Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

– Могу себе представить, – согласился Мэтью.

На столе лежали какие-то конверты и синий стеклянный шар пресс-папье. Подняв шар, Роберт стал смотреть в него, будто что-то хотел там найти.

– Мой отец много раз говорил, что нас обогащает каждая зажженная в таверне свеча, каждый выпитый стакан вина. Каждая треснувшая чашка или разбитая тарелка. – Он посмотрел на Мэтью поверх шара. – Так что, как видите, это куча денег.

– Не сомневаюсь, что за одни только субботние вечера набегает целое состояние.

– Но это и тяжелая работа, – продолжал Роберт, будто сам с собой. – Получить за товары лучшую цену. Иметь дело с поставщиками, следить, чтобы все шло как должно быть. Кое-что приходится возить морем, как вы знаете. Есть склады, которые надо ревизовать, бочки вина, которые следует инспектировать. Выбирать и приготовлять мясных животных – столько подробностей, и все надо помнить и все успевать. Это не то чтобы одним только пожеланием всего добиваться.

– Уж конечно, – поддакнул Мэтью, пытаясь понять, куда ведет дорога, на которую выехал Роберт.

Младший Деверик помолчал, вертя в руке пресс-папье.

– Мой отец, – сказал он, – был человеком действия. Который сам всего добился. Никто никогда ему ничего не давал. И он никогда не просил одолжений. Он все создавал сам. Правда, тут есть чем гордиться?

– И даже очень.

– И он был умен, – продолжал Роберт, и голос его стал как-то острее. – У него не было формального образования. Никакого. Он много раз говорил, что его образование получено на улицах и на рыночных площадях. Понимаете, он не знал собственного отца. А мать… он помнит тесную каморку и женщину, которая допилась до смерти. Нелегко ему все далось. Не сразу он стал «мистер Деверик». Но все это создал он. – Роберт кивнул, и глаза у него остекленели, как пресс-папье. – Да, мой отец был умным человеком. Я думаю, он был прав, когда сказал, что я для его дела не гожусь. Я вам не говорил?

– Нет, – ответил Мэтью.

– Он был прямой человек. Но нельзя сказать, чтобы недобрый. Просто… человек действия. Моя мать говорит, что такие люди – вымирающая порода. Вот видите – и мой отец мертв.

Быстрая и жуткая улыбка мелькнула на лице, но полные страдания глаза остались влажными.

А комната казалась Мэтью куда меньше, чем была несколько минут назад. У него было ощущение, будто какие-то призраки движутся среди панелей темного дерева, будто сводчатый потолок медленно снижается над ним и камин открывается шире, как эбеновая пасть. И свет из окон казался тусклее и дальше, чем был.

– Ох! – вдруг сказал Роберт, будто сам удивившись. Коснулся ладонью щеки, будто медленно сам себя по лицу шлепнул. – Я опять болтаю. Извините, я этого не хотел.

Мэтью промолчал, но момент самораскрытия у Роберта уже прошел. Юноша отложил синий шар, выпрямил спину в кресле, и с бледного лица на Мэтью глянули из покрасневших век изучающие глаза.

– Сэр? – На пороге стояла Гретль. – Я пы софетофала фам попросить этого посетителя ухотить прямо сейтшасс.

– Гретль, все в порядке. Все в порядке. И вообще я просто болтал, правда, мистер Корбетт?

– Мы просто разговаривали, – ответил Мэтью.

Гретль не удостоила его даже презрительным взглядом.

– Миссис Теферик не тафала мне посфоления…

– Моей матери дома нет! – перебил Роберт, и звук его голоса, взлетевший на последнем слове, заставил Мэтью вздрогнуть. На белых щеках заалели красные вихри. – Моего отца больше нет на свете, и когда матери нет дома, глава семьи – я! Это тебе понятно?

Гретль ничего не ответила – только смотрела на него бесстрастно.

– Оставь нас одних.

Голос Роберта звучал слабее, и голова поникла, будто предыдущий акт самоутверждения оставил его без сил.

Она едва заметно кивнула:

– Как скашете.

И удалилась в глубины дома, подобно блуждающему гневному призраку.

– Я не хотел создавать сложностей… – начал Мэтью.

