Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

На второй день после того, как стая похоронила малышей, Франко решительно подошел к Мише, когда тот, стоя на четвереньках под стеной белокаменного дворца, разгребал пальцами мягкую землю в надежде найти хоть что-нибудь из еды. Франко ухватил его за руку и одним рывком поставил на ноги.

– Пойдем, – приказал он. – Нам надо идти, есть тут одно место…

Вместе они зашагали прочь, быстрым шагом направляясь к зарослям, раскинувшимся к югу от дворца. И только здесь Франко оглянулся. Им удалось остаться незамеченными. А это было как нельзя кстати.

– Куда мы идем? – испуганно спросил Миша у продолжавшего тянуть его за собой Франко.

– В Сад, – ответил тот. – Я хочу видеть своих детей.

Услышав об этом, Миша попытался вырваться, но Франко еще крепче сжал его руку в своей. Конечно, еще не поздно было закричать, позвать на помощь, но он ни за что на свете не стал бы этого делать. Его мало волновало, что подумает о нем Франко, но у остальных из их стаи такой его шаг вряд ли бы нашел одобрение и поддержку. Да и Виктор тоже будет наверняка очень недоволен. Нет, он должен научиться сам постоять за себя.

– А я тут при чем?

– Ты будешь копать! – огрызнулся в ответ Франко. – А теперь заткнись и топай быстрее.

Белокаменный дворец давно остался позади, и, лишь когда они далеко углубились в лес, Миша начал понимать, что Франко, видимо, задумал что-то крайне предосудительное, то, чего делать было никак нельзя. Может быть, законы стаи запрещали раскапывать могилы после похорон, может быть, отцу запрещалось видеть своих мертвых детей. Миша не знал, откуда у него такая уверенность, но ему начинало казаться, что Франко хочет его руками совершить какой-то ужасный проступок, который не найдет одобрения у Виктора. Размышляя об этом, Миша неохотно тащился за Франко, который, крепко ухватив его за руку, быстро шагал впереди, заставляя его идти еще быстрее.

Поспевать за Франко было делом непростым. Он шагал слишком широко, и очень скоро Миша совсем выдохся.

– Ну и слабак же ты! – зарычал на него Франко. – А ну, давай топай быстрее! Я кому сказал!

Миша споткнулся о торчавший из земли корень и упал на колени. Франко одним рывком вновь поднял его с земли, и они снова продолжили путь. На мертвенно-бледное, искаженное злобой лицо Франко было страшно смотреть; даже теперь, когда он был вроде бы в человечьем обличье, с его лица не сходило зверское выражение и в нем угадывался свирепый волк. В голове у Миши промелькнула мимолетная мысль о том, что, может быть, раскапывание могил считалось у стаи недоброй, приносившей несчастье приметой. Вот, наверное, почему Сад был устроен далеко от дворца, но только теперь в душе Франко заговорил человек; человеческое начало взяло верх, и, как и всякому отцу, ему не терпелось увидеть те ростки жизни, что взошли из его семени. «Скорее! Скорее!» – время от времени приказывал он Мише, несмотря на то что они и так давно бежали, пробираясь сквозь заросли.

Когда они добрались наконец до заветной поляны с выложенными по краю камнями могильными холмиками, Франко остановился как вкопанный. От неожиданности Миша со всего размаху налетел на него сзади, но даже это почему-то не разозлило Франко.

– Боже милосердный! – беспомощно прошептал Франко.

