Текст книги "Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

– Давай, скотина! Пошевеливайся! – покрикивал Бауман – стройный молодой человек в круглых очках на вытянутом мрачном лице. По обеим сторонам коридора располагались запертые железными засовами деревянные двери, каждая высотой не более метра. В дверцах были проделаны маленькие раздвигающиеся квадратные окошки. Наверное, через них передают в камеры воду и хлеб. В воздухе пахло застоявшейся сыростью, а также гнилым сеном, человеческими испражнениями, потом и грязным телом. «Как конура для приблудных собак», – думал Майкл. Из-за закрытых дверей до его слуха доносились стоны и приглушенное бормотание заключенных.

– Стой! – скомандовал Бауман. Он стоял, словно застыл, и с глубоким безразличием глядел на Майкла. – На колени.

Майкл помедлил. В спину ему уперлись стволы двух автоматов. Он опустился на пол, и тогда один из солдат отодвинул на ближайшей двери ржавый засов. За дверью послышалась возня.

Бауман открыл дверцу. В лицо Майклу ударила горячая волна тошнотворной застоявшейся вони. В темноте тесной конуры он мог различить пять или шесть тощих человеческих тел, остальные, должно быть, сидели, привалившись к стенам. Пол устилала грязная солома, от пола до потолка было не более полутора метров.

– Входи! – сказал Бауман.

– Пощады Божьей милостью! Пощады! – выкрикнул лысый худой человек с выпученными глазами и гноящимися язвами на впалой груди, бросаясь на коленях к двери. Тут он остановился, дрожа и с надеждой глядя на Баумана. Глаза его светились в темноте.

– Я сказал, входи! – повторил фашист.

Один из солдат ударил Майкла ногой по ребрам, остальные вталкивали его в дьявольскую каморку. Дверь захлопнулась. С ржавым скрипом задвинули железный засов.

– Пощады Божьей милостью! Пощады Божьей милостью! – продолжал выкрикивать один из узников тесной конуры, пока наконец раздавшийся откуда-то из темноты камеры грубый окрик не заставил его замолчать:

– Заткнись, Метцгер! Все равно тебя никто не услышит!

Лежа на загаженном сене в душной, зловонной темноте, слыша, как стонут и что-то бормочут во сне заключенные, Майкл чувствовал, как им медленно, но верно овладевает уныние.

Жизнь человека бесценна; но тогда почему же находятся люди, которые ее так ненавидят? Он думал о клубах горького черного дыма, валившего из высоких печных труб, отравляя воздух запахом сожженной человеческой плоти. Он думал и о сколоченных из сосновых досок ящиках, доверху заполненных человеческими волосами, и о том, как, должно быть, не раз в том далеком мире детства кто-то – отец или мать – расчесывали эти волосы, проводил по ним любящей рукой и целовал лоб, на который спадали детские локоны. И вот теперь эти волосы отправляются к мастеру, который сделает из них парик, а ставшее ненужным тело – в печь крематория. Здесь не просто уничтожали людей; серым пеплом оседали на землю целые миры, спаленные в печи. И ради чего все это? Во имя Lebensraum – пресловутой гитлеровской теории «жизненного пространства» – и Железных крестов? Он вспомнил о Мышонке, когда он лежал мертвый среди колючих зарослей; шея несчастного маленького человека была сломана одним резким рывком. У Майкла защемило сердце; он привык убивать, но это вовсе не доставляло ему удовольствия. Мышонок был хорошим другом. Разве можно подобрать эпитафию лучше этой? Оплакивать одного человека среди этих владений дьявола, где людей отправляют на смерть тысячами, – все равно что на пожаре ворваться в горящий дом и дуть на свечу. Он постарался отделаться от навязчивых воспоминаний о том, как Сапог ударом ноги сломал мертвую руку, чтобы завладеть медалью. На глаза у Майкла навернулись слезы, и он понял, что если так дело пойдет и дальше, то в этой чертовой дыре можно лишиться рассудка.