– Вы не создаете сложностей! Я имею право принять посетителя, если мне так хочется! – Роберт спохватился и попытался подавить внезапный прилив гнева. – Извините. Вы должны меня понять, неделя выдалась ужасная.

– Я понимаю.

– И не обижайтесь на Гретль. Она уже многие годы у нас домоправительница и думает, что она здесь главная. Ну, может, так оно и есть. Но сегодня с утра мое имя все еще было Деверик, и это был мой дом. Так что – нет, вы не создаете сложностей.

Мэтью подумал, что сейчас, наверное, самое время представить Роберту свои вопросы – он боялся последствий, если вернется вдова Деверик и увидит его без «тосфоления». Начал он так:

– Я не займу у вас много времени. Знаю, что у вас грустное занятие сегодня, и многое следует обдумать, но я бы просил вас подумать вот о чем: можете ли вы указать какую бы то ни было связь между доктором Годвином, вашим отцом и Эбеном Осли?

– Нет, – ответил Роберт почти сразу. – Никакой.

– Подумайте еще буквально секунду, иногда все бывает не так очевидно. Вот например: не случалось ли вашему отцу – простите мне неделикатный вопрос – самому заходить в таверны и, быть может, играть в карты или в кости?

– Никогда. – Снова быстро и без малейших сомнений.

– Он никогда не играл?

– Мой отец презирал азартные игры. Он считал, что это способ для дураков избавиться от своих денег.

– Хорошо. – Вроде бы это направление уже отработано, но интересно: что сказал бы покойный о своих молодых адвокатах, мечущих кости? – Вы не знаете, он когда-нибудь посещал доктора Годвина? В профессиональных целях или же просто как знакомого?

– Нашим врачом уже много лет является доктор Эдмондс. Кроме того, моя мать не выносит… не выносила доктора Годвина.

– Вот как? А можно спросить, в чем причина?

– Ну все же знают, – ответил Роберт.

– Все, кроме меня, – сказал Мэтью с терпеливой улыбкой.

– Ну, дамы. Сами знаете. В заведении Полли Блоссом.

– Я знаю, что в доме Полли Блоссом живут проститутки. Не совсем понимаю, при чем здесь это.

Роберт махнул рукой, будто раздраженный тупостью Мэтью.

– Моя мать говорит, что все это знают: доктор Годвин лечит этих дам… то есть лечил. Она говорит, что не дала бы ему до себя и пальцем дотронуться.

– Хм-м, – глубокомысленно протянул Мэтью. Он не знал, что доктор Годвин был врачом по вызову у девушек Полли Блоссом, но опять же – такая тема разговора не обязательно должна была возникнуть у него на горизонте. Он мысленно отметил эту информацию как подлежащую дальнейшему исследованию.

– Если ваш следующий вопрос будет, не захаживал ли мой отец в заведение Полли Блоссом, я решительно могу вам сказать, что такого не было, – продолжал Роберт с едва заметным высокомерием. – Мои отец и мать пусть даже не представляли собой портрет взаимной страсти, были очень преданны друг другу. Но ведь… ничья жизнь не совершенна, верно?

– Я в этом более чем убежден, – согласился Мэтью, дал этой теме опуститься на дно, как кость в бульоне, и лишь потом спросил: – Если я правильно понимаю, вы не будете брать дело в свои руки?

Снова глаза Роберта уставились в пустоту, мимо Мэтью.

– Вчера утром отправили письмо моему брату Томасу в Лондон. Я думаю, в октябре он будет здесь.

– Но кто будет вести дела до тех пор?

– У нас есть грамотные управляющие – так говорит моя мать. Она говорит, все будет под контролем. Дело будет работать, я вернусь в августе к учебе, а Томас примет командование. Но знаете, меня же для этого растили – так считается. Давали соответствующее образование по бизнесу. Но отец сказал… – Роберт запнулся, на скулах у него заходили желваки. – Он сказал… что при всем моем образовании кое-чего мне не хватает. Смешно. Правда? – Он улыбнулся, но на изможденном и горестном лице это смотрелось не комической гримасой, а трагической. – Со всеми моими дипломами, всем этим учением в конторе, чтобы… чтобы они оба были мной горды… а он говорит, что мне кое-чего не хватает. Именно так, верные слова. Когда я разбирался с человеком, который хотел нас обсчитать на поставках говядины, это было месяц назад. Я мало его напугал, сказал мне отец. Я не воткнул ему кинжал в брюхо и не повернул, чтобы он страшился одного только имени Деверика. Вот в чем тут все дело: власть и страх. Мы стоим на головах тех, кто ниже нас, они наступают на тех, кто еще ниже, и так до самого низа, где улитки трещат под ногами. Вот так оно всегда было и так есть.

