Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

– С Маскером? – Примм в отвращении сжал губы – они едва были видны из-под носа. – Что еще за чушь?

– Отнюдь не чушь, сэр. Ваш клиент даже может оказаться Маскером. Разыскиваемым ныне за три убийства, кстати. Ваш клиент – Эндрю Кипперинг?

– Кто?

– Да, я тоже пользуюсь этим трюком. Потянуть время, чтобы подумать. Если мистер Кипперинг – ваш клиент, сэр, он может оказаться убийцей трех человек. И мне хотелось бы знать, зачем он это сделал. Вот мне кажется, что, если выяснить личность этой таинственной пациентки, это сильно продвинет меня в понимании мотива. Вы не согласны?

– Я согласен, – ответил адвокат, – что вам необходим отдых в Уэстервике.

– Я вам сообщаю, что ваш клиент может оказаться убийцей. Это для вас ничего не значит?

– Единственная вещь, которая для меня что-то значит, сэр, это доказательство. – Примм выпятил подбородок. – Вы знаете, что такое доказательство? Это не то же самое, что гипотеза или фантазия. И пока я служу закону, пока воплощение правосудия стоит за моей спиной, альфой и омегой моей профессии будет для меня доказательство. Которого у вас нет, сэр, и потому возвращайтесь обратно в Нью-Йорк, оставьте эту леди в покое, а с этими докторами – юридически безграмотными при всех их добрых намерениях – я разберусь быстро.

Когда Мэтью убедился, что Примм закончил свою тираду, он сказал негромко:

– Ей можно помочь. Не должна она сидеть взаперти, одна, изо дня в день.

– Вы еще и доктор, оказывается?

– Я просто хочу узнать ее имя и ее историю.

– С тем же успехом можете попросить луну спуститься с неба и сыграть вам на скрипке.

– Я действительно надеялся, что вы мне поможете, – сказал Мэтью. – Но если вы отказываетесь, я буду показывать этот портрет во всех тавернах Филадельфии, пока кто-нибудь его не опознает. Или во всех пансионах. Или во всех церквах. Я узнаю ее имя и ее историю еще до отъезда завтра утром, даже если мне придется всю ночь ходить по улицам.

– Ах, вот как. Что ж, тогда я действительно должен вам помочь, раз вы настроены столь решительно.

С улыбкой, похожей на разрез бритвы, Примм взял портрет, разорвал пополам и начал рвать половинки в клочки. Мэтью чуть не прыгнул вперед, чтобы спасти хоть что-нибудь, но было уже слишком поздно.

Обрывки лица посыпались из рук Примма на стол.

– Ну вот! Теперь можете лечь спать пораньше!

Мэтью стоял на улице перед конторой Примма и размышлял, куда теперь. Он считал, что ему еще повезло не получить пенделя под зад от осознающего собственное превосходство клерка.

Вот интересно, что когда он потянулся взять обратно «Уховертку», Примм сдернул ее со стола, усыпанного обрывками рисунка Берри, и вызывающе посмотрел на Мэтью глазами-бусинками гремучей змеи – дескать, попробуй только. Это по крайней мере говорило об одном: Примм не хочет, чтобы газету показали еще кому-нибудь.

Но вопрос оставался нерешенным: куда теперь?

Солнышко уже хорошо пригревало, туман рассеялся. Две молодые дамы с зонтиками прошли мимо и бросили взгляд на Мэтью, но он был не в настроении флиртовать. Тихий бриз шевелил тенистые деревья на Маркет-стрит. Мэтью остановился, посмотрел налево, направо. На той стороне Третьей и на полквартала к северу висела вывеска «Добрый пирог» с изображением куска пирога и кружки эля. Мэтью решил, что начать можно и отсюда. Можно будет хотя бы выпить, чтобы нервы успокоить. Пропуская проезжающую карету, он уловил краем глаза движение чего-то белого.

Из своей конторы вышел Икабод Примм и зашагал быстро и косолапо к югу по Третьей. Мэтью смотрел вслед его быстро удаляющейся фигуре – в правой руке он мертвой хваткой зажимал газету.

«Ага, – подумал про себя Мэтью. – Кажется, выкурил я напудренную змею из норы».

Отпустив Примма еще на несколько шагов, он пошел за ним на почтительном расстоянии.