Блок что-то говорил ему. Что же это было? Майкл мучительно пытался вспомнить. Блок говорил о какой-то крепости. Да, точно, о крепости. Он сказал еще: «Никто не знает о том, где находится крепость, кроме меня, доктора Хильдебранда и еще нескольких людей, допущенных к проекту…»

Крепость. Что же это за крепость? Остров Скарпа? Нет, Майкл так не думал; уж слишком легко удалось Чесне узнать о том, что у Хильдебранда на Скарпе был дом и лаборатория. Во всяком случае, эта информация не содержалась в строжайшем секрете. О какой крепости упомянул Блок и какое отношение она могла иметь к планам нацистского командования по использованию «Железного кулака»?

«Следы от пуль на стекле и выкрашенном в зеленый цвет металле, – размышлял про себя Майкл. – Точнее, на металле оливкового цвета. Почему был выбран именно этот оттенок?»

И вдруг его лица коснулись чьи-то пальцы.

Он вздрогнул от неожиданности и ухватил тоненькое запястье пригнувшейся фигурки, призрачный голубоватый силуэт которой проступал рядом с ним на фоне темноты. Послышался приглушенный вскрик; фигурка попыталась вырваться и отползти в сторону, но Майкл держал ее крепко.

Тогда еще одна фигура, побольше, тоже видимая Майклу в темноте таким же голубоватым силуэтом, вынырнула откуда-то из темноты справа от него. Она занесла руку для удара. Тяжелый кулачище огрел Майкла по голове, отчего у него зазвенело в ушах. Второй удар пришелся в лоб, и он поднялся на колени. В голове у него промелькнула ужасная мысль, что его пытаются убить. Это было похоже на панику. Может быть, они настолько голодны, что готовы терзать человечину? Он выпустил руку первого человека, который тут же поспешил отползти подальше, забившись в дальний угол, и сосредоточил все свое внимание на втором из нападавших, который оказался больше и сильнее. Рука его замахнулась для третьего удара; Майкл ударил по незащищенному локтю и услышал, как противник тихо вскрикнул от боли. Глаза различили очертания головы и проступавшие сквозь темноту черты лица. Он ударил его кулаком и не промахнулся.

– Охрана! – закричал кто-то по-французски. – Охрана! На помощь!

– Пощады Божьей милостью! Пощады Божьей милостью! – снова заверещал крикун.

– Эй, придурки! Перестаньте! – по-немецки сказал кто-то из темноты. У этого человека был сильный датский акцент. – Вы тут так весь воздух перепортите!

Вокруг груди Майкла обвились чьи-то жилистые руки. Он откинул голову назад и ударил затылком в лицо наступавшего на него сзади. Руки разжались. Большая фигура с разбитым носом не собиралась сдаваться. Крепкий кулак нанес мощный удар по избитому и покрытому синяками плечу Майкла, заставив его вскрикнуть от боли. Грубые пальцы схватили его за горло, и противник навалился на него всем телом. Майкл ответил на это коротким ударом ладони снизу, по заросшему бородой подбородку, и услышал, как щелкнули зубы нападающего. Человек застонал, но пальцы его крепко сжимали горло Майкла, пытаясь добраться до гортани.

Пронзительный девичий визг враз заглушил несущиеся со всех сторон безумные крики.

Крошечное окошко в дверце конуры отодвинулось, и в него просунули латунный наконечник пожарного брандспойта.

– Берегитесь! – предупредил датчанин. – Они сейчас…

Из латунного наконечника ударила тугая струя воды, и под ее мощным напором Майкла и его противника отбросило в разные стороны. Майкла прижало к стене, струя воды больно била в тело. Визг захлебнулся в кашле. Крикун тоже умолк, его болезненное тело тотчас прибило к полу холодными струями. Через несколько секунд все стихло, наконечник брандспойта исчез, и окошко в двери задвинулось. В наступившей тишине раздавались тихие стоны.

– Эй ты! Новенький! – послышался все тот же грубый голос, который еще раньше приказал Метцгеру заткнуться. Но теперь его обладатель говорил, еле ворочая от боли прикушенным во время драки языком. – Смотри, если вздумаешь тискать девку, я сверну тебе шею, понял?

– Я вовсе не хотел ее обидеть, – ответил Майкл на своем родном языке. – Просто мне в темноте показалось, что на меня кто-то напал.