– Ваш отец решил, что вы недостаточно сурово обошлись с мошенником?

– Мой отец всегда говорил, что коммерция – это война. Коммерсант, говорил он, должен быть воином, и если кто-то тебе бросает вызов, то ответом может быть только его уничтожение. – Роберт медленно моргнул. – И вот этого школа не может вложить человеку в душу, если там этого нет. Все дипломы мира… все похвальные грамоты… ничто тебе этого не даст, если у тебя этого нет от рождения.

– Из вашего описания возникает человек, который должен был нажить себе много врагов.

– Они у него были. Но в основном это его конкуренты в Лондоне. Как я вам уже говорил, здесь у него конкурентов не было. – Послышался стук лошадиных копыт, через окно Мэтью увидел, что подъехала черная карета. – Мама вернулась, – упавшим голосом произнес Роберт.

С почти пугающей быстротой из двери вышла Гретль и решительно зашагала к карете миссис Деверик, решив, очевидно, содрать с Мэтью шкуру. Он быстро прикинул варианты. Можно попытаться удрать, как ошпаренная собака, а можно встретить бурю, как положено джентльмену. Впрочем, вариант с собакой тут же отпал, потому что когда Мэтью встал и вышел из гостиной, миссис Деверик вошла в вестибюль в сопровождении Джоплина Полларда и Гретль, почти уже ликующей в злобном предвкушении пламенного гнева.

– Я ему кофорила! – шипела Гретль, хотя шипящих в этой фразе не было. – Пестсеремонный малшишка!

– А вот и он, – сухо улыбнулся Поллард одними губами, глаза остались холодными. – Добрый день, мистер Корбетт. Вы уже уходите, я вижу?

– Уже ухожу, мистер Поллард.

Но Мэтью не успел выйти из дверей, как величественно явилось черное траурное платье, шляпка с черной кружевной вуалью над лицом, которому еще только предстояло поблекнуть, причем ясно было, что без борьбы оно не сдастся. Миссис Деверик встала между Мэтью и внешним миром, и перед его лицом поднялась рука с указательным пальцем. У этого пальца, как у волшебной палочки колдуньи, оказалась сила приковать его ноги к полу.

– Одну минуту, – заговорила Эстер Деверик голосом холоднее январской ночи. – Что вы здесь делаете в день нашей скорби?

Мэтью лихорадочно думал, но слова не находились. За спиной у Джоплина Полларда злорадно скалилась Гретль.

– Матушка? – шагнул вперед Роберт. – Мистер Корбетт любезно принес нам новый выпуск. – Он поднял правую руку, и в ней была «Уховертка».

– У меня уже одна есть. – Она подняла левую руку, и в ней была «Уховертка». – Мне кто-нибудь скажет, кто такой этот молодой человек?

– Его зовут Мэтью Корбетт, – ответил Поллард. – Клерк у магистрата Пауэрса.

– Клерк! – едва не захохотала Гретль.

– Он и есть тот молодой человек, о котором написано в статье, – продолжал Поллард. – Вы сказали, что хотели бы его увидеть – часу еще не прошло. Вот и он, будто по вашему зову.

– Да, очень удобно получилось.

Женщина подняла вуаль. Узкие карие глаза под тонко наведенными бровями, бледное лицо с широкими скулами навели Мэтью на мысль о хищных насекомых, у которых самки поедают самцов. Волосы – закрепленная масса тщательно завитых кудрей – были так черны, что это должен был быть либо парик, либо бутылка индийской краски. Она была худощавой и невысокой, с талией, засупоненной по моде сильнее, чем следовало бы женщине ее возраста – Мэтью определил его лет в пятьдесят – пятьдесят пять, на три-четыре года моложе своего покойного мужа. В основном именно пышные складки платья и ее королевская манера создавали впечатление, что она заполняет вестибюль, не оставляя Мэтью выхода до тех пор, пока сама не соизволит его отпустить. Чего она сейчас делать не собиралась.

