Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

Лорд Корнбери снова заколебался, и Мэтью подумал, что этот человек не столь искушен в дипломатии, как следовало бы. Конечно, его женственная натура схватилась бы за возможность примирения, если не ради того, чтобы поладить с весьма влиятельным человеком, то чтобы закончить первое появление на публике без бунта в зале.

– Пусть так, – произнес губернатор ровным голосом, никак не выражая интереса к выслушиванию чужого мнения. – Я отложу мой декрет на неделю, сэр, а пока благодарю вас за ваши замечания.

После этого жеста Пеннфорд Деверик сел на место.

Разноголосый шум, который уже было начинался в задних рядах толпы, стал спадать, но с улицы доносились выкрики и вой, сообщавшие о вердикте простого человека. Мэтью даже подумал, может ли быть так, чтобы живой губернатор вроде того, что сейчас стоит перед ними, был хуже мертвого мэра. Ладно, время покажет.

Корнбери теперь начал новую речь, в которой выражал признательность всем джентльменам – да, и присутствующей леди, разумеется, – за поддержку и признание необходимости сильного руководства в этом растущем и очень важном городе. И наконец, загнав лошадь своего самодовольства до полусмерти, он произнес:

– Перед тем как объявить наше собрание закрытым, спрашиваю: будут какие-нибудь замечания? Предложения? Я хочу, чтобы вы знали: я человек широких взглядов, и я сделаю все, что в моих силах, для решения проблем, больших и малых, дабы способствовать порядку и прогрессу нашего города. Итак?

У Мэтью было что спросить, но он сам себя одернул, потому что был уверен: это разозлит Лиллехорна, а значит – неразумно. Он и так уже за этот месяц оставил у секретаря главного констебля два письма с изложением своих мыслей, и никакой реакции не последовало. Какой же смысл выражать свое мнение?

И вдруг встал старый растрепанный Хупер Гиллеспи и заговорил своим обветренным скрипучим голосом:

– Тут вот чего, сэр! Ежели проблема, так она есть! – И он попер в своей манере дальше, не ожидая ответа. – Я гоняю паром отсюда до Бруклина, и с души у меня воротит видеть этих наглых щенков, что по реке шляются. Они вот огонь развели на Устричном острове, чтобы корабли на камни выбрасывались, аж слеза прошибает видеть, как гробят хорошее судно. У них пещера, где они прячутся, и я берусь показать. В корпусе они живут, от разбитого корабля, спрятались посередь бурьянов да палок, бобер позавидует. Дак если этих пацанов не взять за шкирку, убийства будут, потому как они все шкоды замышляют. А вот в июне, первого числа, пришли да меня ограбили и всех моих пассажиров, к вашему сведению. А ежели у нас другой раз монет не будет, так прикончат они кого, потому что вожак их самого Кидда из себя ставит, рапира у него здоровенная, а я не хочу, чтобы эта штука возле моего горла торчала ночью, когда на всей проклятой реке сам Сатана бродит. Так чего скажете?

Лорд Корнбери ничего не сказал, и молчал он очень долго. Наконец он обратился к публике:

– Кто-нибудь может это перевести на нормальный английский язык?

– Это мистер Гиллеспи брюзжит, сэр, – сообщил Корнбери его новый фаворит-референт, главный констебль. – Он говорит о проблемах с некоторым речным отребьем, которое я собираюсь в ближайшее время оттуда вычистить. Вам об этом беспокоиться нет надобности.

– Чего он говорит? – спросил Гиллеспи своего соседа.

– Сядьте, Хупер! – приказал Лиллехорн с царственным мановением трости. – У губернатора нет времени на ваши мелкие трудности.

Мэтью потом сам не понимал, зачем он это сделал. Наверное, из-за этих вот слов – «мелкие трудности». Для Гарднера Лиллехорна все, что не касалось его непосредственно, было «мелкими трудностями». Грабители, почти год орудующие на реке как на большой дороге, – «мелкие трудности». Убийство Джулиуса Годвина – «мелкая трудность», если посмотреть, как мало сил вкладывает Лиллехорн в его раскрытие. А потому – и в этом сошлись порок, леность и коррупция – и преступления Эбена Осли для главного констебля будут «мелкими трудностями», не зря же их двоих Мэтью часто видел вместе за игорным столом.

