Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

– Непременно.

– Если вы не прочь отведать сырого мяса, клуб «Бримсон» не оставит вас равнодушным. До скорой встречи. – Он собрался было пожать руку Майклу, но, видимо, передумал, взглянув на свои перепачканные кровью пальцы. – Я думаю, вы не очень огорчитесь, если на сей раз я не смогу подать вам руки?

– Что вы! Вам нет нужды извиняться, – успокоил его Майкл. Он не был уверен, что суставы его пальцев готовы к новому испытанию на прочность. Сэндлер по-прежнему держал перед собой согнутую в локте левую руку с восседавшим на ней соколом, он сдержанно раскланялся с Чесной и вышел из бара. – Очаровашка, – сказал Майкл. – В былые времена мне попадались гады посимпатичнее.

Чесна взглянула ему в лицо; она и в самом деле была хорошей актрисой: лицо ее сохранило мечтательное выражение счастливой влюбленности, но взгляд лучистых глаз был холоден.

– На нас смотрят, – улыбаясь, как ни в чем не бывало заговорила она. – Но если ты еще когда-нибудь попытаешься засунуть мне в рот свой язык, я откушу его напрочь. Это, надеюсь, тебе ясно, дорогой?

– Означает ли это, что мне снова будет предоставлена такая возможность?

– Это означает только то, что вся эта затея с помолвкой придумана для отвода глаз, и тебе не следует принимать желаемое за действительное. Это был единственный способ поселить тебя в этот отель и вообще объяснить твое присутствие здесь.

Майкл пожал плечами. Ему нравилось, как сердится эта белокурая знаменитость.

– Я просто пытаюсь играть отведенную мне роль.

– Играть здесь буду я. А твоя задача состоит в том, чтобы ходить туда, куда скажу я, делать только то, что я скажу, и говорить только после того, когда с тобой заговорят. Не пытайся ничего выяснить самостоятельно. И ради бога, держись подальше от Гарри Сэндлера. – Она брезгливо поморщилась. – Зачем тебе понадобилось есть это мясо? Тебе не кажется, что это уже слишком?

– Может быть, и так, но зато этот мерзавец все же убрался отсюда, разве нет?

Чесна ван Дорне ничего не ответила. Она потягивала вино из бокала и была вынуждена признать, что на этот раз он оказался прав. Своей выходкой он затмил самого Сэндлера, что было совсем непросто. И все же… у него это вышло достаточно занятно. Поднося бокал к губам, она снова взглянула на своего спутника. Определенно внешность его совсем не сочеталась с предполагаемым занятием цветоводством. Теперь, когда он был умыт, хорошо подстрижен и гладко выбрит, его даже можно было назвать весьма симпатичным. Но вот только его глаза… Чесна никак не могла определить, что необычного было в этом взгляде. Эти глаза смотрели… ах да, она наконец вспомнила. Это был взгляд хищного зверя; у него глаза походили на светло-зеленые глаза большого дикого волка, который так напугал ее в детстве. Ей было двенадцать лет, когда отец повел ее в берлинский зоопарк. Волк глядел на нее точно такими же, как у Майкла, ясными, холодными глазами, и, несмотря на то что их разделяла железная решетка клетки, маленькая Чесна задрожала от страха и еще крепче сжала в своей ладошке отцовскую руку. Ей казалось, что она знает, о чем думает волк, глядя на нее из своей клетки: «Я хочу тебя съесть».

– Я бы съел чего-нибудь, – сказал Майкл вслух. После съеденного куска сырого мяса ему по-настоящему захотелось есть. – Здесь есть ресторан?

– Да, но можно заказать обед в номер. – Чесна допила вино. – Нам нужно о многом поговорить.

Он пристально смотрел на нее, и она старательно избегала этого взгляда. Подозвав официанта, она расписалась на счете и, взяв Майкла под руку, повела его к выходу из бара. В этот момент он почувствовал себя породистым псом, которого заставляют идти рядом, придерживая за ошейник. Чесна улыбалась своей изумительной улыбкой, и вот они вновь оказались в холле, направляясь к длинному ряду зеркальных дверей лифтов.

