Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

– Дорогой мой мистер Шейн! – сказала женщина, встав с кресла, когда он вошел в комнату. – Очень, очень приятно. – Она шагнула вперед медленно и грациозно, протянула руку, и Мэтью по всем правилам ее поцеловал, подумав, не прикидывает ли она сейчас, как именно будет его убивать.

Но улыбалась она вполне тепло.

– Садитесь, прошу вас. – Хозяйка показала на стул напротив себя за черным лакированным письменным столом. – Опал, – обратилась она к служанке, которая провела Мэтью в комнату, – будь добра, возьми у мистера Шейна шляпу и плащ. И принеси ему… что бы вы предпочли, сэр? Чай, кофе? Стаканчик бренди?

– Чай – это прекрасно. Если можно, очень крепкий.

Мэтью повернулся посмотреть на служанку – ему показалось, что она покосилась на его пах.

Он снял свежекупленные темно-серый плащ и темно-зеленую треуголку, протянул их девушке, которая – и это уже не показалось – при этом потерлась об него бедром и повернулась к выходу. Мэтью решил, что у нее большая практика, потому что она умело прикрылась плащом и сделала все очень быстро – осталось только ощущение покалывания.

– Садитесь, садитесь! – настаивала миссис Лавджой, указывая на стул. Она все еще улыбалась, все так же тепло. Может быть, она и не хотела его убивать. Может быть, она ничего не знала о чудовище по имени Тиранус Слотер; может быть, найдется разумное объяснение, как у Слотера в руках оказался шестой капкан для воров, который сделал Оливер Квизенхант и продал ей.

Может быть, может быть. Но сегодня Мэтью все равно намеревался прийти под именем молодого юриста Мики Шейна, не отступая от роли. Шейн – так назвала его Фейз Линдси. А Микой звали очень доброго и энергичного портного на Спрюс-стрит. Этот портной посмотрел на золотую монету, предложенную ему Мэтью, и сразу взялся подгонять по фигуре темно-зеленый сюртук, оставленный в лавке, когда молодой купец, для которого шили на заказ, потерял существенную сумму на собачье-крысиных драках в лесу к северу от города. Чуть подвыпустить, чуть подобрать – и пес готов к бою.

С визита Мэтью в дом изобретателя прошло два дня. Бритва и горячая ванна сотворили чудеса. И от синяков осталось лишь легкое напоминание, хотя все же они то и дело пытались вмешаться в беседу, и пластырь под глазом тоже еще должен будет какое-то время с ним побыть. Прошлой ночью в пансионе миссис Энгвайр, где Мэтью остановился, он размотал кожаные повязки с ладоней и ног и увидел, что раны более или менее зажили. Подумалось, что сейчас с Грейтхаузом. Дай Бог, чтобы ему повезло. А сейчас надо думать только о завтрашнем дне и встрече с Джемини Лавджой.

Итак, ясным прохладным утром он взял себе лошадь в конюшне на Четвертой улице, проехал веселым пасторальным маршрутом по пологим лесистым холмам, среди жирных полей, просторных пастбищ и аккуратных каменных стен, и сразу за таверной «Быстрый плуг» повернул коня на хорошо ухоженную дорогу к северо-западу. Вскоре он увидел оседлавшую дорогу кованую арку ворот, выкрашенную белым и с вывеской «Парадиз» синими буквами. Да, он явно приехал в чье-то представление о Небесах.

– Полагаю, скоро мы должны ощутить первое дыхание зимы, – заметила миссис Лавджой, садясь напротив.

– Непременно, – согласился Мэтью.

– Я очень люблю осень. Этот бодрящий воздух так освежает, так начинаешь оживать после изнуряющего лета!

– Просто нет слов, насколько оживаешь.

Он заметил, что она скользнула взглядом по синякам и по пластырю.

– Значит, у вас для меня письмо?

– Да, мадам.

Мэтью достал из внутреннего кармана сюртука конверт, на котором Квизенхант написал: «Глубокоуважаемой миссис Джемини Лавджой относительно мистера Мики Шейна». Правильная рекомендация никогда не помешает. Он протянул конверт хозяйке, та одним движением ножа для бумаг вскрыла его. Пока она читала письмо, Мэтью попытался прочитать ее.