«Ну, сейчас покажем тебе мелочи в крупном масштабе», – подумал Мэтью.

Он встал, вмиг собрался, и когда накрашенные глаза лорда обратились к нему, заговорил:

– Я хотел бы попросить, чтобы некоторое внимание было уделено проблеме констеблей, сэр. Проблема состоит в том, что население города растет – равно как, увы, и криминальные тенденции в поведении жителей, – а количество и качество констеблей за этим ростом не успевает.

– Будьте добры назвать себя, – попросил Корнбери.

– Его зовут Мэтью Корбетт, сэр. Он клерк у одного из городских…

– Мэтью Корбетт, – уверенно и достаточно громко проговорил Мэтью, который не собирался позволить себя застрелить из кривого мушкета главного констебля. – Я служу клерком у магистрата…

– …магистратов, Натэниела Пауэрса, – продолжал Лиллехорн, обращаясь непосредственно к губернатору, повысив голос, – и мне отлично известна эта…

– Натэниела Пауэрса, сэр, – в свою очередь продолжал Мэтью, не сдаваясь в этой войне сцепившихся голосов, и вдруг его подхватила и понесла буря образов еще из той «мелкой трудности» с магистратом Вудвордом в Фаунт-Ройяле в колонии Каролина, когда он боролся за жизнь Рэйчел Ховарт, обвиненной в колдовстве. Он вспомнил скелеты в грязной яме, злобного убийцу-трактирщика, который пытался прикончить их в полночь, едкую вонь тюрьмы и нагую красавицу, сбросившую с себя плащ со словами вызова: «Вот она, ведьма!» Вспомнил полыхающие в Фаунт-Ройяле пожары, зажженные дьявольской рукой, снова увидел толпу, штурмующую двери тюрьмы и громогласно требующую сжечь ведьму, – а Мэтью к тому времени уже понимал, что она стала невинной жертвой куда более демонического коварства, чем то, о котором вопил в своих проповедях безумный проповедник Исход Иерусалим. Он видел, как тают жизненные силы Айзека Вудворда как раз в то время, когда он, Мэтью, рискнул всем ради своей «ночной птицы», как назвал это магистрат. И снова все эти сцены понеслись в мозгу водоворотом, и он развернулся к главному констеблю Лиллехорну, твердо зная одно: он заслужил право говорить как мужчина.

– …проблема, можно не беспокоиться. У нас достаточно хороших работников, лояльных граждан. Которые еженощно выполняют свой гражданский до…

– Сэр!

Это нельзя было назвать криком, но эффект получился как от выстрела: никто никогда не смел повышать голос на Лиллехорна. Тут же в зале стало тихо, как в склепе – и Мэтью подумал, что сейчас точно бросил первую горсть земли на свою могилу.

Лиллехорн замолчал.

– Я взял слово, – сказал Мэтью, чувствуя в лице жар. – У меня есть право говорить свободно. Разве не так? – Он посмотрел на Корнбери.

– Гм… да. Да, конечно, мальчик, конечно.

Ну-ну, подумал Мэтью, мальчик. Он встал боком к главному констеблю, потому что не был готов повернуться к этому человеку спиной. Сидящий рядом магистрат Пауэрс сказал ему вполголоса:

– Ну, теперь постарайся изо всех сил.

– Пожалуйста, говорите свободно, – предложил лорд Корнбери, ощущая себя, очевидно, весьма благосклонным правителем.

– Благодарю, сэр. – Еще один беспокойный взгляд в сторону Лиллехорна, и Мэтью все свое внимание перенес на мужчину в платье. – Я хотел указать, что у нас – в нашем городе – две недели назад произошло убийство, и это…

– Всего одно убийство? – перебил Корнбери, криво улыбаясь. – Знаете, я сейчас приплыл из города, где дюжина убийств за ночь – обыденность, так что благодарите ваши звезды.

