Текст книги ""Фантастика 2023-159". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

Соавторы: Юлия Федотова,Владимир Сазанов,Сергей Малицкий,Лена Обухова,Игорь Николаев,Владимир Лошаченко,Василий Головачёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 249 (всего у книги 357 страниц)

Тапри ничего не понял, но поклялся молчать.

– Свободен до послезавтра, – сказал ему Эйнер, и, не дав себе времени на отдых, поспешил в камеру 7/9, потому что было там, в камере, ох, неладно: заключённые с утра пораньше отказались от еды – все, кроме одного, по имени Гвейран… Очень дурной признак: получалось, что для поддержания жизни пришельцам требовалось много больше пищи, нежели людям – а где её взять? На такой поворот он не рассчитывал! Это была настоящая катастрофа. Крушение всех планов…

… Сущий идиотизм это был, вот что такое! И Гвейран честно пытался образумить соплеменников. Объяснял, что разносолами арестантов не кормят нигде и никогда. Что положение их не так уж и плохо, и огромное множество свободных жителей Церанга даже ту скудную порцию, что выдавали теперь обитателям камеры 7/9 один раз в сутки, сочли бы даром Создателей, потому что, и этой малости не имея, мёрли от голода целыми семьями. Благополучные земляне, никогда не знавшие нужды, слушать его опять не хотели, и подобное обращение считали издевательским. Двенадцать дней с отвращением ковырялись ложками в мисках с жидкой хверсовой баландой, отчаянно воняющей рыбой, но, кроме запаха, ничего от той рыбы в себе не содержащей, а на тринадцатый решили поступить в духе революционеров-героев: голодовку объявили! И это в мире, где за всю историю существования разумной гуманоидной расы никто и никогда голодовки не объявлял, и отказ от еды расценивался совершенно иначе, чем на Земле! Отнюдь не как способ выражения политического протеста! Гвейран, срываясь на крик, толковал людям о физиологии церангаров, но те заладили своё: «Лучше не есть вовсе, чем питаться помоями! Мы должны привлечь к себе внимание!»

Что ж, последнее им удалось. Цергард Эйнер явился в камеру лично.

За то время, что они с Гвейраном не встречались, выглядеть лучше Верховный не стал: лицо его сделалось совсем прозрачным, под глазами легли чёрные круги. На нём была полевая камуфляжная куртка с капюшоном – не успел переодеться с дальней дороги. От куртки резко пахло фронтом: порох, гарь, бензин и болотная тина – эту смесь запахов ни с чем не спутаешь, она даже рыбу перебила. Люди стали морщиться.

– Мне доложили… – начал цергард с порога, встревожено глядя на Гвейрана, – это правда?!! А вы не пытались что-то сделать?! Я сейчас пришлю людей…

– Нет, – поспешил заверить тот, – неправда. И людей не надо. Всё иначе, чем кажется. Ничего страшного. Они специально не едят. Голод чувствуют – но от пищи отказываются.

– То есть как?! – опешил цергард, и даже головой помотал, будто отгоняя наваждение. – Зачем?!

Гвейран уже почти подобрал слова, чтобы объяснить, но тут в их диалог вмешались.

– Зачем?! Это вы нас спрашиваете?! – в голосе наблюдателя Дыховного (стаж на планете восемь месяцев, включая арест) звучали истерические нотки. – Да потому что лучше оставаться голодным, черти возьми, чем кушать день за днём одну и ту же невкусную пищу! – человек возмущённо орал, и Гвейран морщился от его слов: да что же за безобразие творится на Земле, почему людей допускают до полевых работ без должной лингвистической подготовки?! «Кушать пищу!» Уши вянут!

Цергард растерянно повернулся к Гвейрану, спросил громким шёпотом:

– Они… вы… едите только вкусное?! Ой-й… – он смотрел на пришельцев так испуганно и беспомощно, будто ждал, что вот сейчас, сейчас они все попадают и поумирают в муках прямо у него на глазах, и он ничего не сможет поделать.