Ей было хорошо за сорок, и она была очень красива – красотой львицы. Львиц Мэтью, разумеется, никогда не видел, но описания читал, и миссис Лавджой под них подходила. Гордая корона темно-медных волос, зачесанных назад и уложенных спадающими на плечи локонами, подошла бы скорее льву, но тем не менее присутствовала. Седина пока проявилась не очень сильно, хотя уже виднелась на висках. Не маленькая женщина, но и не слишком крупная, ширококостная – и не пытающаяся это скрыть за платьем с избытком воланов и кружев. Одета она была просто – в очень красивое платье цвета индиго с кружевами у горла и на манжетах, а на ногах у нее были вполне удобные черные туфли с черными лентами.

Мэтью смотрел, как она читает. Она вдумывалась в каждое слово, подперев рукой подбородок. Мэтью вполне мог ее себе представить как львицу на скалистом троне африканских холмов, высматривающую в красноватой дали пыльный след потенциальной добычи. Он уже отметил, что глаза у нее чисто зеленого цвета, широко расставленные и слегка миндалевидные, подбородок резкий и твердый, лоб высокий, как и положено царственной кошке. Нос длинный, заостренный, рот достаточно большой, чтобы перегрызать кости. О Господи, он же думает мозгом Хадсона Грейтхауза! Мэтью еще не разглядел как следует ее зубы и не был уверен, что хочет этого. Джемини Лавджой медленно моргала, думала не торопясь. Мэтью отметил, что на ней нет колец, но на обоих запястьях филигранные золотые браслеты.

С помощью одной из двух золотых монет, которые оставил ему Слотер после резни в доме Линдси, Мэтью постарался тщательно изменить свою внешность. Новый сюртук, новый плащ, новая треуголка – все это нужно было для маскировки. На ногах красовались новые ботинки, которые его друг портной нашел для него у друга-сапожника по разумной цене. Мокасины свою задачу выполнили, и когда Мэтью их снял, они были готовы развалиться.

– Мистер Шейн! – вдруг сказала женщина, будто чтобы повторить его имя. Она не отвлекалась от письма. – Как там мой друг Оливер?

– Очень хорошо. Вы знаете, что через четыре месяца Присцилла ждет ребенка?

– Да, знаю. Я ее видела на рынке… когда же? А, в конце августа. – Она отложила письмо, улыбнувшись быстро и непроницаемо. – Вот наш чай.

Трущаяся-бедром и кидающая-взгляды-в-пах Опал внесла серебряный поднос, на котором стояла чашка чая. Мэтью взял ее вместе с предложенной льняной салфеткой и поймал на себе взгляд Опал. Она уставилась на него, чуть приоткрыв губы, и он подумал, кто же в этой комнате истинная львица. На девушке было серое платье плотного муслина и бесформенный серый чепец, ничуть не прибавлявший женского обаяния – что, наверное, и было его назначением. Чепец укрывал угольно-черные волосы, а глаза, смотревшие на Мэтью так пронзительно, светились синевой, почти лопаясь от жаркой оценки. Она была стройной, жилистой, дюйма на два выше шести футов даже на плоских черных каблуках. На губе и в правой ноздре Мэтью заметил металлические колечки. И пугала она его до судорог.

– Спасибо, Опал, – сказала миссис Лавджой, возвращая письмо в конверт. – Сейчас ты мне больше не нужна. Иди в прачечную и помоги там.

– Да, мэм. – Опал сделала короткий реверанс им обоим и забрала с собой поднос.

– Всегда что-то нужно сделать, – пояснила миссис Лавджой. – Стирка, готовка, уборка… но такова теперь моя жизнь, мистер Шейн. Мое призвание.

– И это призвание восхитительно, как говорит Оливер.

Он внутренне вздрогнул и предупредил сам себя, чтобы не проявлял слишком много энтузиазма.

– Иногда восхитительно, а иногда просто трудно. – Она чуть наклонила голову, будто чтобы рассмотреть Мэтью под другим углом. – Я хочу, чтобы вы поняли: «Парадиз» очень, очень дорог. Мои гости – я всегда называю их гостями, потому что настолько их уважаю – нуждаются в самой лучшей еде, внимании и уходе. Но перед тем как я назову вам годичную плату – которая будет наименее высокой из всех наших вариантов, – позвольте меня спросить вас о ваших обстоятельствах.