Почти сразу Примм свернул влево на углу Честнат-стрит, уходя прочь от реки. Мэтью постоял на углу, глядя вслед парику, выныривающему в потоке прохожих. Потом снова пошел следом, сообразив, что Примм слишком занят мыслью о том, куда он идет, чтобы еще и оглядываться. Еще через полквартала адвокат резко свернул в дверь под вывеской «Зажженная лампа».

Обыкновенная таверна, подумал Мэтью, стоя у двери. У тротуара – несколько столбов коновязи. Окно из круглых донышек стеклянных бутылок, то зеленых, то прозрачных. Без ненужной спешки Мэтью открыл дверь, вошел и остановился, давая глазам привыкнуть после яркого солнца к зеленоватому полумраку зала, где свисали на цепях фонари с потолочных балок.

Ну и правда ничего особенного. Длинная стойка, где несколько хорошо одетых джентльменов склонились над кружками эля, восемь столов с огарком свечи на каждом. Заняты были только три стола, потому что для ленча было еще рановато. И без труда можно было заметить Икабода Примма, сидящего в глубине зала, согнувшись при свече над «Уховерткой».

Мэтью подошел, но сбоку, и Примм не знал о его присутствии, пока Мэтью не оказался рядом. А тогда из глаз адвоката забил огонь, игрушечный ротик зажевал воздух и наконец произнес:

– Опять вы!

– Виноват.

– Да, в том, что меня преследуете. Это мне уже ясно.

– Вы шли в мою сторону.

– Вот и продолжайте идти до самого Нью-Йорка.

Подошел здоровенный мужик с черной бородой и гривой черных волос. В руках у него была коричневая бутылка и рюмка. Когда он наливал рюмку (до краев), Мэтью почуял щекочущий ноздри запах крепкого яблочного бренди.

– Оставьте всю бутылку, Самсон, – велел Примм.

Человек поставил бутылку и вернулся к себе за стойку.

Мэтью подумал, что если Примм выпьет целую бутыль такого огненного зелья, у него не только лампа зажжется, но и парик запылает.

– Жидкий ленч? – с деланным сочувствием осведомился Мэтью. – Понимаю. Ведь правда же неприятно, когда твой клиент оказывается убийцей?

Примм сделал долгий, так нужный ему глоток. Глаза у него увлажнились и заблестели.

– Я думаю, это его мать, – продолжал Мэтью. Конечно, шаткая догадка, потому что отчего бы леди не отреагировать на имя сына? – Он ее спрятал в Уэстервике и организовал гибель трех человек. Но на самом деле у меня другой вопрос: что случилось с его отцом?

– Самсон! – прохрипел Примм, сперва обжегши горло еще одним глотком жидкого огня. Чернобородый бугай вернулся к столу – половицы тряслись от его шагов. – Этот молодой человек мне докучает. Если он скажет еще хоть слово, я просил бы вас выбросить этого нью-йоркского хама вон.

– Будет сделано, мистер Примм, – библейским басом ответил Самсон, глядя Мэтью в лицо с расстояния в четыре дюйма. И прищелкнул костяшками здоровенных рук, как стенами иерихонскими.

Мэтью решил, что еще одно слово не стоит потери многих хороших зубов. Коротко улыбнувшись, он поклонился Примму, повернулся и вышел. Дальше по улице он увидел вывеску другой таверны, гласившую: «Арфа и шляпа». Он подошел к двери, но прежде чем войти, открыл саквояж, оттуда вытащил новый свернутый лист бумаги – копию портрета Королевы Бедлама. Мэтью попросил Берри повторить портрет – на случай, если пальцам Примма не понравится первый.

Он вошел в таверну с портретом леди и с надеждами, что ее кто-нибудь узнает.

Вскоре он вышел с несбывшимися надеждами, поскольку никто из посетителей понятия не имел, кто это такая. Прямо напротив на другой стороне Честнат-стрит была гостиница «Сквайрз-инн», о которой говорил Хэвестро. Мэтью вошел туда, держа портрет в руках, и тут же к нему прилип какой-то пьяный, утверждая, что эта вот леди – его мать, и он не видал ее с тех пор, когда был еще во-от таким крошкой. Поскольку этому человеку было за шестьдесят, поверить ему было трудно. Владелец таверны, вполне дружественный джентльмен лет под тридцать, сказал, что женщина, кажется, выглядит знакомо, но имени ему не вспомнить. Мэтью сказал всем спасибо, извинился за беспокойство и двинулся своим путем.

