился к ним навстречу. Он уже наслышан о них, говорил он. Пожалуйста, присаживайтесь! Церемония награждения, говорил он, будет обставлена очень скромно. Наверное, не стоит поднимать шум в прессе по поводу столь деликатного дела. Вы согласны? Ну конечно же, они были согласны.

– Вы не будете возражать, если я закурю? – спросил он у Чесны, достал из ящичка розового дерева одну из своих знаменитых длинных сигар и зажег ее. – Вы должны хорошо понимать значение того, что вам удалось сделать для Англии. В конечном итоге – для всего мира. Это невозможно выразить словами. Вы имеете влиятельных друзей, и, не сомневайтесь, в их лице вы всегда найдете поддержку. Да, и коль скоро мы завели разговор о друзьях… – Протянув руку, он выдвинул ящик стола и достал из него конверт, запечатанный восковой печатью. – Майор Галлатин, ваш друг просил передать вам это.

Майкл взял конверт. Оттиснутая на воске печать была ему знакома. Он улыбнулся и положил конверт в карман пиджака.

Премьер-министр принялся подробно рассказывать о дальнейшем ходе наступления, о том, что уже к концу лета фашистам придется сражаться у границ Германии. Их заводам по производству химического оружия нанесен большой урон; благодаря не только неудаче с «Железным кулаком», но… будет, наверное, лучше сказать исчезновению Густава Хильдебранда.

Майкл разглядывал его лицо. У него возник вопрос.

– Прошу извинить меня, сэр.

– Да, майор.

– У вас… нет, случайно, родственников в Германии?

– Нет, – ответил Черчилль. – Разумеется, нет. А в чем дело?

– Просто мне… довелось видеть одного человека, загримированного под вас.

– Совсем обнаглели, сволочи, – проворчал премьер-министр, выпуская облачко сизого дыма.

Когда аудиенция у премьер-министра закончилась, они вышли на улицу и остановились на Даунинг-стрит. У обочины тротуара стояла машина, и в ней Лазаря дожидался шофер в форме ВВС Великобритании. Здоровой рукой Лазарь обнял Чесну, затем крепко обнялся с товарищем.

– Галатинов, ты сумеешь позаботиться о Златовласке, а? – Лазарь снова улыбнулся, но глаза его повлажнели. – Рядом с ней ты прямо как настоящий джентльмен… как англичанин. И даже не скажешь, что ты русский!

– Я это учту, – сказал Майкл вслух, но про себя подумал, что Лазарь и сам был джентльменом, оставаясь при этом русским. – А куда ты теперь?

Лазарь поднял голову и взглянул в безоблачную синеву. Он снова хитро улыбнулся, хлопнул Майкла по плечу и направился к дожидавшейся его машине. Шофер отъехал от тротуара, и, проезжая мимо, Лазарь отдал Майклу честь. Автомобиль влился в поток машин и затерялся среди них.

– Пойдем пройдемся, – предложил Майкл.

Он взял Чесну под руку, и они медленно пошли в сторону Трафальгарской площади. Она все еще слегка прихрамывала, но рана быстро заживала. Ему нравилось быть вместе с ней. Он хотел показать ей свой дом, и кто знает, что из этого может получиться? Может быть, это начало длительных отношений? Нет, скорее всего, нет. Их жизненные пути расходились, хотя теперь они шли, взявшись за руки. Но хотя бы на какое-то время… это было бы замечательно.

– Ты любишь животных? – спросил он.

– Что?

– Я просто так спрашиваю.

– Ну… кошек там… собак. В общем, да. А каких животных ты имеешь в виду?

– Чуть-чуть побольше, – сказал он, но развивать дальше эту тему не стал. Он не хотел пугать ее до того, как они покинут лондонский отель. – Мне бы хотелось показать тебе мой дом в Уэльсе. Поедешь?

– С тобой? – Она сжала его руку в своей ладони. – А когда мы уезжаем?

– Скоро. Мой дом очень тихий. У нас там будет много времени для разговоров.

И она, казалось, была несколько озадачена.

– Разговоров? О чем?

– О… о мифах и народных преданиях, – ответил он.

Чесна засмеялась. Таких необычных и единственных в своем роде мужчин, как Майкл Галлатин, ей еще не приходилось встречать. Ее возбуждала его близость. И тогда она спросила:

– И что, мы будем только разговаривать?