Мэтью отпил чаю из чашки – и бросился вперед.

– В начале года я открываю адвокатскую контору. Мы с женой…

– В Филадельфии? – перебила она. – Свою контору?

– Да. Мы с женой переезжаем из Нью-Йорка. У нас сын, и мы ожидаем прибавления.

– Поздравляю.

– Спасибо. – Мэтью убрал с лица улыбку. – Но я боюсь, что с дедушкой у нас возникнут трудности. Он в солидном возрасте, семьдесят два года. В декабре будет, – решил он добавить для единства стиля. Он будто рисовал картину, как это делает Берри. – Бабушка уже несколько лет как умерла, а мой отец скончался во время переезда. Мать… ну, мать встретила в Нью-Йорке одного джентльмена, вышла за него замуж, и они вернулись в Англию.

– Таков наш мир, – вздохнула миссис Лавджой.

– Да, место испытаний. Но… дело в том, что мой дедушка…

– Как его фамилия?

– Уокер[72]72
  Walker – идущий пешком. Так в оригинале назван Прохожий По Двум Мирам.


[Закрыть], – ответил Мэтью.

– Активное имя для активного человека?

– Именно. – Мэтью позволил себе мимолетную улыбку. Решил, что самое время тронуть пластырь под глазом. – К сожалению… последнее время он слишком активен.

– Я как раз любопытствовала. Прошу прощения, если вы меня поймали на разглядывании.

Теперь она быстро показала зубы в улыбке и тут же спрятала. А ясные зеленые глаза не улыбались, как отметил Мэтью. Никогда не улыбались.

Он ничего от нее не воспринимал. Ничего не чувствовал. Но чего он ожидал?

Мэтью обвел взглядом комнату, будто собираясь для следующего признания об испытаниях этого мира. Конкретнее, об испытаниях для молодого адвоката, которому нужно избавиться от неудобного нароста, мешающего двигаться по жизни. Дом, снаружи выкрашенный белым со светло-голубым орнаментом – того же цвета, что буквы в слове «Парадиз», – был обычным двухэтажным жилым домом, который мог бы принадлежать любой даме со средствами. Со вкусом обставлено, выдержано в неброских тонах, оконные стекла без единого пятнышка и дорожки не осквернены грязными сапогами. Интересно, не лежит ли сейчас тут наверху Тиранус Слотер, нянчащий свои раны. Потому что Мэтью показалось, что Лавджой Лавджоя видит издалека и два Лавджоя – пара.

– Совсем недавно он меня ударил, – продолжал Мэтью. – Несколько раз, как вы сами видите. Он злится из-за своего положения, но жизнь такова, какова есть. Он не ладит с людьми, он сварлив, он не может работать, и… я должен сказать, что не хочу, чтобы моя жена и мой сын с ним жили, а уж тем более тот ребенок, который должен родиться.

– А кто с ним сейчас? Ваша жена и сын – и только?

– Нет. Он под замком… прошу прощения, в гостях у моих друзей в Нью-Йорке.

Миссис Лавджой посмотрела ему в глаза, опять-таки не выдав никаких чувств и мыслей.

– Судя по вашему описанию, трудный случай.

Мэтью не понял, то ли эта ее лощеная холодная манера его подтолкнула действовать быстрее, чем он собирался, то ли ему хотелось ее встряхнуть. И он сказал:

– Я, знаете ли, опасаюсь, что он как-нибудь ночью возьмет нож и всех нас зарежет[73]73
  Зарезать – slaughter (читается «слотер»).


[Закрыть] прямо в кровати.

Реакции не было никакой. Лакированная поверхность стола выражала больше чувств, чем лицо этой женщины.

– Фигурально говоря, – добавил Мэтью, несколько засуетившись.

Она подняла руку:

– О, я вас понимаю. Целиком и полностью. Я много видала подобных случаев. Пожилой человек, не привыкший к зависимости, вдруг видит, что его возможности резко ограничены – болезнью, упадком сил или переменившимися обстоятельствами. Очень часто такое напряжение разрешается гневом. У вас и вашей жены есть обязанности, накладываемые семьей и профессией, и в этом его проблема. Вы сказала, что Уокеру в декабре исполняется семьдесят два? – Она подождала, пока Мэтью кивнул. – И он сильный человек? В хорошем физическом здоровье?