Когда он дошел до третьей таверны под названием «Старое ведро» на Волнат-стрит, уже почти настало время ленча и с десяток человек праздновали обеденный перерыв. Молодой человек с каштановыми усами, остроконечной бородкой, в рыжевато-буром сюртуке взял рисунок и внимательно его рассмотрел у стойки, где ел колбасу с жареной картошкой, запивая портвейном. Потом он подозвал посмотреть своего приятеля, еще более сельского вида, и вместе они стали рассматривать портрет в кольце столпившегося народа – всех заинтересовало, что там показывают.

– Кажется, видел я эту женщину на Фронт-стрит сегодня утром, – решил наконец молодой человек. – Это та, что собирает деньги, пока девчонка играет на бубне?

– Да нет! – горячо возразил его приятель и так резко потянул бумагу на себя, что Мэтью испугался, как бы этот портрет не постигла участь первого. – Это же не она! Это же вдова Блейк! Сидела сегодня утром и из окна своего дома на меня смотрела.

– Это точно не вдова Блейк! – вмешался крепко сбитый владелец таверны, он же бармен, подставляя пустой кувшин под кран винной бочки за стойкой. – У вдовы Блейк лицо толстое, а эта худая.

– Да она это, она! Ну точь-в-точь! – Сельского вида джентльмен с неотесанными манерами посмотрел на Мэтью подозрительно. – А послушайте, чего это вы тут портрет вдовы Блейк таскаете?

– Не она это, – возразил владелец.

– Она в беду, что ли, попала? – задал вопрос молодой человек с остроконечной бородкой. – Денег задолжала кому?

– А я говорю, не она это. Дайте я гляну! – Толстые сильные пальцы бармена чуть не оторвали уголок рисунка, потянув на себя. – Не, худая слишком. Тут еще кто-нибудь думает, что это вдова Блейк? – Он поднял картинку, показывая всему залу. – Если кто так думает, значит, уже перебрал!

Мэтью считал, что ему повезло, когда он выбрался из таверны с неповрежденным рисунком, и никто не бежал за ним с дубиной, приняв за выколачивателя долгов. Той группе он сказал, что просто ищет пропавшую, на что деревенский тип, усмехаясь до ушей, сообщил, что вдова Блейк жива, и все это знают, и с чего бы ей пропадать?

Он попробовал останавливать на улице прохожих, но никто лица не узнал. Дальше по Волнат-стрит, где фермеры продавали с телег фрукты и овощи, расположились две таверны друг напротив друга. Та, что справа, носила название «Кривая подкова», а слева была гостиница «Семь звезд». Не веря, что кривая подкова может оказаться счастливой, Мэтью решил поручить свою судьбу звездам.

Опять-таки обеденный наплыв – в основном мужчины в строгих деловых сюртуках, но и несколько хорошо одетых женщин тоже. В меню, как увидел Мэтью, жареные куры, какой-то мясной пирог, овощи – наверное, свежие, с тех самых телег. В зале было чисто, в окна лился яркий свет, слышалась оживленная речь. На стене за стойкой нарисованные семь белых звезд. Такая же гостеприимная и приятная таверна, как «С рыси на галоп», и ощущение собственной уместности в этой обстановке. Мэтью подошел к стойке, остановившись по дороге, чтобы пропустить служанку с подносом тарелок, и почти сразу же седой бармен, наливавший вино посетителю, обратился к нему:

– Что желаете, сэр?

– Вы извините, я понимаю, что вы очень заняты, но не глянете ли вот на это?

Мэтью положил на стойку портрет Королевы.

– А можно спросить, зачем мне это показывают?

– Я из Нью-Йорка. Представитель юридического агентства. – Невинная ложь? Да нет, просто некоторая переформулировка. – Наш клиент желает установить личность этой женщины. Мы думаем, что у нее есть в Филадельфии корни. Вы узнали это лицо?

Бармен приподнял портрет.

– Погодите-ка, – сказал он, вытаскивая откуда-то очки. Потом поднес рисунок к свету, отраженному от полированного дерева стойки.

Мэтью увидел, как он нахмурился, как сошлись седые брови.

– Из Нью-Йорка, говорите?

– Да, оттуда. Приехал сегодня утром.