Миша поднял голову, и его глазам предстала ужасная картина: все могилы Сада были разрыты, и выброшенные из них кости раскиданы по земле. Разбитые черепа – маленькие и большие, человеческие и волчьи, а некоторые, сочетавшие в себе признаки и зверя, и человека, – валялись прямо у них под ногами. Франко побрел дальше, углубляясь в Сад. Почти все могилы лесного кладбища оказались вскрытыми, все переломано, разбито и разметано по всей поляне. Михаил взглянул под ноги на потемневший, оскалившийся человеческий череп с острыми клыками и редкими прядями седых волос. Неподалеку валялась кисть, а немного поодаль и целая рука, оторванная от скелета. Потом на глаза ему попались останки крошечного, изогнутого позвоночника, и тут же рядом оказался и размозженный вдребезги череп младенца. Франко шел вперед, направляясь к тому месту, где были похоронены его близнецы. Он шел напролом, не разбирая дороги, перешагивая через старые кости, и все же неловко наступил по пути на маленький череп, нижняя челюсть которого с хрустом отлетела, переломившись, словно веточка сухого дерева. Наконец он остановился, во все глаза глядя на разрытые ямки, в которые два дня назад были опущены малыши. На земле перед ним валялись изодранные лохмотья. Франко наклонился и поднял истерзанный сверток с земли. И тут же что-то красное, кишащее мухами, вывалилось из тряпок и мягко плюхнулось к его ногам на бурые прошлогодние листья.

Мертвый младенец был разорван пополам, Франко видел следы, оставленные большими острыми клыками. Верхней части тельца не было. Мухи кружились у лица Франко, в воздухе витал сладковатый запах с металлическим привкусом – запах крови, смешанный со зловонным смрадом гниющей плоти. Он взглянул вправо, на другой валявшийся на земле комок скользкого красного мяса. Это была маленькая ножка, покрытая густой темной шерстью. Из груди его вырвался тихий, жуткий стон, и он отступил на шаг назад, пятясь от истерзанных останков, наступая на старые кости, жалобно хрустящие у него под ногами.

– Берсеркер! – услышал Миша его шепот.

Птицы весело и беззаботно щебетали в ветвях деревьев. А вокруг зияли разрытые могилы и земля была усеяна останками скелетов, больших и маленьких, человеческих и волчьих. Франко развернулся к Мише, и мальчик увидел его лицо – бледное, осунувшееся лицо с неподвижными, словно остекленевшими, глазами. Миша оставался стоять; тошнотворное, гнилостное зловоние сводило его с ума.

– Берсеркер! – повторил Франко слабым, дрожащим голосом. Он огляделся вокруг; ноздри его гневно раздувались, на лице выступили капли пота. – Где ты? – вдруг закричал Франко; птичье пение стихло. – Где ты, подлец? – Он метнулся было в одну сторону, затем в другую. – Выходи! – вопил он, оскалив зубы, задыхаясь от охватившей его ненависти. – Я убью тебя! – Подняв с земли волчий череп, он с силой хватил им о ствол ближайшего дерева. – Будь ты проклят! Слышишь, выходи!

Мухи жужжали у самого лица Миши. Франко был вне себя, он продолжал безумствовать; на его впалых щеках разгорелся густой румянец, а все тело дрожало, словно натянутая до отказа тугая пружина. Голос его срывался на визг:

– Выходи и защищайся! – И этот пронзительный крик заставил скрывшихся в зарослях невидимых птиц разом вспорхнуть со своих веток.

Но на вызов Франко никто не ответил. Разбросанные вокруг черепа скалили острые зубы и волчьи клыки, оставаясь единственными немыми свидетелями разыгравшейся здесь трагедии. Темные полчища деловито жужжавших мух снова облепили куски кровавой плоти на земле – все, что осталось от двух младенцев. И тут, не находя другого выхода своей злобе, Франко набросился на Мишу. Ухватив до смерти перепуганного мальчишку за ворот, он приподнял его и со всей силы ударил спиной о дерево.

– Ты ничтожество! – неистовствовал Франко. – Слышишь? Ты ничтожество!

От боли и обиды в глазах у маленького Миши стояли слезы, но он стиснул зубы и не заплакал. Франко обуяла жажда мщения, он был готов крушить все у себя на пути, выбрать жертву и разделаться с ней с такой же жестокостью, как берсеркер обошелся с телами его детей.