– Я вас спросила, какое у вас тут дело. Мистер Поллард, закройте дверь.

Гулко щелкнул замок.

– Говорите, – приказала миссис Деверик.

Но Мэтью пришлось сперва прокашляться.

– Мадам, простите меня за вторжение. Я… я хотел бы сказать, что проходил мимо, но это была бы неправда. Я пришел сюда с целью побеседовать с вашим сыном в связи с убийством мистера Деверика.

– Вряд ли сейчас подходящее для этого время, Корбетт, – предостерег Поллард.

– Разве я просила вас говорить от моего имени, сэр? – Узкие темные глаза хлестнули Полларда как бичом и вернулись к Мэтью. – Кем вы уполномочены вести эту так называемую беседу? Печатником? Главным констеблем? Говорите, если у вас язык не отсох!

Под таким напором у Мэтью дрогнули колени, но он взял себя в руки:

– Я сам себя уполномочил, мадам. Я хочу знать, кто убил доктора Годвина, вашего мужа и Эбена Осли. И я намерен приложить к этому делу все свои способности.

– Забыл вам сказать, – подал реплику Поллард, – что мистер Корбетт пользуется несчастливой репутацией человека, в невежливой среде называемого «горластый петух». Его кукареканье и бахвальство превосходят его хороший вкус.

– Я считаю себя компетентным судьей в вопросах вкуса, как хорошего, так и плохого, – прозвучал достаточно язвительный ответ. – Мистер Корбетт, почему вы считаете, будто именно вы должны найти этого убийцу, в то время как в городе есть главный констебль, которому платят за эту работу? Не самомнение ли это с вашей стороны?

– Не столько самомнение, сколько мнение, мадам. Из собственного опыта и наблюдений я вывел мнение, что мистер Лиллехорн не способен найти ночной горшок у себя под кроватью.

Поллард закатил глаза, но хозяйка дома осталась невозмутимой.

– Я думаю, что между тремя жертвами есть некая общая связь, – продолжал Мэтью, набравший ход. – Я думаю, что Маскер – не безумный маньяк, а хитрый и вполне здравомыслящий убийца, если убийцу вообще можно считать здравомыслящим, – таким образом делает некое заявление. Если я смогу расшифровать это заявление, то смогу и снять маску с Маскера. До этого могут погибнуть другие люди – я пока не знаю. Как я полагаю, Указ о чистых улицах уже вступает в силу?

Но миссис Деверик продолжала молчать. Ответил Поллард:

– Сегодня таверны закроются в восемь вечера. Действие указа начинается в половине девятого. Мы будем бороться с ним, подадим петицию, конечно, и всем сердцем надеемся, что это нежданное бремя будет…

– Поберегите ваш язык для суда, чтобы зря не истрепался, – прервала его миссис Деверик. Все так же с силой вглядываясь в лицо Мэтью, она спросила: – Почему я о вас ничего раньше не слышала?

– Мы вращаемся в разных кругах, – ответил Мэтью, почтительно наклонив голову.

– И что вам в этом? Деньги? Слава? А! – Свет мелькнул в глазах, мимолетная улыбка блеснула на тонких сжатых губах. – Вы хотите показать Лиллехорну?

– Мне не нужно никому ничего показывать. Я стремлюсь к решению этой проблемы, вот и все.

Но уже произнося эти слова, он понял, что был уколот острой иглой правды. Может быть, он все-таки хочет «показать Лиллехорну», как она это едко сформулировала. Или, еще точнее, он хочет показать всему городу, что Лиллехорн – неумелый, безголовый работник. А может быть, к тому же и взяточник.