– Вы адвокат?

– Строго говоря, нет.

– А кто вы, строго говоря?

– Я… – Как найти правильное слово? Дедуктор? Нет, не годится. Дедуктив? Абсолютно неверно и звучит отвратительно. Его работа – решать проблемы. Решатель? Проблемщик? Ну уж нет. Он должен считать себя просеивателем догадок. Весовщиком улик. Детектором правды и лжи.

Подойдет.

– Я детектор, – сказал он.

– Кто-кто? – Седые брови нахмурились еще сильнее.

Не годится, подумал Мэтью. Если хочешь, чтобы тебя воспринимали как профессионала, должен хотя бы уметь назвать свою профессию.

Он на месте придумал слово и произнес его с неколебимой уверенностью:

– Я – детектив.

– Так я же и спрашиваю: кто-кто?

Но тут, к счастью, внимание бармена отвлекла красивая седая женщина примерно тех же лет, зашедшая за стойку через другой вход.

– Лизбет! – попросил он. – Погляди-ка и скажи, кто это, по-твоему.

Она отставила кувшин, который хотела наполнить, и присмотрелась к портрету. Мэтью увидел, что и она нахмурилась. У него екнуло сердце: это означало, что она что-то наверняка знает. Испытующие карие глаза посмотрели на Мэтью, потом она отвернулась к бармену:

– Это Эмили Свенскотт.

– Вот и я так подумал. Этот молодой человек говорит, что приехал из Нью-Йорка. Он там этот… ну, какой-то юрист. И говорит, что его клиент желает опознать женщину на портрете.

– Эмили Свенскотт, – повторила Лизбет, обращаясь к Мэтью. – Можно ли спросить, кто ваш клиент и откуда у вас этот рисунок?

– Боюсь, что вынужден буду хранить конфиденциальность, – ответил Мэтью, стараясь говорить как можно более дружелюбно. – Сами понимаете, закон требует.

– Пусть так, но где миссис Свенскотт?

– Минутку. Вы абсолютно уверены, что узнали в этой даме Эмили Свенскотт?

– Так же, как в том, что сейчас вижу вас. Миссис Свенскотт выходила мало, но я однажды встретила ее на кладбище у церкви Христа. Я пришла навестить могилу сестры, а миссис Свенскотт клала цветы на могилы сыновей.

– Цветы? – Он хотел на самом деле спросить «Могилы?», но слово застряло в горле.

– Да. Она была очень доброжелательна, рассказала мне, какие цветы лучше привлекают бабочек. Кажется, ее старший сын, тот, который утонул, любил их ловить.

– Вот как, – сказал Мэтью, полуоглушенный. – Старший сын.

– Ужасный случай, – вступил в разговор бармен. – Одиннадцать ему было, когда утонул, насколько я помню.

– А сколько у нее было сыновей?

– Вот эти двое, – ответила Лизбет. – Младший умер от лихорадки, когда ему было… сейчас…

– Еще и шести не было, – подсказал мужчина. Мэтью подумал, что он, наверное, муж Лизбет, и «Семью звездами» они владеют совместно.

– Мы с Томом слыхали, что миссис Свенскотт болеет. – И снова карие глаза пристально посмотрели на Мэтью. – В своем доме. А потом она просто исчезла. Вы знаете, где она?

– Знаю, – ответил Мэтью одновременно и с облегчением, и настороженно.

– Так зачем вам для опознания нужен портрет? – спросил Том. – Ну, раз вы знаете, где она?

– Вина, пожалуйста! – крикнул кто-то из посетителей в строну бара. И это было очень удачно для Мэтью, потому что бармену пришлось вернуться к работе, и от вопроса удалось уйти.

Однако недалеко.

– Так где миссис Свенскотт? – спросила Лизбет.

– Она действительно больна, – ответил Мэтью. – К сожалению, ее возможности общения очень сильно снизились.

– Я бы и не сомневалась. Учитывая, что ей пришлось вынести.

– Вы имеете в виду смерть ее сыновей?

– О нет, – ответила женщина, и губы ее сжались. – Это, конечно, было очень плохо. Но я о той трагедии.

– О трагедии? – переспросил Мэтью. – А что это была за трагедия?..

Вернувшийся Том услышал последнюю фразу.