– Мисс ван Дорне! – окликнул их сиплый мужской голос почти у самого лифта.

Чесна остановилась и оглянулась, готовая к тому, чтобы очаровать еще одного коллекционера автографов.

Стоявший позади нее человек оказался огромным широкоплечим детиной, примерно метр девяносто ростом и весом никак не меньше ста двадцати килограммов. На нем была эсэсовская форма адъютанта, серая пилотка на голове, на его бледном лице застыло выражение глубокого безразличия.

– Мне приказано передать вам вот это, – сказал он, протягивая Чесне маленький белый конверт.

Чесна приняла послание; ее изящная ладонь казалась детской рядом с его ручищей. На заклеенном конверте было ее имя.

Сердце Майкла забилось. Перед ним стоял не кто иной, как Сапог, тот самый громила, который в Базанкуре забил до смерти дядю Габи.

– Я должен передать ответ, – сказал Сапог. У него были коротко остриженные волосы и водянисто-голубые глаза с тяжелыми веками, глаза человека, которому окружающие казались хлипкими механизмами из плоти и костей.

Чесна, надорвав конверт, читала послание, Майкл взглянул мельком на начищенные до блеска высокие сапоги адъютанта. В их отливающей черным глянцем поверхности отражались огоньки свечей, и Майкл подумал, что эти самые сапоги выбили зубы и проломили череп несчастному Жервезу. Чувствуя на себе взгляд Сапога, Майкл, повернув голову, взглянул ему в лицо. Сапог сдержанно кивнул. Он не узнал его.

– Скажите ему, что я… вернее, мы будем очень рады, – обратилась к Сапогу Чесна, и тот ушел, направляясь к группе офицеров, собравшихся в центре холла.

Перед ними раскрылись двери лифта.

– Шестой, – сказала Чесна пожилому швейцару. И уже в лифте, пока они поднимались на этаж, она сама заговорила с Майклом: – Только что мы получили приглашение отобедать у полковника Джерека Блока.

Чесна повернула ключ в замке и, взявшись за блестящую медную ручку, открыла белую дверь. Едва переступив порог, Майкл почувствовал, как на него пахнуло ароматом свежесрезанных роз и лаванды.

Большая гостиная с высоким потолком и камином, выложенным плитками зеленого мрамора, была обставлена изысканной белой мебелью. Высокие балконные двери выходили на широкую террасу, с которой открывался вид на реку и темневший на дальнем берегу лес. На полированной крышке белого рояля «Стейнвей» стояла большая хрустальная ваза с букетом роз и веточками лаванды. С большого, вставленного в тяжелую раму портрета над камином сурово глядел Адольф Гитлер.

– Уютно, – сказал Майкл.

Чесна закрыла дверь на ключ.

– Твоя спальня там, – кивнула она в сторону коридора.

Майкл остановился на пороге просторной спальни, уставленной мебелью темного дуба, где по стенам висели различные модели самолетов люфтваффе. Содержимое чемоданов было аккуратно разложено по шкафам. Он вернулся в гостиную.

– Это впечатляет, – сдержанно объявил он. Положив пальто на диван, он подошел к одному из высоких окон. На улице все еще шел дождь, и его тяжелые капли барабанили по стеклу; над лесом за рекой висела пелена седого тумана. – Ты сама платишь за это или друзьям приходится раскошеливаться?

– Сама. И разумеется, стоит это очень недешево. – Чесна подошла к бару с крышкой из оникса и, взяв с полки стакан, открыла бутылку с минеральной водой. – Но ведь я не нищая, – подумав, добавила она.

– Гонорар за съемки?

– С тысяча девятьсот тридцать шестого года я снялась в главной роли в десяти фильмах. Разве ты никогда не слышал обо мне?

– Мне говорили об Эхо, – ответил Майкл, – а не о Чесне ван Дорне. – Он открыл настежь балконную дверь и полной грудью вдыхал прохладный воздух, настоянный на аромате хвои и сырого тумана. – Как же могло случиться, что американка вдруг стала кинозвездой Германии?