Метцгер продолжал всхлипывать и жалобно скулить, и было слышно, как кто-то пробует его утешить. Вода стекала по стенам, собираясь лужами на полу, и в сыром воздухе сильно пахло потом.

– Она не в себе, – сказал Майклу русский. – Ей лет четырнадцать. Сколько раз ее уже успели изнасиловать! И вот кто-то из сволочей выжег ей глаза раскаленным железом.

– Ты извини.

– За что? – переспросил русский. – Разве ты это сделал? – Он хмыкнул, и из его сломанного носа вылетел сгусток крови. – Ну ты и сукин сын, это надо же было так меня приложить! Звать-то тебя как?

– Галатинов, – ответил Майкл.

– А я Лазарь. Эти сволочи взяли меня в плен под Кировоградом. Я был летчиком. А ты?

– А я простой солдат, – сказал Майкл. – Меня они взяли в самом Берлине.

– В Берлине, говоришь? – Лазарь рассмеялся, и из носа у него снова пошла кровь. – Вот это да! Здорово! Значит, наши боевые товарищи скоро пройдут маршем по улицам Берлина. Уж тогда-то они спалят этот чертов город и выпьют за смерть Гитлеpa. Надеюсь, они поймают этого мудака. Представляешь, как он будет болтаться на крюке мясника посреди Красной площади?

– Возможно и такое.

– Нет, этого не будет. Гитлер не даст взять себя живым, это уж точно. Есть хочешь?

– Ага.

В первый раз с тех пор, как его засунули в эту нору, Майкл подумал о еде.

– Вот. Подставляй руку, у меня тут кое-что осталось.

Майкл протянул руку. Лазарь нашел его ладонь в темноте и, крепко удерживая ее своими жилистыми пальцами, вложил что-то в ладонь. Майкл понюхал: от маленького кусочка черствой хлебной корки пахло плесенью. В таком месте не отказываются от угощения. Он ел хлеб, медленно пережевывая его.

– Галатинов, а сам-то ты откуда?

– Из Ленинграда. – Майкл дожевал корку и теперь языком пытался достать застрявшие в зубах хлебные крошки.

– А я из Ростова. Но успел пожить во многих городах. – Таким было начало биографии Лазаря. Ему тридцать один год, и отец его работал в «инженерном составе» советской авиации; на деле это означало, что он возглавлял бригаду механиков. Лазарь рассказывал о жене, троих сыновьях – все они были в Москве, в безопасности – и о том, что ему удалось на своем Як-1 совершить более сорока боевых вылетов, во время которых он сбил двенадцать самолетов люфтваффе. – Я как раз работал над тринадцатым, – тоскливо сказал Лазарь, – и вдруг из-за облаков прямо надо мной вывалились еще двое. Они в клочья расстреляли мой бедный «Боевой молот», я покинул его и спустился на парашюте. Приземлился чуть ли не в сотне ярдов от амбразуры вражеского пулемета. – Майкл не мог разглядеть лица рассказчика в темноте, но заметил, как очерченный голубоватым контуром силуэт пожал плечами. – Я храбрый только в небе. А на земле как-то не очень. И вот я здесь.

– «Боевой молот», – повторил Майкл. – Это был твой самолет, да?

– Я сам придумал это название. Даже написал его краской на фюзеляже. И потом еще пририсовывал по свастике за каждый сбитый самолет. Это была красивая умная машина, просто зверь! – Он вздохнул. – А знаешь, я ведь так и не увидел, как она падала. Наверное, это и к лучшему. Иногда мне очень хочется верить в то, что она все еще летает в небе над Россией. В нашей эскадрилье все пилоты давали своим самолетам имена. Тебе все это, наверное, кажется ребячеством?

– Нет, конечно. Это помогает человеку выжить, и, значит, все правильно.

– Вот и я тоже так думаю. Американцы делают то же самое. Вот бы тебе увидеть их самолеты! Размалеваны, как волжские шлюхи, особенно дальние бомбардировщики. Но сражаются, как настоящие казаки. Эх, нашей бы армии такие машины! Вот мы бы тогда…

Лазарь рассказал Майклу и о том, что его постоянно переводили из одного лагеря в другой, в Фалькенхаузене он живет уже с полгода, а может быть, и больше. В эту конуру его бросили совсем недавно, недели две назад, хотя он в этом не совсем уверен – в таком месте трудно уследить за ходом времени. Почему он оказался здесь, об этом остается только догадываться, но он истосковался по небу.