А Дыховный продолжал изливать на его голову праведный гнев:

– Разве можно человеку такое скармливать? Это же помылки! (Гвейран зашипел от ярости) Вы сами попробуйте, попробуйте! – он схватил со стола глиняную посудину, полную жидкой оранжевой кашицы, сунул цергарду в нос…

И тот отпрянул. Отшатнулся, будто не хверсовую кашу ему предложили, и даже не «помылки», а полную миску живых пауков-сфидр, истекающих жёлтым ядом. Лицо его стало совершенно бескровным, зубы сжались так, что даже скрипнули, будто челюсти свело судорогой, взгляд странно остановился…

– Что-о?! – охнул Гвейран.

Потому что он слишком хорошо знал, как это бывает. Потому что сотни, а может быть, и тысячи раз видел такие лица и такие взгляды. Видел, как в ужасе шарахаются от миски с едой смертельно голодные люди.

Голодная анорексия – так это называлось. Странная особенность церангских организмов: когда истощение достигает определённого предела, что-то происходит у них в мозгу. Вместо нормального чувства голода появляется непреодолимое отвращение к пище. При этом человек совершенно не осознаёт, какая беда с ним случилась. Он просто забывает есть, и не замечает, что гибнет от дистрофии. У здорового, крепкого церангара такое состояние развивается в течение долгих месяцев жесткого белкового голодания. Болезни, и особенно большая потеря крови, ускоряют его многократно. Процесс обратим только на ранних стадиях…

То, что заставило цергарда Эйнера так перепугаться за жизнь пришельцев, на самом деле происходило с ним самим.

– А-а! Не нравится?! – радовался пришелец. – Нет, вы должны попробовать!

– Так! Ну-ка… – Гвейран отработанным движением схватил церангара за куртку, не давая опомниться, швырнул навзничь, на длинный жёсткий диван, навалился сверху, прижал. Крикнул Дыховному:

– Тарелку, быстро! БЫСТРО, Я СКАЗАЛ!!! – тот, как сомнамбула протянул, что требовалось, – Теперь на ноги ему сядь! Да скорее, чёрт! Держи! – в таких делах счёт шёл на мгновения. Если цергарду удастся вырваться – они его больше не увидят никогда.

– Да ладно, не надо… не хочет, пусть не ест… зачем?… – бормотал землянин панически. Другие столпились вокруг, и Гвейран боялся, что они захотят помешать. Но те, видно, были подготовлены лучше, до них всё-таки дошло, что происходит. Но как надо поступать, они не знали, толклись бессмысленно… «Интересно, видит ли нас охрана? – мелькнула мысль. – Лучше бы видели! Пришли бы, помогли…» Но никто не шёл. Скорее всего, Эйнер сам снял наблюдение, прежде чем войти – он всегда избегал лишних свидетелей. Как бы эта привычка не стоила ему жизни!

Существовал только один способ прерывания голодной анорексии – накормить насильно. Одна-единственная ложка, проглоченная вовремя, могла спасти жизнь человека. Но добрые Создатели, как же трудно заставить его этот глоток сделать! Какое отчаянное сопротивление нужно для этого преодолеть! Гвейрана всегда удивляло, откуда берётся столько силы в истощённом теле умирающего: минуту назад на ногах человек не держался – и вдруг словно бес в него вселяется: бьётся так, что троим здоровым санитарам не удержать.

Но теперь был другой случай – нетипичный. Тоже ничего хорошего. Цергард замер неподвижно, вытянувшись, запрокинув голову, судорожно стиснув зубы – без ножа не разожмёшь. Активное сопротивление обычно оказывается недолгим, пассивное может длиться часами. В этом случае самое верное средство – зажать нос, чтобы заставить открыть рот для вздоха. Срабатывает в том случае, когда все зубы на месте, и нет возможности дышать через их лунки.

К счастью, зубов у цергарда Эйнера имелся полный комплект. Какое-то время он задерживал дыхание, но потом не выдержал, и чуть приоткрыл рот. Дальше – дало техники. Регарду Гвейрану такую процедуру, в своё время, приходилось проделывать сотни раз. Вкатил-таки полную ложку хверсового варева, сразу зажал рот ладонью, чтоб не выплюнул, надавил на горло, вызывая глотательный рефлекс…

А дальше наступали мучительно долгие секунды ожидания: или-или. Если по прошествии их буйство продолжалось – значит, всё было напрасно, время упущено и больной обречён. Так происходило очень часто. Слишком часто. Но не в этот раз.