– Несчастный случай или преступная небрежность, на ваше усмотрение. Ни то ни другое доказать не удалось, но мистера Свенскотта признали ответственным, и суды отобрали почти все. Конечно, его предприятие было застраховано, но репутация погибла. И это стыд и позор, потому что оба они – люди хорошие и достойные. Он всегда был со мной любезен, хотя с его женой я не была знакома. Но когда пять человек погибли, и еще двадцать с лишним были на грани смерти, кого-то нужно было назначить ответственным.

– Пять человек погибли? Как?

– Плохое вино, – сказал Том. – Чем-то загрязненное. Никто так и не узнал, как и чем. Случилось это в «Белом лосе», на Арк-стрит, сразу за Четвертой улицей. Теперь, конечно, там уже никакой таверны – на таком месте никто снимать помещение под таверну не станет. Когда это было? – повернулся он к Лизбет.

– В девяносто седьмом, – ответила его жена. – В середине лета.

Эту дату Мэтью отметил. Джоплин Поллард говорил, что Деверик купил оптовую фирму в Филадельфии в девяносто восьмом, но купил ее у человека по имени Айвз, который остался здесь управляющим. «Древняя история – для деловых людей».

Один вопрос он должен был задать, хотя ответ знал заранее.

– А каковы были ваши отношения с мистером Свенскоттом?

– Он был здешний оптовик, – был ответ, которого Мэтью ждал, но который все же заставил его поежиться от мысли, в какой глубокий и темный колодец он заглядывает. – Снабжал все здешние таверны. Вино, мясо, эль… все вообще.

Вот тут вспомнились слова, которые сказал в холодной комнате Мак-Кеггерса Роберт Деверик: «У моего отца было одно кредо. Он говорил… что коммерция – это война. И он в это горячо верил».

Плюс еще фраза, которую Роберт Деверик сказал насчет кредо своего отца у себя в доме: «Коммерсант, – говорил он, – должен быть воином, и если кто-то тебе бросает вызов, то ответом может быть только его уничтожение…»

– Ответом может быть только его уничтожение, – произнес он мысль вслух.

– Простите? – переспросил Том.

– Нет, ничего. – Мэтью заморгал и вернулся в настоящее. – Я знаю, что сейчас горячее время, вы не против, если я приду позже задать несколько вопросов? О Свенскоттах и этой трагедии?

– Ну, я здесь точно не специалист. – Том наполнял кувшин из бочонка за стойкой. – Но я вам скажу, кто наверняка знает все досконально. Гордон Шалтон все еще держит ферму к северу по дороге.

– Именно, – поддержала его Лизбет. – Мы у него как раз покупали на той неделе фасоль и кукурузу.

– Две мили отсюда по тракту, – продолжал Том, ставя кувшин на прилавок, откуда служанка тут же понесла его к столу. – Гордон может вам рассказать все с начала и до конца. Он у Свенскоттов долго был кучером и конюхом. С ними из Лондона приехал.

Лизбет взяла портрет и снова принялась его рассматривать:

– Он будет рад узнать, что она хотя бы жива. Он так убивался после смерти мистера Свенскотта.

– А как произошло это печальное событие?

– Никто точно не знает. Был это несчастный случай или же…

– Самоубийство, – договорил за нее Том. – Дело было в сумерках. Мистер Свенскотт шел по улице, обремененный тяжкими мыслями о судах, грозящих ему разорением и тюрьмой за преступную небрежность. Никто не знает, шагнул он навстречу карете случайно или же намеренно. Ходили предположения, что он застраховал свою жизнь в одной лондонской компании. Миссис Свенскотт уже была больна, когда это случилось. Она всегда была нелюдимой, но после этого… никто ее больше не видел.

– Трагедия. – Лизбет покачала головой. – Трагедия и позор.

Она отдала Мэтью портрет Королевы Бедлама.

– Спасибо, – сказал он. – За потраченное время и за ваши ответы. – Ему бы радость ощутить, подумал он: найдено имя, которое он искал с таким жаром. Отчего же на душе так уныло? – Две мили к северу, вы сказали?

– Да. – Том заметил страдание на лице у Мэтью и спросил:

– В чем дело?

– Должен признать, что мне почти страшно идти к мистеру Шалтону. Вряд ли вы это поймете, но я боюсь, что, когда мистер Шалтон расскажет мне все и во всех подробностях, я уже не смогу отличить убийцу от палача. – Мэтью вложил рисунок в саквояж и улыбнулся озадаченной паре. – Всего вам доброго.