Эта фраза была встречена смешками, в том числе фырканьем Лиллехорна и мерзким носовым трубным звуком не от кого иного, как от Осли. Но Мэтью продолжал с непроницаемым лицом:

– Свою звезду я благодарю, сэр, но я хотел бы иметь защиту со стороны констеблей.

Теперь рассмеялись Соломон Талли и магистрат, а сидящий через проход Ефрем Оуэлс радостно что-то пискнул.

– Ну хорошо. – Улыбка у губернатора стала уже не такой мерзкой – или Мэтью начал привыкать к его лицу. – Продолжайте, будьте добры.

– Мне известно, какова цифра смертности в Лондоне. – «Газетт» старалась донести эту информацию до своих читателей со всеми натуралистическими описаниями перерезанных глоток, отрубленных голов, удушений и отравлений мужчин, женщин и детей. – А также тот факт, что в Лондоне есть развитая система охраны закона.

– К сожалению, недостаточно развитая, – пожал плечами Корнбери.

– Но подумайте, сколько убийств могло бы случаться за ночь, не будь этой системы вообще? Добавьте сюда прочие преступные акты, свершаемые меж закатом и рассветом. Я предлагаю, сэр, чтобы мы взяли лондонскую организацию за образец и сделали что-нибудь, чтобы выполоть криминальное насилие до того, как оно, скажем так, укоренится.

– Нет у нас тут криминального насилия! – крикнули с задних рядов. – Все это чушь собачья!

Мэтью не обернулся – он знал, что это один из тех самых «хороших работников» защищает свою несуществующую честь. Вскипел хор воплей и криков, и Мэтью переждал их.

– Моя мысль, – продолжал он спокойно, – состоит в том, что нам нужна организация до того, как возникнет проблема. Если поставить лошадь позади телеги и за телегой гнаться, можно сильно опоздать.

– Насколько я понимаю, у вас есть предложения?

– Лорд губернатор! – Судя по страданию в голосе, Лиллехорн сдерживал дыхание все время, пока происходил этот разговор – нет, этот дерзкий вызов его авторитету. – Клерк вполне мог бы подать свои предложения через моего секретаря, как и любой из присутствующих в этом зале, в этом городе, в этой колонии. Я не вижу смысла ворошить грязное белье на людях!

Имеет ли смысл напомнить, что письма написаны и либо отвергнуты, либо просто выброшены? Вряд ли, решил Мэтью.

– Да, некоторые предложения у меня есть, – сказал он, обращаясь только к Корнбери. – Могу ли я их огласить сейчас, для занесения в протокол и предания их гласности?

Он кивнул в сторону писцов, наставивших перья на пергамент за столом олдерменов.

– Можете.

Кажется, сзади кто-то зашипел. Да, у Лиллехорна выдался не самый удачный день, и, возможно, он станет еще хуже.

– Констебли, – начал Мэтью, – должны встречаться на некотором месте сбора перед началом обходов. Они должны заносить свои имена в журнал регистрации, указывая время прибытия на дежурство. Они должны также расписываться, уходя, таким образом получая перед уходом домой разрешение начальства. Они должны подписать обязательство на дежурстве не пить. И, если честно, пьяниц следует выбраковывать и выгонять со службы.

– Правда?

Лорд Корнбери поправил шляпу, потому что павлиньи перья начинали сползать ему на глаза.

– Да, сэр. Начальство этого… участка, назовем его так, должно будет обеспечить пригодность констеблей для службы, а также снабдить их фонарями и какими-либо шумовыми устройствами. Например, трещотками. Их ведь используют в Лондоне, я не ошибаюсь? – Так было написано в «Газетт», и потому не было нужды в подтверждении от Корнбери. – И еще: то, что делали голландцы, а мы почему-то перестали – давать констеблям фонари с зелеными стеклами. Когда увидите зеленый фонарь, будете знать, кто перед вами. Я также думаю, что констеблей следует обучать. Они должны уметь…

– Стоп, стоп! – чуть не заорал Лиллехорн. – Констеблей набирают из рядовых граждан! Чему их нужно обучать?

– Они должны уметь читать и писать, – сказал Мэтью. – И будет не вредно проверять, насколько хорошее у них зрение.