– Ты нам не нужен! – вопил он. – Ты маленький гаденыш, слабак, дерь…

Все произошло очень быстро. Миша весьма смутно припоминал, как это началось и что было с ним потом. Пришедшее к нему новое ощущение было схоже с тем, как если бы вдруг где-то внутри его вдруг вспыхнуло жаркое пламя, мгновенно опалившее все внутренности; испепеляющая боль на секунду охватила всего его, и тут, сам того не ожидая, он вдруг ударил Франко по лицу, но не рукой, а волчьей лапой с острыми когтями и заросшей до локтя лоснящейся черной шерстью. Франко откинул голову, на щеке у него заалели кровавые отметины. Он, видимо, никак не ожидал такого поворота событий и, выпустив Мишу, с опаской отступил назад. Капли алой крови медленно ползли у него по щеке. Сердце мальчика бешено колотилось; он был удивлен ничуть не меньше Франко и в ужасе глядел на яркую кровь и следы кожи Франко на кончиках белых и острых когтей молодого волка. Черная шерсть начала подниматься выше локтя, и он почувствовал, словно что-то сдавливает кости, которые на глазах стали вдруг изменять прежнюю форму. Хрясь! И локоть выскочил из сустава, рука стала короче, а кости под влажной от пота, зарастающей черной шерстью плотью делались все прочнее и толще. Волосы на руке росли, подбираясь к плечу; это была жесткая, густая, иссиня-черная, лоснящаяся на солнце волчья шерсть. Миша почувствовал пульсирующую боль в висках, как будто вокруг его головы стягивался железный обруч. Вслед за правой превращение перекинулось и на левую руку: суставы хрустели, пальцы укорачивались, и на их месте росли белые острые когти. Перепуганный Миша чувствовал, что и с зубами тоже творится что-то неладное: им вдруг стало тесно, десны пронзила режущая боль, и он почувствовал вкус крови во рту. Было больно и страшно, и в отчаянии мальчик недоуменно смотрел на Франко. Взгляд его молил о помощи, но тот безразлично глядел на Мишу, и по щеке у него все еще катились яркие капли крови. Они напомнили Мише красное вино и то, как тогда, в той, другой, жизни, мать и отец пили его из высоких хрустальных бокалов. Мышцы его судорожно напряглись, плечи и спина под грязной одеждой стали обрастать жесткими волосами.

– Не надо! – простонал Миша. Это был отчаянный крик испуганного зверя. – Пожалуйста… нет…

Он не хотел этого, он еще совсем не был к этому готов, он ни за что не переживет… С этой мыслью он беспомощно упал на колени, на устилавшие землю листья, сгибаясь под тяжестью стремительно нарастающих мышц.

Но уже в следующее мгновение черная шерсть у правого плеча вдруг начала уходить обратно под кожу, и это движение продолжилось дальше, опускаясь все ниже по руке. Когти захрустели, и на их месте снова начали вытягиваться пальцы. Кости выпрямлялись, упругие, тяжелые мускулы исчезали, и мальчик вновь обретал свое привычное тело. С легким треском череп становился таким, как был прежде. Миша чувствовал, как зубы уходят обратно в десны, и это подобие зубной боли было, пожалуй, хуже всего. С начала превращения прошло меньше сорока секунд. Теперь все было позади. Миша рассеянно моргал, с опаской поглядывая на свои руки, и в глазах у него стояли слезы. Из-под ногтей сочилась кровь. Он больше не ощущал непривычной и от этого путающей тяжести нового тела. Осторожно проведя языком по зубам, он почувствовал во рту вкус крови, смешавшейся со слюной.

Вот и все.

– Ну ты, паршивец! – угрожающе заговорил Франко, но по всему было видно, что приступ охватившего его безумного гнева пошел на убыль; он выглядел опустошенным. – Не получилось у тебя ничего, да? То-то же… – Он провел рукой по расцарапанной щеке и взглянул на перепачканную в собственной крови ладонь. – А за это следовало бы, конечно, свернуть тебе шею. Ну вот, теперь шрам на морде останется. В клочья бы тебя разорвать. Ты, маленький урод!

Миша попытался подняться с земли. Но ноги отказывались слушаться.

– Только руки неохота марать. Слишком жирно для тебя, – вынес свой приговор Франко. – Ты еще совсем как человек. Оставлю-ка я тебя здесь, чтобы ты не нашел дорогу к дому. А ведь ты не найдешь ее, не-е-т… не найдешь… – Он провел рукой по кровоточащей ране и вновь взглянул на ладонь. – Мать твою!.. – зло выругался он.