– Мэтью! – На лице Джона Файва сияла такая широкая и счастливая улыбка, какой Мэтью никогда у него не видел. – Привет! Слушай, ты прямо как павлин вырядился!

Но улыбка Джона тут же слегка погасла: Мэтью знал, что недостаток сна на пакетботе оставил у него черные круги под глазами, и лицо несколько побледнело.

– Привет. – Он только что сошел с пакетбота и был по-прежнему в темно-синем сюртуке, жилете и треуголке и с тем же саквояжем в руке. Из порта он направился прямо в кузницу мастера Росса. В пышущем жаре горна взлетали искры и ярко-оранжево светились угли. Джон молотом на наковальне загибал в крюк железный прут, а второй подмастерье вместе с самим мастером Россом на другом конце задымленной кузницы разговаривали с заказчиком. – Найдешь несколько минут?

– Мастер Росс! – окликнул хозяина Джон.

Старший кузнец увидел Мэтью и проворчал скрипуче:

– А, это вы. Вы вообще работаете когда-нибудь?

– Да, сэр, я делаю все, что должен.

– Очень сомневаюсь, сэр. Ладно, идите отсюда оба! Три минуты, Джон!

Трех минут может и не хватить, подумал Мэтью, но это лучше, чем ничего. Снаружи, в теплом солнечном свете четвергового утра, Джон прищурился и крепко хлопнул Мэтью по плечу:

– Спасибо тебе. Не знаю, что и как ты сделал, но думаю, ты сыграл свою роль в той речи, что преподобный сказал в воскресенье. А где был ты?

– Работал, – ответил Мэтью.

– В воскресенье? Постарайся, чтобы преподобный этого не слышал. Но ладно, он нам в пятницу вечером рассказал все как есть. И уж как это нас с Констанс ни потрясло, а все-таки легче стало. Понимаешь… ну, больная дочь, которая вела такую жизнь, – это одно дело, но хотя бы преподобный Уэйд не безумен. Теперь, во всяком случае.

– Рад слышать.

– От него потребовалось большое мужество – вот так взять и все выложить. И требуется до сих пор – ходить туда и навещать ее, как он уже сделал. Ты знаешь, вчера он даже Констанс взял с собой. Она хотела увидеть сестру и отказа не собиралась принимать.

– Надеюсь, все прошло хорошо?

– Да, насколько мне известно. Она не распространялась. – Джон поскреб в затылке, будто работа молотом на наковальне его озадачила. – Понимаешь, никому не в радость, что Грейс там, где она есть, и то, почему она хочет там быть. Она не хочет оттуда уходить. Но я думаю, со временем все само образуется, как преподобный сказал. Я знаю, что ему предстоит схватка с некоторыми из церковных старейшин.

– Но не со всеми же, – улыбнулся Мэтью.

– Нет, не со всеми. – Джон склонил голову набок. – Я бы хотел тебя спросить, что ты знал про Грейс и когда узнал, но ты же не скажешь?

– Не скажу.

– Я так и думал. А это важно?

– Вот я и пришел говорить о том, что на самом деле важно, – сказал Мэтью, и от его хмурого тона Джон Файв тоже помрачнел. – Если точнее, о приюте.

– О приюте? Мэтью! Он же мертв. Ну чего ты все цепляешься за ту историю?

– Тут другое. Я вышел из приюта в девяносто четвертом, мне было пятнадцать. Тебя туда привез какой-то пастор, если я помню правильно, когда тебе было девять, и оставался ты там до семнадцати лет, когда тебя мастер Росс взял в ученики. Так?

– Да, и что?

– В годы от, скажем, девяносто шестого и пока ты не ушел, можешь ты вспомнить какие-нибудь необычные события?

– Необычные, – повторил Джон без эмоций. Но потом ответил с жаром: – Мэтью, послушай, брось это дело! Забудь этот чертов дом. Ничего хорошего не…

– Необычные события, – повторил Мэтью. Глаза его горели напором и какой-то одержимостью. – Я не про личные привычки Осли. Я о том, что требовало от воспитанников покидать приют раньше, чем их размещали в семьях или отдавали в ученики. Может быть, некоторые уходили и вернулись, не знаю. – Он видел, что Джон даже не пытается вспомнить. Наверное, испытанные им на себе «личные привычки» Осли не давали ему даже мысленно вернуться в это страшное заведение. – Послушай, Джон, вспомни. Кто-то уводил воспитанников из приюта. Может быть, даже ты уходил.