– А здание с трубами? – осмелился спросить Майкл. – Что там находится?

Лазарь не ответил. Майкл слышал, как он поскреб ногтями подбородок.

– Я очень скучаю по небу, – снова заговорил Лазарь. – Облака, голубой простор. Если мне доводилось увидеть птицу, то я не переставал радоваться целый день. Но над Фалькенхаузеном птицы почти не летают. – Он снова замолчал. Метцгер опять начал всхлипывать, это был страшный, словно надорванный звук. – Эй, кто-нибудь, спойте ему! – обратился Лазарь к остальным, говоря хоть на ломаном, но все же вполне понятном немецком. – Он любит, когда ему поют.

Никто не запел. Майкл сидел на мокрой соломе, подтянув колени к груди. Кто-то тихо застонал, и вслед за этим послышалось журчащее хлюпанье поноса. У дальней стены камеры, до которой было, наверное, не больше двух с половиной метров, Майкл слышал тихий плач слепой девочки. Ему были видны шесть человеческих силуэтов, очерченных бледно-голубыми контурами на фоне темноты. Он поднял руку и дотронулся до потолка. Ни лучика света не проникало в келью. Ему начало казаться, что потолок медленно опускается, стены постепенно сдвигаются и внутреннее пространство камеры становится все меньше. Еще немного – и их раздавит под этим тяжелым каменным прессом. Разумеется, это было лишь плодом его воображения, но еще никогда за всю свою жизнь он так не тосковал по лесу и вольному воздуху. Спокойно. Только спокойно. Он знал, что может перенести гораздо больше боли и других тягот, чем обыкновенный человек, потому что все это составляло неотъемлемую часть его жизни. Но вот заточение было настоящей пыткой, и он чувствовал, что здесь он может не выдержать и сломаться. Спокойно. Никто не знал, суждено ли ему увидеть солнце, оставалось одно – держать себя в руках. В жизни для волка важнее всего самообладание. Без него ни один волк не сможет выжить. И поэтому он не должен терять надежды, даже оказавшись в логове безнадежности. Ему удаюсь подвести Блока к мысли о том, что в «Рейхкронене» якобы действует подпольная организация, но вот надолго ли это? Рано или поздно его начнут пытать, и тогда…

Спокойно! – приказывал он себе. Не думай об этом. Будь что будет, стоит задумываться заранее?

Очень хотелось пить. Он принялся слизывать капли влаги со стены.

– Лазарь! – окликнул Майкл немного погодя.

– Чего тебе?

– Если бы ты вышел отсюда, то смог бы найти в охране лагеря слабое место? Можно ли где-нибудь перелезть через стену?

– Ты шутишь! – фыркнул в ответ Лазарь.

– Вовсе нет. Существует же смена караула, ворота открываются, через них въезжают и выезжают грузовики, можно сделать подкоп. Разве у заключенных нет организации, которая занималась бы подготовкой побегов? Неужели никто никогда не попытался убежать отсюда?

– Нет, – сказал Лазарь. – Здесь даже просто ходить разрешают не вдруг и не каждому, а куда уж там бегать, лазать и копать! Никто здесь побегами не занимается. И мыслей о побеге тоже не возникает ни у кого, потому что это невозможно. А теперь выбрось глупости из головы, пока совсем не свихнулся.

– Но ведь должен же быть какой-нибудь выход, – упорствовал Майкл. Он слышал отчаяние в собственном голосе. – Сколько здесь заключенных?

– Точно не знаю. Тысяч сорок или около того. Это в мужском лагере. И еще, наверное, тысяч двадцать в женском. Ну конечно, они постоянно сменяются. Но поезда с новым грузом прибывают каждый день.

У Майкла не было слов. Шестьдесят тысяч человек, и это только по самым грубым подсчетам.

– А охраны?

– Трудно сказать. Наверное, человек семьсот – восемьсот, может быть, тысяча.

– Один конвоир на шесть человек? И несмотря на это, никто не попытался убежать?