Майкл остановился в тени лорда Нельсона, обнял Чесну ван Дорне и поцеловал ее.

Они крепко прижались друг к другу. Проходящие мимо лондонцы смотрели на них во все глаза, но ни Майклу, ни Чесне не было до них никакого дела. Губы их слились в страстном поцелуе, и Майкл ощутил легкое покалывание в спине.

Он знал, что это такое. Под одеждой позвоночник начинал зарастать черной лоснящейся волчьей шерстью. Он чувствовал, как жесткие волосы поднимались по спине и плечам, пощипывая кожу, в этот миг охватившей его радости и пылкой страсти, потом они стали снова уходить обратно в поры, и в теле возник легкий зуд.

Майкл целовал уголки ее губ. Душа его была полна ее ароматом: корица и кожа. Он остановил такси, и они вместе отправились с Чесной на Пикадилли, в свой отель.

По дороге он вынул из кармана конверт, сломал печать и достал сложенный листок. Все письмо состояло лишь из двух слов, написанных знакомым почерком: «Новое задание?»

Он убрал письмо в конверт и положил его в карман. Человек в нем стремился обрести наконец покой, но волк рвался в бой. Кто из них восторжествует? Этого он не знал и сам.

Чесна положила голову ему на плечо.

– Еще какое-нибудь дело, где ты нужен?

– Нет, – ответил ей Майкл. – Не сегодня.

Эта битва была им выиграна, но война продолжалась.

Книга II. Лесной Охотник[11]11
  Эта книга – долгожданное возвращение автора к герою его романа «Час волка», Майклу Галлатину. В неё вошли только новые истории, раскрывающие характер героя-оборотня с самых неожиданных сторон.
  Сборник открывает пара коротких реминисценций в юность Майкла в России, рассказывающих о том, как он попал в ряды МИ-6. А заканчивается он завораживающей картиной оборотня, рыщущего в сумерках. Между ними уместились три новеллы, посвященные разным этапам участия Майкла во Второй мировой войне. «Морская Погоня» – история об опасной морской экспедиции, везущей сбежавшего из Германии немецкого учёного в убежище, в Англии. «Волк и Орел» – рассказ о дружбе между соперниками и смертельном марше через североафриканскую пустыню. И «Комната у Подножья Лестницы», который повествует о невозможной и трагической любви, разворачивающейся в декорациях военного Берлина в последние месяцы войны.


[Закрыть]

Боль и сила неразделимы.

Одно рождается из другого.

Вслед за болью начинается прилив сил, неведомый обычным людям. После того, как кости изменяются… после того, как десны лопаются и вырастают клыки зверя… после того, как форма черепа и лица деформируется и приобретает черты, отличные от человеческих… после того, как жесткая шерсть прорывается через каждую пору кожи, а сердце словно переживает свой разрыв – вот тогда легкие наполняются новым дыханием. Вокруг просыпаются звуки, запахи, цвета и формы, недоступные обыкновенным людям. Органы человеческих чувств попросту взорвались бы от яркости ощущений, мозг сошел бы с ума, обрабатывая их, потому что язык настолько сильных чувств может понимать только тот, кто един с дикой природой.

…поэтому боль и сила – неразделимы. Боль и сила. Альфа и Омега волка.

Они путешествуют по ночам.

Вдоль дороги, что прорезает под молчаливыми звездами и бдительно-настороженным лунным светом огромные поля пшеницы и подсолнечника с человеческий рост, движется караван запряженных лошадьми цыганских повозок, несмазанные крепления которых тоскливо скрипят при каждом шаге. Они проходят через города, деревни и даже небольшие поселки, которые погружаются в сон на закате. Они поднимают пыль, и та, блистая и переливаясь в лунном свете, подобно бриллиантам, вновь оседает на русскую землю. Они будут идти, пока распорядитель цирка, белобородый Громелко, не решит остановить свою повозку, что маячит впереди, выбрав удобную точку между парой или более поселений, жители которых не видели цирка с тех самых пор, как казак заточил свою шашку о кроваво-красный камень. Именно там Громелко своим крючковатым носом втянет запах летнего ветра, и, если ветер будет правильным, он с удовольствием сообщит своей многострадальной жене: Это наш дом на сегодняшнюю ночь!