– Я вам не верю, – ответила миссис Деверик, и эта фраза повисла в молчании. Потом она наклонила голову набок, будто рассматривая новый интересный побег, обнаруженный в саду, и решая, то ли это красивый цветок, то ли злостный сорняк. Поллард попытался было заговорить – миссис Деверик подняла палец, и он быстренько заткнулся. А она обратилась к Мэтью тихим и спокойным голосом: – Есть три вещи, которые мне категорически не нравятся. Первая – это незваный гость. Вторая – теория, что мой муж каким бы то ни было образом мог быть связан с двумя неудобоназываемыми субъектами, которых вы упомянули. Третья – имеющее место быть на этой улице воплощение фальшивой любезности, именуемое Мод Лиллехорн. – Она замолчала на миг и впервые, как показалось Мэтью, моргнула. – Я предпочту закрыть глаза на первое, снисходя к вашим мотивам. Я прощу вам второе, объяснив это вашим любопытством. Что же до третьего – я заплачу вам десять шиллингов, если вы узнаете, кто такой Маскер, до того, как произойдет очередное убийство.

– Как? – выдохнул Поллард, будто получив удар под дых.

– Каждый вечер действия декрета семья Деверик будет терять деньги, – продолжала миссис Деверик, обращаясь только к Мэтью, будто Полларда тут и не было. – Я согласна, что главный констебль никогда не справится с этой задачей. Я хотела бы видеть, как ему – следовательно, и его жене – утрет нос сообразительный клерк. Если он достаточно сообразительный, что еще предстоит выяснить. Таким образом, я желаю, чтобы эта проблема была решена раньше, чем у лорда Корнбери появятся дополнительные причины продлевать действие указа, что бы там ни решали суды. Я предлагаю десять шиллингов и уверена, что мой муж – упокой его Господь – одобрил бы такое предложение.

– Мадам, могу ли я дать вам совет не… – начал Поллард.

– Время советов миновало. Настало время действий, и я думаю, что этот молодой человек может спасти наше положение. – Она обернулась к Полларду: – Мой муж мертв, сэр. Он не восстанет, подобно Лазарю, и мне выпало вести его дело, пока не приедет Томас. – Она даже не стала притворяться, будто как-то считается с Робертом, стоящим почти рядом с ней. И снова к Мэтью: – Десять шиллингов. Найти убийцу до того, как он нанесет очередной удар. Да или нет?

Десять шиллингов, подумал Мэтью. Неслыханные деньги. Таких он никогда не получал за один раз. Наверное, ему это снится, но он, разумеется, ответил:

– Да.

– Если произойдет еще одно убийство, вы не получите ни дуита. Если, паче чаяния, эту проблему решит главный констебль, вы не получите ни дуита. Если личность убийцы будет раскрыта кем-либо иным, вы…

– Не получу ни дуита, – закончил Мэтью. – Я понял.

– Это хорошо. И еще одно. Я хочу знать первой. Не ради мести или каких-либо иных нехристианских мотивов, но… если действительно есть какая-то связь между этими тремя, я хочу быть поставлена в известность ранее, чем мистер Григсби напечатает это на потеху всему городу.

– Простите, но это звучит так, будто у вас… как бы это сказать? Есть основания для беспокойства.

– Мой муж очень многое скрывал от всех. Такова была его натура. Теперь я попросила бы вас меня оставить, поскольку я должна перед похоронами отдохнуть.

– Могу ли я вернуться в более удобное для вас время и продолжить нашу беседу? И с вами, и с вашим сыном?

– Вы можете записать свои вопросы, передать их мистеру Полларду, и они будут рассмотрены.

«Рассмотрены – еще не значит, что на них ответят», – подумал Мэтью, но возражать в его положении было бы неразумно.

– Так я и сделаю.

– Тогда всего вам доброго. И я бы еще добавила «доброй охоты».

Произнеся эти прощальные слова, она прошагала мимо него шуршащим вихрем накрахмаленной ткани и кружев, махнув Роберту, чтобы следовал за ней.

Когда Мэтью направился к двери, которую Гретль распахнула перед ним пошире, Поллард сказал:

– Погодите секунду на улице, я вас подвезу. Я возвращаюсь в контору.

– Спасибо, не нужно, – решил Мэтью. – Я лучше пройдусь.

Он вышел, и дверь за его спиной решительно захлопнулась. Ему это было все равно. Он зашагал по солнечной Голден-хилл-стрит мимо ожидающей кареты в сторону Бродвея, на запад.