– Послушай, Галатинов, – устало сказал русский, будто разговаривал с непонятливым ребенком, – я не знаю никого, кто смог бы убежать от пулеметной очереди. Или того, кто попытается это сделать. К тому же у конвоиров есть собаки – доберманы. Мне как-то довелось видеть, что их зубы могут сделать с человеческим телом, и скажу тебе, ничего привлекательного в этом нет. Если же все-таки произойдет чудо и заключенному удастся выбраться из Фалькенхаузена, куда податься бедняге? Мы в самом сердце Германии. Отсюда все дороги ведут в Берлин. – Он отполз немного в сторону и прислонился спиной к стене. – Мы с тобой уже отвоевались, – тихо сказал он. – Забудь об этом.

– Черта с два! – огрызнулся Майкл; ему хотелось плакать с досады.

Ход времени был неуловим. Наверное, прошел еще час или два, и Майкл обратил внимание на то, что узники темницы вдруг беспокойно закопошились. Вскоре он услышал, как отодвигается засов на двери соседней с ними конуры. Узники встали на колени, дрожа от вожделения. Дверь их темницы распахнулась, и в келью проникла полоска тусклого света.

Маленькую буханку хлеба с прожилками зеленой плесени швырнули на пол. Заключенные разом набросились на нее, выхватывая хлеб из рук друг друга, отламывая куски.

– Несите губку! – приказал один из стоявших за дверью солдат.

Лазарь пополз вперед, держа в руке серую губку. В былое время он был дородным мужчиной, но с тех пор тело его высохло, и крупные кости обтягивала одна только кожа. Свалявшиеся темно-русые лохмы ниспадали на плечи, во всклокоченной бороде было полно соломы и другого мусора. Кожа лица плотно обтягивала острые скулы, а глубоко запавшие глаза темнели на бледном осунувшемся лице. Нос его походил на грозный птичий клюв, которому мог бы позавидовать даже незабвенный Сирано. Вокруг ноздрей запеклась кровь – последствие обмена любезностями с кулаком Майкла. Проползая мимо Майкла, Лазарь взглянул в его сторону, и Майкл в ужасе отшатнулся. У Лазаря были глаза мертвеца.

Лазарь погрузил губку в ведро грязной воды. Потом он вытащил ее, разбухшую от жидкости. Ведро с водой тут же убрали, дверь с треском захлопнулась, лязгнул засов. Было слышно, как отворилась дверь соседней камеры.

– Обед, – сказал Лазарь, снова проползая мимо Майкла. – Всем положено пить с одной губки. Эй вы, мрази! Моему приятелю тоже оставьте! – Последовали звуки непродолжительной борьбы, после которой Лазарь толкнул Майкла локтем. – Вот, бери. – Он вложил ему в ладонь влажный хлебный мякиш. – Этот проклятый француз всегда пытается урвать больше, чем ему полагается. Тебе самому нужно быть пошустрее, если хочешь вместо корки иметь кусок получше.

Майкл сидел, прислонившись спиной к шершавым камням, и жевал хлеб. Взгляд его был устремлен в пустоту. Слезы щипали глаза, они катились по щекам, и он сам не знал, к кому был обращен этот плач.

Лязгнул отодвигаемый железный засов на двери.

Майкл вскочил с пола, садясь на корточки, прогоняя от себя кошмарный сон, в котором ему снова привиделся все тот же густой черный дым, поднимающийся над трубами печей и стелющийся по земле. Дверь приоткрылась.

– Давайте сюда девку! – приказал один из троих стоявших в коридоре солдат.

– Бога ради, – сказал Лазарь осипшим от сна голосом, – оставьте ее в покое. Разве мало она и так уже…

– Давайте девку сюда! – повторил тот же голос.

Девчонка тем временем проснулась и сидела, забившись в угол, тихонько хныча и дрожа, словно попавший в западню заяц.

Все. Спокойно мириться с этим Майкл больше не мог. Он подполз к двери, его зеленые глаза сверкали над темной, покрывшей щеки и подбородок щетиной.

– Если вам так приспичило, – сказал он по-немецки, – то зайдите и возьмите сами.

Щелкнул затвор винтовки. Дуло было направлено ему в лицо.