Вагоны и прицепы образуют свое собственное поселение. Факелы зажгутся и будут помещены на столбы, а вверх взметнется главный тент. Затем – те, что поменьше. Далее в ход пойдут полотна с объявлениями тех развлечений, что будут ждать зрителей, которые захотят посетить бродячий цирк. Одна из таких вывесок возвестит, сколько монет необходимо для входа или сколько кур можно принести взамен. Рабочих лошадей перегонят в загоны, а зверей для выступления – одного молодого мула, умеющего считать до двадцати, двух подряхлевших белоснежных коней и одну кривоногую зебру – запачканных в пыли с долгой дороги, заведут под зеленый тент, где накормят, напоят, вымоют и подготовят к их звездному часу. Черная одноглазая пантера, как водится, будет дожидаться в своей клетке, пока не придет кормящая рука, которую неприручаемый хищник все равно попытается укусить. Волк тоже будет до нужного срока содержаться в отдельной клетке, потому что из него так и не получилось выбить природную дикость. Зато престарелый беззубый медведь сможет везде разгуливать совершенно свободно, пока не захочет вернуться в свою обитель, чтобы скрыться от злобных глаз пантеры, волка и маленьких детей, которые, как водится, не уступают в жестокости самым изощренным природным хищникам.

Так рождается Великий Белый Путь.

Так было и сейчас.

Для Громелко это являлось самым большим удовольствием в жизни… по крайней мере теперь, когда в свои семьдесят пять лет он не мог больше ни пить, ни курить, ни развлекаться с девицами. Посему он стоял – бдительный, как никогда – в ожидании чудес и любых незаурядностей, которые будут отличаться от обрыдлой глазу грязи и пыли, что поднималась на протяжении множества часов, пока просыпался и воскресал бродячий цирк. А далее – о, чудо из чудес! – Великий Белый Путь мигнет несколько раз, как старик, просыпающийся от своей торжественной дремоты, а в нос ударит едва уловимый электрический запах, как после короткой грозы, когда множество лампочек загорятся и создадут светящийся коридор на подступе к цирку. Пока будет продолжать работу тот, кто крутит педали стационарного велосипеда, питающего генератор, лампочки будут светиться. Громелко расстраивался лишь оттого, что сие чудо будет длиться недолго, да и свет – в глубине души он это понимал – распространялся не на большое расстояние. Однако лучше уж синица в руках, чем журавль в небе.

А утром, когда проснутся поселения и начнется дневная деятельность – нудная и рутинная – кто-то в полях заметит растянутые тенты. Чуть позже тенты с развешенными на них вывесками пойдут небольшой рябью, как потревоженная водная гладь и, возможно (если артисты не слишком рано приложатся к бутылкам с водкой), начнется демонстрация основных развлечений. Появятся раскрашенные под кошек сестры Болдаченко – Вана и Велика – которые продемонстрируют чудеса акробатики и трюки на трапециях на высоте больше сорока футов. Сударыня Татьяна вместе со своей дочерью Золли оседлают лошадей на скаку и будут выполнять умопомрачительные трюки на ужасно маленькой арене. Клоун-чревовещатель Юрий со своим кукольным автопортретом по имени Лука также продемонстрирует верх своего мастерства. Красавчик Арман, канатоходец в черном смокинге, обязательно бросит розу удачливой жене крестьянина – эта традиция стала для него нерушимой на каждом представлении. А глотатель огня Гаврель выпустит изо рта струи пламени, которые будут кружить под тентом, как глаза голодных демонов, рыщущих в темноте.

Ах, как не упомянуть звезд Великого Белого Пути! Когда основное представление закончится, зрителям предложат пройти в лучах освещенной белой дороги и расстаться с еще большим количеством монет или кур, чтобы увидеть бородатую женщину по имени Ева; Мотьку – человека со столь прочной кожей, что молоток ломается пополам, врезаясь в его грудь; сморщенную карлицу Иришу, которая искусно сыграет Чайковского на своем розовом игрушечном пианино; тощую женщину-паука Наталью и последнего (но не менее примечательного) борца Октавия Злого в пурпурном плаще и шлеме римского легионера, способного гнуть голыми руками стальные балки и тянуть, скрестив руки на груди, вагон одними челюстями. Одновременно он будет приглашать любого сына русской земли дерзнуть сравниться с ним в силе. И хотя многие хотели потягаться с ним, пока что никто не одолел его, потому что Октавий Злой не имел ни капли милосердия к тем, кто выходил с ним на бой. Некоторые его прошлые соперники превращались в кровавое месиво, и их буквально уносили с ринга, а Октавий победно, с видом сверхчеловека, коим он себя и полагал, покидал поле боя под руку со своей молодой и красивой женой Деворой.