– Я бы сказал, что в основном да.

Он все искал какую-то реакцию, хоть что-то. И сейчас не знал, понял бы он, что это реакция, даже если бы ее увидел.

Миссис Лавджой подобрала нож для бумаг и повертела его в руках.

– Я обнаружила, мистер Шейн, за пять лет, которые отдала этой работе – этому призванию, – что наиболее физически агрессивные гости, к сожалению, отличаются наибольшей склонностью… – она поискала слово, – к распаду, когда их помещают в ситуацию, где над ними есть контроль. Со временем все они подвержены распаду, но те, кто… подобен вашему деду, те первыми разваливаются на куски. Вы меня понимаете?

– Отлично понимаю.

Он начал гадать, к чему это все говорится. Возможно, это отразилось у него в глазах как скука, потому что миссис Лавджой наклонилась вперед и сказала:

– Люди вроде вашего деда редко задерживаются больше двух лет. А как правило, и того меньше. Итак: мы будем стремиться устроить его поудобнее, постараемся, чтобы он был доволен, насколько это возможно. Мы будем стремиться кормить его как следует, поддерживать его силы и предоставлять ему какие-то занятия. У нас можно работать в саду, в теплице, в библиотеке, в мастерской. Из города приезжают женщины, которые читают и рассказывают истории нашим гостям. Ваша жена, когда вы переедете сюда, наверняка захочет узнать побольше о «Синих птицах» и об их делах благотворительности.

Она протянула руку, потрепала Мэтью по запястью – очень профессионально.

– Мы заботимся обо всем. Как только вы подпишете соглашение, заботы снимаются с вас. Вы снова можете посвятить жизнь семье и собственному будущему. А если вас волнует будущее дедушки… скажем так: мы надеемся – как, несомненно, надеетесь и вы, – что он проживет еще много счастливых лет, но… но… когда наступит день Господней милости, с вашего согласия он упокоится на нашем частном кладбище. Мы снимаем с вас мысли и заботы о нем, мистер Шейн, и вы будете знать, что он получает самый лучший уход, который только может получить гость «Парадиза». И это я вам торжественно обещаю.

– Ага, – кивнул Мэтью. – Звучит весьма обнадеживающе.

– Пойдемте! – Миссис Лавджой встала, шурша платьем. – Перед тем как мы перейдем к денежным вопросам, позвольте вам показать, что вы покупаете.

Мэтью взял плащ и шляпу и через несколько минут уже шагал за хозяйкой по гравийной дорожке, ведущей вглубь территории мимо дома. Название вполне подходило заведению – здесь определенно было красиво. Дубы и вязы сверкали золотом и багрянцем, по зеленому пруду плавали утки.

Миссис Лавджой продолжала рассказывать на ходу. Сейчас здесь двенадцать гостей мужского пола и шестнадцать женского. Мужчины и женщины живут в разных зданиях, потому что – сказала она – снег на крыше еще не значит, что камин погас. Возраст – от без малого семидесяти до восьмидесяти с лишним, самому старшему – восемьдесят четыре года. Гости из Бостона, Нью-Йорка, разумеется, из Филадельфии, Чарльз-Тауна и многих более мелких городов. О ее заведении узнают из уст в уста, сказала она. Жизнь ускоряется, обязанности растут, и многие – как она это сформулировала – оказываются приперты к стене необходимостью ухаживать за престарелыми родителями. Некоторые гости поначалу очень возмущались, но постепенно мирились со своим положением, принимали реальность и понимали, что так будет лучше для тех, кого они любят. Да, есть, конечно, гости-грубияны, и гости, которые ругаются и дерутся. Но они либо успокаиваются, либо долго не выдерживают.

Врач отсюда в тридцати минутах пути, заверила она. Кроме того, врач приезжает раз в неделю – посмотреть, нет ли заболевших, и вообще проверить здоровье. По воскресеньям приходит священник и ведет службу в церкви «Парадиза». Готовкой, стиркой, уборкой и поддержанием порядка занимаются семь работниц. Очень честные девушки, каждая из них.

– А это наша прачечная, – объявила миссис Лавджой, когда они свернули за поворот.