– Пошел вон отсюда, паразит!

– Галатинов! – Лазарь принялся оттаскивать его от двери. – Ты что, совсем спятил?

Майкл продолжал стоять на своем.

– Давайте ползите сюда, подонки, сучье отродье! Трое на одного. Чего вы ждете? – кричал он. – Начинайте!

Никто из немцев не принял его вызова. Майкл был уверен, что стрелять они не станут, солдаты наверняка знали, что Блок и Кролле с ним еще не закончили. Один из солдат накопил во рту слюну и плюнул в Майкла, после чего дверь снова захлопнулась и загромыхал задвигаемый засов.

– Ну вот, доигрался! – засуетился Лазарь. – Теперь только одному Богу известно, что за беду ты накликал!

Майкл резко обернулся и ухватил русского за бороду.

– Слушай, ты! – заговорил он. – Если ты забыл, что ты человек, то мне на это наплевать. Но только я не собираюсь всю оставшуюся жизнь валяться и стонать в этом дерьме! Ты заступился за девчонку, когда решил, будто я собираюсь трахнуть ее, почему бы тебе не защитить ее и от этих выродков?

– А потому… – Лазарь тщетно пытался высвободить бороду из руки Михаила, – потому, что ты здесь один, а их целый легион.

Снова загромыхал ржавый засов.

– Пощады Божьей милостью! – заверещал Метцгер.

Дверь открылась. В коридоре стояло уже шестеро солдат.

– Ты! – Блуждающий луч фонарика остановился на лице Майкла. – На выход!

Это был голос Баумана.

Майкл не двинулся с места.

– Если нам придется тебя выволакивать, будет хуже! – пообещал Бауман.

– Как и тому фрицу, который на это отважится.

Бауман выхватил «люгер» из кобуры.

– Приступайте! – приказал он солдатам. Те нерешительно переминались с ноги на ногу. – Я сказал, приступайте! – заорал Бауман, дав пинка под зад солдату, который стоял всех ближе.

Первый солдат опустился на пол и полез в открытую дверцу конуры. Он протянул руку, собираясь ухватить Майкла за руку, и Майкл сунул ему в лицо пригоршню вонючего сена, вслед за чем последовал мощный удар кулаком. Был слышен громкий треск сломанной челюсти. В камеру пролез еще один солдат, и третий – следом за ним. Майкл отбил удар и в свою очередь ударил второго подступающего к нему солдата в горло. Третьему из них все же удалось нанести Майклу удар в челюсть, а четвертый навалился на него сзади, ухватив рукой за шею. В темноте закричали, это был тонкий, пронзительный вопль ужаса.

Этот звук, так похожий на призывный вой волка в ночи, заставил Майкла перейти к решительным действиям. Резко отведя назад локти обеих рук, он нанес сильный удар в ребра солдату, который навалился на него сзади. Нападавший вскрикнул от боли, хватка его ослабела, и Майкл вырвался. Кулак ударил в почерневшее от синяков плечо, еще один удар пришелся по голове. Он с такой силой откинул от себя противника, что тот отлетел к стене, со всего размаху ударившись о нее спиной. Сильный удар коленом в спину, чьи-то пальцы норовили выцарапать ему глаза. Но тут солдат, так усердно пытающийся вцепиться Майклу в глаза, вдруг вскрикнул и набросился с кулаками на тощую фигурку, внезапно напавшую на него сзади. Обезумевший Метцгер вцепился зубами ему в щеку и принялся терзать плоть с усердием бешеного терьера.

Майкл ударил ногой, и подбиравшегося к нему солдата отбросило назад, он вывалился в коридор, едва не сбив с ног самого Баумана. Бауман поднес к губам свисток, раздался пронзительный свист. Тяжелый кулак со всего размаху опустился на бледную физиономию немца. Хрипло вскрикнув, Лазарь снова и снова наносил удары, разбив ему в кровь верхнюю губу. Схватив охранника за волосы, Лазарь изо всех сил шмякнул немца по темени. Глухой стук был похож на удар топора по бревну.