– За что ты так меня ненавидишь? – только и сумел выдавить из себя Миша. – Ведь я не сделал тебе ничего плохого.

Франко ответил не сразу, и мальчик стал уже думать, что тот пропустил его вопрос мимо ушей. Но Франко вдруг ядовито заговорил:

– Виктор считает тебя особенным. – Последнее слово он произнес невнятно, как будто за этим крылось что-то неприличное. – Он говорит, что еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь так отчаянно хотел выжить и боролся со смертью, как ты. Он уверен, что ты далеко пойдешь. Ты для него как свет в окошке! – Франко обиженно фыркнул. – А я скажу тебе, что ты сопливый щенок, просто очень везучий, гад. У нас всегда каждый был сам за себя, прежде Виктор никогда и ни для кого не охотился. А тебе он таскает жратву, да еще твердит все время, что ты, видишь ли, пока не готов к превращению. Но вот что я тебе скажу: запомни, или ты станешь одним из нас, или же мы сожрем тебя. И тогда я, именно я, размозжу тебе череп и проглочу мозги. Что ты на это скажешь?

– Я. Я скажу… – Миша снова попытался встать. По лицу его струился липкий пот. Но он не сдавался. Земля уходила у него из-под ног, но мальчик устоял, пошатываясь и тяжело дыша, он не отступил. – Я думаю… когда-нибудь… мне придется убить тебя, – выдохнул он.

Франко даже рот разинул от неожиданности. Молчание затянулось; где-то вдалеке перекликались вороны. Франко невольно усмехнулся – даже и не усмехнулся, а презрительно фыркнул, но тут же поморщился, прикоснувшись к кровоточащей щеке.

– Ты? Убьешь меня? – Он снова усмехнулся и снова поморщился. Он разглядывал мальчика в упор, и взгляд его безжалостных глаз был холоден. – Ну, да ладно. Так уж и быть. На этот раз я тебя прощаю, – великодушно объявил Франко; но Миша догадался, что он, должно быть, просто боялся гнева Виктора. – Как я уже сказал, ты везучий.

Прищурившись, он снова огляделся по сторонам. Берсеркер не оставил здесь иных следов своего пребывания, кроме разоренных могил; нигде не было видно ни клочка его шерсти, зацепившегося за нижние ветви кустов, и, видимо, для того чтобы скрыть собственный запах, берсеркер вывалялся в гниющих на земле останках. Франко подумал, что это святотатство свершилось здесь не менее шести-семи часов назад, а значит, берсеркер давным-давно убрался из этих мест. Он сделал еще несколько шагов, наклонился, взмахом руки отогнал мух, поднял с земли оторванную от тельца ручку с крошечной ладошкой и выпрямился. Он осторожно дотрагивался до пальчиков, разглядывая их, словно лепестки диковинного цветка.

– Это был мой сын, – чуть слышно проговорил он.

Франко нагнулся и, захватив горсть земли, положил ручонку растерзанного малыша в образовавшуюся ямку, разровнял землю и сгреб на это место пожухлые листья. Он долго еще неподвижно сидел на корточках, а мухи продолжали кружить у него над головой. Несколько из них опустились на кровавую рану на щеке, но Франко не шелохнулся. Он сидел, отрешенно глядя на прошлогодние листья, лоскутным одеялом покрывавшие темную лесную землю.

Затем он резко выпрямился и, не удостоив Мишу даже взглядом, решительно зашагал прочь.

Миша дождался, пока Франко скроется в лесу; он и сам знал дорогу домой. В конце концов, если он даже вдруг и заблудится, то его наведет на след запах свежей крови Франко. Силы возвращались к нему, сердце бешено колотилось, кровь стучала в висках. Напоследок он окинул взглядом разоренное лесное кладбище, отчего-то вдруг задавшись вопросом: где суждено быть его могиле, когда он умрет, и кто тогда засыплет землей его кости? Но, опомнившись, он отогнал от себя мрачные мысли и отправился в обратный путь, не отрывая глаз от следов Франко, едва различимых на темной земле.