Пришла мысль, что с агентством «Герральд» еще неизвестно как выйдет, но сейчас его впервые наняли как частного сыщика решать проблему.

К десяти часам утра в субботу Мэтью вспомнил, что уже раз сто делал выпад и протыкал рапирой тюк сена. Сейчас, когда время подходило к двенадцати, он под руководством Хадсона Грейтхауза медленно отрабатывал фехтовальные движения. Со стропил на это глядели голуби, жаркий пот заливал Мэтью лицо и спину под промокшей рубашкой.

Грейтхаузу же такие мелкие неприятности, как размаривающий зной и физический дискомфорт, были абсолютно безразличны. Мэтью сипел и пошатывался, а Грейтхауз дышал легко и ровно, ловко двигался – обычный фехтовальный шаг, скрестный шаг, диагональный шаг, – а когда Мэтью на секунду ослабил хватку, клинок тут же выбили у него из руки резким движением, от которого загудели пальцы, а лицо передернулось гневом.

– Я тебе сколько раз должен повторять, что большой палец нужно держать в замке? А злость тебе не поможет победить в бою. – Грейтхауз остановился вытереть лицо полотенцем. – Как раз наоборот. Что будет, если ты станешь со злостью играть в шахматы? Ты перестаешь думать и начинаешь реагировать, и получается, что идешь на поводу у противника. Здесь главное – сохранять спокойствие ума, собственный ритм и возможность выбора. Если ритм тебе навяжет противник – ты уже убит. – Он воткнул рапиру в землю, положил руку на головку эфеса. – Хоть что-то до тебя дошло?

Мэтью пожал плечами. Вся правая рука и плечо превратились в дергающий ком боли, но черт его побери, если он позволит себе пожаловаться.

– Уж если хочешь чего сказать, – проворчал Грейтхауз, – так говори!

– Ладно. – Мэтью тоже воткнул рапиру в землю. Он чувствовал, что лицо у него будто раздулось вдвое и приобрело цвет спелого помидора. – Я не знаю, зачем мне это все. Фехтовальщиком я никогда не буду. Можно днями целый год вдалбливать мне работу ног, повороты и прочие премудрости, но смысла я в этом не вижу.

– Смысла ты не видишь, – кивнул Грейтхауз спокойно и бесстрастно. Он не переспрашивал, а утверждал.

– Не вижу, сэр.

– Что ж, попробую объяснить так, чтобы ты понял. Прежде всего этих тренировок требует миссис Герральд. У нее откуда-то странная мысль, что в твоей будущей профессии могут встретиться опасности, и она хочет, чтобы ты пережил свою первую стычку с пузатым бандитом, орудующим шпагой, как вилами. Во-вторых, этого требую от тебя я – и для выработки уверенности в себе, и для возрождения физической силы, которую ты среди своих книжек уложил спать вечным сном. В-третьих… – Он помолчал, нахмурив брови. – Знаешь, – сказал он после недолгой паузы, – может, ты и прав, Мэтью. Все эти проверенные временем и рациональные основы фехтования могут быть для тебя не такими уж основными. Какое тебе дело до скрещивания клинков или имброкатты, или зачем тебе знать названия защит? В конце концов, ты же парень с отличной головой. – Грейтхауз вытащил рапиру, отряхнул землю с блестящей стали. – Наверное, научиться работать рапирой ты мог бы только тем способом, которым научился играть в шахматы. Верно?

– Что же это за способ?

– Метод проб и ошибок.

Язык молнии метнулся так быстро, что Мэтью едва успел втянуть воздух, не то что отпрыгнуть назад. В решающую долю секунды он понял, что на этот раз рапира Грейтхауза не уйдет назад, обозначив укол: дрожащий кончик клинка целился точно в среднюю пуговицу его рубашки. В ту же секунду ноющее плечо взметнуло руку – и две рапиры схлестнулись со звоном. Вибрация отдалась в руке у Мэтью, в позвоночнике, в ребрах, но атакующая рапира была отбита. Грейтхауз снова нападал, теснил Мэтью, склоняясь к клинку, который готов был ударить Мэтью в левый бок. Мэтью видел, как идет к нему клинок, будто время замедлилось. Выдающееся умение концентрироваться помогло ему отключиться от всего в мире, кроме рапиры, готовой проткнуть обиталище его души. Он шагнул назад, держась в стойке наиболее подходящей для использования скорости, и отбил удар, но едва не опоздал, и клинок царапнул бок и прорезал ткань панталон.