Местные не знали, что Деворе, при всей ее дикой девятнадцатилетней цыганской красоте уже не достает нескольких зубов, да и нос ее раньше был прямее. Никто не знает, что прошлым летом эта привлекательная цыганка ломала руку, а еще ей пришлось ходить в полусогнутой позе, чтобы уменьшить боль от огромного черного ушиба на спине. Однако сейчас был уже поздний август 1927-го года, и история продолжалась своим чередом. Как говорится, когда Злость и Отмщение женятся, породить они могут только Жестокость.

Все дело в водке, думала Девора. Дело всегда в водке. Он позволяет ей овладеть собой. И когда Октавий Злой напивался достаточно сильно, чтобы отпустить на свободу свой крутой нрав, но недостаточно сильно, чтобы уснуть от опьянения, он вскакивал – всклокоченный и разъяренный – и не мог успокоиться, пока кто-либо не получал увечий.

Чаще всего… именно его жена.

О, а как мастерски он мог пользоваться своими руками! Его руки были буквально созданы для того, чтобы карать других людей. Они были сильными, как лопаты, и тяжелыми, как кирпичи. Именно такие руки, как никакие другие, были иллюстрацией его воинственной души.

Поэтому в такую ночь, как эта, когда представление заканчивалось, и все зрители уходили… после того, как монеты или куры отправлялись в надлежащие места, а лампочки на пути гасли, все отправлялись в свои передвижные дома, которыми служили прикрепленные болтами к повозкам прицепы, ставни лениво опускались, и Великий Белый Путь исчезал в темноте. Именно в этот час Девора вытирала кровь, текшую из ее носа, куском хлопковой ткани и тихо проходила мимо пьяной груды мышц Октавия Злого, храпящего на кровати. Перед выходом она смотрела в овальное зеркало, что висело у двери и проверяла, насколько заметно то, как ее глаза цвета черного дерева опухали от слез и боли.

Этой ночью ее нос распух, а глаза сильно раскраснелись. Уголки губ недовольно опускались вниз, и только густая черная грива с рыжеватыми прядями, похожими на бесовское пламя, горделиво блестела. Когда Октавий хватал свою жену за волосы, рыжие пряди в них и впрямь напоминали пламя.

Девора смотрела на себя и понимала, как далеко она ушла от той хрупкой и беззащитной девушки, которой она была когда-то.

Что ж, подумала она, пора идти, если вообще собираюсь это сделать.

Она нежно погрузила свое тело в чистое серое платье, которое ничем не отличалось от других ее нарядов. Октавий Злой говорил, что предпочитает ее голой. Предпочитает ее распластанной на кровати под его мощным телом… предпочитает, чтобы она была придавлена и не имела возможности сопротивляться.

Девора вздохнула и кончиком дрожащего пальца нанесла на губы слой ярко-красной помады. Октавий Злой не одобрил бы этого, если б увидел, но он и не увидит. А когда он проснется, на Деворе не останется и следа косметики. Девушка проделывала такое уже не раз, и сегодня, как и всегда, выйдя, она возьмет с собой ключ и осторожно запрет дверь, после чего растворится во тьме молчаливой деревне, образованной бродячим цирком.

Точнее сказать, не совсем молчаливой. Выходя, Девора услышала отдаленный звук чьей-то скрипки – протяжный и печальный… и осторожные переливы нот игрушечного пианино. Она не понимала, что за музыку играет Ириша – это было за гранью разума деревенской девушки – но она по достоинству могла оценить мастерство маленьких шустрых ручек карлицы.

Девора шла мимо погруженного в темноту Великого Белого Пути. Ночной ветер шевелил тенты. Тени, произведенные игрой лунного света, плясали под ее ногами. Сердце девушки начало биться чаще с каждым шагом. Она шла все увереннее, чтобы увидеть таинственного юношу, который занят заботой о животных. Своего любовника. Он был ее желанием и ее свободой… хотя бы на некоторое время.