– А, это. – Джон вздохнул с колоссальным облегчением. – Это же ерунда. Я хотел поехать, но не было у меня умений, которые требовались.

– Умений? Каких именно?

Джон пожал плечами:

– Читать и писать. Считать на бумаге. Рисунки перерисовывать, прочее такое. Помнишь Сета Барнвелла? Он уходил и вернулся. Сказал, что не вынес. Там все как в военном лагере. Сет всего несколько дней там пробыл. Поехал туда научиться делать ключи, но там почему-то собралось много ребят, которые любили драться и проказничать. Когда Сету пару раз расквасили нос, он решил, что с него хватит.

– А что это такое было?

– Ремесленная школа какая-то, – ответил Джон.

Ну да, подумал Мэтью. Так и есть.

– Она случайно не в пятнадцати милях по реке отсюда?

– Думаю, что да. Но я ж тебе говорю, я там не был. Но один мой хороший друг поехал туда и остался. Помнишь Билли Ходжеса? Длинный такой и тощий? Был года на три тебя моложе.

– Помню.

Ходжес был сообразительный парень, но всегда строил хитрые планы, как сбежать из приюта. У него были великие мечты: стать морским капитаном и уплыть в Вест-Индию.

– Он к ним попросился, и его взяли. А знаешь за что? За потрясающе хороший почерк. Можешь поверить? Его взяли в обучение на писца. Записи там, документы – и это его, у которого большого пальца нет!

Мэтью почувствовал, как его пробирает могильным холодом. Наверное, лицо из серого стало белым как мел.

– Большого пальца? – услышал он собственный вопрос.

– Ага. Через год после твоего ухода Билли как-то надевал башмаки и его ужалил паук в большой палец левой руки. Палец посинел и распух, рука болела невыносимо. И так оно шло какое-то время, иногда он плакал до слез, хотя крепкий был орешек. Ну, в общем, когда Осли привел доктора, у Билли палец был уже черным, как тот паук. Пришлось его отнять, чтобы Билли не потерял всю кисть. Но он особо не переживал. Даже больше гордился обрубком, чем мог бы гордиться пальцем.

– Хорошо, что не на рабочей руке, которой он писал, – сказал Мэтью.

Джон осклабился:

– Ты как раз в точку. Это и была рабочая рука. Ему пришлось учиться писать правой рукой, с самого начала. Может, это ему и помогло, когда он копировал письмена.

– Письмена? Какие письмена?

– Ну, иногда приходили какие-то люди и устраивали нам испытания. Ну, знаешь – читать, переписывать тексты, разгадывать загадки… Они и разговаривали с нами тоже. Выясняли, что с нами раньше было, чего мы хотим в будущем. Кто печален, кто сердит, кто таит злобу, а кто лезет в драку. Даже пару раз приезжал один такой, который проверял, владеет ли кто-нибудь из старших ребят шпагой или кинжалом. Пруссак, едва по-английски говорил. Но шпагой одинаково работал обеими руками.

Таинственный граф Дальгрен, подумал Мэтью. Не Чепела учит работать клинком, а учеников более молодых и податливых.

– А зачем владеть шпагой или кинжалом в ремесленной школе? – спросил он.

– Там учили и ремеслу, как затачивать ножи и шпаги. Вот и искали кого-то, кто интересуется холодным оружием.

Вдруг из дверей показался мастер Росс, с не слишком довольным видом.

– Мистер Файв, вы вообще собираетесь сегодня возвращаться к работе?

– Да, сэр. Простите, сэр. – Кузнец скрылся в дверях, и Джон сказал: – Пора мне. Но откуда такой интерес к этой ремесленной школе? Я про нее почти забыл.

– Я думаю, это не просто ремесленная школа, – ответил Мэтью.

– Не просто? А как?

– Мистер Файв! – донесся рев из кузницы.

– Ой, – вздрогнул Джон. – Ну, вообще он лает грознее, чем кусается. Как правило. Ты обязательно приходи как-нибудь поужинать с Констанс и со мной, Мэтью. Тогда и поговорим. Ладно?