– Черт побери! – заорал Мэтью, пятясь к стене. – Вы с ума сошли?

– Еще как! – взревел Грейтхауз, сверкая дикими глазами и крепко сжав губы. – Сейчас посмотрим, на что ты способен, юный шахматист!

С целеустремленностью, напугавшей Мэтью так, что он тут же забыл о боли и усталости, Грейтхауз попер в атаку.

Первое движение было финтом влево, на который Мэтью поддался и попытался парировать. Клинок Грейтхауза мелькнул у плеча Мэтью в движении кисти, от которого воздух рассекло с шипением колбасы на горячей сковороде. Мэтью качнулся назад, чуть не упал, споткнувшись о тюк, который так сегодня тщательно убивал. Грейтхауз снова наступал, злобный конец рапиры устремился в лицо, и Мэтью мог только отбить лезвие в сторону и еще попятиться на несколько шагов – Грейтхауз теснил, не давая передышки.

Скалясь как дьявол, он рубанул Мэтью по ногам, но Мэтью увидел движение, зафиксировал большой палец и отбил клинок со звуком, больше похожим на пистолетный выстрел, чем на удар стали о сталь. На миг корпус Грейтхауза остался открытым, и Мэтью подумал снова вытянуть клинок в линию, сделать выпад и оставить этому хулигану шрам, но не успела мысль перейти в действие, как его рапиру отбили в сторону, и он отдернул голову от блеснувшего у самого носа острия. Без носа в Нью-Йорк как-то нехорошо возвращаться, подумал Мэтью и отступил снова. У него на лице выступил пот, и не только от жары и движений.

А Грейтхауз продолжал наступать, делая финты влево и вправо, хотя Мэтью уже начал по каким-то признакам его движений – вынос плеча вперед и положение опорного колена – отличать истинный удар отложного. Вдруг Грейтхауз ушел вниз и выгнул рапиру вверх так, что она должна была войти противнику под нижнюю челюсть и выйти сзади из шеи, но Мэтью, к счастью, уже там не было – он успел увеличить дистанцию.

– Ха! – вдруг выкрикнул Грейтхауз, с сумасшедшей радостью ткнул рапирой Мэтью в ребра с правой стороны – он едва успел отскочить. Но удар был слабый, и оружие Грейтхауза описало круг и вернулось слева. На этот раз Мэтью остался на месте, сжал зубы и парировал удар рапирой, как этот человек его учил: сильное против слабого.

Но ничего даже похожего на слабость в Хадсоне Грейтхаузе не было. Он отступил всего на шаг и снова рванулся в атаку с невероятной силой – лев в родной стихии смертельной схватки. Отбивая удар – на сей раз всего на волосок от себя, – Мэтью ощутил силу, чуть не выбившую не только оружие из руки, но и плечевую кость из сустава. Следующий удар пришелся в лицо, и Мэтью едва успел заметить его приближение – как серебристый блеск рыбы в темной воде, – отдернул голову, но что-то куснуло в левое ухо еще до того, как он успел взять защиту.

«Боже мой! – подумал он в приливе мертвящего страха. – Я ранен!»

Снова он попятился, чуя, как подкашиваются колени.

Грейтхауз медленно наступал, вытянув руку с рапирой, лицо его было мокрым от пота, в налитых кровью глазах стояли видения других полей битвы, где валялись окровавленные груды тел и голов.

Мэтью сообразил, что надо звать на помощь – этот человек сошел с ума. Если заорать, миссис Герральд должна услышать – он ее не видел сегодня, но предположил, что она дома.