С того дня минуло еще три весны. Наступило лето. Михаилу шел уже двенадцатый год. Ренату одолели глисты, и она чуть не умерла, заразившись от мяса убитого кабана. Виктор заботливо выхаживал ее, и дело пошло на поправку. Он ради нее ходил на охоту, доказывая тем самым, что и ему не чужды человеческие чувства. У Павлы от Франко родилась девочка; малышка умерла в страшных муках, когда ей было всего два месяца от роду. Ее маленькое тельце билось в конвульсиях, покрываясь светло-коричневой шерстью. Никита с Алекшей тоже готовились произвести на свет потомство, но эта беременность закончилась неудачей на четвертом месяце, и младенец, которому так и не суждено было родиться на свет, покинул утробу матери вместе с потоком крови и бесформенными комками плоти.

Михаил теперь носил сандалии и накидку из оленьей шкуры, которую Рената сшила для него. Старая одежка поистрепалась, и он давно вырос из нее. Михаил рос, превращаясь в неуклюжего, долговязого подростка, и на груди и плечах у него уже начинали расти черные волосы. Он рос не только физически; не прерывались занятия с Виктором математика русская история, языки, классическая литература – все, чему Виктор мог его научить. Временами знания давались ему легко, но иногда учение не шло, и тогда лишь громогласные окрики Виктора, раздававшиеся в полутемной, освещенной единственным факелом келье подвала, могли заставить его взять себя в руки и сосредоточиться. Шекспира Михаил читал, можно сказать, даже с удовольствием, и больше всего ему нравились мрачные эпизоды и призраки из «Гамлета».

Со временем все данные ему природой чувства обострились. Во всяком случае, такого понятия, как темнота, для него больше не существовало; даже самая темная ночь была лишь серыми сумерками, а звери и люди виделись на этом фоне жутковатыми голубыми силуэтами. Когда ему удавалось как следует сосредоточиться, не отвлекаясь на посторонние звуки, он мог с закрытыми глазами отыскать в пределах стен белого дворца любого из стаи лишь по стуку их сердец: сердце Алекши, например, билось быстро, словно маленький беспокойный барабанчик, а ритм Виктора был неторопливым и размеренным, его сердце стучало, словно хорошо отлаженный, испытанный механизм. Цвета, звуки, запахи – все они теперь казались намного сильнее, ярче, чем раньше. Днем он мог запросто увидеть оленя, бегущего сквозь густые лесные заросли на расстоянии в добрую сотню ярдов. Михаил на собственном опыте познал, как важно быть быстрым и ловким; он с легкостью ловил крыс, белок и зайцев, которые становились частью общей добычи, но вот охота за чем-нибудь более крупным не удавалась ему никак. Часто он просыпался посреди ночи и обнаруживал, что рука или нога вдруг начинает обрастать темной шерстью, принимая очертания волчьей лапы, но мысль о полном превращении все еще вызывала у него панический страх. Физически он был готов к этому, но душа его сопротивлялась. Его всегда удивляла та легкость, с которой другие члены стаи могли переходить из одного мира в другой, как будто для этого было достаточно одного лишь хотения. Быстрее всех это получалось, конечно же, у Виктора; на то, чтобы полностью закончить превращение и оказаться в обличье зверя – большого серого волка, – у него уходило меньше сорока секунд. Вторым по ловкости был Никита; ему на это требовалось немногим более сорока пяти секунд. У Алекши был самый красивый мех, а у Франко – самый громкий голос. Павла была самой застенчивой, зато Ренату можно было назвать самой жалостливой из всей стаи. Иногда она давала уйти от себя какой-нибудь маленькой беззащитной зверушке, даже если на погоню были потрачены все ее силы и она валилась с ног от усталости. Виктор бранил ее за эту блажь, а Франко просто угрюмо молчал и недовольно хмурился, но она все равно всякий раз поступала по-своему.