– Ничего не поделаешь, талант. Я оказалась в подходящем месте и в самый подходящий момент. – Она допила воду и отставила стакан. – Имя Чесна мне дал отец – по названию залива у берегов Америки. Я родилась в Чесапикском заливе на яхте отца. Мой отец был немцем, а мама родом из Мэриленда. Я пожила в обеих странах.

– И все-таки выбор был сделан явно не в пользу Германии? – многозначительно спросил он.

– В смысле лояльности? – чуть заметно улыбнулась она. – Видишь ли, я не верю человеку над камином. Мой отец тоже не верил в его идеи. Он покончил с собой в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, когда оказался на грани банкротства.

Майкл хотел выразить ей свое сочувствие, но он понимал, что этого не требуется. Чесна не жаловалась. Она просто изложила факты.

– Но это не мешает тебе сниматься в фильмах для нацистов?

– Я снимаюсь в фильмах, потому что мне за это платят. К тому же ко мне благоволят, что позволяет мне проникать в такие места, куда для большинства доступ закрыт. Я слышу их разговоры, а иногда мне удается даже увидеть карты. Ты представить себе не можешь, каким хвастуном может стать генерал, когда шампанское развяжет ему язык. Я «золотая девушка» Германии. Они даже выпустили несколько пропагандистских плакатов с моими фотографиями. – Она вскинула брови. – Видел?

Майкл кивнул. Ему еще очень многое предстояло узнать о Чесне ван Дорне; была ли она и в жизни такой же фальшивой и неискренней, как те образы, в которых она появлялась на киноэкране? Но как бы там ни было, а жизнь его теперь всецело находилась в руках этой хорошенькой женщины.

– А где мой друг?

– Хочешь сказать, камердинер? В крыле, где живут слуги. – Она указала на белый телефон. – Можешь связаться с ним. Нужно набрать номер нашей комнаты и после него «девятку». Если ты хочешь есть, то обед принесут сюда.

– Хочу. От бифштекса, во всяком случае, я бы не отказался. – Майкл перехватил на себе ее пристальный взгляд. – Непрожаренного, разумеется, – подчеркнул он.

– И вот еще что, – вновь заговорила Чесна после короткой паузы. Она подошла к окну и стояла, глядя на реку. – Даже если высадка окажется успешной – а все обстоятельства складываются явно не в пользу подобного успеха, – союзники все равно не успеют вступить в Берлин раньше русских. Разумеется, нацисты ожидают открытия второго фронта, но пока что они не знают, когда или где это произойдет. Они надеются сбросить союзников в море, чтобы потом ударить всей мощью на Восточный фронт, в войне с русскими. Но это им все равно не поможет, к тому времени Восточный фронт вплотную приблизится к границам Германии. Это мое последнее задание; когда наша миссия окажется выполненной, мне придется вместе с тобой покинуть страну.

– И с моим другом Мышонком.

– Да-да, – согласилась она. – И с ним тоже.

В то время как ликантроп и кинозвезда рассуждали о том, что ожидает их в недалеком будущем, со двора перед отелем выехала темно-серая служебная машина с развевающимся на капоте флажком СС. Автомобиль проехал по понтонному мосту, выруливая на дорогу, которая совсем недавно привела Майкла и Мышонка в «Рейхкронен». При въезде в Берлин водитель повернул на юго-восток, направляясь в сторону еще дымящих фабричных труб района Нойколн. С востока на город наползали черные тучи, и доносившиеся оттуда раскаты грома походили на залпы далекой артиллерии. Подъехав к длинному ряду выстроившихся вдоль узкой улицы домов, шофер остановился посреди мостовой, не обращая внимания на движение. Но на этот раз не было слышно ни пронзительных звуков клаксонов, ни нетерпеливых выкриков; флажок СС на капоте темно-серой машины отбивал желание возмущаться.