Перед ними предстала аккуратная постройка белого кирпича с двумя трубами, из которых шел дым. Рядом лежали наготове сложенные поленья, чтобы поддерживать огонь под котлами с бельем. Перед широко открытой дверью стояли три молодые женщины в серых халатах и чепцах. Они оживленно болтали, а еще, как быстро заметил Мэтью, брали понюшки из табакерки. Увидев миссис Лавджой, все три застыли, смех оборвался. Две из них отвернулись и поспешили внутрь, где в удушающей жаре надо было помешивать в котлах белье. Третья слишком поздно заметила, что подруги ее бросили, и так и осталась стоять с табакеркой в руке.

Не успела она отступить в прачечную, как миссис Лавджой резко проговорила:

– Опал! Принеси это сюда. – И вполголоса, обращаясь к Мэтью: – Я их предупредила, что такие скверные привычки здесь не станут терпеть. Простите меня, но я должна буду применить кнут.

Опал приближалась, держа табакерку за спиной, будто это ей чем-то могло помочь. В глазах у нее читалось сочетание трепета и… чего же? Едва подавляемой радости? Губы у нее сильно кривились. Сейчас рассмеётся в лицо госпоже?

Этого Мэтью так и не узнал, потому что тут застучали копыта по гравию и со стороны дома миссис Лавджой показался фургон, влекомый парой лошадей. Мэтью и хозяйка отошли в сторону. На вожжах сидел крепко сбитый широкоплечий молодой человек, может, ровесник Мэтью или чуть постарше. На нем была серая вязаная шапка, домотканая рубаха, коричневые панталоны и чулки, на плечах висел коричневый плащ. Волосы были будто выбриты наголо – так показалось Мэтью. Лицо широкое и бледное, с мясистыми губами и кустистыми черными бровями, сросшимися посередине.

– Чем могу быть полезна? – спросила миссис Лавджой.

– Говорить надо, – ответил молодой верзила. Что-то не то у него было с языком или губами, потому что даже такие простые слова прозвучали неразборчиво.

– Я не одна, – ответила она сухо.

Верзила сжал весьма приличный кулак и трижды стукнул по борту фургона.

Миссис Лавджой кашлянула.

– Опал, не могла бы ты продолжить экскурсию по «Парадизу» для мистера Шейна? И, пожалуйста, сделай что-нибудь с этой табакеркой. Мистер Шейн, я вынуждена вас оставить прямо сейчас. Встретимся у меня в доме через… пятнадцать или двадцать минут.

Она уже повернулась и собиралась залезть на сиденье. Мэтью машинально пошел за ней подать руку, как джентльмен.

– Это не обязательно, – сказала она, но не стала возражать, когда он ей помог.

Когда миссис Лавджой оперлась на его руку и поднялась наверх, Мэтью глянул в глубину фургона. Там среди опавших листьев и общего беспорядка лежали всякие принадлежности рабочего: кирка и лопата, несколько досок разной длины, пара фонарей, кожаные перчатки, деревянная колотушка, а под ней – грязный джутовый мешок, который…

– Мистер Шейн? – окликнул его женский голос.

Он заставил себя вернуться:

– Да?

– Вы уже можете отпустить мою руку.

– Да, конечно.

Он выпустил ее руку и шагнул назад, но прежде еще раз глянул на то, что увидел – вдруг это обман зрения.

Но нет, все так.

– Увидимся позже, – сказала миссис Лавджой. – Займись мистером Шейном, Опал.

– Да, мэм, непременно.

Фургон поехал прочь, в глубь «Парадиза». Интересный фургон, подумал Мэтью, глядя, как экипаж катит по дороге и исчезает за группой деревьев. Интересен именно этим грязным мешком, лежащим под колотушкой.

Мешок, на котором было написано красной краской «Такк’ая ра…» Если бы можно было взять мешок, развернуть его складки и морщины, стряхнуть листву, то Мэтью прочитал бы надпись полностью. «Колбасы миссис Такк», а под этим – девиз: «Такк’ая радость!».

– Понюшку?

Табакерка с желтой горкой порошка вдруг оказалась у Мэтью под носом. Он шагнул назад, все еще думая об миссис Такк с ее радостями.

– Нет, спасибо.