Как говорится: Зимы нет только на землях надежды.

Он будет ждать ее, как и всегда, в зеленой палатке.

Он был странным мальчиком. Большую часть времени держался особняком и, похоже, лучшей компанией для себя полагал животных. Однажды юноша признался Деворе, что ему всего семнадцать лет. А еще назвал свое имя. Михаил. Фамилии он не называл, а она не стала спрашивать. Михаил появился в цирке чуть больше месяца назад, вещей при нем не было, одежда висела на нем мешком – похоже он украл ее с чьей-то бельевой веревки, пока она сушилась на солнце. Девора задавалась вопросом, были ли у него хотя бы ботинки? Чаще всего он ходил босиком. Михаил имел худощавое телосложение – даже ребра можно было пересчитать – а кожу его украшал оливковый загар. Черные волосы всегда торчали в разные стороны, и, казалось, в них постоянно запутывалась солома. Когда он смотрел на Девору спокойным и неподвижным взглядом своих зеленых глаз, что-то в ее душе оттаивало и начинало согреваться. А в Михаиле словно что-то стягивалось и сжималось, будто подготавливая себя к тому, чтобы переродиться в нечто, неподвластное контролю. Именно таким он показался ей, когда она увидела его впервые. И так было до сих пор…

Он специально зажег несколько свечей для них в своей личной палатке, неподалеку от настила из сена, на котором спал. Для Деворы он расстелил мягкое одеяло пшеничного цвета. Но сначала, перед тем, как она полностью вошла в его скромную обитель, он повернулся к ней и предложил завернутое в светлую холщовую ткань синее платье. Она ахнула и улыбнулась, приняв подарок, не зная, что сказать, потому что уже очень давно никто не делал для нее ничего подобного. Вдобавок к этому дару, разумеется, Михаил собрал для нее полевые цветы… он всегда делал это, но платье…

– Ну же, примерь, – сказал он ей. Он хотел, чтобы она оделась для него. Ему доставит большое удовольствие после этого раздеть ее самому.

Где-то далеко от тента, в лесу, Девора услышала отдаленный волчий вой. Волк, заточенный в клетке, протяжно завыл в ответ.

Девушка прикрыла глаза и с истинным удовольствием сделала, что просил Михаил. Платье позволило ей почувствовать себя желанной и женственной. Оно помогло ей почувствовать… а, впрочем, какое вообще чувство в мире могло сравниться с этим? Столь… необычным. Нет, Девора не станет спрашивать, где Михаил раздобыл или украл платье, потому что отныне оно принадлежало только ей. А ведь у нее было так мало красивых вещей!

– Оно… прекрасно! – ответила она ему. – Я обожаю его! Обожаю, обожаю, обожаю!

Она говорила о подарке так, словно он был самым дорогим сокровищем в ее жизни. Так может говорить мать о своем едва рожденном дитя, и Девора знала, что Михаил захочет это услышать. Он был добрым человеком. Юношей. Мальчиком… кем бы он ни был.

И она знала, что ему понравится сама возможность начать медленно и нежно раздевать ее, пока она будет страстно обвивать руками его шею, позволяя целовать себя в губы – бережно и мягко, как если б ее касалось перо ангела. Девора не раз думала, что этого мальчика ей послали Небеса.

Он отстранился и задул все свечи, кроме одной.

Волк в клетке забеспокоился и начал нервно перемещаться из стороны в сторону. Пантера наблюдала, и ее единственный глаз блестел в свете свечи. Медведь дремал и вздрагивал во сне, вероятно, грезя о сладком мёде. Лошади тоже изображали сон, хотя их уши любопытно подергивались в такт звукам человеческой страсти.

Девора прервала горячие поцелуи, чтобы снять одежду со своего любовника, после чего они, обнявшись, опустились на одеяло. Он запустил руку в ее волосы и нежно провел по ним, снова прикоснувшись к ней нежным поцелуем. А затем поцелуи начали спускаться все ниже и ниже, пока не остановились между ее ногами, и он знал – этого она жаждет больше всего. Девушка страстно застонала, потому что в своем искусстве ее молодой возлюбленный был несравненно хорош: движения его языка были терпеливыми и настойчивыми, позволяя ей получить все желанное наслаждение.