Из машины вышел здоровенный детина в форме адъютанта с островерхой пилоткой на голове и в высоких, до блеска начищенных сапогах. Зайдя с другой стороны, он почтительно открыл заднюю дверцу. Сидевший на заднем сиденье худощавый мужчина в военной форме, в фуражке и длинном плаще темно-зеленого цвета не спеша вышел из машины и направился к одному из домов. Детина последовал за ним, не отставая ни на шаг. Служебная машина темно-серого цвета осталась дожидаться их на прежнем месте. Дело, которое привело их сюда, не отнимет много времени.

Спутники мигом поднялись на второй этаж, и здоровенный кулак тут же забарабанил в дверь.

Из квартиры донесся сиплый голос:

– Кто там?

Офицер в темно-зеленом плаще молча кивнул.

Сапог поднял правую ногу и что есть силы пнул дверь. Послышался треск ломающегося дерева, но замки держались. Сапог побагровел от ярости и снова изо всех сил пнул ногой не желавшую поддаваться деревяшку.

– Прекратите! – кричал обитатель квартиры. – Умоляю вас, не надо!

Четвертый удар сорвал дверь с петель. Насмерть перепуганный Тео фон Франкевитц стоял на пороге. На нем был все тот же халат из синего шелка. Он попятился, споткнулся о столик и навзничь упал на пол. Сапог по-хозяйски ввалился в крохотную квартирку, оглушительно топая, стуча по полу железными набойками, которыми были подкованы сапоги. Рядом открывались двери, и встревоженные шумом жильцы соседних квартир выглядывали в коридор.

– Назад! Пошли вон! – заорал на них офицер.

Все двери разом захлопнулись, и было слышно, как щелкают запираемые замки.

Поднявшись на четвереньки, Франкевитц торопливо пополз по полу. Забившись в дальний угол комнаты, он принялся умоляюще ломать руки.

– Не надо! – срывая голос, кричал он. – Умоляю вас! Нет!

Его упавший на пол мундштук со все еще тлеющей в нем сигаретой был безжалостно раздавлен коваными подошвами надвигавшегося на него Сапога.

Наконец Сапог остановился, горою железных мышц возвышаясь над рыдающей у его ног худосочной жертвой.

Франкевитц в ужасе жался к холодной стене своей квартиры.

– Что вам надо? – наконец сумел выдавить он из себя, задыхаясь от слез, рыдая и кашляя одновременно. Он поднял глаза на офицера СС. – Чего вы хотите от меня? Ведь я же работал на вас!

– Работал. И, надо сказать, довольно удачно. – Офицер прошелся по комнате и брезгливо огляделся по сторонам. – Тут воняет. Ты что, никогда не открываешь окон?

– Они… они… не открываются, – заикал Франкевитц, шмыгая хлюпающим носом.

– Ну и хрен с ними! – Офицер нетерпеливо махнул узкой рукой. – Я как раз и пришел за тем, чтобы устроить тут небольшую приборку. Проект завершен, и твои таланты мне уже не пригодятся.

Франкевитц понял, что это означает. Лицо несчастного исказилось от охватившего его панического ужаса.

– Нет… Умоляю вас, ради бога… я работал на вас… я же ра…

Офицер снова кивнул. Это был знак Сапогу. Громила со всей силы пнул Франкевитца в грудь, послышался хруст ломающихся костей. Франкевитц взвыл от боли.

– Пусть заткнется! – приказал офицер.

Сапог взял одну из разбросанных по дивану цвета морской волны подушек и, вспоров ее, вытащил ком хлопчатой набивки. Схватив Франкевитца за волосы, он принялся запихивать в разинутый рот своей жертвы слежавшуюся диванную требуху. Франкевитц извивался и даже попытался выцарапать глаза своему мучителю, но Сапог легко увернулся от метивших ему в лицо пальцев; в отместку он ударил Франкевитца ногой по ребрам и разбил их, словно дряблую, размоченную в морской воде деревянную бочку. Стоны затихли, и теперь они уже не досаждали раздражительному Блоку.

Сапог ударил Франкевитца ногой в лицо, одним ударом сломав нос и выбив челюсть. Левый глаз художника заплыл; а по всему лицу растекся темно-лиловый синяк. Обезумев от боли и отчаяния, Франкевитц бросился к стене, цепляясь за нее ногтями: Сапог нанес ему удар по позвоночнику, Франкевитц упал, извиваясь, словно раздавленная гусеница.