Неожиданно откуда-то, словно голова кобры, появилась резиновая дубинка. Майкл перехватил запястье сжимавшей ее руки, прежде чем солдат успел нанести удар, и ткнул его кулаком под мышку. У себя за спиной он услышал свист воздуха и не успел повернуться, как получил сокрушительный удар прикладом винтовки по спине. Резиновая дубинка ударила его по руке чуть повыше локтя, и рука онемела. Потом удар кулаком по затылку, и, хотя он отчаянно отбивался, было ясно, что сил у него уже почти не оставалось.

– Тащите его сюда! – кричал Бауман. На подмогу ему бежали солдаты. – Скорее! Пошевеливайтесь!

Удары резиновой дубинки обрушились на Лазаря и Метцгера. Двое солдат схватили слепую девочку и поволокли ее к выходу. Майкла бросили на каменный пол коридора, и Бауман наступил ему на горло ногой в сапоге. Остальные солдаты, побитые, в крови и синяках, один за другим выползли из конуры.

Майкл услышал звук взведенного автоматного затвора. Превозмогая боль, он открыл глаза и увидел, как один из охранников направил ствол своего «шмайссера» в открытую дверь их конуры.

– Нет! – захрипел Майкл; на шею ему все еще давил сапог Баумана.

Две короткие автоматные очереди были выпущены по пятерым оставшимся в камере узникам. Гильзы со звоном покатились по каменному полу.

– Прекратить! – заорал Бауман и стволом своего пистолета оттолкнул «шмайссер» от двери. – Без приказа не стрелять! – орал Бауман, бешено сверкая глазами из-за стекол очков. – Понятно тебе?

– Так точно! – испуганно ответил присмиревший охранник, торопливо опуская дымящийся автомат.

Лицо Баумана побагровело. Он убрал ногу с шеи Майкла.

– Забыл, что ли, что здесь приходится отчитываться за каждый патрон?! – орал он на автоматчика. – Расстрелялся тут! А мне теперь из-за тебя, придурка, целую неделю отчеты строчить! – Он брезгливо указал рукой на дверь камеры. – Закрывай! А вы заставьте встать эту скотину!

Он зашагал по коридору, а Майкла подняли с пола и заставили идти следом.

Он снова оказался в уже известной ему комнате с железным столом, над которым ярко светила все та же лампа.

– Привяжите! – приказал Бауман конвоирам Майкл сопротивлялся изо всех сил, представив, что в его тело снова врежутся узкие кожаные ремни, но силы иссякли. Ремни были туго затянуты. – Оставьте нас! – приказал солдатам Бауман.

Когда те ушли, он снял очки и, достав из кармана носовой платок, начал медленно протирать им стекла, Майкл заметил, что руки у него дрожат.

Бауман снова водрузил очки на нос. У него было мрачное лицо с темными кругами под глазами.

– Как ваше настоящее имя? – спросил он.

Майкл упорно молчал; туман в голове начинал понемногу рассеиваться, но боль в спине и плечах была почти невыносимой.

– Я имею в виду, как вас называют англичане? – продолжал Бауман. – Настойчиво рекомендую вам, друг мой, ответить на этот вопрос, и побыстрее! Каждую минуту сюда может заявиться Кролле, а ему страсть как не терпится прогуляться по вам своей дубинкой!

Майкл был озадачен. Интонации голоса Баумана изменились: он говорил скорее торопливо, чем повелительно. Должно быть, это очередная уловка! А что же еще?

– Чесну ван Дорне им пока не удалось разыскать. – Бауман поднял крышку стола и закрепил ее таким образом, что Майкл оказался почти в вертикальном положении. – Друзья – наши друзья – помогли ей скрыться. Она занимается необходимыми приготовлениями.

– Приготовлениями? – Ему казалось, что на его горло все еще давит сапог Баумана. – Какими приготовлениями?

– Чтобы вытащить вас отсюда. А также по возможности организовать самолет и надежные пункты для заправки горючим. Ведь вы собирались в Норвегию, не так ли?

Майкл был потрясен. Это уловка! Боже! Они взяли Чесну, и она им рассказала все!