– Нечего ржать, стервы! – рявкнула Опал на товарок, когда те появились из дымящегося нутра прачечной. Она взяла две понюшки, в одну ноздрю и в другую, и чихнула с ураганной силой. Потом подхватила Мэтью под руку, еще со слезящимися глазами, и хрипло объявила: – Мне тут мужчина достался! – И потянула его за собой с такой легкостью, как если бы он был соломенный.

Мэтью не препятствовал.

– Ну? – спросила она, бойко вышагивая. – Что смотреть будем?

– А что тут есть стоящего, чтобы посмотреть?

Она улыбнулась, на щеках появились ямочки.

– Вот это ответ! – Опал оглянулась проверить, смотрят ли еще ее сообщницы по преступлению. Увидев, что те вернулись к работе, она выпустила руку Мэтью. – Мало что того стоит, здесь по крайней мере, – сказала она убежденно. Смерила его взглядом от сапог до треуголки. – Эй! А ты ведь не так уж стар, чтобы сдавать муттера или фатера в эту бархатную тюрьму!

– Я хочу привезти дедушку. И вряд ли миссис Лавджой понравится ваша характеристика «Парадиза».

– Я не так себе представляю парадиз! – скривилась она и сморщила нос так, что Мэтью испугался, как бы металлическое кольцо не вылетело. – Нет, черт побери! – Внезапно она поймала себя за язык – сообразила, что сказала не то. Щеки у нее покраснели, она увеличила на несколько футов расстояние между собой и Мэтью. – Послушайте, вы не будете трепаться про мой язык, да? Я всегда из-за него влипаю в жуткие истории. Моя работа и так сейчас повисла на волоске. Растущем из задницы.

– Я трепаться не буду, – пообещал Мэтью, отметив, что девушка очень разговорчивая. Как раз то, что ему нужно.

– Да мне все равно, может, придется шмотки складывать – из-за этой нюхательной пыли. – Опал подняла табакерку, сделанную из дешевой березовой коры и будто купленную у Джейко Довхарта. – Мизз Лавджой на меня раза два в неделю налетает за эту штуку. Если бы Кочан не подъехал, она бы меня как пить дать выгнала с треском прямо на месте.

– Кочан?

– Это который на фургоне приехал. Так она его зовет, в смысле. Сюда пойдем.

Она показала на тропинку, уводящую от дороги в лес. Мэтью уже набегался по лесам, но все же пошел туда, куда она показывала. Подождал и задал очередной вопрос, замаскированный под утверждение:

– Мне казалось, миссис Лавджой мне говорила, что у нее работают только женщины.

– Так и есть. В смысле, те, кто здесь живет в зданиях. Кочан живет где-то не здесь. Приезжает на грубую работу – ну там, крышу залатать, стены покрасить – в этом роде. Да, и еще могилы копает – тоже его работа.

– А, – ответил Мэтью.

– Кстати, – сказала Опал, – вот и кладбище.

Они вышли из лесу и оказались перед кладбищем, окруженным кованой решеткой, покрашенной белым. Здесь царили чистота и порядок, сорняки не допускались, ровными рядами стояли небольшие деревянные кресты. Мэтью насчитал сорок девять. Он не знал, много это или нет для пяти лет такой работы, учитывая возраст и состояние гостей. Вряд ли кто-либо из них прибыл сюда в добром здравии, да и после прибытия оно вряд ли улучшилось.

– После заката здесь еще одна появится, – сообщила Опал. – Вдова Форд ушла сегодня ночью. Очень милая старая леди, особых хлопот с нею не было. И смеялась весело.

– После заката? – Мэтью остановился опереться на ограду. Его любопытство, еще не успокоившееся после джутового мешка, получило новый стимул. – А почему так?

Она пожала плечами:

– А больше никак. Завтра придешь – а тут свежая могила, ночью вырытая. Так это здесь делается.

– Без похорон?

– Есть служба, если вы об этом. Когда врач посмотрит и объявит гостя мертвым, несколько слов скажет проповедник. Вон в той церкви. – Она показала на белое здание, просвечивающее сквозь деревья. – Для всякого, кто может и хочет отдать последний долг. Гроб целый день стоит в церкви. А потом, после заката, Кочан его отво… слушайте, а почему вас так заинтересовало именно это?