В крохотной сырой комнатке было зябко. Блок не терпел любого проявления дискомфорта и потому перебрался поближе к маленькому камину, за решеткой которого среди догоравших углей танцевали языки умирающего пламени. Он стоял у самой решетки, пытаясь согреть руки. Он пообещал Франкевитца Сапогу. Сперва Блок собирался избавиться от художника куда более простым способом – при помощи пули. Проект был завершен, и впредь услуги Франкевитца им больше не понадобятся. Но, как и всякому крупному зверю, Сапогу была необходима тренировка, чтобы держать себя в форме. Это все равно как позволить хорошо натасканному доберману порезвиться на воле.

Мощным ударом в плечо Сапог сломал Франкевитцу левую руку. Франкевитц больше не сопротивлялся. Сапог был явно разочарован, но продолжал без устали пинать ногами безвольное тело художника.

Блок думал, что ждать ему осталось недолго. А потом они вернутся в «Рейхкронен», лишь бы только поскорее выбраться из этой вонючей…

Стоп.

Блок задумчиво смотрел на подмигивающий ему глазок догоравшего пламени, в котором съеживался, обугливаясь, клочок бумаги. Незадолго до его прихода Франкевитц разорвал его и бросил обрывки в камин, но огонь не до конца поглотил то, что ему было доверено. Блок мог разобрать, что было нарисовано на недогоревшем клочке: очень похоже на человеческое лицо с выбивающейся прядью черных волос, спадающей на лоб. Уцелел и один выпученный глаз, все остальное сгорело.

Знакомый рисунок. Очень знакомый.

Сердце Блока гулко застучало. Нагнувшись, он протянул руку и выхватил из золы уцелевший обрывок. Да. Лицо. Его лицо. Вся нижняя часть обгорела, но все же лихая черточка, обозначившая нос, тоже была ему хорошо знакома. В горле у Блока пересохло. Порывшись в золе, он нашел еще один недогоревший клочок. На нем отчетливо был виден фрагмент, изображавший броню с рядами заклепок.

– Отставить, – прошептал Блок.

У него за спиной раздался грохот от очередного удара. Франкевитц уже не стонал.

– Отставить! – рявкнул Блок, выпрямляясь и отходя от камина.

Сапог опустил занесенную для удара ногу. Этот наверняка раскроил бы Франкевитцу череп.

Блок опустился на колени рядом с Франкевитцем и, ухватив того за волосы, приподнял ему голову. Лицо художника выглядело поистине как творение в духе сюрреализма, выдержанное в сине-голубых тонах со всеми оттенками красного и лилового. Из кровоточащего рта торчала окровавленная пакля, алые струйки вытекали из развороченного носа, но Блок слышал, что в легких Франкевитца что-то еще еле слышно хрипит. Он из последних сил цеплялся за жизнь.

– Что это такое? – Блок держал обгоревшие обрывки перед самым носом Франкевитца. – Отвечай!

Тут он понял, что в таком положении Франкевитц ему все равно ничего не сможет рассказать, и тогда, выбрав на полу рядом с собой не залитое кровью место, он отложил в сторону обрывки рисунка и принялся вытаскивать кровавую паклю у художника изо рта. Это была грязная работа, и Блок, морщась, постанывал от отвращения.

– Придержи голову и открой ему глаза! – приказал Блок Сапогу.

Денщик ухватил Франкевитца за волосы и попытался пальцами раздвинуть ему веки. Один глаз был вдавлен глубоко в глазницу и вытек. Другой же, налитый кровью, выдавался вперед, словно передразнивая рисунок карикатурного человечка на обгоревшем клочке бумаги.

– Гляди! – приказывал Блок. – Ты меня слышишь?

Франкевитц тихо застонал, и у него в легких послышалось влажное клокотание.