После разорения Сада негодующий Виктор вместе с Никитой и Франко отправились на поиски логова волка-берсеркера, которые, увы, и на этот раз ни к чему не привели. За прошедшие с того дня три года берсеркер еще не раз объявлялся в тех местах, и однажды ночью стая даже услышала его: это был низкий, хриплый вой, и по тому, как вдруг он доносился то с одной, то с другой стороны, можно было судить, как быстро берсеркер переходит с места на место. Это был вызов на бой, который Виктор решительно отклонил: он был уверен, что это еще одна хитроумная ловушка, подстроенная берсеркером. Павла уверяла, что однажды она видела берсеркера, и будто бы это произошло в одну из снежных ночей начала ноября, когда они с Никитой гнали оленя. Она рассказывала, что из-за стены снегопада огромный рыжий волчище вышел прямо на нее, и она явно ощутила, что его захлестывает волна неукротимого бешенства, а в глазах у него разгорается пламя ненависти. По словам Павлы, чужак широко разинул пасть и собирался вцепиться ей в горло, но тут из темноты появился Никита, берсеркер бесшумно метнулся в заросли и исчез в ночи. Павла клялась и божилась, что это было с ней на самом деле, но все знали, что она зачастую путала с реальностью ночные кошмары, тем более что сам Никита так и не смог припомнить, видел ли он тогда что-нибудь, кроме валивших с неба снежных хлопьев.

Однажды ночью в середине июля, когда в воздухе кружились не холодные снежинки, а стайки золотистых светлячков, Михаил и Никита молча бежали по ночному лесу. Из-за стоявшей в то лето сильной засухи зверья в лесу порядком поубавилось, стада поредели, и в последнее время охота не ладилась. Виктор приказал им отправиться на ночной промысел, принести хоть что-нибудь из еды, и Михаил изо всех сил старался не отстать от Никиты, прокладывающего путь через чащу и бегущего метрах в шести впереди. Некоторое время спустя Никита сбавил шаг.

– А куда мы идем? – шепотом спросил у него Михаил, оглядываясь по сторонам, стараясь высмотреть в сумраке ночи хоть какого-нибудь зверька. Но все было напрасно, даже белки попрятались, да так, что нельзя было заметить и блеска их черных глаз-бусинок.

– На чугунку, – ответил Никита. – Пойдем посмотрим, может быть, удастся упростить себе жизнь на сегодня. Раньше мы частенько находили там, если повезет, сбитого поездом оленя или какую зверушку поменьше. Паровоз проходит через наш лес дважды в день: днем – на восток, а ночью – на запад; и так каждый день с мая по август.

В том месте, где южный склон скал делался более пологим, а в лесу то здесь, то там появлялись завалы из огромных валунов, была проложена железнодорожная колея. Рельсы выходили из туннеля в скале, тянулись по дну оврага, к которому вплотную подступал лес, а затем уходили в темноту западного туннеля. Михаил последовал за Никитой вниз по каменистому склону, а затем они зашагали вдоль полотна, в поисках добычи вглядываясь в темноту впереди себя, напряженно принюхиваясь, не принесет ли дуновение ночного ветерка запаха свежей крови. Этой ночью им не повезло. Они шли в сторону восточного туннеля, и вдруг Никита внезапно замер на месте и сказал:

– Слушай…

Михаил прислушался: это было похоже на далекие раскаты грома, но в ясном ночном небе мерцали звезды. Приближался поезд.

Никита нагнулся и дотронулся ладонью до рельса. Железо гудело у него под рукой: в этом месте колея шла под уклон, и поезд, видимо, набирал скорость, приближаясь к долгому спуску. Всего через несколько мгновений паровоз вырвется из туннеля в нескольких шагах от них.

– Давай лучше уйдем отсюда, – с опаской оглядываясь, предложил Миша.

Никита стоял, не отнимая руки с рельса. Он тоже оглянулся и посмотрел на темневший у него за спиной провал туннеля. Михаил видел, как он перевёл взгляд на въезд в западный туннель.