– Вы только послушайте! – Снова на сцену выскочил главный констебль, играя на публику. – Этот клерк выставляет нас всех шутами!

– Одного шута уже слишком много, – возразил Мэтью, точно зная, что превращает свое будущее в поле битвы. Лиллехорн зловеще замолчал. – Я бы также предложил, лорд Корнбери, чтобы с целью подбора наиболее подходящих для этой работы лиц им бы платили из общественных средств.

– Платили? – Лорд Корнбери сумел состроить гримасу одновременно и шокированную, и иронически-заинтересованную. – Деньгами?

– Как за любую работу. И этот центральный участок должен быть серьезным рабочим местом, не конюшня или склад, выделенные потому, что их не жалко. Мне кажется, что стоит продумать и другие детали – например, что более длинные свечи дольше горят. И чтобы выдавать их констеблям в большем количестве, а также помещать в фонари на каждом углу. Уверен, что мистер Деверик сможет нам здесь помочь.

– Конечно! – тут же откликнулся Деверик, но все, в том числе и Мэтью, знали, что он уже подсчитывает дополнительную прибыль. – И мысль о зеленых фонарях мне тоже нравится. Могу их получить по особому заказу.

– Я пока еще этого не утвердил, сэр! – У Корнбери явно не наблюдалось избыточной симпатии к мистеру Деверику, как и желания, чтобы у него вот так увели целый фургон с деньгами. – Так что будьте добры придержать свою радость! – Тут он направил пронизывающий взор на Мэтью, и тот ощутил силу королевской крови, словно удар здоровенного кулака: – Как это вышло, что у вас такие мысли на эту тему, а главный констебль о них даже не слышал?

Мэтью поразмыслил над вопросом – все ждали с некоторой надеждой – и сказал:

– Главный констебль – занятой человек, сэр. Я уверен, что эти идеи стали бы ему ясны в конце концов.

– Или нет. – Корнбери нахмурился. – Боже мой, я видал смертельные дуэли по гораздо меньшим поводам, чем такое обвинение в служебном несоответствии. Мистер Лиллехорн, я исхожу из предположения, что у вас на уме только благо города, а потому вы не воспримете слова этого молодого человека как оскорбление. Я прав?

– Милорд, я здессссь только ради сссслужения, – ответил Гарднер Лиллехорн, и могло показаться, что эти слова он прошипел.

– Очень хорошо. Тогда я перечитаю записи из протокола нашего собрания и в какой-то момент попрошу вас о встрече со мной и – разумеется – с олдерменами для дальнейшего обсуждения. До этого времени, мистер Деверик, мне не хотелось бы видеть никаких плывущих в темноте зеленых фонарей. И вы тоже можете сесть, мистер Корбетт, с благодарностью за ваши продуманные предложения. Еще кто-нибудь?

Мэтью сел, чувствуя, что его посадили как двоечника, не дослушав. Но Талли ткнул его ободрительно локтем в ребра, а Пауэрс сказал:

– Хорошее выступление.

– Сэр, у меня есть вопрос. Можно?

Знакомый голос. Мэтью обернулся к своему партнеру по шахматам. Ефрему Оуэлсу было двадцать лет, но в гнезде спутанных каштановых волос уже серебрились седые нити. Его отец, портной, полностью поседел к тридцати пяти годам. Ефрем был высокий и тощий, в круглых очках, от которых казалось, что полные мысли карие глаза плавают как-то отдельно от лица.

– Ефрем Оуэлс, сэр. У меня вопрос, если он не… не уместный, сэр.

– Уместен вопрос или нет, буду решать я, молодой человек. Спрашивайте.

– Да, сэр, спасибо, сэр. Тогда… почему вы одеты как женщина?

Вырвавшееся из всех уст дружное «ах!» наверняка было слышно во всем мире. Мэтью знал, что Ефрем задал вопрос вполне искренне – ему совершенно не были свойственны ни жестокость, ни злость. Но его пороком – если можно так назвать – было свойство проявлять свое любопытство с непосредственностью, которая даже Мэтью могла показаться чрезмерной.