– Это копия той работы, что ты исполнил для меня, так? – Блок держал обрывок у самого его лица. – Зачем ты его снова нарисовал? – Навряд ли Франкевитц стал бы заниматься этим ради собственного удовольствия. – Кому ты его показывал?

Франкевитц закашлялся, захлебываясь кровью. Его уцелевший глаз мигнул и наконец остановился на обуглившемся по краям обрывке.

– Ты нарисовал эту картинку, – продолжал Блок, с расстановкой выговаривая слова, как будто обращаясь к умственно отсталому ребенку. – Зачем ты ее нарисовал, Тео? Для чего тебе это понадобилось?

Взгляд Франкевитца остановился, но он все еще дышал.

Если так пойдет и дальше, то они от него ничего не добьются.

– Едрит твою мать! – злобно выругался Блок и, поднявшись с пола, прошел к телефону. Подняв трубку, он старательно вытер ее рукавом и набрал четырехзначный номер. – Говорит полковник Джерек Блок, – объявил он оператору. – Соедините меня с медицинской службой. Побыстрее!

Ожидая ответа, он снова и снова разглядывал обгоревшие обрывки. Вне всякого сомнения, Франкевитц по памяти воспроизвел свой рисунок и потом попытался его сжечь. Блок был встревожен. Кто еще мог его видеть? Надо во что бы то ни стало узнать это, но Франкевитц был нужен ему живым.

– Срочно пришлите машину! – приказал он офицеру медицинской службы гестапо, принявшему звонок, и тут же продиктовал адрес. – Выезжайте немедленно! – едва не срываясь на крик, распорядился он и бросил трубку на рычаг.

Затем Блок снова подошел к Франкевитцу, желая убедиться, что тот еще дышит. Если со смертью этого вонючего уличного художника окажется безвозвратно утерянной такая информация, на виселице придется болтаться ему самому.

– Не умирай! – приказал он Франкевитцу. – Слышишь меня, скотина?! Ты не умрешь!

– Если б я только мог заранее знать, что вы не хотите, чтобы он подох, то не стал бы так сильно молотить его, – недоумевающе пробормотал Сапог.

– Не бери в голову! Пойди лучше на улицу и дожидайся машины!

Спровадив Сапога, Блок переключил все свое внимание на картины, составленные у стены рядом с мольбертом, и принялся судорожно перебирать их, отбрасывая в сторону одну задругой, пытаясь и в то же время боясь обнаружить среди них нечто подобное тем клочкам, которые были крепко зажаты у него в руке. Найти ничего не удалось, но легче от этого ему почему-то не стало. Он проклинал себя за то, что сразу не отделался от Франкевитца, думая, что вдруг придется что-нибудь переделывать, а одного художника для такого проекта было более чем достаточно. Лежавший у его ног на полу Франкевитц зашелся в кашле, харкая кровью.

– Заткнись! – рявкнул на него Блок. – Ты не умрешь! Мы не дадим тебе умереть! А прикончить тебя еще всегда успеется, так что заткнись и не вякай!

И, как будто повинуясь приказу полковника, Франкевитц снова потерял сознание.

Блок тешил себя мыслью, что хирурги гестапо по кусочкам соберут его заново. Они свяжут проволокой кости, заштопают рваные раны, вправят суставы. Конечно, он будет больше похож на Франкенштейна, чем на прежнего Франкевитца, но лекарства сделают свое дело: они развяжут ему язык. Он заговорит как миленький и расскажет, зачем и, самое главное, для кого повторил он этот рисунок. Дела с «Железным кулаком» зашли слишком далеко, чтобы весь проект рухнул из-за этого валяющегося на полу вонючего куска мяса.

Блок уселся на диван цвета морской волны, на валики которого были наброшены ажурные салфетки, и через несколько минут услышал доносившийся с улицы клаксон приближающейся к дому машины медицинской службы. И тогда он вдруг подумал, что судьба и боги Вальхаллы[9]9
  Вальхалла – в скандинавской мифологии дворец бога войны Одина, куда, по преданию, попадают павшие в битве воины и где они продолжают прежнюю героическую жизнь.


[Закрыть] благоволят к нему, потому что Франкевитц еще дышал.