Гвейран не успел досчитать до контрольной сотни, как тело церангара, только что вытянутое, как струна, бессильно обмякло. Из груди вырвался болезненный вздох. И сердце Вацлава Стаднецкого зашлось такой неожиданной радостью, будто родной брат на его глазах оживал, а не чужая тварь с чужой планеты.

Несколько минут цергард Эйнер продолжал лежать неподвижно, только две слезинки выкатились из-под прикрытых век, каплями стекли за уши. Потом он медленно, очень нехотя открыл глаза. Встретился взглядом с пришельцем. У того было бледное лицо, перепуганное но счастливое. Цергард тихо всхлипнул.

– Ну всё, всё уже хорошо, мальчик, – сказал пришелец, ласково провел большой жёсткой ладонью по мокрой щеке. Помог приподнять голову, поднёс ложку ко рту – Давай-ка ещё глоточек… Вот так… – по привычке чуть не сказал «за папу, за маму», но вовремя сообразил, что ни папы ни мамы у мальчика давно уже нет.

Цергард Эйнер ел с закрытыми глазами. Было ему нестерпимо стыдно, и в то же время невероятно хорошо ощущать, что впервые за много лет он не один, и хотя бы несколько минут в этой жизни можно ни за что отвечать, ни о чём не заботиться, потому что кто-то другой есть рядом, и заботится о нём самом, как о маленьком ребёнке. Честное слово, он чуть не расплакался окончательно! Еле удержался. Хотя большинство на его месте не удерживалось, происходила разрядка после нервного напряжения – особенность церангарской психофизиологии.

Он проглотил ложек десять, и с удовольствием съел бы ещё столько же, но процесс поступления вдруг прекратился. Тогда он снова открыл глаза.

Пришелец смотрел на него выжидающе. Миска была у него в руках, ещё не пустая.

– А можно мне ещё? – попросил тихо и хрипло, голос отчего-то пропал. – Так хочется…

– Попозже. Сразу много нельзя, – был ответ.

И Эйнер разочарованно вздохнул:

– Великие Создатели, какая же вкусная штука! Всю жизнь бы ел!

Тут Гвейран вспомнил о соплеменниках, бестолково топтавшихся рядом, и разозлился:

– Ну, какого чёрта столпились? Представление вам тут, что ли?

Люди разошлись, подавленные и тихие. Потому что каждому стало ясно: если от голода у вас на глазах едва не умирает представитель верховной власти, значит, ваши собственные шансы на выживание стремительно падают к нулю.

– Спасибо, – пошептал цергард. Он был рад, что посторонних разогнали.

– Закрой глаза и спи, – велел пришлец, – я принесу одеяло.

– Нет! – испугано запротестовал Эйнер. – Мне пора идти! Заметят! – он попытался сесть, но сильные руки его удержали, заставили лечь снова.

– Полчаса, – сказал Гвейран, – потом я разбужу, обещаю. Идти ты сейчас всё равно не сможешь, завалишься где-нибудь в коридоре, и будешь лежать, как пьяный сирота, пока не подберут.

«Не смогу», – понял Эйнер, чувствуя, как от резкого движения голова пошла кругом. Нарисованная Гвейраном картина представилась ему так ярко, что всякая охота спорить пропала. Сон пришёл почти мгновенно – только и успел почувствовать, как сверху ложится жидкое тюремное одеяло, и уже знакомая жёсткая рука берёт за запястье, отсчитывает пульс. Потом настала темнота.

Полчаса прошли быстро – будто и не спал. Но этого короткого времени хватило, чтобы цергард Эйнер окончательно пришёл в себя.

Пришелец по имени Гвейран помог ему сесть, отдал остаток похлёбки, а потом потребовал сердито:

– Ну, теперь объясни, как ты ухитрился довести себя до такого состояния?

– Не знаю, – ответил цергард удивлённо, он и вправду не знал. – Вот уж не думал, что со мной может такое случиться… – он вспомнил, как всё было, и бледные щёки чуть порозовели от стыда. Тряхнул головой. – Наваждение какое-то!