– Хочу знать, чего ожидать, – ответил спокойно Мэтью, – когда настанет час моего деда.

– А, да, конечно. Так я и говорю… – Она замолчала и мотнула головой. – Может, мизз Лавджой лучше сама вам расскажет. Я и так уже нашла на свою задницу приключений.

– Ладно. – Мэтью решил не настаивать, чтобы не сбить разговорчивость девушки страхом. – Куда теперь?

Мимо кладбища, мимо самой церкви. Дорога, ведущая мимо церкви, соединялась, как решил Мэтью, с главной дорогой. Дальше стояла скамейка среди деревьев, чтобы любоваться пейзажем, за ней уходил полого вниз луг. И видны были другие беленые дома.

– Вот здесь они живут – в смысле, гости, – объяснила Опал. – Тот, что справа, для мужчин, слева – для женщин. А между ними огород. А дальше – вон там, маленький домик – это где мы живем. Не так чтобы просторно, но своя комната зато у каждой. Там дальше сарай, хлев, она там держит несколько коров и свиней. Ладно, я буду доить корову, но копаться в свинском дерьме не стану, я ей так и сказала.

– Вполне достойный ответ, – сказал Мэтью. – А это что? – Он показал в сторону низкого строения за домом работниц – почти сплошь стекла, сверкающие на солнце. – Теплица?

Он вспомнил, что миссис Лавджой про это упоминала.

– Ага. Она там свои жгучие растения выращивает.

– Жгучие растения?

– Перцы. Мизз Лавджой по ним с ума сходит. Туда войти – так сразу глаза слезятся и вся шкура чешется. У меня по крайней мере.

– У нее какое-то еще дело? – спросил Мэтью.

– Какое такое дело?

– Ну… я бы подумал, что она продает этот перец. Небольшая его часть очень далеко уходит.

– И ошиблись бы, – ответила Опал. – Мизз Лавджой скармливает его своим гостям. Всобачивает его в каждую фигню, извините за выражение. И даже перечный сок дает им пить – утром, днем и вечером.

Мэтью недоуменно наморщил лоб:

– Но зачем, ради всего святого?

– Кровь разгоняет, так она говорит. Поддерживает все в рабочем состоянии. Да не знаю я, ее спрашивайте. А я только знаю, что посмотреть бы вам, как старичье… гости то есть едят свой ужин, слезами обливаются и мычат. Жуть какая-то.

И она закрыла рот рукой, но смех сдержать так и не смогла.

– Вы очень жестокая девушка, Опал, – сказал ей Мэтью, но самому ему трудно было сохранить серьезное лицо – он себе представил описанную сцену. Наверное, он сам жестокий, но он едва не рассмеялся и попытался закрыть рот рукой.

Не успел – Опал повернулась и его поцеловала.

На самом деле она на нем повисла. Прижалась губами к губам с отчаянной жаждой, и Мэтью подумал, что перец по сравнению с ней прохладен. Он отшатнулся, но Опал не отпустила его, впиваясь ртом в рот, засовывая язык, схватившись одной рукой за его ягодицы, и Мэтью подумал, что сейчас его бросят на землю и изнасилуют под деревьями. Но… да, тут и правда Парадиз.

– Давай, давай, – шептала она ему в ухо, прилипнув как вторая кожа. – Прямо здесь, в лесу, наплевать, я там хорошее место знаю. Пошли – тебе когда-нибудь приходилось за церковью? – Он испугался, что эта особа прямо сейчас стащит с него панталоны. – Ты представить себе не можешь, – сказала она чуть не плача, пытаясь тащить его за собой, – старики повсюду, и больные, и умирают прямо на глазах, пойдем, милый, пойдем, дай мне только…

– Опал… – начал он.

– …только чуточку тепла, самую малость, это все, чего я…

– Прекрати.

Он поймал ее за подбородок, заглянул в затуманившиеся синие глаза и понял, что не в нем тут дело, вовсе нет, а в этом вот заведении, с его белой краской и синим узором, с красивыми домами, скрывающими темную сторону парадиза. В сморщенной старческой коже в пигментных пятнах, в старухах, толкующих о давно умерших возлюбленных, в стариках, у которых былые приключения съежились до масштабов ночного горшка. В полуночной тишине и в инее на окнах, в том, как медленно тянется каждый день и как быстро улетает время, как веселый смех доброй старухи Форд прервался бессильным хрипом. Мэтью понял правду этого заведения, а Опал ее знала раньше. Это место, куда тебя помещают, чтобы забыть.