Единственная надежда, что она дома! Он открыл было рот в душераздирающем вопле, но угрожающая масса Хадсона Грейтхауза рванула вперед, замахиваясь рапирой для удара по голове, и Мэтью успел ответить лишь инстинктивно, пытаясь выстроить бешено вертящуюся сборку каких-то сведений о фехтовании, туго зажимая большой палец, туже чем туго, до перелома костей, отмечая про себя дистанцию и скорость, отбил клинком атакующую рапиру. Но вдруг клинок Грейтхауза пришел снизу – серебристый промельк, смертельная комета, и еще раз Мэтью отбил удар, звон наполнил каретный сарай, от сотрясения зубы запрыгали в деснах. Грейтхауз казался завихрением нагретого воздуха, получеловек-полурапира, сверкающая сверху, снизу, слева и справа, жалящая, как змея. И снова Мэтью отбил ее у самой груди, отступил еще на два шага – и уперся в стену.

Не было времени выбираться из западни, потому что разъяренный учитель налетел на него, и за молниями сыпались громы ударов. Мэтью только успел поставить рапиру поперек, и оружие Грейтхауза ударило в нее, сцепилось сильное с сильным, противник давил с сокрушительной мощью. Мэтью изо всех сил держал клинок, стараясь устоять против уже понятого намерения Грейтхауза – выбить у него оружие одной только грубой силой. Лезвия скрежетали, сражаясь друг с другом, сталь по стали. Мэтью казалось, что сейчас у него вывихнется кисть. Лицо Грейтхауза и горящие глаза казались ему демоническими планетами, и неожиданно, в тот момент, когда казалось, что голова вот-вот лопнет, пришла нелепая мысль, что противник пахнет козлом.

Внезапно давление на рапиру прекратилось.

– Ты убит, – сказал Грейтхауз.

Мэтью заморгал. Что-то острое кольнуло его в живот, он посмотрел вниз и увидел черную рукоять шестидюймового кинжала, зажатого в левой руке учителя.

– Кто прячет документы, – пояснил Грейтхауз с натянутой улыбкой, – а кто ножи. Я только что вспорол тебе живот. Через несколько секунд твои внутренности хлынут наружу – тем быстрее, чем громче будешь вопить.

– Красиво, – сумел сказать Мэтью.

Грейтхауз отступил и опустил рапиру и кинжал.

– Никогда, – сказал он, – никогда не подпускай противника вплотную. Ты понял? Делай что хочешь, но чтобы он был на расстоянии клинка. Видишь, как у меня большой палец запирает хват? – Он поднял левую руку, показывая, как она держит рукоять. – Только перелом руки мог мне помешать вспороть твою хлебную корзину – и можешь мне поверить, именно в брюхо попадет тебе кинжал при такой плотной схватке. Рана болезненная, мерзкая – и заканчивает любой спор.

Мэтью вдохнул воздух – каретный сарай завертелся вокруг. Если упасть сейчас, он не услышит окончания – а потому, видит Бог, он не упадет. Пусть колено дрожит и спина гнется, но на ногах он устоит.

– Ты как? – спросил Грейтхауз.

– Ничего, – ответил Мэтью, изо всех сил стараясь стиснуть зубы. Тыльной стороной руки он стер пот с бровей. – Не слишком джентльменский способ убить человека.

– Джентльменских способов убивать нет. – Грейтхауз сунул кинжал в ножны на пояснице. – Теперь ты видишь, что такое настоящий бой. Если можешь вспомнить технику и использовать ее – отлично, это тебе в плюс. Но драка всерьез, когда либо ты убьешь, либо убьют тебя, – это столкновение мерзкое, грубое и обычно очень быстрое. У джентльменов бывают дуэли, где пускают кровь, но я могу тебе обещать – скорее даже предупредить, – что наступит время, и ты скрестишь оружие с негодяем, который постарается всадить тебе в брюхо короткий клинок. Когда ты увидишь этого негодяя, ты его узнаешь.

– Кстати, о джентльменах и о времени, – произнес спокойный голос с порога, и Мэтью оглянулся на стоящую в солнечном луче миссис Герральд. Давно ли она там стоит, он не знал. – Я думаю, для вас, джентльмены, настало время завтракать. Мэтью, у тебя на левом ухе рана.

Она повернулась, царственная даже в домашнем платье с белыми кружевами на воротнике и манжетах, и направилась к дому.

Грейтхауз кинул Мэтью чистую тряпицу.

– Царапина. Ты не так уклонился.

– Но я же хорошо фехтовал, правда? – Он увидел, как скривился Грейтхауз. – Ну хотя бы прилично?