– Раньше я часто приходил сюда один. Мне нравилось смотреть, как поезд грохочет мимо. Это было давно, еще до берсеркера. Чтоб ему пусто было! Я видел много раз, как поезд проносится мимо оврага. Наверное, он идет в Минск, по крайней мере мне так кажется. Паровоз выходит из туннеля, – Никита кивнул в ту сторону, – и потом въезжает вон туда. Бывают вечера, когда машинист спешит, наверное, торопится поскорее добраться домой. Поезд доезжает до того туннеля за тридцать секунд. Если же он выпимши, то начинает тормозить, и тогда до дальнего туннеля он доезжает за тридцать пять секунд. Я знаю, я все давно рассчитал.

– А зачем это тебе? – удивился Михаил. Стук колес поезда, этот блуждающий гром становился все ближе и ближе.

– А затем! Когда-нибудь я все равно обставлю его! – Никита выпрямился, убирая руку с гудящего чугунного рельса. – Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете? – Его миндалевидные азиатские глаза в упор глядели из темноты на Михаила. В ответ тот лишь молча замотал головой. – Быть быстрее всех, – взволнованно сказал Никита. – Быть самым быстрым во всей стае. Самым быстрым и не знающим себе равных. Чтобы за то время, когда поезд выходит из одного туннеля и въезжает в другой, успеть превратиться в волка. Теперь понял?

Михаил замотал головой.

– Ну тогда смотри, – объявил Никита.

Где-то в глубине западного туннеля показался далекий свет, рельсы задрожали, загудели под колесами приближающегося паровоза. Никита сбросил с себя одежду и остался неподвижно стоять, чего-то терпеливо дожидаясь. И вот внезапно из темного узкого туннеля вынырнул паровоз, черная громадина, похожая на вырвавшееся на свободу чудовище, во лбу которого ярко горел желтый глаз. Клубы его жаркого дыхания с ног до головы окутали Михаила, и тот поспешно отшатнулся назад. Никита же, стоя на краю насыпи, почти у самых рельсов, не повел и бровью. Мимо громыхали товарные вагоны, из-под колес во все стороны разлетались искры. Михаил видел, как Никита напрягся всем телом, начиная обрастать черной шерстью, потом он, вдруг сорвавшись с места, бросился бежать вдоль путей, а кожи на спине и ногах уже не было видно под темной волчьей шкурой. Он во весь опор мчался в сторону восточного туннеля. Позвоночник его вдруг выгнулся, кости ног укорачивались на глазах. Михаил видел, как полоса черной шерсти спустилась ниже пояса, и у самого основания позвоночника показалось и начало быстро расти что-то темное, всего за несколько мгновений ставшее мохнатым волчьим хвостом. Спина Никиты уже изогнулась дугой, и он бежал, низко пригнувшись к земле; руки, покрытые жесткой шерстью, все обрастали крепкими мускулами, а человеческие ладони превращались в волчьи лапы с острыми когтями. Он поравнялся с паровозом и теперь мчался вдоль рельсов, вместе с ним направляясь ко въезду в восточный туннель. Машинист никуда не спешил и притормозил перед началом пологого спуска, но из трубы паровоза по-прежнему вылетали яркие искры. Скрежещущие тяжелые колеса гремели всего в полуметре от ног Никиты. Он бежал что было сил. На бегу ноги у него внезапно свело судорогой, он чуть было не потерял равновесие, и это мимолетное замешательство решило исход необычного поединка. Паровоз вырвался вперед, оставив после себя клубы дыма и снопы кружащихся в воздухе искр. В этом черном вихре Михаил потерял Никиту из виду.

Поезд с ревом ушел в восточный туннель, направляясь домой, в город Минск. На площадке последнего вагона раскачивался из стороны в сторону красный фонарь. У быстро рассеивающегося дыма был горький запах сырых дров. Михаил зашагал вдоль рельсов, все еще чувствуя висевший в воздухе раскаленный жар. Искры быстро гасли, и зола, кружась, оседала на землю. Близился рассвет.

– Никита! – позвал он. – Где…

Кто-то большой и черный, выскочив из темноты, тут же набросился на него. Огромный черный волчище, со всего размаху поставив лапы Михаилу на плечи, повалил его на землю, наступая передними лапами ему на грудь, пристально глядя в лицо раскосыми карими глазами и скаля острые белые клыки.