– Никто не думает! И со всеми случается! – доктор продолжал сердиться. – Знаешь, сколько вас таких у меня на руках перемёрло? Вспомнить страшно! То баба-дура детям весь свой паёк скармливает, а те потом остаются сиротами. То отец-командир о молодых солдатах заботится. То ещё какое-нибудь благородство приключится. Скажи, неужели дела Арингорада так плохи, что уже верховное командование голодает?

– Да… нет… Не совсем… – цергард виновато опустил глаза, он явственно ощущал себя дурой-бабой.

– Тогда в чём дело? – продолжался суровый допрос.

Если бы в таком тоне с Эйнером Рег-атом заговорил кто-то другой, он просто ушёл бы прочь, не снисходя до объяснений. Но перед тем, кому обязан жизнью, гордость демонстрировать не будешь. Пришлось отвечать честно:

– С довольствия вас сняли. Теперь такое правило: двадцать дней – а дальше либо выпускай, либо стреляй, либо содержи за свой счёт… Ну… я думал, мне хватит, обойдусь… Потом закрутился как-то, забыл… – ох, какой неприятный получался разговор!

– Та-ак, – протянул Гвейран. – Всё ясно, – и спросил мрачно. – А не проще ли было выпустить?

Цергард Эйнер усмехнулся в ответ.

– Чтобы вас тут же сцапали господа Верховные соратники? Уверен, они для того это правило и придумали. Им покоя не даёт, кто вы такие и зачем я вас держу. И они, уж поверьте, ведут допросы совсем иными методами. И если узнают правду – в клочки вас раздерут, стараясь извлечь как можно больше выгоды… Короче, не хотелось бы вас огорчать, но сейчас во всей Федерации самое безопасное место для вас – это камера моего ведомства. Вот так! – он прикрыл глаза, почувствовав, что устал от длинной фразы.

И до того стало жалко Вацлаву это несчастное инопланетное существо, голодное и нездоровое, измученное грузом несоизмеримой с возрастом ответственности, что захотелось обнять его, прижать к себе и пожалеть. Делать этого он не стал, только кивнул примиряющее, типа, камера так камера. И Верховный цергард Федерации Эйнер Рег-ат ушёл, пошатываясь.

– Вы сегодня у нас задержались, господин цергард, – заискивающе улыбнулся пожилой охранник на выходе.

Верховный приветливо-снисходительно улыбнулся в ответ:

– Ах, всё-то дела государственные!

В личных апартаментах (он никогда не думал про это место «дом», именно «апартаменты») было полутемно, единственная ночная лампочка горела в прихожей. Из боковой комнаты доносились звуки – адъютант Тапри сопел носом и чихал во сне, не иначе, простудился в самолёте. Вот и хорошо… в смысле, не то, что заболел, а то, что спит. Ни к чему ему видеть начальство в таком жалком состоянии.

Он привычно плюхнулся спиной поперёк кровати, матрас приятно спружинил…

Много дет назад, если отца не случалось поблизости, они прыгали по этой кровати вдвоём: малолетний Рег-ат и сосед-приятель-одногодок его, Лорги Арз-ат, средний сын командующего фронтами, мальчик добрый и глуповатый от природы – это его именем Верховный цергард Эйнер недавно шантажировал соратника Арзу… Чего они тогда только ни вытворяли, помнится: подскакивали сидя и стоя – кто выше, кувыркались, боролись. А матрасу хоть бы что! Вот оно – довоенное имперское качество!

Несколько минут, лёжа в темноте с открытыми глазами, цергард Эйнер думал о детстве и матрасе. Потом велел себе сосредоточиться, стал думать о деле. И чем дольше думал, тем отчётливее понимал: изначальный план летит к чёрту. Когда ещё квадрант 16-б будет отбит у Квандора – а скорее всего, не будет отбит вовсе… За этот срок кто-нибудь обязательно помёт от голода, если его, Эйнера, не успеет прикончить раньше цергард Азра… Он такой, он найдёт безопасный для себя способ. Это вам не Репр с Кузаром, два труса-интригана… Нет, медлить нельзя. Нужен новый план.