– А! – Лорд Корнбери поднял руку – в перчатке и с кольцом. – Вы вот про что. Спасибо за ваш вопрос, мистер Оуэлс. Я вполне осознаю, что некоторые – и даже многие – могут не постичь, почему я появляюсь в таком уборе. Так я одеваюсь далеко не всегда, но решил, что должен сделать это сегодня, на нашей первой встрече, чтобы выразить мое уважение, мою солидарность с царственной дамой, которая даровала мне чудесную возможность представлять ее интересы столь далеко от родных берегов.

– Вы говорите о… – начал Ефрем.

– Да, – перебил его лорд Корнбери. – Я говорю о моей кузине…

– Королеве! – подсказал какой-то зычный негодяй из задних рядов.

– Вы правильно поняли. – Губернатор улыбнулся своим гражданам, как могло бы улыбнуться само солнце. – Теперь я должен вас покинуть и заняться своими делами – то есть вашими делами, разумеется. Я обещаю служить вашему призыву и вашим нуждам, насколько это в человеческих силах. Никогда никто не скажет, что Эдуард Хайд отказался отвечать за своих людей. Желаю вам всего хорошего, всем вам, и не сомневаюсь, что к следующему нашему собранию у нас будут достижения, о которых не стыдно будет доложить. Всего доброго, джентльмены, – сказал он олдерменам, резко развернулся и вышел из зала, оставив за спиной и приветственные, и издевательские выкрики. А Мэтью задумался, сколько же времени ушло у этого человека, чтобы научиться ловко передвигаться в таком платье. Глашатай, явно потрясенный, продолжал выкрикивать, что собрание окончено и да хранит Бог королеву Анну и город Нью-Йорк.

– Ну и ну, – покачал головой магистрат Пауэрс, вполне подведя итог события.

Пробиваясь наружу в публике, которая разрывалась между истерическим смехом и потрясенным молчанием, Мэтью перехватил взгляд Ефрема и дернул подбородком, показывая: «Хороший вопрос». На следующем шаге он вдруг учуял нежный запах цветов, и мимо проплыла Полли Блоссом, оставив за собой дразнящий аромат. Но не успела она пройти, как продвижение Мэтью было остановлено головой серебряного льва, прижатого к его ключице.

Вот так, вплотную, Гарднер Лиллехорн не казался крупным мужчиной. Он даже был дюйма на три ниже Мэтью, и сюртук на нем был великоват, что не скрывало его слишком костлявой фигуры – сюртук висел на ней как мешок на вешалке для белья. Лицо у него было длинное и худое, клинышек бороды и черные усы лишь подчеркивали худобу. Парик он не носил, но голубой отлив черных волос, перевязанных сзади темно-бордовой лентой, наводил на мысль об искусственности – по крайней мере о самой последней краске сезона из Индии. Нос у него был маленький и заостренный, губы – как у раскрашенной куклы, и маленькие пальчики на почти детских руках. На таком близком расстоянии ничего в нем не казалось большим или подавляющим, и Мэтью подумал, что отчасти и поэтому, быть может, он не стал мэром и не получил губернаторской хартии: большая, раскидистая Английская Империя любила у себя на службе мужчин соответствующей комплекции.

По крайней мере лорд Корнбери казался большим человеком – под своим платьем, хотя об этом Мэтью предпочитал не задумываться. Но прямо сейчас, при своем почти миниатюрном сложении, главный констебль Лиллехорн будто заполнил кишки, легкие и все свои полости злобной желчью, отчего стал казаться в два раза больше. Однажды, еще живущим у воды беспризорником, до приюта, Мэтью поймал маленькую серую лягушку, и она у него в руке вдруг раздулась, стала вдвое больше, задергала мешками у горла и вытаращила огромные глаза, похожие на медные монеты. Сейчас Лиллехорн напомнил ему эту взбешенную жабу, которая быстро обдала ему ладонь мочой и прыгнула в Ист-ривер.

– Как это мило с вашей стороны, – заговорил обрамленный бородкой и усами пыхающий рот тихим голосом, процеживая слова через стиснутые зубы. – Как это очень, очень достойно с вашей стороны, магистрат Пауэрс.