– Прекрати, – недовольно сказал Михаил, отталкивая от себя волчью голову. Волк; зарычал, щелкая зубами у самого его носа. – Перестань, слышишь? – снова приказал Михаил. – Мне же больно. Ты меня раздавишь!

Волк оскалился, обнажая крепкие клыки, и вдруг принялся радостно лизать ему лицо розовым шершавым языком. Миша взвизгнул и попытался отпихнуть волка, но и на этот раз у него ничего не вышло: Никита оказался слишком тяжелым. Наконец Никита убрал лапы с его груди, и мальчик тут же сел на земле, подумав о том, что к утру в том месте, где Никита упирался своими лапами, наверняка появятся синяки. Никита принялся кружиться на месте, пытаясь поймать зубами собственный хвост, а затем бросился в густую высокую траву на склоне оврага и стал валяться в ней.

– Вот ведь сумасшедший, – пробормотал Михаил, поднимаясь с земли.

В то время как Никита нежился в траве, тело его вновь начало принимать человеческий облик. Трещали сухожилия, кости занимали привычное положение. Никита тихонько вскрикнул от боли, и Михаил поспешил пройти вперед на несколько шагов, давая ему возможность остаться в эти минуты наедине с самим собой. Примерно секунд через тридцать Михаил услышал у себя за спиной негромкое:

– Фу ты черт!

По пути Никита обогнал его, направляясь к брошенной на земле одежде.

– Запутался в собственных ногах, – бормотал он. – Все из-за них, вечно они мешаются…

Михаил зашагал рядом; черный дым постепенно улетучивался из оврага, и вместе с ним рассеивался принесший с собой запах раскаленного железа дух цивилизации.

– Все равно непонятно, – робко проговорил Миша наконец. – А что ты там пытался сделать?

– Я уже говорил: мне нужно стать быстрым. – С этими словами Никита оглянулся назад, с сожалением глядя на туннель, в котором скрылся поезд. – Завтра ночью он снова пройдет здесь. И послезавтра тоже. И тогда можно будет опять попробовать. – Оказавшись на месте, он поднял одежду с земли и небрежно набросил накидку на плечи. Все это время Михаил недоуменно смотрел на него, не понимая, к чему все это. – Если ты спросишь у Виктора, то он наверняка расскажет тебе одну историю, – продолжал Никита. – Виктор говорит, что старик, который был тут вожаком, когда он сам только-только пришел в стаю, знавал одного человека, когда-то жившего в нашей стае, который мог пройти превращение всего за двадцать четыре секунды. Можешь себе представить? Полностью превратиться из человека в волка за двадцать четыре секунды! Даже у самого Виктора уходит больше чем полминуты. А уж я… Да куда мне! Я так себе…

– Нет, ты не так себе! Ты быстрый.

– Недостаточно быстрый, – с горечью поправил его Никита. – Я не самый ловкий, не самый сильный, не самый находчивый. Но всю жизнь, даже мальчишкой, даже тогда, когда мне было не больше лет, чем тебе сейчас, – а я тогда надрывался в угольной шахте, – уже тогда мне хотелось совершить что-нибудь такое… особенное, понимаешь? Если долго работать на самом дне шахты, глубоко под землей, тобой в конце концов начинает овладевать какое-то навязчивое желание, начинаешь мечтать стать птицей. Возможно, эта мечта меня все еще преследует, и теперь я хочу, чтобы мои ноги стали крыльями.

– Ну а что из того, самый ты ловкий или…

– Для меня это важно, – перебил Мишу Никита. – Цель у меня такая есть, понимаешь? – И он тут же продолжил, не дожидаясь ответа: – Я прихожу сюда каждый день летом, из года в год, но только ночью. Я не хочу, чтобы машинист меня увидел. И в самом деле становлюсь быстрее. Вот только ноги меня подводят. – Он махнул рукой в сторону дальнего, восточного туннеля. – Но все же когда-нибудь я сумею обставить поезд. Я начну вот отсюда, еще человеком, и, до того как поезд войдет в тот туннель, волком перепрыгну через рельсы перед самым носом у паровоза.