– …прошу, – договорила она, и вдруг выступили слезы и размыли синеву, и она посмотрела на него так, будто ее ударили.

И попятилась. Мэтью решил, что она сейчас повернется и бросится прочь, но девушка остановилась и уставилась в землю, будто обронила что-то и хочет найти.

– Я… – начала она и снова замолчала. Стала тереть рот рукавом, Мэтью подумал, что так она его сотрет до крови. – Я…

Она снова замолчала, и Мэтью понял, что она оценивает свое положение. Когда девушка вновь подняла глаза, они были полны огня и злобы.

– Мне придется сказать, что вы на меня напали, если до этого дойдет. – Глаза у нее пылали. – Если до этого дойдет, – повторила она.

– Не дойдет, – ответил он мягко.

– Я не плохой человек, – заявила она убежденно. – Не безгрешная, как все мы, но и не плохая.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал он.

Она молчала, на лице ее мелькнуло недоуменное выражение. Сейчас у нее и вправду был такой вид, будто она повернется и побежит прочь.

– Не уходите, – попросил Мэтью. – Выслушайте.

Вот-вот побежит… вот-вот…

– Миссис Лавджой, возможно, попала в беду. – Мэтью старался говорить потише, но отлично понимал обстоятельства: никто – а тем более госпожа «Парадиза» или ее Кочан – не подойдут по дорожке незамеченными.

Опал посмотрела на него так, как он смотрел на гремучую змею под треуголкой.

– Кто вы такой?

– Спрашивать буду я. Был ли у миссис Лавджой посетитель недавно. Скажем… в последние пять дней?

– Посетитель? Какой еще посетитель?

– Опал, слушайте меня. В последние пять дней. Мужчина. Крупный, с широкими плечами. – Только когда позволяет себе раздуться, подумал про себя Мэтью. – Рыжевато-светлые волосы, с прямым пробором. На висках седеют. Левая половина головы забинтована, прямо над ухом. Очень светлые голубые глаза. Как лед. Приезжал он сюда? Видели вы такого?

– Здесь?

– Да, здесь. Опал, вспомните, пожалуйста, это важно.

– А почему важно? – О господи, подумал Мэтью. – Если это про Китт, то я ничего не знаю.

– Китт? Кто это?

У Мэтью возникло ощущение, что он снова в ночном лесу и не может разглядеть даже собственной руки.

– Ничего я не знаю.

– Тогда ладно. – Мэтью протянул руку, пытаясь ее удержать, хотя она и была от него дальше десяти футов. – Расскажите про Кочана. Он живет где-то здесь?

Она кивнула.

– Где?

Она замотала головой.

Он попытался выстрелить наудачу, думая, что может быть какая-то связь между тем фактом, что ларец Слотера – купленный миссис Лавджой – был завернут в мешок от колбасы миссис Такк, и тем, что такой же мешок лежит в фургоне ее рабочего.

– Вам известна фамилия Такк?

– Кого?

Эти колбаски наверняка слишком дороги для ее кошелька. Но ведь и для Кочана тоже?

– Вернемся к Кочану. И собственный кочан включите в работу, если не трудно. – Мэтью отмахнулся от того, что она хотела сказать, не дав ей рта раскрыть. – Кочан привозил сюда человека на встречу с миссис Лавджой? Последние пять дней? Или после заката?

«Но откуда ей знать? – спросил он себя. – Девушки живут на приличном расстоянии от дома миссис Лавджой».

Опал только смотрела на него, вытаращив глаза. Очевидно, пыталась принять решение. Нелегко ей это было.

– Я веду расследование по поводу миссис Лавджой, – сказал Мэтью. – Лучше вам не знать, как меня зовут. Но я думаю, что человек, которого я ищу, мог…

– Китт узнала, что Кочан мистера Уайта не похоронил, – выпалила она, решившись. – Она мне рассказала. Все, что видела в ту ночь.

При этом странном заявлении Мэтью замолчал. Он понятия не имел, о чем она говорит, но это казалось очень важным – для нее.