– А теперь слушайте внимательно. – Бауман глядел Майклу в глаза. – Я здесь, потому что мне было из чего выбирать. Или идти воевать, рискуя в лучшем случае отделаться простреленной задницей, а в худшем – попасть к русским, или же работать в лагере, в этом… на этой бойне. На фронте я бы не смог приносить пользы нашим общим друзьям; в лагере же я могу, по крайней мере, поддерживать с ними связь и делать что в моих силах для помощи некоторым заключенным. Кстати, если сегодня вы собирались отправить всех своих сокамерников на тот свет, то были близки к цели.

Вот что, оказывается, было причиной его истерики. Автоматная стрельба! Бауман не хотел, чтобы пострадали остальные. Нет, нет! Его подослал Блок или Кролле! Все это подстроено!

– Моя задача, – сказал Бауман, – сделать так, чтобы вы остались в живых, пока все не будет готово к побегу. Сколько это займет времени, мне неизвестно. О том, каким образом будет организован ваш побег, сообщат шифрованной радиограммой. И дай бог, чтобы все получилось, потому что заключенные покидают Фалькенхаузен лишь в виде золы для удобрений. Я передал свое предложение; посмотрим, сочтет ли Чесна его целесообразным.

– Какое предложение? – настороженно поинтересовался Майкл.

– Фалькенхаузен был построен с тем расчетом, что его узники будут содержаться в камерах. Поэтому охранников здесь не так много, а те, что есть, привыкли к послушанию и покорности. Вы сегодня действовали крайне глупо. Впредь не совершайте ничего, что могло бы привлечь к вам внимание. – Говоря, он расхаживал из стороны в сторону. – Просто стройте из себя смиренного заключенного, и, возможно, вам удастся прожить здесь еще неделю.

– Ну хорошо, – сказал наконец Майкл, – предположим, что я вам поверил. Каким образом я выберусь отсюда?

– Охрана и Кролле тоже обленились. Здесь все спокойно, никаких восстаний заключенных, беспорядков, попыток побега, короче – ничего, что могло бы омрачить их привычную каждодневную рутину. Охрана лагеря даже не допускает мысли, что кто-то попытается вырваться отсюда, потому что это попросту невозможно. Но… – он перестал расхаживать перед Майклом, – точно так же они не ожидают и того, что кто-то может попробовать ворваться сюда. А подобная возможность существует.

– Ворваться сюда? В концлагерь? Какая чушь!

– Да, Кролле и охрана рассуждают так же. Как я уже говорил, все в Фалькенхаузене приспособлено для того, чтобы держать заключенных в камерах, но не для того, чтобы воспрепятствовать группе освобождения прорваться сюда с воли.

В душе у Майкла затеплилась призрачная надежда. Если этот человек и притворялся, то это получалось у него весьма искусно и достаточно правдоподобно. Но Майкл все еще не мог позволить себе поверить ему.

– Я знаю, что вам сейчас нелегко. На вашем месте я наверняка отнесся бы к подобному заявлению весьма скептически. Возможно, вы подозреваете, что я намерен заманить вас в ловушку. И хотя, может быть, переубедить или заставить думать иначе о себе мне и не удастся, вы все же должны поверить, что моя задача – сохранить вам жизнь, этим я буду заниматься и впредь. Просто, не раздумывая, делайте то, что вам говорят.

– Это очень большой лагерь, – сказал Майкл. – Если группа проникнет сюда, как они смогут меня отыскать?

– Об этом позабочусь я.

– А если у них ничего не выйдет?

– В таком случае, – сказал Бауман, – я должен буду проследить за тем, чтобы вы умерли, никого не выдав.

Это был удар в цель. Иного выхода из положения, на случай если побег не удастся, Майкл и не ожидал. «Боже, – думал он, – неужели я все же решусь поверить этому человеку?»

– Конвой ждет за дверью. У них длинные языки, и они обязательно настучат Кролле о сегодняшнем. Поэтому, для того чтобы со стороны наша с вами беседа выглядела правдоподобно, я должен буду вас побить. – Бауман намотал носовой платок на правую руку и сжал ее в кулак. – Надо, чтобы пошла кровь. Так что заранее извините. – Он затянул платок потуже. – Когда мы с вами здесь закончим, вас снова отведут в камеру. Но я вас умоляю: не оказывайте сопротивления. Нужно, чтобы охранники и майор Кролле поверили в то, что им удалось вас сломить. Понятно?