И он придумал его. И восхитился собственному безумию, потому что ни один нормальный человек на такое не пошёл бы… Оставалось только выяснить, насколько нормален или нет нечеловек Гвейран.

Будить адъютанта не хотелось, но вставать самому хотелось ещё меньше. Тапри прискакал на зов, заспанный и сопливый, но полный служебного рвения. Хороший солдат, удача, что судьба свела их однажды…

– Распорядись. Пусть приведут заключённого Гвейрана… да, прямо сюда… нет, мне хорошо… Разрешаю.

…Когда Гвейрана повели «на допрос» не привычным маршрутом, через минус третий этаж, от лифта направо, а незнакомым богатым коридором совсем в другую сторону, ему, признаться, жутковато стало. Как-то сразу вспомнились слова цергарда Эйнера о безопасности. Неужели, и в камере достали конкуренты-соратники?

Но дверь открыл агард Тапри, смешной молоденький адъютант Эйнера (однажды так обидно пострадавший от его, Вацлава, руки), и сразу стало понятно: ничего рокового не случилось, просто заключённый Гвейран удостоился аудиенции в личных апартаментах Верховного. В знак признательности за спасение, что ли?

– Вставать было лень, – пояснил Эйнер честно, и кивнул на кресло, – располагайтесь.

Гвейран расположился и огляделся.

Это была очень красивая, утончённо-роскошная комната, обставленная в стиле позднего декаданса времён заката Империи. Стены её были выкрашены жемчужно-серой краской с добавлением натурального перламутрового порошка, благодаря чему создавалась иллюзия полупрозрачности и глубины, монолитная поверхность казалась лёгкой, будто из густого тумана сотканной. Мебель из драгоценного тёмного савеля имела нарочито простые, лишь немного скруглённые формы – по замыслу мастеров, никакая резьба не должна была отвлекать взгляд от созерцания красоты натурального, редчайшей породы, дерева. На тонированном кальповом паркете рисунком «в дворцовую шашечку» лежал великолепный в своей безыскусности тёмно-малиновый ковёр сафусской работы, с шёлковым, необыкновенно плотным и длинным ворсом. В высоком, под потолок, книжном шкафу, матово поблёскивали тиснёные золотом обрезы старинных фолиантов, здесь же лежали ещё более старинные свитки. У изголовья огромной кровати стоял высокий торшер на прямой ножке ручной ковки, с абажуром из бурского молочного стекла, выполненным в виде полушария. Сама же кровать была застелена стёганым вручную покрывалом цвета плода рего, на коем драгоценном покрывале и валялся цергард Эйнер, в своём провонявшем фронтом камуфляже. Было предельно ясно, что нынешний владелец к шикарному интерьеру комнаты не имеет ни малейшего отношения; единственной деталью, привнесённой им лично, был безобразный оружейный ящик, облезлый и с вмятинами от пуль.

– Ты бы хоть куртку снимал, когда ложишься, – не удержался от дурацкого упрёка Гвейран, потому что какое ему, казалось бы, дело? – Или покрывало убирай, это же дорогая вещь! Считай, музейный экспонат, историческая реликвия, а ты на неё с сапогами!

– Что, правда?! – искренне изумился неискушённый представитель военного поколения. – Ох, сейчас сниму! – он вскочил. – Я же не знал, думал, одеяло просто… Я его завтра в музей Эпох сдам, а себе принесу из казарм… – и обрадовался, – вот хорошо вы мне подсказали! – и стал топтаться упомянутыми сапогами по сафусскому шёлку ковра.

Гвейран безнадёжно махнул рукой.

И тогда цергард Эйнер выложил ему свой безумный план.

– Ведь мы с вами сделали это однажды, – был его главный аргумент, – ведь получилось у нас. Значит, есть шанс и теперь…

Часть 2
За линию фронта

Наверное, это было безрассудным мальчишеством. Наверное, он, как человек зрелый и умудрённый жизненным опытом, не должен был соглашаться на предприятие столь рискованное и опасное, почти стопроцентно обречённое на провал. Наверное, он так и поступил бы, если бы не долгие дни тюремного заточения.