Не дожидаясь ответа, Джон Файв вернулся к работе. Мэтью остался стоять под ярким белым солнцем, и люди обтекали его, словно камень в потоке. А он думал, что Билли Ходжес лежит теперь в могиле на ферме Джона Ормонда, и в последнее свое путешествие отправился не морским капитаном, а речным пассажиром.

Он не мог не подумать, что Ходжес, строивший дерзкие планы побега, попытался сбежать из ремесленной школы и тем навлек на себя прогон сквозь строй.

Но у него есть и своя работа, которой лучше заняться прямо сейчас. Кратчайшим путем – вдоль доков – он поспешил к дому Григсби и нашел печатника за подготовкой следующего номера «Уховертки». Берри не было дома. Григсби сказал Мэтью, что она ушла с первыми лучами солнца продолжать рисовать пейзажи, а потом ему захотелось знать все подробности поездки Мэтью в Филадельфию и степень ее успеха.

– Не сейчас, Марми, – ответил Мэтью. – Как ты думаешь, не будет Берри возражать, если я возьму кое-что у нее из белья?

У Григсби глаза чуть на лоб не полезли:

– Прости?

– Из комода с бельем! – Мэтью покраснел. – Одну штуку, которую просил ее сохранить.

– У меня своего мнения нет, это всего лишь мой дом. Раз вы с Берри держите от меня секреты, то давай бери и…

Но он уже говорил в пустоту, потому что Мэтью уже открывал нижний ящик и доставал блокнот.

Мэтью положил блокнот во внутренний карман сюртука. Идти ему было недалеко – Сити-холл с кабинетом Лиллехорна был почти рядом. Вполне может быть, что люди Чепела за ним наблюдают, но с этого дня закон тоже повернет глаза в сторону Саймона Чепела.

– Потом поговорим! – крикнул Мэтью Григсби, выбегая в дверь.

– Да ради Бога, и не давай себе труда мне что-нибудь рассказывать! – крикнул ему вслед Григсби, размазывая по лбу полосу типографской краски. – Я же всего лишь жалкий издатель газеты!

Мэтью подумал, не забежать ли на Стоун-стрит в дом семь и не проверить, нет ли там Хадсона Грейтхауза, чтобы он был… как это называется… резервом. Но дойдя до Бродвея и свернув на юг, решил, что не стоит. Вопрос слишком деликатный. Бывает время размахивать клинками, а бывает время тихо двигать шахматные фигурки.

Он свернул налево на Уолл-стрит, миновал Сити-холл и снова повернул направо на Брод-стрит. Между Баррак-стрит и Бивер-стрит он по трем ступенькам взошел на крыльцо к двери с медным молотком, объявил о себе как о руке правосудия и стал ждать под табличкой: «Поллард, Фитцджеральд и Кипперинг, адвокаты».

Через несколько секунд дверь открылась, и выглянуло бледное лицо мужчины с редеющими каштановыми волосами, в очках с толстыми стеклами. Глаза выглядывали из-за них так, будто им неуютно было при свете дня. Мэтью всегда казалось, что Брайан Фитцджеральд похож на крота.

– Доброе утро, – сказал адвокат. Он держал в руках охапку бумаг, очевидно, вытащенных из ящиков. Рубашка его была испачкана мелкими чернильными пятнами, ногти обгрызены до живого мяса. Может быть, именно он делает всю работу, и ему за это хорошо платят – Мэтью вспомнил слова вдовы Шервин. Да, скорее он не крот, а рабочая лошадь. Фитцджеральд поправил очки: – Мистер Корбетт, если не ошибаюсь?

– Да, сэр. Разрешите войти?

– Да, конечно. – Он шагнул в сторону, пропуская Мэтью, потом закрыл за ним дверь с таким видом, будто солнце и свежий воздух – злейшие враги настоящего пуританского трудолюбия. – Чем могу вам быть полезен?

– Вообще-то я надеялся увидеть мистера Кипперинга. Он уже пришел?

– Ну… он… – Фитцджеральд бросил через плечо взгляд на узкую лестницу, потом прошептал: – Мне кажется, он вчера не уходил.

– Да?

– Да. Он… то есть мне кажется, что сегодня утром он клиентов принимать не сможет. Но мистер Поллард с минуты на минуту будет здесь. Вы не согласились бы его подождать?