Мэтью заметил, что хотя кинжальные взоры направлены на него, но обращается главный констебль к Пауэрсу, идущему от Мэтью справа.

– Вот так выставить меня дураком перед новым губернатором. Я знал, что вы хотите сместить меня с должности, Натэниел, но использовать в качестве орудия клерка… я считал вас джентльменом, Натэниел.

– Предложения Мэтью я услышал одновременно с вами, – ответил Пауэрс. – Они принадлежат ему самому.

– Ну да, конечно. Разумеется. Вы знаете, что мне говорила принцесса только сегодня утром? Она сказала: «Гарднер, я надеюсь, новый губернатор посмотрит на тебя благосклонно и передаст королеве, какую ты делаешь хорошую работу в этой неблагодарной ситуации». Вы бы видели ее лицо, когда она это говорила, Натэниел!

– Представляю себе, – был ответ.

Мэтью знал, что хотя настоящее имя социально ненасытной жены Лиллехорна было Мод, она любила, чтобы ее называли принцессой, потому что ее отца в Лондоне знали как «Герцога моллюсков» – у него была обжорка морских раковин на Восточной Дешевой улице.

– У нас с вами бывают расхождения по поводу того или иного дела, но такого я не ожидал. И спрятаться за спиной мальчишки!

– Сэр! – Мэтью решил постоять за себя, хотя львиная голова пыталась его опрокинуть. – Магистрат никакого отношения к этому не имеет. Я говорил от своего имени, откровенно и без всякой задней мысли.

– Откровенно? Сомневаюсь. Без всякой мысли? Это да. Не время было поднимать этот вопрос. Губернатор ко мне прислушивается, и я мог бы внедрить все эти изменения в нашу систему постепенно!

– Вряд ли мы можем ждать таких постепенных изменений, – возразил Мэтью. – Время и преступный элемент могут опередить нас, какую бы систему мы себе ни воображали.

– Ты бесстыжий глупец! – Лиллехорн чувствительно ткнул Мэтью набалдашником, но потом, решив не устраивать сцен на публике, убрал трость. – Я с тебя глаз не спущу, попробуй еще хоть раз забыть, кто ты такой, клерк!

– Вы упускаете из виду главное, Гарднер, – небрежно, без угрозы заметил магистрат. – Мы же ведь на одной стороне?

– Да? И что это за сторона?

– Сторона закона.

Не часто случалось такое, чтобы Лиллехорн мог не найти хлесткого ответа, но на сей раз он промолчал. Внезапно над плечом главного констебля появилась еще более мерзкая физиономия, и чья-то рука тронула его за плечо.

– Сегодня у «Слепого глаза»? – спросил Осли, делая вид, будто не замечает ни Мэтью, ни магистрата. – Монтгомери рвется отыграться в ломбер.

– Прихвачу кошелек побольше – под его и ваши денежки.

– Тогда до вечера. – Осли коснулся полей треуголки. – А вам всего хорошего, сэр, – кивнул он магистрату и устремился мимо Мэтью с потоком народа, оставив за собой след гвоздичного аромата.

– Так что помни свое место! – предупредил еще раз главный констебль не без жара в голосе, и Мэтью подумал, что выволочка будет продолжена, но Лиллехорн вдруг нацепил на лицо гнусную улыбочку, приветственно окликнул одного сахарозаводчика и двинулся прочь от Мэтью и Пауэрса к человеку с куда большим финансовым влиянием.

Они вышли из зала, из здания, на улицу, где еще ярко светило солнце и стояли группами люди, обсуждая только что увиденное.

Магистрат, у которого при свете дня оказался усталый и измотанный вид, сказал, что пойдет домой капнуть немного чаю в ром, опустить задницу в кресло и поразмышлять не только о разнице между мужчинами и женщинами, но и между трепачами и работниками. Сам Мэтью направился вверх по Бродвею в сторону дома, думая, что лепить горшки нужно всегда, а гончарный круг и работа – чудесный способ сгладить даже острейшие углы этого мира так, чтобы не очень кололись.