Говорят, одиночное заключение облагораживает человека, очищает помыслы и возвышает душу. Но их камера одиночной не была, и лезла из представителей высшего космического разума такая мелочная, мещанская гадость, что плеваться хотелось. Склоки вспыхивали из-за любой бытовой ерунды типа сдвинутого с места табурета, разговора громкого или наоборот, слишком тихого, занятого кем-то туалета или белья, развешанного на просушку…

Обычно подбором экипажа для дальних космических экспедиций занимаются специалисты-психологи. Кандидаты проходят множество тестов, тренингов и проверок. Но к планетологам-исследователям, работающим большей частью автономно, столь строгих требований никогда не предъявлялось: просто раньше их никто не арестовывал и кучно не содержал. В наблюдатели шли одиночки по натуре, способные годами обходиться без человеческого общества. Вот и подобралась компания, прямо скажем, редкая. О психологической совместимости и речи не шло. Каждый был сам по себе, и приспосабливаться к окружающим не имел ни умения, ни намерения. Положение усугубляли голод, неопределённость и вынужденное безделье – люди бесились, только что на стену не лезли. В результате, Гвейрану так осточертело общество соплеменников, что он готов был бежать куда угодно, хоть к тому чёрту на рога, лишь бы подальше от камеры семь дробь девять…

Хотя, с другой стороны, на вышеупомянутых рогах наверняка было бы безопаснее. Потому что замечательная идея цергарда Эйнера заключалась в том, что они вдвоём (чем меньше народу завязано, тем надёжнее дело) должны добраться до транспортировочного катера, погребённого в топи квадранта 16-б, и пригнать его в Арингорад. И требуется для этого всего-то ничего: пересечь линию фронта и пройти около сорока акнаров по оккупированной территории. Вот на какую безрассудную глупость согласился землянин Вацлав Стаднецкий, он же церангар Гвейран.

Уступил он, понятно, не сразу. Спорил долго и увлечённо, привёл целую кучу очень разумных аргументов «против». Спросил под конец: «А ты подумал, что станется с Церангом, если мы погибнем по дороге?» Получил логичный ответ: «Тогда мне будет всё равно», и сдался, взяв на вооружение старую пословицу о семи смертях.

– Вот и прекрасно! – по-детски обрадовался цергард. – За ночь подготовят документы, на завтра вызываю самолёт…

Гвейран за голову схватился:

– Какое «завтра»?! С ума сошёл?! Да ты на ногах не стоишь после… сам знаешь чего! Пока не приведёшь себя в порядок, я лично с места не сдвинусь, хоть под расстрел ставь! Есть, знаешь, менее болезненные способы самоубийства, чем таскаться по тылам противника в компании с полудохлым…

– Хорошо, хорошо, как скажете! Через три дня буду в полном порядке! – замахал руками цергард Эйнер, и вид у него был такой, что пожелай Гвейран в эту минуту Акаранг с неба – и его пообещает достать.

Однако, обещание надо было выполнять, и на втором восходе (первый проспал) направился цергард Эйнер к старому другу Верену. Потому что доподлинно знал одну штуку, об изобретении которой доктору Гвейрану, как лицу, не имеющему специального допуска, известно быть не могло: совсем недавно специалисты Военного университета синтезировали, наконец, вещество, получившее кодовое название «коктейль диверсанта». Голубоватого цвета, кислая на вкус жидкость, будучи выпитой, а ещё лучше, введённой внутривенно, многократно увеличивала силы человека, позволяла обходиться без сна несколько суток кряду, сводила к нулю риск развития голодной анорексии… Чудесная вещь! Правда, и здесь не обошлось без своих «но». После длительного её употребления многие из подопытных умерли. Но были ведь и те, кто выжил, и даже зависимости избежал… В конце концов, он ведь не собирался применять «коктейль» систематически. Нужна всего-то одна доза: продемонстрировать пришельцу бодрость тела и духа, доказать готовность к дальнему походу. А дальше будь что будет. Выдержит как-нибудь, не в первый раз…

В коридоре к нему подскочил адъютант Тапри, вытянулся в струнку:

– Я должен вас сопровождать, господин цергард?

– Не должен, я к другу. Лучше сходи в город, погуляй. Тебе полезно развеяться.

– Слушаюсь развеяться! – просиял юноша, и улепетнул, словно опасаясь, что начальство передумает.

Ведь с некоторых пор ему тоже было куда пойти.

Он почти бежал всю дорогу до заветного дома, он налетал на прохожих, едва не сбил с ног старую женщину в довоенном клетчатом пальто, позабыл отдать приветствие встречному трегарду артиллерии, спасибо, тот решил не связываться, увидев адъютантские нашивки на чёрной форме юного нахала-контрразведчика. По пути заскочил в полулегальный магазинчик ненормированных товаров, вывалив половину получки, накупил сладостей, каким и названия-то не знал, все в ярких обёртках – уж не с мирного ли времени завалялись? Но вдаваться в детали было некогда – не хотелось терять ни одной драгоценной минуты предстоящего свидания с любимой…

Просто он не знал, что треть месяца безвестности – слишком большой срок для девушки, всерьёз озабоченной собственным будущим.

Она честно ждала шесть дней. Понимала: агард человек военный, подневольный. Не идёт – значит, не может вырваться. Потом началось беспокойство: может ли одна мимолётная встреча быть гарантией дальнейших отношений? Да, он был милым, да, клялся в вечной верности… Мало ли на свете таких парней, что ради минуты удовольствия поклянутся в чём хочешь, а назавтра уже и не вспомнят собственных слов? Попользовался и бросил – обычное дело. Настолько обычное, что ни боли, ни обиды не было от этой мысли. За недолгую свою жизнь Вегда Зер-ат успела получить столько ударов судьбы, что они перестали её расстраивать. Она просто принимала к сведению новые обстоятельства и продолжала жить как жила. И упускать своего не собиралась. Возможно, и не забыл её тот мальчик из контрразведки, и вернётся он однажды. Но запасной вариант разве помешает?

Оказалось – помешал. Вышло как в дурном анекдоте: приходит муж в увольнение а там…

У Тапри даже мысли такой не могло возникнуть, что там его может встретить что-то неожиданное. Счастливый, сияющий, с ликующим возгласом «Это я!!!» влетел он в комнатку, которую за треть месяца привык считать своей… Для тех, кто не знаком с арингорадскими порядками военного времени, уточним: обитателям служебных общежитий строго воспрещалось устанавливать запоры на дверях своих комнат. Всякое воровство там было исключено, за это коменданты отвечали головой. Власти же таким образом имели возможность совершать обыски в отсутствии хозяев, не дожидаясь их возвращения. Это делало следственную работу гораздо более оперативной.

Так вот, влетел агард Тапри в комнату, вывалил гостинцы на клеёнчатую скатерть, прямо на смешную чернильную рожицу… Обернулся и увидел.

Вегда Зер-ат сидела в постели, судорожно скомкав на груди потёртое своё одеяло. Глаза у неё были круглыми и белыми от испуга, ротик чуть приоткрылся, будто она хотела крикнуть и не могла. Одеяло прикрывало как-то слишком мало, видны были голые плечики, и бока – тонкие птичьи рёбрышки обтянутые белой, покрытой мурашками кожей, и острые некрасивые коленки… А рядом, за её спиной, обнаружилось что-то огромное, смуглое и волосатое, с грубыми ручищами и грубым голосом… И болотный камуфляж был разбросан по полу вперемешку с грязными сапожищами, серым форменным платьем почтовой службы и форменным же бельём целомудренного покроя…

Он не сознавал, как вылетел из комнаты, как нёся по улицам, налетая на прохожих, уже не обращая внимания, сбил – не сбил… Прочь, прочь от этого места, не видеть никогда больше, не вспоминать, не знать! Стыд, ах, какой стыд, какое унижение… Может быть, он даже плакал, но слёз не чувствовал – ничего, кроме обжигающей душу обиды. Он хотел одного – добраться как можно скорее до комнатки своей, упасть на кровать, зарыться лицом в подушку, и не видеть никого, и не слышать, спрятаться от всего мира, чтобы не было свидетелей его горя и унижения…

И конечно, в дверях нос к носу столкнулся с цергардом Эйнером!

– О! Быстро ты! Я тебя раньше второго за… Что с тобой?! ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ?! БОМБА, ДА?! – Эйнер почувствовал, как у него противно ослабли колени. Однажды ему самому пришлось такое пережить, он знал: ничего страшнее в жизни быть не может, и рана была ещё слишком свежа, чтобы не откликнуться на чужую боль как на собственную…

Тогда был самый обычный день: пара рядовых допросов, скучное совещание в Рабочем зале, так не хотелось идти… А потом вдруг срочный вызов с коммутатора. И отчаянный голос друга Верена, и слова его, страшный смысл которых долго не доходил до сознания: прямое попадание, выживших не обнаружено… Они не поверили сводкам, помчались на место сами, и долго, долго ползали по руинам, по мелкому кирпичному крошеву, по шатким плитам перекрытий, по кускам кровавого мяса… Верен кричал в голос, ему казалось, если звать очень громко, жена непременно откликнется. Эйнер наоборот, молчал, напряжёно вслушивался – вдруг жива, вдруг, позовёт…

Это он её нашёл – по руке. Тонкая, белая, с короткими овальными ноготками рука мёртво торчала из-под груды битого камня. А больше ничего не было видно, но Эйнер знал, не усомнился ни на секунду – она. Он долго, долго стоял на коленях и смотрел на эту руку, ни о чём не думая, пусто-пусто было в голове. Откуда-то объявился Верен, взвыл, принялся разгребать каменное крошево, откопал три ноги в одинаковых туфельках – как все близнецы, Исти и Акти любили носить одинаковое, и туфельки эти, красивые, довоенного качества, раздобыл им цергард Эйнер… И теперь он смотрел на них, а Верен, страшно воя сквозь зубы, бил его по щекам и тряс за плечи, а он этого почти не чувствовал.

Дальше всё происходило как-то без их участия, и подробности совсем ушли из памяти. Кто-то подбежал, кто-то откопал тела, кто-то организовал погребение… Понятно, что не ради двух погибших санитарок старались – их бы и откопать-то не удосужились, высочайшему начальству хотели угодить. Только начальство всё равно ничего не соображало в тот момент, и чьи-то усилия пропали даром…

– Она… я… она… они… – в отчаянии лепетал адъютант, и слёзы потекли по его щекам. Он был совершено невменяем. Помочь ему могло только одно.

– Смирно! – заорал Эйнер даже громче и резче, чем требовалось, он и сам был на взводе. – Доложить по форме! То случилось!

Командный голос заставил юного агарда опомниться. Голос его продолжал дрожать, но речь обрела некоторую связность.

– Я пошёл к ней… я так ждал… Зашёл, а там… она не одна…

– В смысле? – Эйнер был настроен на самое худшее, поэтому не сразу понял, о чём разговор.

– Ну, НЕ ОДНА! – бледные щёки адъютанта пошли розовыми пятнами. – С другим. С каким-то пехотинцем… голые совсем…

Верховный цергард нервно облизал губы, переспросил ещё раз, для верности:

– То есть, она живая, что ли?!

– Конечно! – удивлённо подтвердил Тапри. – А какая же ещё?

– Да тьфу на тебя! – рассердился Эйнер. – Вот олух-то! Это надо же было так напугать… – ему вдруг захотелось присесть, но рядом никакого подходящего сидения не было, пришлось прислониться к стене. – Я уже чёрт знает что подумал!.. Чего ты тогда распсиховался, если она живая?!

Тапри моргал глазами.

– Но как же? Она меня обманула… изменила… Я её так любил…

– Нет, вы посмотрите на него! – окончательно возмутился Верховный цергард Федерации, которого такие мелочи, как личная жизнь адъютантов, вообще не должны бы касаться. – Встретился с девушкой один-единственный раз, и вообразил, что она ему по гроб жизни обязана, и ему лично принадлежит? А тебе известно, как она жила до тебя? С кем водила знакомства? Некоторые, чтоб ты знал, на жизнь этим добывают!

Тапри испуганно помотал головой:

– Не-е! Она не из таких, он порядочная! Я точно знаю! Он на почте служит…